Семья Наполеона

Глава одиннадцатая Изгнанники

В целом женщины клана более философски восприняли утрату своего положения, нежели мужчины.

«Я заметила, что во время политических потрясений мужчинам обычно присуща меньшая стойкость духа, нежели женщинам, — писала бывшая королева Гортензия. — Они, как правило, быстрее поддаются отчаянию и унынию. Причины этому явлению очевидны. Мужчина, главным образом, руководствуется собственными амбициями, и поэтому вполне естественно, что если он осознает себя неудачником, (это огорчает его более всего на свете), то легко теряет присутствие духа. С другой стороны, женщина руководствуется большей частью своими чувствами и поэтому бывает сломлена только тогда, когда разбито ее сердце».

Годы, проведенные Наполеоном на острове Святой Елены, можно по праву назвать мученическими. Его резиденции Бриар и Лонгвуд обычно описывают в духе уютных сельских домиков из романов Джейн Остин — смехотворное сравнение. В действительности это были примитивные жилища, пусть даже и довольно просторные по масштабам отдаленной колонии. Император был лишен не только роскоши, но и элементарных домашних удобств и с самого начала был вынужден терпеть настоящий дискомфорт Самым ужасным из неудобств стал губернатор острова сэр Хадсон Лоу, представлявший собой худший тип равнинного шотландца, сурового и неприветливого, единственным опасением которого было — как бы его узник не удрал с острова, как это произошло на Эльбе. Окруженный горсткой преданных ему людей Наполеон, казалось, проводил все свое время, играя в карты, бильярд или шахматы, или же в разговорах с редкими гостями Святой Елены, которым было дозволено повидаться с ним. Однако в отличие от папы, которому он когда-то отказал даже в бумаге и чернилах, Наполеон получил необходимые письменные принадлежности и секретарей. Это послабление изменит курс европейской истории, так как под предлогом диктовки мемуаров Бонапарт в действительности создавал наполеоновскую легенду.

Что бы ни говорил он о своей «династии» преданному графу Дьедонне де Лас-Казу, чтобы тот включил эти материалы в пропагандистский «Мемориал Святой Елены», то, что он в действительности думал о них, было высказано генералу Бертрану (эти мемуары никогда не предназначались для публикации и были расшифрованы только в 1949 году). «Я полагаю, что, будь я готов пожертвовать Жозефом, мне был бы обеспечен успех. Ни для кого не секрет, что Жозеф не умел толком ничего делать. Более того, он считал себя великим полководцем. Он признавал, что я, возможно, его превзошел, но это, пожалуй, и все. Он считал себя выше Сюше, Массена и Ланна». Не менее язвительно отзывался Наполеон и о своем младшем брате; «Когда Жером приблизился к Пултуску (недалеко от Варшавы), то ему взбрело в голову потребовать, чтобы Мюрат передал ему командование кавалерией. «Ты с ума сошел! — сказал я ему. — Неужели ты и в самом деле считаешь, что способен повести за собой целый эскадрон? Какое удивительное самомнение!» Подумав, Бонапарт добавил: «Я совершил ошибку, сделав Жерома королем Вестфалии. Мне следовало определить его каким-нибудь незначительным немецким князьком!»

О Мюрате было сказано следующее; «Стать изменником его вынудила супруга Каролина. Моя сестра!» Особенно подробно он отзывался о Бернадоте: «Шведов против меня настроил именно Бернадот. Свое назначение он получил благодаря чарам Дезире, не говоря уже о том, что был шурином Жозефа». Бонапарт пояснил, что только потому, что сам «лишил Дезире невинности», он сделал Бернадота маршалом, князем и королем. «Бернадот лишь потому занял такую странную позицию, что опасался, как бы Россия вместе с Англией не изгнали его из Швеции. Вместе с тем он прекрасно знал, какую бы политику я ни проводил, я бы ни за что не стал сталкивать его с трона».

На Святой Елене Наполеон проявлял не меньшее беспокойство, чем в свое время его покойный отец Карло, чтобы Бонапарты сохранили за собой все свои аристократические титулы. «Семья должна овладеть Римом, взяв в супруги кого-нибудь из римских княжеских семейств, — неустанно твердил Бертрану Наполеон. — И вскоре среди ее членов появятся папы, кардиналы и папские легаты». С другой стороны, «те, кто не может обосноваться в Риме, должны поселиться в Швейцарии и добиться того, чтобы их имена были занесены в Золотую книгу Берна». Наполеон считал, что для его близких есть реальные перспективы и в Новом Свете. Жозеф, «вероятно, предпочтет насовсем остаться в Америке и переселит туда дочерей, выдав их замуж за кого-нибудь из Вашингтонов и Джефферсонов, чтобы в будущем среди его родственников появились и президенты США».

На этот раз император не тешил себя надеждой, что супруга захочет присоединиться к нему Мария-Луиза с радостью вступила в права герцогини Пармской в апреле 1816 года. Ее первым камергером, главнокомандующим, министром иностранных и внутренних дел стал не кто иной, как Адам Нейпперг. Он оказался на редкость успешным политиком, твердым, но доброжелательным. Его правление принесло Парме процветание, а герцогине — любовь подданных. В мае 1817 года, уединившись на своей вилле в Колорно, Мария-Луиза родила ему дочь, за которой последовали сын и еще одна дочь. Дети получили титулы князя и княгинь Монтеново (хитроумная передача по-итальянски имени их отца — Нейпперг, которое можно также написать как Нейберг, т. е. Монтеново[20]). Ее сын от Наполеона по настоянию Меттерниха был лишен права наследования, и после смерти Марии-Луизы Парма снова должна была перейти в руки правивших когда-то здесь Бурбонов. Правда, в виде компенсации он получил титул герцога Рейхштадтского и право именоваться «Ваше светлейшее высочество». Мальчик был даже лишен своего имени Наполеон, получив взамен новое — Франц-Шарль, которое обычно сокращали просто до Франца. Его специально воспитывали так, чтобы он считал себя Габсбургом и австрийцем. Его наставник граф Китрихштейн пытался превратить его в законченного тевтонца, правда, без особых успехов, так как его подопечный жадно проглатывал все, что ему попадалось под руку о своем отце. Бывшему римскому королю было запрещено посещать Парму, хотя мать часто приезжала в Шенбрунн навестить его.

Когда Жозеф сошел на берег в Нью-Йорке, то поселился в спокойном семейном пансионе миссис Пауэл на Парк Плейс, однако газетчики вскоре пронюхали о его прибытии, и он тотчас оказался в эпицентре всеобщего внимания. Тем не менее «Граф де Сюрвилье» (как он теперь именовал себя) последовал совету мэра Джекоба Рэдклиффа и попытался нанести визит Джейсу Мэдисону, чтобы попросить у того официального покровительства. Однако президент отказался принять его. Но и без всякой протекции Жозеф чувствовал себя в США в полной безопасности. Он снял в Филадельфии дом (под номером 240 по Южной девятой улице, который стоит там до сих пор), и принялся без конца наведываться на воды в Саратога-Спрингс. Он имел неплохой доход от недвижимости, приобретенной для него его французско-американским приятелем Джеймсом ле Реем. Кроме того, Жозефу удалось избежать конфискации Морфонтена и Пранжена, так как он заранее передал официальное право собственности лучшим своим друзьям. Поэтому, когда вследствие своей расточительности и неумелых сделок с недвижимостью оказался на грани финансового краха, он живо отправил своего секретаря в Швейцарию, чтобы тот откопал припрятанные в Пранжене бриллианты; причем драгоценности оказались настолько искусно запрятаны, что секретарь не сразу смог обнаружить нужное место и был вынужден выдавать себя за английского горного инженера, прежде чем ему удалось найти в земле тайник.

Летом 1816 года Жозеф приобрел поместье величиной в семьсот акров (впоследствии разросшееся до 1800) с просторным особняком в федеральном стиле под названием Пойнт Бриз неподалеку от Бордентауна, Нью-Джерси, который благодаря его стараниям вскоре превратился в один из самых роскошных домов Америки Жозеф так привязался к своему новому крову, что, когда в 1820 году дом сильно пострадал от пожара, без колебаний отстроил его заново. Кроме того, Жозеф приобрел себе охотничий домик в округе Джефферсон, штат Нью-Йорк, присовокупив к нему 27 тысяч акров, которые называл «глухоманью». В Америке он нашел себе много новых друзей, среди которых был и будущий президент Джон Адамс. Уже в июле 1816 года Жозеф писал своей невестке, герцогине Готландской (Дезире Бернадот); «С каждым днем все сильнее привязываюсь к этой стране. Это страна свободы, мира и счастья». Он несколько раз писал Жюли, приглашая ее вместе с дочерьми переселиться к нему, но его супруга, возможно, не без оснований, предпочла остаться в Европе. Сначала она переехала из Франкфурта в Брюссель и в конце концов обосновалась во Флоренции. Несомненно, так оно было к лучшему, поскольку Жозеф продолжал волочиться за юбками ничуть не меньше прежнего. Его постоянной любовницей стала мадам Сари, жена корсиканского офицера. Была у него и американка из квакеров, Аннет Сэвидж, которую он поселил у себя в «глухомани». в округе Джефферсон. Тем не менее было бы несправедливо назвать его эгоистом. В 1817 году и повторно в 1819 году он писал Наполеону, предлагая разделить с ним изгнание на Святой Елене. Однако брат отверг это предложение, вполне возможно, к его величайшему облегчению. Кроме того, у Жозефа завязалась прочная дружба с Бетси Патерсон, которая частенько навещала его в Пойнт Бриз.

Пий VII простил Люсьену его участие в «Ста днях» и добился для него освобождения из-под стражи в Турине. Люсьен вернулся к прежней беззаботной жизни в Риме, Канино и Тиволи и опубликовал свою вторую претенциозную поэму «Киренеида», в которой долго и нудно повествовалось о спасении Корсики от вторжения мавров в XI веке. В окружении сыновей, давая пышные увеселения в своем римском палаццо, покровительствуя художникам и писателям, раскапывая этрусские древности, князь Канинский, несомненно, был счастливейшим из братьев Бонапартов, и ему наверняка можно позавидовать даже больше, чем Жозефу в Америке. Тем не менее он также предлагал Наполеону разделить изгнание на Святой Елене.

Луи во время «Ста дней» оставался в Италии. Здоровье «графа де Сен-Ле» было окончательно подорвано, а разум его слегка помутился. Его единственным утешением в жизни стало увлечение второсортной литературой и ворчание в адрес бывшей супруги. В 1816 году Луи сделал в Риме из себя посмешище, влюбившись (платонически) в молодую красивую княгиню Витторию Колонну. Он пребывал в непоколебимой уверенности, что она согласится выйти за него замуж, пока родители девушки не развенчали его надежд. Лишь однажды Летиция и весь клан публично выступили единым фронтом в поддержку его бывшей супруги Гортензии, когда Луи потребовал возвратить ему мебель и картины, чтобы он мог обставить дом для Виттории. В 1826 году Луи переехал во Флоренцию, где и провел остаток своих дней в комфорте, хотя и без излишней роскоши.

Время от времени Гортензия навещала его, чтобы обсудить будущее их детей, и, как правило, эти визиты кончались для нее нервными срывами. Достаточно постранствовав, она обосновалась с сыновьями в небольшой и пришедшей в упадок вилле «Аренгберг» на берегах Констанцского озера, которую приобрела в 1817 году. Гортензия писала в своих мемуарах; «Я уединилась от мира, так как мне хотелось одного — обрести спокойствие и доброту». Ее роман с Флаго окончился вскоре после того, как в 1814 году она отказалась выйти за него замуж: ведь развестись с Луи означало для нее потерять сыновей. Во время «Ста дней» они на короткое время возобновили отношения, но в итоге наступил полный разрыв, когда Флаго женился на дочери лорда Кейта. Иногда Гортензия виделась со своим братом Евгением, который остался непоколебимо верен Бонапартам. Раз в год он навещал в Риме Полину.

В конце концов, бывший вице-король Италии так и не удостоился княжества. Вместо этого он получил денежную компенсацию, что сделало его владельцем несметных капиталов. В 1817 году преданный ему тесть, король Максимилиан, наградил его титулом герцога Лейхтенбергского и первого пэра Баварии, что поставило Евгения вместе со званием «Ваше королевское высочество» лишь на ступеньку ниже принцев крови. Евгений также был произведен в командиры одного из баварских полков легкой пехоты. Он вел счастливую жизнь в своей прекрасной резиденции в Эйхштедте, в окружении обожаемой и преданной Августы Амелии и семи отпрысков, посвящая почти все свободное время охоте на диких кабанов в горных лесах. В 1823 году Жозефина, старшая дочь самого верного паладина Бонапартов, вышла замуж за кронпринца Швеции Оскара, сына и наследника величайшего предателя клана Бернадота. Этому браку выпало стать воистину счастливым союзом. Сам Евгений был уже болен раком и скончался в 1824 году.

Жером провел два года пленником в Вюртемберге, вместе с Екатериной и их маленьким сыном, который стал позже известен как «Плон-Плон». Время от времени король Вюртембергский говорил дочери, что если та разведется с супругом, то может требовать чего угодно, а Жером получит пенсию. Но Екатерина упорно отказывалась от развода. В конце концов отец ощутил неловкость, устыдившись своего поведения, которое в глазах окружающих представлялось жестоким и неестественным, и отпустил супругов на свободу с мизерным содержанием, потребовав, однако, от них обещания, что они поселятся в австрийских владениях.

Александр I продолжал выплачивать Екатерине пенсию, хотя и небольшую. Чета обосновалась в Триесте под именами графа и графини де Монфор. Первая супруга Жерома, Бетси Патерсон, посетившая вместе с их сыном Бо в 1819 году Европу, побывала в Италии, где была радушно принята Летицией, Люсьеном, Луи и Полиной, которые обращались с ней и ее сыном как с членами семьи. Тем не менее Бетси так и не встретилась с бывшим супругом, если не считать случайного столкновения с ним в галерее дворца Питти во Флоренции несколько лет спустя, когда, не проронив ни слова, Жером в замешательстве бросился вон вместе с Екатериной. В ноябре 1821 года она писала своему отцу в Балтимор, что ее бывший супруг «остался без гроша в кармане, его наследство, капитал и доходы пущены на ветер, а долги так велики, что его семья даже при желании не могла ничего для него сделать, но и желания у нее нет». Ее информация была на редкость точной. Летиция выделила Жерому несколько тысяч франков, но, когда от них вскоре не сталось ни единого су, она ограничилась советом: «Бери пример с меня. Живи по средствам». Бо в конце концов получил возможность повидаться с отцом, однако, хотя с ним обращались радушно и приветливо, решил все-таки делать карьеру в Америке, поскольку все члены клана, за исключением одной лишь бабки, жили не по средствам и не желали ничем помочь ему. Жером не стал предлагать Наполеону разделить с тем ссылку на Святой Елене. Екатерина же, наоборот, обратилась с просьбой к британскому правительству позволить ей поселиться на Святой Елене, чтобы ухаживать за деверем, который, по дошедшим до нее слухам, был серьезно болен. «Я бы сочла за счастье, если бы своим уходом и заботой могла облегчить ему тяготы пленения» Однако ей было отказано. Следует отметить, что Екатерина проявила душевную щедрость, поскольку незадолго до этого родила дочь (будущую княгиню Матильду, увековеченную Прустом).

Предатель клана Иоахим Мюрат встретил смерть так же экстравагантно, как и жил. Он бежал из Неаполя, переодевшись матросом, в мае 1815 года и целым и невредимым добрался до Франции. Однако Наполеон отказался принять его, не говоря уже о том, чтобы воспользоваться его услугами. После «Ста дней» Мюрат пребывал в смертельной опасности, скрываясь от белого террора роялистов в окрестностях Тулона, где ему частенько приходилось ночевать в поле на голой земле. В конце концов он добрался до Корсики, откуда в октябре вместе с 250 подобных ему авантюристов отплыл в Неаполь, наивно полагая, будто его бывшие подданные жаждут его возвращения. Пристав к берегу в небольшом порту Пиццо в Калабрии в сопровождении 26 «солдат», как всегда, разнаряженный и легко узнаваемый, он тотчас попал под горячую руку банде крестьян, вооруженных ножами и дубинками, которые, не теряя времени, сволокли его в тюрьму. Мюрата без проволочек отправили под трибунал, и командующий местным гарнизоном Бурбонов живо приговорил его к смерти. Мюрат принял смерть со свойственной ему храбростью, не позволив неаполитанским солдатам завязать ему глаза. Его вдова, переименовавшая себя в графиню Липонскую (Липона — анаграмма из Napoli, т. е. Неаполь) обосновалась вместе с детьми в относительной бедности неподалеку от Триеста. Каролина была неспособна жить без мужчины, которым бы она могла помыкать, и поэтому сочеталась тайным браком с военным, шотландцем по происхождению, состоявшим прежде на неаполитанской службе, генералом Франческо Макдональдом. Наполеон был шокирован, когда до него дошла весть об этом мезальянсе, и тем не менее можно смело утверждать, что это замужество сделало Каролину гораздо счастливее, чем раньше.

В 1818 году второй великий предатель, на чью долю из всего клана выпал самый продолжительный успех, «Высокий и могущественный принц и повелитель Карл XIV Юхан», по-прежнему щеголявший своей якобинской татуировкой, был коронован в Стокгольме королем Швеции, готов и вандалов со всеми полагающимися по этому поводу торжественными ритуалами лютеранской церкви. За этой коронацией последовала вторая, в Христиании (Осло), и Бернадот стал хозяином своего второго королевства, Норвегии. Небольшая, но шумная группа шведских легитимистов громко выражала свое негодование по поводу события, ставшего в их глазах «узурпацией трона» этим проклятым французишкой», так как они хранили верность юному Вазе, который по праву являлся законным наследником. Сэр Вальтер Скотт был весьма растроган, встретившись с юношей, который представлялся ему шведским вариантом принца Чарли. Либералы вскоре тоже получили основательный повод невзлюбить Бернадота. Тем не менее, хотя Карл Юхан так и не выучил языка своих подданных и постоянно подвергался бичеванию справа и слева, ему удалось сохранить шведскую корону до 1844 года, когда он скончался от удара.

Королева Дезидерия, присоединившаяся к нему за двадцать лет до этого, прожила в Стокгольме до глубокой старости. Их сын Оскар, названный когда-то по просьбе Наполеона в честь героя оссиановской поэмы, сменил на троне отца, не встретив никакого сопротивления. Внуку Оскара выпала честь взять в жены последнюю наследницу семейства Ваза (по отцовской линии нынешний принц Уэльский является потомком как Бернадота, так и Евгения де Богарне).

Элиза, эта предательница меньшего масштаба, теперь именовавшаяся графиней де Кампиньяно, превратилась в на редкость беспокойную «пленницу» в Брюнне (Брно). Услышав, что австрийский губернатор Тосканы распродал ее лошадей, она принялась жаловаться, написав Меттерниху, что смеет надеяться, императору Францу известно об этом Беспрестанно досаждая жалобами и требованиями, в 1819 году она все таки добилась для себя от австрийцев ежегодной пенсии в 300 тысяч франков. Ее просьба после «Ста дней» получить разрешение присоединиться к Наполеону на Святой Елене, вряд ли была искренней, так как повторений не последовало. Элизе было отказано в просьбе позволить ей вернуться в Болонью или же поселиться в Равенне, как она того требовала. Элиза направилась в Триест, который, по мнению императора, был «одноглазой дырой». Там она приобрела себе прекрасный особняк на Кампо Марцио, а также виллу Вичентина у моря, где и воссоединилась с Баччиоки и своими двумя детьми. Здесь она покровительствовала художникам и театру, увлекалась любительскими спектаклями и даже приступила к раскопкам римского города Аквилеи. Ее отношения с Летицией, с которой она не виделась с 1810 года, оставались весьма натянутыми. Однако Элиза пришла в искренний восторг, когда Жером, занявший теперь в ее сердце после Люсьена место любимого брата, также обосновался в Триесте в 1819 году. Еще более обрадовалась она, когда по соседству поселилась Каролина. Странным дополнением к ее узкому кружку стал Фуше, приехавший в Триест в тот же год, что и Жером, и ставший ее неразлучным приятелем. Элиза сильно располнела и потеряла почти все волосы. Внешне она поразительно напоминала Наполеона в его последние годы. Ее супруг Баччиоки утешал себя тем, что спал с гувернанткой, но Элиза не обращала на это внимания. В июле 1820 года, посещая раскопки, расположенные среди болот Аквилеи, Элиза подхватила «гнилостную лихорадку» и через месяц скончалась В последующие годы Феличе Баччиоки возвел в ее честь монумент в церкви Сан-Петроне в Болонье. Там была изображена супружеская чета вместе с фигурой, символизирующей гения супружеской любви, что было не слишком удачным изобретением. «Князь Баччиоки», как он именовал себя, пережил Элизу на 20 лет и умер в Болонье в 1841 году.

Их единственный, сумевший выжить ребенок, дочь Наполеоне (1806–1869), стал впоследствии одним из самых жизнерадостных членов клана. Еще более мужеподобная, чем ее мать Элиза, Наполеоне Баччиоки зашла так далеко, что носила мужское платье, дралась на шпагах и обожала править лошадьми. Она вышла замуж за чувствительного итальянца, графа Камарату, которого впоследствии довела до полнейшего нервного истощения, а затем в 1830 году вообще бросила, вернув себе девичье имя Баччиоки. В конце 1830 года она отправилась в Вену осуществить поистине безумный план, вознамерившись спасти своего кузена Наполеона II. Однако полиция быстро раскусила, что у нее на уме, и выдворила авантюристку из города. Будучи истинной дочерью своей матери, она вскоре сильно заинтересовалась осушением болот.

Счастливейшими из изгнанников, если не считать Жозефа и Люсьена, стали «мадам мать», дядя Феш и Полина, которые с относительным комфортом обосновались в Риме. Летиция заняла место Наполеона в качестве главы семейства, частично благодаря материнскому авторитету, а частично несметным капиталам, которые ее брат-кардинал весьма удачно вложил в дело. Он по-прежнему оставался ее советником в финансовых вопросах. В 1818 году Летиция приобрела палаццо Ринуччини на площади Венеции, но Феш, который оставался в палаццо Фальконьери, по прежнему был самым близким ее другом. Летиция жила на широкую ногу, окруженная бесчисленной челядью, в том числе имея камергера, и всегда выезжала в карете, дверцы которой украшал герб, подаренный ей сыном. И все же она, как всегда, знала счет деньгам, а после смерти Элизы одевалась только в черное. «Каждому следует жить в соответствии с его местом в этой жизни, — заметила она как-то раз, — и коли вы еще являетесь человеком, достаточно просто быть честным. Кольца прекрасно смотрятся на пальцах, но когда вы теряете их, пальцы остаются на месте». Летицию сильно заботило состояние здоровья императора, как физическое, так и душевное, и поэтому, услышав, что он болен, она послала на Святую Елену врача и двух капелланов.

Она обратилась с весьма осторожно составленным ходатайством к правящим монархам, умоляя их выпустить сына на свободу, но, как и следовало ожидать, ответа не последовало. Два других ее сына также давали ей поводы для тревог: Люсьен в своем палаццо Сальвиатти, постоянно ссорящийся с остальными членами семьи, и Жером в палаццо Торлонца, который постоянно клянчил у нее деньги. Последний переселился в Рим из Триеста в 1822 году, после того как Летиция уговорила его, что, возможно, было не совсем мудро с ее стороны. Жером кое-как наскреб денег, чтобы купить у Люсьена дворец. Однако средств на содержание палаццо ему не хватало, и он даже хотел продать эту недвижимость матери.

Бурбоны попытались лишить Феша его лионского архиепископства, но при поддержке Пия VII кардинал не стал отказываться от своих прав, хотя и не имел возможности посещать Францию. Он вел на редкость благочестивую жизнь, постоянно постясь и исповедуясь, участвовал в процессиях, во время которых шел босиком в скромном монашеском платье, раздавая подаяния нищим. Но он по-прежнему наслаждался лицезрением своих картин и статуй, которые заполняли не только весь первый этаж его дворца, но и дома по соседству, и проводил почти все свое время рядом с сестрой, выслушивая ее беспрестанные жалобы о детях.

Полина переехала к матери и дяде в палаццо Фальконьери в 1815 году, но мрачная его атмосфера едва ли соответствовала ее пылкому темпераменту С потрясающей дерзостью она попыталась поселиться в палаццо Боргезе, что привело ее супруга Камилло в такое бешенство, что он подал в суд на официальный развод, которого добился в 1816 году. Полина жаловалась Люсьену: «Как это ужасно постоянно становиться жертвой мужчин!» Весьма интересная точка зрения на данный спор. Камилло жил размеренной жизнью во Флоренции, на вилле Виа Гибеллина с герцогиней Ланте де Ровере; судя по всему, это были чисто платонические отношения Вскоре Полина приобрела в Риме, неподалеку от Порта. Пиа, очаровательный особнячок, который она переименовала в «Вилла Паолина», а также летнюю резиденцию в Баньи ди Лукка, которую назвала точно так же. В Риме она постоянно устраивала приемы на которых бывала и Бетси Патерсон с сыном Бо, а также музыкальные вечера. Полина устроила постановку оперы Джованни Пачини, последнего из ее любовников, «крошки»-сицилийца на пятнадцать лет моложе ее, который в 1823 году оставил свою покровительницу, как только получил возможность зарабатывать на жизнь музыкой. У Полины испортился цвет лица, она начала желтеть и носила по дюжине ниток жемчуга, чтобы упрятать от посторонних глаз увядающие шею и грудь. Она тоже ужасно переживала за своего брата на Святой Елене и была глубоко огорчена, когда Летиция и дядя Феш стали жертвами какой-то немки-авантюристки, убедившей их, будто ей во сне явилась пречистая дева Мария с вестью, что Наполеон покинул свой остров. «Мама и кардинал твердят, что им точно известно, что Наполеона унесли ангелы. Они якобы забрали его в страну, где его здоровье пойдет на поправку, — писала она. — Я не стану распространяться об ужасных сценах и ссорах, и всех неприятных вещах, что имели место между нами».

Наполеон скончался 5 мая 1821 года. Несмотря на бесчисленные, причем весьма изобретательные объяснения, как, например, мышьяк, который подмешивали ему в пищу англичане, причиной его смерти явился рак желудка — болезнь, которая тридцать лет назад унесла в могилу его отца. Последними его словами стали: «Во главе армии…» Что характерно, чуть раньше он дважды произнес имя сына. В своем завещании он напутствовал клан: «Я благодарен моей доброй и великолепной матери, кардиналу, моим братьям Жозефу, Люсьену и Жерому, Полине, Каролине, Жюли, Гортензии, Екатерине и Евгению, за то что они проявили ко мне внимание». Этот документ в равной мере вышел бы как из-под пера корсиканского вождя, так и ссыльного императора.

Мария-Луиза узнала, что стала вдовой, во время представления «Севильского цирюльника» Россини, когда находилась в герцогской ложе Пармской оперы. Она не проявила никаких эмоций, однако распорядилась, чтобы при ее дворе соблюдался траур. (Трудно осуждать ее за то, что она отказалась принять завещанный ей Наполеоном дар — его заспиртованное сердце). Вскоре она вышла замуж за Нейпперга, который к тому времени весьма кстати овдовел. Это был брак, который принес ей величайшее счастье. Когда в 1829 году, в возрасте всего пятидесяти трех лет, ее супруг скончался от сердечного приступа, Мария-Луиза была убита горем, как, впрочем, и все жители Пармы, которыми он правил справедливо и разумно. Нейпперга так мало заботила личная выгода, что, не считая одежды, после его смерти остались только военные награды, которые он хранил к картонной коробке. Мария-Луиза не смогла жить одна, без мужчины, и в 1834 году тайно вновь вышла замуж. На этот раз под венец невесту повел главный распорядитель ее же двора, нудный и напыщенный француз граф Шарль де Бомбель. Этот брак она держала в секрете до конца своих дней. Мария-Луиза пользовалась огромной любовью своих подданных, что позволило ей без особого труда пережить политические катаклизмы 1830-х годов. Когда в 1847 году, после почти тридцатилетнего правления, она скончалась от плеврита, случившееся вызвало искреннюю скорбь у жителей Пармы, где до сих пор отзываются о ней с особой теплотой и не раз выдвигали требования о перезахоронении Марии-Луизы в родном городе. А ее могилу в Вене по сей день ежегодно украшают пармскими фиалками. Во время июльской революции 1830 года во Франции имела место слабая попытка провозгласить королем ее сына Наполеона II. Попытка, заранее обреченная на неудачу, так как молодой человек находился под строгим присмотром в Вене. Он проявил удивительные способности и явное честолюбие, мечтая о возрождении Французской империи или же, по крайней мере, о блестящей военной карьере, но его здоровье было подорвано туберкулезом еще в юношеском возрасте, и он скончался в Шенбрунне в июле 1832 года, не дожив до двадцати двух лет. Его мать была при нем сиделкой, и горе буквально подкосило ее. По иронии судьбы, похоронили в белой форме австрийской армии, столь часто терпевшей поражение от его отца.

Жозеф провел в Америке семнадцать лет. Он привез в США первую балетную труппу, хотя американские дамы были шокированы видом нижнего белья балерин. После того как квакерша наградила его двумя незаконнорожденными отпрысками, Жозеф нашел ей весьма удобного мужа со странным именем Делафоли. Когда тот умер, бывшая возлюбленная пыталась шантажировать Жозефа. Он также наградил младенцем одну креольскую даму, мадам Лакост, которую, как поговаривали, выкупил у ее супруга. Июльская революция во Франции заставила его серьезно призадуматься о возможности реставрации Бонапартов. В сентябре 1830 года он обратился с открытым письмом к французским депутатам, напоминая им, что именно их палата провозгласила в 1815 году императором Наполеона II. Посетив на прощание президента Эндрю Джексона, чтобы поблагодарить его за гостеприимство американского народа, Жозеф в 1832 году отплыл в Европу со всеми своими домочадцами, среди которых находилась и его корсиканская возлюбленная — мадам Сари. Так как ему было запрещено возвращаться во Францию, Жозеф на три года обосновался в Англии, неподалеку от Гладстона в графстве Суррей. В это время он близко подружился со своим юным племянником Луи Наполеоном, сыном короля Людовика и Гортензии, который в его глазах представлялся единственной надеждой династии Бонапартов. Дважды Жозеф возвращался в полюбившийся ему Нью-Джерси. После перенесенного в 1840 году удара он получил разрешение переселиться в Италию, где, будучи уже немощным стариком, наконец-то воссоединился со своей супругой Жюли. Последние три года жизни он провел подле нее и скончался в 1844 году. Она пережила его только на десять месяцев.

К тому времени Люсьен уже скончался в Витербо. Его старость, по всей видимости, была самой счастливой из всех членов клана. Он оставил после себя большой выводок детей, некоторые из них оказались весьма неприятными личностями. Луи, тощий и вздорный калека, прикованный к инвалидной коляске, скончался во Флоренции шесть лет спустя, убитый горем, что французское правительство отказалось выпустить под залог из тюрьмы его сына Луи Наполеона, чтобы они могли попрощаться друг с другом. Луи превратился в неистового католика и в какой-то степени нашел утешение в религии. Гортензия, еще более благочестивая, скончалась от рака гораздо раньше, в 1837 году, в Аренберге. Ее болезнь была долгой и жестокой. Единственный из оставшихся в живых сын, Луи Наполеон, едва успел к смертному одру матери.

«Мадам мать», которую в последние годы поразила слепота, с присущим ей достоинством покинула этот мир в 1836 году. Люсьен и Жером ни на минуту не отходили от нее. Римские, карабинеры шипели вслед ее гробу, когда процессия двигалась по городским улицам, но они шипели на Бонапартов, а не на мать семейства. Летиция завещала свое сердце Корсике. Феш, который закрыл ей, глаза, последовал за ней в 1839 году. Телам Летиции и кардинала предстояло вернуться на их родной остров в 1851 году, при обстоятельствах, совершенно невообразимых в тридцатые годы. Брат и сестра нашли свое последнее успокоение в кафедральном соборе Аяччо, где до этого не раз проводили время в совместной молитве.

Будучи лишенным возможности завещать свою изумительную коллекцию живописи городу Лиону, как ему хотелось, Феш распродал ее на специально устроенных им аукционах, которые растянулись на целых пять лет, и в результате его картины оказались разбросанными по галереям Европы и Америки. Остатки он завещал для Аяччо, в дар семинарии, за исключением тысячи холстов, которым предстояло стать украшением города.

Что весьма для него характерно, Жозеф отправился в суд и сумел-таки отсудить себе большую часть этих полотен, но несмотря на это в музее Феша в Аяччо имеется достаточно картин, которые дают прекрасное представление о собрании, что по бесчисленным описаниям, являлось лучшей коллекцией холстов эпохи Возрождения вне Парижа.

Полина ушла в мир иной совсем рано, в 1825 году, скончавшись, подобно брату, от рака желудка. Благодаря вмешательству папы Льва XII, она примирилась со своим супругом Камилло в последние месяцы жизни, и он был у ее смертного одра во Флоренции. И хотя она умирала доброй католичкой, однако настояла на том, чтобы перед кончиной ее нарядили в лучшее платье, и даже потребовала зеркало, чтобы убедиться, что в свои сорок четыре года все еще красива. Рядом с ней были Камилло и Жером. В своем завещании эта чуждая всяких условностей «сестричка» продемонстрировала типичную для всех Бонапартов жажду власти. Она распорядилась, чтобы ее похоронили в семейной капелле Боргезе в церкви Санта-Мария-Маджоре в Риме, между двумя папами. Она также позаботилась о том, чтобы оставить каждому из юных членов клана, включая Бо в Америке, какую-нибудь мелочь. И пусть Полина в жизни была эксцентричной, избалованной шлюхой, однако нельзя отрицать, что ей были присущи и стиль, и щедрость. Камилло пережил ее на семь лет. Он так располнел, что казалось, будто его зашили в перину.

Каролина Мюрат, страдавшая в последние годы годы от унизительного недостатка средств, в 1830 году пережила кошмарную ссору с Жеромом по поводу какой-то смехотворно малой суммы. Лишь под самый конец жизни она вновь обрела финансовую стабильность — когда французское правительство назначило ей пенсию. Генерал Макдональд скончался в 1838 году, и эта толстая, далеко не первой молодости вдовушка на какое-то время поддалась чарам французского проходимца по имени Клавель. Как и большинство членов ее семейства, Каролину унес в могилу рак желудка; она мучительно умирала во Флоренции весной 1839 года. С ней была одна из ее дочерей, а также Жером, с которым она в конце концов помирилась.

В Соединенных Штатах сыновья Мюрата сохранили все амбиции своих родителей. Старший сын, Ахилл, выполнил пожелание Наполеона и посредством удачного брака (женившись на Уиллис Грей, внучатой племяннице Джорджа Вашингтона) втерся в ряды американской аристократии и стал плантатором во Флориде. Законченный эксцентрик, питавший особую слабость к супу из хвостов аллигаторов, он умер в Таллахасси в 1847 году. Подобно своему дяде Жерому, его младший брат Люсьен Мюрат женился на красавице-южанке. Звали ее Каролина Джорджина Фрейзер. Она была дочерью богатого плантатора из южной Каролины. После того как Люсьен промотал все ее состояние, она была вынуждена открыть школу с пансионом, чтобы как-то поддержать материально себя и супруга. Временами Люсьен бывал невыносимым. «Ты родился жалким корсиканским крестьянином, — говорил внук трактирщика своему дяде Жозефу Бонапарту. — Я же, в отличие от тебя, появился на свет на ступеньках трона».

Из всего старшего поколения Бонапартов только Жерому судьба даровала возможность пережить сороковые годы и дожить до пятидесятых. Правительства Франции и Неаполя всегда поглядывали на него с подозрением и в конце концов в 1831 году убедили папу изгнать Жерома из Рима. Он переселился во Флоренцию, к своей супруге Екатерине, которая скончалась там в 1834 году от водянки. «Больше всего на свете я любила тебя, Жером, — сказала она на смертном одре своему неверному супругу-транжире. — Единственное, чего мне хотелось, это попрощаться с тобой во Франции». У Жерома были причины скорбеть о супруге, так как сразу после ее кончины прекратили поступать пенсии из России и Вюртемберга. Снова оставшись без гроша в кармане, Жером был вынужден продать свой особняк во Флоренции и переселиться в крошечную виллу за городом. Небольшое наследство, доставшееся от матери, вскоре было пущено на ветер, и Жером оказался воистину в плачевном положении. Как часто случалось ранее, ему пришла на помощь женщина, богатая вдова на двадцать пять лет моложе его, маркиза Джустина Бартолини-Беделли. Эта прекрасная, влюбчивая, щедрая, но простодушная флорентийка уплатила все его долги и вернула Жерома в его прежний палаццо. Он «отплатил» ей тем, что изменял ничуть не меньше, чем Екатерине, и нещадно тратил ее деньги. Графиня Потоцкая, та самая знаменитая польская дама, которая в 1812 году в Варшаве нашла Жерома попросту смехотворным, увидев его снова, заметила, что внешне он стал напоминать «одряхлевшего сердцееда».

К сорока годам Бетси Патерсон превратилась в скупердяйку с акульей хваткой в финансовых вопросах, которая путем удачно приобретенной недвижимости сумела сколотить себе огромный капитал. Ее красота, казалось, была неподвластна времени, и Бетси оставалась привлекательной не только в сорок, но и когда ей было за пятьдесят. Хотя она много путешествовала, преимущественно по Европе, и почти каждую ночь отправлялась на банкет или бал, любовников она себе не заводила. Ее сокровенной надеждой было женить сына Бо на одной из дочерей его дяди Жозефа Бонапарта. Вот почему ее постигло горькое разочарование, когда в 1829 году он женился на одной барышне из Балтимора по имени Сюзан Мери Уильямс. Бо мало в чем преуспел в жизни, если не считать периодических занятий фермерством, и стал отцом двух сыновей. Он продолжал переписываться с Бонапартами, хотя и не ожидал от них особой поддержки.

В 1848 году мир внезапно захлестнула революция. Наиболее здравомыслящий из европейских правителей король Франции Луи-Филипп оказался застигнут врасплох и в считанные дни лишился трона. В стране была провозглашена республика, однако бонапартизм сумел заново проявить себя серьезной политической силой. Бывший клан превратился в династию.