Семиклассницы

В первый же день

Школа, в которой Наташа училась до войны, была обнесена дощатым забором. Здесь помещался госпиталь. До ближайшей женской школы надо было пройти два переулка. Дальше через два переулка учились мальчики.

Занятия в школе давно начались. Наташа представила, как все будут шёпотом её обсуждать: новенькая! Она задержалась в коридоре, разглядывая картины, нарисованные прямо на стене и изображающие то весенний пейзаж неестественно ярких красок, то не менее жизнерадостный пионерский поход, и со звонком вошла в класс.

В классе действительно зашептались:

— Глядите, новенькая. Откуда она? Волосы распустила. Без книжек пришла…

Наташа старалась держаться независимо и гордо, но руки мешали, она решительно не знала, куда их сунуть. Вдруг раздался спасительный возглас:

— Тихонова! В один класс попали! Садись ко мне.

Наташа увидела Тасю Добросклонову. Наташа улыбнулась и закивала ей с таким дружеским расположением, какого никогда не чувствовала к Тасе в интернате. Едва она села за Тасину парту, вошла учительница. Что такое! Это была Зинаида Рафаиловна. Чудесная, хорошая Зинаида Рафаиловна, «Белый медведь», со своим крупным носом, белыми, без блеска, волосами и такими же белыми густыми бровями, из-под которых любопытно смотрели маленькие живые глаза. До войны у Зинаиды Рафаиловны учились географии все ребята со всех ближайших переулков. И Катя. Наташа знала от Кати: однажды Зинаида Рафаиловна рассказала, как встретила в лесу медведя, с перепугу чуть ума не лишилась, но медведь её не тронул.

Кто-то выпалил вслух:

— Он вас тоже принял за медведя! За белого.

— Кто его знает. Важно, что не тронул, — ответила Зинаида Рафаиловна.

Так прозвище «Белый медведь» за ней и осталось.

Зинаида Рафаиловна смолоду была путешественницей, изъездила все республики, сотни километров исходила пешком. И теперь, не будь войны, вскинула бы на спину рюкзак и пошла исследовать водный бассейн Московской области или что-нибудь в этом роде. Разумеется, в сопровождении ребят, из которых добрая половина на всю жизнь становилась географами, если не по профессии, то по влечению сердца.

Зинаида Рафаиловна повесила над доской карту мира.

— Сегодня мы в Индии, — сказала она.

Она брала указку и свободно путешествовала по всему земному шару.

Наташа хлопнула крышкой парты, села на кончик скамьи, вытянулась к учительскому столику — всё это, чтобы попасться на глаза учительнице, но Зинаида Рафаиловна её не заметила. Зато высокая девочка впереди обернулась, сердито нахмурив брови:

— Не скрипи. Мешаешь.

— Валька Кесарева, — шепнула Тася. — Отличница да ещё и староста класса вдобавок.

Наташа рада была, что встретилась с Тасей — как-никак знакомая, — и неожиданное появление Катиной учительницы делало школу обжитой и привычной. И в классе всё как до войны: чёрная, изрядно облупленная доска, меловая пыль на полу, слева от доски сводка успеваемости — разлинованный лист с цветными треугольниками, справа — карта Советского Союза, на ней жирные ленты рек, зелёные разливы низменностей, рыжеватые штрихи горных хребтов и частая сеть железных дорог, бегущих к голубому кружочку Москвы.

В перемену Тася с увлечением рассказывала об одноклассницах, хотя сама узнала их всего на один день раньше Наташи:

— Вон та, прилизанная, Маня Шепелева. Усердница. Увидишь, как она учителей глазами ест. А та, в очках, Люда-Сова. Нацепила очки, воображает, что умнее всех. А вон Лена Родионова. Заплата на локте. Хи-хи!

Из слов Таси получалось, что одноклассницы скучнейшие особы, с которыми не было смысла дружить.

— Если будем вместе сидеть, за математику не бойся, — болтала Тася. — Что-что, а по математике Димка выручит. А кто у нас алгебру с геометрией преподаёт, отгадай. Захар Петрович. И у мальчишек он же. Мальчишек любит, а к нам придирается. Одна Валя Кесарева у него в любимицах.

Захар Петрович сильно хромал на правую ногу. Раньше чем математик появлялся в классе, слышен был стук его палки за дверью. Он носил военную гимнастёрку с белой каёмкой подворотничка и двумя планками орденов на груди. У него было бледное, всегда тщательно выбритое лицо, которому резкие черты, крутой подбородок и жёсткие складки у рта придавали волевой и твёрдый характер.

При его появлении девочки, как по команде, вскакивали и стояли не шелохнувшись, пока учитель не ронял вполголоса:

— Можете сесть.

Опустившись на парты, девочки продолжали сидеть неподвижно, поспешно пробегая глазами параграф в учебнике, пока, углубившись в журнал, учитель выбирал нужные ему фамилии.

«Вот это дисциплина!» — изумилась Наташа.

Просто непонятно, отчего с приходом Захара Петровича в классе, без всяких усилий с его стороны, наступала такая поразительная тишина.

— Кесарева! — вызвал учитель.

Высоконькая, очень прямая девочка с уверенно вскинутой головой прошла к доске, громко стуча каблуками. Она взяла мел и с готовностью приступила к доказательству теоремы. Иногда она оборачивалась к учителю, и её зелёные глаза возбуждённо блестели.

— Великолепно, — сказал учитель. —У вас математический ум.

На задней парте поднялась смуглая, большеротая девочка с тугими чёрными косичками над ушами и, заикаясь, спросила:

— Ра-азве бывает математический ум и не-е-математический?

— Рассуждать, обобщать, делать выводы — вот что такое математический ум. Представьте себе…

Захар Петрович провёл на доске прямую и опустил на неё перпендикуляр.

Девочки с любопытством приготовились представлять особенности математического ума, изображённые в виде геометрических линий, но это оказалось всего лишь новой теоремой. Тася сидела без движения, как статуя, вперив в учителя напряжённый взгляд. Вдруг Наташа заметила, что она шарит под партой ногой, вылавливая туфлю, непонятным образом уехавшую в передний ряд. Наташа чуть не фыркнула на весь класс и тоже принялась ловить Тасину туфлю.

Неожиданно учитель повернулся к ним:

— Вы поняли?

Тася испуганно промолвила:

— Да.

Как раз в это время Наташа нащупала туфлю и ногой подвинула к ней.

— Пожалуйте отвечать.

Тася покорно вышла к доске.

— Берём прямую линию и опускаем перпендикуляр. Образуем квадрат, — каменным голосом произнесла Тася.

— Что такое? — удивился учитель.

— Треугольник.

— Что-о?

— Прямой угол.

Захар Петрович, припадая на правую ногу, прошагал от стола к окну и встал там, с каким-то снисходительным сожалением разглядывая коротконогую фигурку девочки, на пухлом лице которой с розовым бантиком губ не написано никакой мысли.

— Что скажете дальше? — хмуро спросил Захар Петрович.

— Дальше опускаем ещё перпендикуляр.

— Как ещё? Что за чепуха!

— Проведём две линии, — кротко поправилась Тася.

— Какие линии?

— Вот эти.

— Нет этих линий! Есть параллельные прямые. Понятно? Спивак!

Девочка с чёрными косичками над ушами вскочила, в поспешности уронив на пол учебник.

— Вот что такое нематематический ум, — указал на Тасю учитель.

— Захар Петрович! — попробовала объясниться Тася.

Математик вернулся к столу и энергично обмакнул в чернильницу перо.

— Ставлю двойку. Вам тоже, — кивнул он Наташе. — Возражаете? Милости просим к доске.

Наташа благоразумно не возражала.

— Он зубрил любит, — ворчала Тася, садясь за парту. — Какое он право имеет за новое двойку ставить?

Наташа обернулась посмотреть на Женю Спивак, тугие косички которой торчали над ушами, как метёлки. Спивак качнёт головой — метёлки подпрыгивают.

«Когда ты вернулась из эвакуации?» — послала ей Наташа записку.

«Мы давно приехали, потому что бабушка заболела в чужом месте», — пришла ответная почта.

«У меня папы нет, а у тебя?» — спросила Наташа в новой записке.

«У меня мамы нет, а папа на фронте, — отвечала Спивак. — Мне хочется быть разведчицей, а тебе?»

Наташа подумала, помусолила карандаш и написала:

«Не знаю, кем мне хочется быть. Постараюсь быть героиней. 3. П. мне не нравится. А тебе?»

«3. П. умный. А ты рассердилась на него из-за двойки. Хочешь меняться интересными книжками?»

«Хочу. Я читаю по четыреста страниц в день».

«Хвастнула Федула», — ответила Женя.

Наташа разорвала все её записки и занялась доказательством теоремы. Но теорема была непонятна.

Домой возвращались вместе с Тасей.

— Эка важность, двойка! С кем не бывает? — успокаивала себя Тася. — Димка объяснит теорему, перепишу покрасивее в тетрадку. Пушкин тоже двойки получал.

В нескольких шагах, впереди, шла Женя Спивак, размахивая портфелем, и Наташа громко смеялась, чтобы она услыхала.

— Пушкин учился на двойки? Может, и Лермонтов? А может, и ты у нас, Тася, гений?

Но, когда тугие метёлки Жени Спивак скрылись за углом, Наташа перестала притворно смеяться. Стало сразу скучно. Ужасно скучно!

— Димкиными подсказками только и живёшь, — сказала она Тасе. — Голова с лукошко, ума ни крошки.

Тася остановилась поражённая.

— Тебе тоже двойку поставили!

— Моя двойка по твоей вине: твою туфлю разыскивала.

— Напрасно я тебя к себе на парту пустила, — произнесла растерянно Тася. Она не желала идти дальше вместе с Наташей и осталась читать «Пионерскую правду» в витрине для газет.

Наташа не оглянулась. Она шагала, беспечно напевая под нос, но на самом деле ей было вовсе не весело. Всё получилось плохо. Плохо, что расхвасталась перед Женей Спивак. «По четыреста страниц в день читаю!» Ничего себе, хватила! Поделом её высмеяли. А хорошо разве: ни за что обидела Тасю! И в первый же день по геометрии двойка.

Но самое неприятное впереди — надо признаваться маме.

Признаваться или смолчать?

Когда с Наташей случалось что-нибудь плохое, обычно она старалась поскорее всё без остатка выложить маме. Выложишь — и сразу легче на душе. Ну постыдят, поругают — дашь честное пионерское слово, что никогда больше не повторится «такое безобразие», и вина с плеч долой.

Начинай с чистой совестью безгрешную жизнь.

«Надо признаваться, — решила Наташа. И испугалась: — Ох, нет!»

После вчерашнего разговора невозможно, немыслимо показать себя перед мамой несознательной личностью, которая ловит на уроке туфлю под партой и не лучше Таси позорится в глазах всего класса из-за какой-то теоремы с двумя параллельными прямыми. Признаться, что пень и тупица? Стыд! Стыд!

Вчера разговор затянулся до ночи. Поговорили о мамином детстве. Потом перешли на завод. Мама работает на термообработке: в раскалённых печах обжигает снаряды. У мамы женский цех, а ничего — справляются с планом. Самой младшей девушке в термическом цехе шестнадцать, семнадцатый. Мамина любимица.

— За что? — ревниво насторожилась Наташа.

— Отлично работает. Умница.

«Нет, не признаюсь в сегодняшнем дне, — подумала Наташа. — Задним числом когда-нибудь. После».

Она медленно шла тротуаром. Торопиться некуда. Впереди много свободного времени. С Тасей поссорились, готовить уроки не с кем, а своих учебников нет. Делай что хочешь. Хочешь —катайся в метро, хочешь — гуляй до самого вечера. Полная свобода!

Странно, странно. Наташа не знала, куда со своей свободой деваться.