Семиклассницы

А «там» пишут сатиры!

На следующий день Тася явилась в класс задолго до звонка. Школьный день она начинала с того, что, разложив на парте учебники и тетрадки, любовалась чистенькими обложками, проверяла, на месте ли закладки и промокашки, всё ли в порядке.

Сегодня, устроив, как обычно, смотр своему школьному имуществу, она живо убрала с парты тетради и книги и оставила только сложенную в треугольник бумажку.

В поведении Таси не замечалось ни тени раскаяния за вчерашнюю размолвку с классом. Она целиком поглощена была рассматриванием таинственной бумажки, не обращая на окружающих никакого внимания. Зато окружающие были заинтригованы.

— Что такое с ней? — шептались девочки, подталкивая друг друга локтями.

Люда Григорьева подкралась и, как коршун цыплёнка, выхватила из-под рук Таси её треугольник. Напрасно она кралась. Тася не оказала сопротивления; как будто только и ждала, чтобы кто-нибудь цапнул записку. Она отвернулась к окну и беспечно запела: «Тра-ля-ля!»

На всякий случай Люда отскочила подальше и вслух прочитала:

Люда в изумлении подняла на лоб очки, отчего лицо её с подслеповатыми глазами вдруг стало беспомощным.

Громко стуча каблуками, к Тасиной парте стремительно приблизилась Кесарева.

— Это что? — грозно спросила она.

— Тра-ля-ля!

— Слышишь ты, птичка-певичка! Кто написал?

— Федька Русанов. Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!

— Как — Федька! Откуда узнал? Как он посмел?

— Так и посмел. Тра-ля-ля! Он поэт. Тра-ля-ля! Ещё и не такую сатиру напишет.

Всё понятно: Таська выдала их дружный секрет, который так хорошо они вчера обсуждали! Они ещё не успели собрать как следует силы, «отмобилизоваться», выражаясь языком войны, а «там» уже сочиняют на них карикатуры, сатиры и, конечно, сегодня же устроят засаду старосте класса и поднимут её на смех на весь переулок. Кесарева задохнулась от презрения к Таське.

— Ты… ты… ты жалкое ничтожество!

— Тра-ля-ля! — запела Тася, но уже не так мелодично, как раньше, без прежней беспечности.

Ядовитые стихи Федьки Русанова ходили по классу, Тася каялась, что выпустила их из рук. Неизвестно, к чему это всё приведёт. Скорей бы начинался французский!

Анна Юльевна пришла на урок с твёрдым намерением втолковать на всю жизнь своим ученицам особенности спряжения неправильных глаголов, но сразу впала в прескверное расположение духа. Из глубины класса к учительскому столику неслись шорохи, сдержанный шёпот, подозрительный скрип парт. Анну Юльевну встретили рассеянные, отсутствующие взгляды. Вечно в этом седьмом «А» что-то происходит, дисциплина никуда не годится! Пора поднять вопрос на педсовете.

Но так как нарушать намеченный план было не в характере этой педантичной учительницы, то сейчас, поправив на плечах пёстрый шарфик, она приступила к уроку.

— Silence! Внимание!

Она внушительно постучала о стол колечком на пальце.

— Начинаем важнейший раздел программы…

Перешёптывание, движение, смутный гул, стук парт не стихали. Попробуйте в такой обстановке работать!

В разгар объяснений Анна Юльевна заметила устремлённые на неё с необыкновенным вниманием глаза.

Тася и на этот раз не изменила своему обыкновению.

«Хоть одна умненькая девочка», — утешала себя Анна Юльевна.

Но, когда пришло время проверить, хорошо ли усвоен новый материал, «умненькая» девочка проворно опустила глаза. В сердце учительницы шевельнулось подозрение.

«Вызову лучше Кесареву, — решила она. — Не стоит рисковать. И без того у меня нервы издёрганы».

И тут произошёл беспримерный в истории класса скандал. Староста и краса седьмого «А», вместо того чтобы без запинки повторить особенности спряжения глаголов, все правила и все исключения из правил, молчала.

— Отвечайте же! — ласково подбадривала Анна Юльевна первую ученицу.

— Я не поняла, — призналась она.

— Как вы могли не понять? — в недоумении воскликнула Анна Юльевна. — Вы, Кесарева! Даже вы!

— Я не слышала. У нас неприятность, я думала…

Раздался гул одобрения. Никто не злорадствовал по поводу провала отличницы. Самый блестящий ответ Вали Кесаревой никогда не вызывал такого сочувствия, какое она заслужила сейчас, впервые не сумев ответить.

Анна Юльевна была вконец сбита с толку. Ничто постороннее не должно нарушать течение урока. Сегодня это постороннее ворвалось и смяло безупречно построенный план. Класс жил непонятной, закрытой от неё и ничуть её не занимающей жизнью.

«Если я буду вмешиваться во всё, что их волнует, — холодно подумала француженка, — у меня не хватит времени пройти программу».

И, желая быть беспристрастной, она поставила «украшению» класса тощую, сухопарую, как сама она, двойку.

Кесарева сидела на парте, окружённая подругами. Бледное лицо её покрылось багровыми пятнами, в зелёных глазах, обычно надменно уверенных, застыла растерянность. Кесарева не вполне ещё поняла, что с ней случилось. Все школьные годы она привыкла занимать первое место. Её репутация отличницы была безупречна. Она получала только пятёрки, всегда пятёрки, неизменно пятёрки! За это её возносили и славили. Она служила образцом и примером. Все существовали, учились обычно, а отдельно, особняком, выше всех была она — Кесарева.

И вдруг! Невероятно: Кесарева перестала быть особенной. Стала как все.

Она ожесточённо мяла и комкала оборку передника и молчала, молчала. Она потеряла под ногами почву. Девочки наперебой тараторили.

— Только условились мальчишек обогнать — и на тебе, удар в спину! Ужас! — горевала Лена Родионова. — Наш Борька и тот про Валю Кесареву знает. Куда уж теперь нам тягаться с ребятами!

— Чепуха! Молодец, Кесарева! — грохая кулаком о парту, в азарте кричала Наташа.

— Чем она молодец?

— Не до пятёрок, когда тебе этакие сатиры подносят! Куда там спряжения! Всё на свете в голове перепутается.

Люда Григорьева взобралась на учительский стол:

— Товарищи! Честь нашего класса задета. Но, если найдётся среди нас хоть одна курица, вот она! Вот!

Люда вытянула руку и указательный перст, клеймя презрением Тасю. В такой драматической позе застала её Дарья Леонидовна. Люда прыгнула и, вскинув вверх свой остренький носик, не спеша прошагала на место. Девочки рассаживались по партам с тем неделовым и взбудораженным видом, который Анну Юльевну приводил в раздражение, а у Дашеньки вызывал тревогу.

— Нам следует заниматься синтаксисом, но, кажется, у вас что-то произошло? — спросила она.

— Произошло! — с вызовом ответила Люда Григорьева.

Со всех сторон полетело:

— Не говори!

— Говори! Расскажи!

— Не читай!

— Прочитай! Прочитай!

Люда прочитала послание Феди Русанова, громко фыркнула и села, захлопнув наотмашь крышку парты. Теперь все ревниво и зорко следили за Дашенькой. Румянец разлился у неё по щекам и горячо ожёг уши.

— Не то странно, что кто-то глупый написал эти плохие стишки, странно, как они к вам попали. Кто-то из вас их принёс? Женя Спивак! — вызвала Дарья Леонидовна. — Если бы вам поручили передать другу такое письмо, что бы вы сделали?

— Я-а… взя-а-ла бы и бросила, — ответила она заикаясь.

— Почему?

— Са-ама не знаю, — пожала Женя плечами.

— А я так Федьке Русанову сначала тумаков надавала бы, чтобы разучился стихи сочинять! — не дожидаясь вопроса, сказала Наташа.

— Федька тебя одним пальцем сшибёт, — бормотнула Тася, со страхом чувствуя, что опасность неотвратимо на неё надвигается.

— Пусть сшибёт, и ему не поздоровится! Дарья Леонидовна, а вы?

— Я разорвала бы эти дурные стишки! — ответила Дашенька. — Плохо, когда человек не умеет обидеться за себя и друзей. Или у него нет друзей?

— Нет! — отрезала Кесарева.

— Разорвите стишки, — велела Дарья Леонидовна.

Все молча смотрели, как Люда Григорьева на мелкие кусочки разрывает записку.

— А теперь займёмся синтаксисом, — продолжала учительским голосом Дашенька. — Каждый придумает сложное предложение с придаточным.

Женя записала в тетрадке: «Я стала любить школу, потому что раньше интересное было только в книгах, а сейчас и в классе началась интересная жизнь».

Написав этот пример сложного предложения с придаточным, Женя вытащила из парты «Крошку Доррит» и, прикрывая книгу локтем, принялась читать.

Валя Кесарева думала долго, щуря зеленоватые глаза, то беря ручку, то откладывая в нерешимости, и наконец написала: «Великого человека окружают друзья, которых к нему привлекают талант и сила, а если человек одинок, значит, он не великий».

«Я заметила, что в жизни всегда происходит борьба», — написала Наташа.