Семья Наполеона

Глава пятая Принцы и принцессы. Империя

18 мая 1804 года Сенат провозгласил Первого консула «Наполеоном 1, императором Французской республики». Его наследником был назначен Жозеф, после которого корона должна была перейти к Луи, т. к. у Жозефа были одни дочери. И тот, и другой получили титулы принцев империи с годовым содержанием в миллион франков. К тому же Жозеф был назначен Великим выборщиком, председательствующим в Сенате как представитель императора по торжественным случаям. Его резиденцией стал Люксембургский дворец, а на расходы, связанные с содержанием двора, причиталась еще треть миллиона франков. Титул Великого констебля, как то было при «старом режиме», предназначался Луи, так же, как и треть миллиона франков на расходы в придачу. Однако Люсьен и Жером не получили ничего, так же, как и сестры Наполеона, хотя Мюрату и удалось выбить для себя пост Великого адмирала. В обиход снова вернулся старинный титул маршала Франции, и среди тех, кто его удостоился, оказались Иоахим и Бернадот. Кроме того, на свет божий вытащили целый набор сопутствующих титулов: Верховный канцлер и Верховный казначей империи, Великий маршал двора, Главный конюший. Главный камергер. Главный распорядитель и Главный егерь. Феш стал Главным раздатчиком милостыни. Помимо них расплодились бесчисленные камергеры и нижние придворные чины. Превращение Первого консула в императора было предано осмеянию со стороны европейских коронованных особ. На них не произвела ровно никакого впечатления литургическая пантомима императорской коронации, которая должна была состояться в Соборе Парижской богоматери. Как, впрочем, и на термидорианскую буржуазию, для которых консулат был первым из «золотых веков». Во Франции иногда его сравнивают с правлением короля Генриха IV, который, подобно Наполеону, заново воссоединил страну, истерзав религиозными войнами, принес ей мир и процветание, и чье имя до сих пор с любовью вспоминают французы. Но, в отличие от Наполеона, Генрих был убит, прежде чем сумел ступить на путь агрессии за ее пределами. Империи, выросшей из консульства, было уготовано стать веком славы, купленной, в конечном итоге, ценой катастрофы. Это еще раз доказывает, что, хотя император и был любителем рисковать по-крупному, неизменно при этом жульничая, одновременно он был из рук вон плохим игроком. Его непрочное положение проявляло себя в самых простых вещах. По рассказам Фуше, Наполеон хранил в подвалах Тюильри (под павильоном Марсан) огромные горы золота — не менее 500 миллионов франков, которые ему удалось накопить из того, что Франция вытребовала в иностранной валюте у покоренных ею стран, и ежедневно с алчным блеском в глазах, который бывает у разбойника при виде награбленного, наблюдал за ростом сокровища.

Непрочность положения не помешала Бонапартам воспользоваться ситуацией в своих интересах. В 1806 году Жером сравнивал в письме Люсьену «нашу семью и семейство Бурбонов». Как замечает Питер Гейль, «ничто нас так не поражает, как та легкость, с которой Бонапарты освоились со своим высоким положением…, этот головокружительный взлет, хотя никто из них ни в малейшей мере не страдал от головокружения. Кажется, они так и не поняли, что без гения брата они ничто». Наполеон подчас был способен напомнить им об этом сердито и без обиняков. Например, когда Жозеф пытался подчеркнуть свои «права», угрожая, что не явится на императорскую коронацию, чем уязвил Наполеона в самое чувствительное место своей жадностью к власти, тот вспылил: «Если ты не придешь, то станешь моим врагом. Но какую армию ты поведешь против меня? У тебя ведь ничего нет, и если действительно дойдет до этого, я уничтожу тебя». Жозеф присмирел, но сколько раз Наполеон все уступал ему, и сколько раз он еще будет это делать снова и снова из-за своей неразумной слабости перед семейными узами (если хотите, можете назвать эту слабость корсиканской).

Братья Наполеона были одержимы фантазией, что они сами или же их дети унаследуют от Наполеона трон. В какой-то момент Жозеф настолько поддался опьяняющему возбуждению, что выстрелил из пистолета в портрет императора, обозвав при этом последнего «тираном». Жозеф пришел в негодование, когда Наполеон предложил усыновить сына Луи-Шарля Наполеона, внука Жозефины, в качестве своего наследника, и отчаянно цеплялся за свои «права» старшего брата. В свою очередь Луи отказался передать пальму первенства собственному сыну. С другой стороны, Люсьен, который возвратился в Париж, слышать не хотел, чтобы его сын от мадам Жубертон оказался исключенным из числа наследников, и вскоре, взбешенный, снова уехал в Италию. В конце концов удалось достичь компромисса.

Был установлен следующий порядок наследования: первым в ряду стоял Жозеф, за ним шел Луи, затем их потомки по мужской линии. Правда, император оставил за собой право усыновить любого принца из императорской семьи в качестве наследника по достижении последним восемнадцати лет. Наполеон также выдвинул условие, что его наследник должен служить в армии, а чтобы эта оговорка не мешала Жозефу, император объявил, что брат «выразил свое желание разделить все тяготы армейской жизни в прибрежном лагере в Булони, чтобы таким образом приобщиться к военной доблести». После этого Бонапарт снабдил брата совершенно неслыханным послужным списком, в котором утверждалось, будто Жозеф участвовал во всех кампаниях 1793–1794 годов и даже был ранен при осаде Тулона. Жозеф отправился на несколько недель в Булонь, где, по всей видимости, посвятил все свое время местным дамам легкого поведения. Скрыв свою внешность под париком и очками, он в первую очередь наведался к мадам Фаган — «очаровательной особе из Дюнкерка», к которой благоволили несколько генералов, включая Сульта. У Жозефа там имелось по меньшей мере еще четыре любовницы, среди них одна актриса, супруга одного из приятелей и супруга молодого офицера. В ответ на жест Наполеона Жозеф милостиво согласился позволить собственной супруге Жюли вместе с Элизой, Полиной, Каролиной и Гортензией нести на предстоящей коронации шлейф Жозефины. При этом сам он морщился, глядя на смехотворный костюм, в котором должен появиться на этой церемонии.

Во время государственного банкета в Сен-Клу, который состоялся 18 мая после провозглашения Империи, во всеуслышание было объявлено, что не только Жозеф и Луи стали принцами, но и их супруги тоже удостоены титула принцесс и обращения «Ваше высочество». Элиза и Каролина остались без титулов. Одна из фрейлин Жозефины, мадам де Ремюза, пишет; «… С мадам Баччиоки и мадам Мюрат едва не случился удар, когда они услышали о различии между ними и их золовками. В особенности мадам Мюрат не могла скрыть своего негодования… Во время обеда она совершенно не могла совладать с собой и, услышав, как император несколько раз назвал супругу Луи (Гортензию) принцессой, была не в силах сдержать слезы. Ей пришлось выпить несколько стаканов воды, чтобы как-то скрыть свое волнение, и делать вид, что она занята пищей, но под конец рыдания взяли над ней верх. Мадам Баччиоки постарше и лучше владеет собой, поэтому она не расплакалась, но держала себя резко и надменно, особенно по отношению к фрейлинам…»

Элиза и Каролина отправились по домам в бешенстве. Несомненно, они видели в этом еще одну победу Жозефины.

Буквально на следующий день, как сообщает нам мадам де Ремюза, которая находилась в соседней комнате, Каролина имела с глазу на глаз беседу с Наполеоном в будуаре императрицы. (У Элизы хватило благоразумия остаться дома, ведь неприязнь брата была ей прекрасно известна). Из будуара доносились рыдания и вопли. Каролина «требовала объяснения, почему с ней и с сестрами так жестоко обошлись, обрекая их на публичное презрение, в то время как на чужаков, как из рога изобилия, сыпались милости и титулы». Император холодно отвечал: «Послушать тебя, так можно подумать, будто я тебя ограбил, отняв все наследство нашего батюшки-короля». Каролина решила разыграть последнюю карту и без чувств рухнула на пол. Как ни странно, один из самых выдержанных мужчин в мире попался на крючок этой старой как мир женской хитрости. На следующий день официальный журнал «Moniteur» объявил: «Принцы и принцессы Франции удостоены титула Императорского высочества. Сестры императора будут носить такой же титул». В добавок ко всему Баччиоки в спешном порядке был повышен в ранге до генерала и получил сенаторское кресло.

Родительница всего клана тоже не собиралась отказываться от своей доли почестей. Она так расстроилась, что покинула Рим, чтобы отправиться на воды в Лукку. 9 июля Феш по ее просьбе написал Наполеону, жалуясь, будто редкие письма сына усиливают ее нездоровье.

И далее: «Твоя матушка желала бы получить титул, формальный знак отличия. Она весьма расстроена, что одни люди именуют ее «величеством» или «императрицей-матерью», в то время как другие обращаются к ней «Ваше императорское высочество», как и к ее дочерям. Ей не терпится узнать, какое решение принято в отношении ее». Случалось, что и Летиции тоже не хватало благоразумия. После длительных споров со знатоками этикета, которые каким-то чудом сохранились от старого режима, ее сын остановил свой выбор на следующем: «Мадам, мать Его величества императора», в обиходе императорского двора сей титул сократился до «мадам мать».

Это было совсем не то, чего ожидала Летиция. Оскорбившись, она решила не участвовать в коронации. Ее сыновья Люсьен и Жером — последний все еще запятнанный позором своего брака с американкой — не были признаны императорскими принцами. Приглашения на коронацию они не получали.

До самого последнего момента Бонапарты пытались воспрепятствовать тому, чтобы в предстоящей церемонии Жозефина тоже получила корону. В самом начале ноября император горько жаловался графу Редереру на своих родственников: «Судя по всему, вы забываете, что без меня мои братья — ничто. Они лишь потому стали великими людьми, что я их сделал таковыми. Все, что французы слышали о них, исходило из моих уст. Во Франции найдутся тысячи людей, сослуживших стране лучшую службу. Я никогда не считал моих братьев естественными наследниками своего могущества. Я просто видел в них подходящих людей, способных удержать власть, пока истинный наследник не достигнет совершеннолетия».

В особенности Наполеон был зол на Жозефа. «Когда я отправился в Египет, то доверил ему все свое состояние. Он до сих пор не предоставил мне никакого отчета. Все, чего хочется Жозефу, все, чего ему надо, — чтобы казна платила ему миллион в год, за то что он будет прогуливаться по Парижу в шикарном платье и цилиндре». Наполеон был полон решимости сохранить брак с Жозефиной. Он пришел в бешенство, когда Жозеф «осмелился заявить, что ее коронация противоречит его «интересам», будто это только усилит претензии детей Луи по сравнению с его собственными».

После чего добавил: «Они (Бонапарты) завидуют моей жене, Евгению, Гортензии, любому, кто окажется возле меня. Могу сказать одно, что у моей жены нет ничего, кроме бриллиантов и долгов. У Евгения всего каких-то 20 тысяч франков. Я ужасно привязан к этим детям, ведь они всегда старались угодить мне. Моя жена добрая, отзывчивая женщина, и она ничем не обидела их. Ей просто хочется немного поиграть в императрицу, иметь прекрасные бриллианты, красивые наряды и прочие модные безделушки. Да, и она получит свою корону! Ее коронуют, даже если это будет стоить мне 200 тысяч солдат!»

Было и еще одно возражение против миропомазания Жозефины. В глазах церкви она даже не была замужем. Вот почему 1 декабря под покровом тайны состоялась религиозная церемония. Таинство бракосочетания совершил Феш — несомненно, против собственной воли.

Коронация состоялась 2 декабря 1804 года. Некоторые дамы двора начали сооружать прически в два часа ночи, чтобы вовремя успеть в Нотр-Дам. Улицы были полны народу, хотя, судя по всему, зевак влекло в первую очередь любопытство, а не ликование. Несчастный папа Пий VII был вынужден ждать в течение нескольких часов на троне внутри холодного нетопленого собора, напротив заметно большего по размерам императорского трона. Перед тем как выехать в 10 часов из Тюильри, Наполеон схватил за рукав брата, подтащил его к зеркалу и сказал: «Жозеф! Видел бы нас наш отец!» Несомненно, оба щеголяли самыми изысканными нарядами. Бархатный камзол императора фиолетового цвета был перепоясан шелковым бело-золотым кушаком. Поверх был накинут короткий пурпурный плащ, расшитый золотыми пчелками (новый герб Наполеона). Жозеф был в белой шелковой тунике, расшитой золотом, и ниспадающей, подбитой горностаем мантии ярко-алого цвета, также усыпанной золотыми пчелками. На обоих были мягкие широкополые шляпы в стиле семнадцатого века, с загнутыми вверх полями, страусовыми перьями и россыпью бриллиантов в придачу. Жозефина была в платье из белого атласа, расшитом пчелками, поверх которого была наброшена пурпурная мантия. Жозефина даже позаботилась о том, чтобы косметику ей наложил миниатюрист Изабе. «Императрица, вся в бриллиантах, с прической из тысячи крошечных локонов в стиле эпохи Людовика XIV, выглядела не больше чем на двадцать пять, — вспоминает верная ей мадам де Ремюза. — На ней была бриллиантовая тиара, ожерелье, серьги и пояс — все это великой ценности, императрица смотрелась в наряде с присущей ей элегантностью. Все придворные до единого облачились в пурпурные плащи, расшитые золотом и серебром, — это все были творения Изабе. Он лично смоделировал каждый костюм, и лучшие актеры и актрисы того времени были приглашены, чтобы обучать придворных ношению парадного платья.

Императорская чета отправилась на коронацию в карете из хрусталя и позолоты. В экипаже имелось семь широких окон, а на крыше — четыре орла, поддерживающих корону. Перед тем как торжественно ступить в Нотр-Дам, Наполеон сделал паузу, чтобы облачиться в широкую пурпурную мантию, расшитую золотыми пчелками и подбитую горностаем. Простой венок из золотых лавровых листьев венчал его чело. «Он словно сошел с античной монеты», — замечает мадам де Ремюза. Император с императрицей прошествовали внутрь, а вслед за ними внесли регалии императорской власти.

Бертье, весь в зеленом, как Главный егерь нес державу, Евгений де Богарне, также в зеленом, но с красным доломаном, как генерал-полковник пехоты нес кольцо, Бернадот, в темно-синей форме маршала империи, нес цепь, Келлерман и Периньон, также почетные маршалы, несли корону и скипетр, а Талейран, весь в алом, как Главный камергер нес футляр для мантии. Два оркестра сыграли марш, и сразу началась месса. После того как папа умастил императору голову и руки, Наполеон взял с алтаря корону и водрузил ее себе на голову. Затем он короновал императрицу. Та разразилась слезами. «Когда настала очередь Жозефины идти от алтаря к трону, у той случилась перепалка с золовками, которые несли ее шлейф с таким нежеланием, что только что коронованная императрица едва не застыла на месте, — рассказывает мадам де Ремюза. — Сияя бесчисленными драгоценностями, женщины клана Бонапартов не скрывали своей ярости, особенно Полина и даже Жюли, милая женушка Жозефа». Наполеон увидел, что происходит, и одернул сестер «несколькими резкими словами», после чего Жозефина, наконец, смогла подняться на трон. В завершение мессы прозвучал великолепный «Vivat Imperator in aeternum» (Да здравствует на века Император). Вслед за гимном последовали еще две церемонии, ознаменовавшие собой противоречивую природу нового режима. Наполеон поклялся на евангелии сохранять территориальную целостность республики, после чего герольд провозгласил: «Наиславнейший и августейший император Наполеон помазан и коронован как император французов». Следует отметить, что эта формула почти слово в слово повторяла коронационную формулу французских королей. Между 2 и 3 часами пополудни императорский кортеж начал обратный путь в Тюильри, куда прибыл уже затемно при свете бесчисленных факелов. Император находился в столь возвышенном состоянии духа, что не позволил Жозефине снять корону, настояв на том, чтобы супруга появилась в ней к ужину.

Со дня казни Людовика XVI прошло всего десять лет. Мадам де Ремюза вынуждена признать, что «возгласы в толпе нельзя было назвать истинным ликованием» и что на протяжении всей церемонии у папы был «отрешенный вид жертвы».

Следующей весной спектакль повторился в Милане. На этот раз Жозефина не участвовала в коронации, а только наблюдала с галереи как Наполеон во второй раз водрузил себе на голову корону — древнюю железную корону Ломбардии — со словами: «Мне вручил ее сам Господь, горе тому, кто посягнет на нее». Аврильон, любимая горничная Жозефины, замечает: «Церемония удалась на славу» В июне 1805 года император назначил Евгения де Богарне вице-королем Италии. Евгению было в ту пору всего двадцать три, и тем не менее ему прекрасно удавалась роль сатрапа. Более того, он поддерживал своего отчима в весьма опасном заблуждении, что из других членов клана также получатся недурные правители.

Титул вице-короля Люсьен не получил. Он отказался покинуть свою вдову Жубертон и продолжал настаивать на том, что его дети должны получить «династические права» и титул «Императорское высочество». Когда Наполеон довольно резко отказался выполнить его требования, Люсьен, надувшись, замкнулся в добровольной ссылке в своем прекрасном дворце в Риме. Император не оставлял попыток расторгнуть этот брак; ему хотелось, чтобы брат всегда был у него под рукой на роль супруга какой-нибудь весьма полезной иностранной принцессы. Люсьен тем временем беспрестанно жаловался остальным родственникам, что без его усилий империя просто не появилась бы на свет. Когда вмешался дядя Феш, он получил от Люсьена резкую отповедь: «По крайней мере имейте достаточно разума, чтобы не сравнивать меня с Жеромом, и упасите меня от неловкого положения, в которое меня ставят ваши трусливые советы… Скрывайте свои жизненные идеалы под вашим кардинальским пурпуром и ступайте дальше по стезе человеколюбия в полном молчании».

Верно, по сравнению с Люсьеном Жером был сама покорность, он был готов оставить жену, лишь бы только угодить Наполеону. Он вернулся из Балтимора в марте 1805 года на «Эрин», быстроходном клипере, построенном по заказу его тестя, в сопровождении супруги и ее брата Уильяма. Когда они сошли на берег в Лиссабоне, то были встречены французским посланником, который известил их, что «миссис Патерсон» въезд во Францию запрещен. «Передайте своему повелителю, — гордо ответила ему Бетси, — «мадам Бонапарт» честолюбива и требует предоставить ей все права императорского семейства». Жером тогда уговорил ее отправиться в Амстердам, а сам отбыл уламывать брата, который в ту пору находился в Милане. Император отказался принимать его, если он не примет все его условия. К началу мая воля Жерома к сопротивлению была сломлена, и он написал Наполеону покаянное письмо. Бетси нашла пристанище в Англии, что было неразумно с ее стороны. В июле в городе Камберуэл она родила сына, которого назвала Жером — Наполеон Бонапарт. Император твердо сказал отцу младенца: «Твой союз с мисс Патерсон не имеет юридической силы, как в глазах религии, так и правосудия». И хотя папа объявил, что церковь признает законность его брака, Жером сдался. Он написал Бетси, уверяя, что любит и ее, и сына, и попросил ее вернуться в Балтимор и верить ему. В июле он снова вернулся на флот, где получил командование небольшой эскадрой в Генуе. Что характерно, Жером самолично повысил себя до полного капитана без всякого официального приказа и облачился в подобающую званию форму. За свои вольности он получил резкий выговор от брата. Затем он повел свои корабли в Алжир, откуда вернулся с двумястами выкупленными из рабства французами и итальянцами, чью свободу уже обеспечил французский консул. По возвращении Жером совершенно незаслуженно получил восторженную хвалу от французских газет и обещание от брата быть повышенным в ранге. Тем временем он направился в Париж, где предался безудержному распутству. Время от времени он посылал Бетси в Балтимор письма, называя ее при этом Элизой.

Другая Элиза разыгрывала собственные карты лучше, чем все ее братья и сестры. Ей было прекрасно известно, что, хотя внешне она имела сильное сходство с Наполеоном, именно ее он любил менее остальных и даже побаивался, если верить Меттерниху. Более того, ее недалекий и неотесанный супруг Баччиоки приводил окружающих в бешенство своим напыщенным самодовольством. И тем не менее она беспрестанно пыталась уговорить своего старого союзника (Люсьена) порвать с «этой Жубертон», что весьма радовало императора. «Оставаясь рядом с Наполеоном или же приняв от него трон — вот где бы ты оказался полезен, — писала Элиза своему любимому брату в Рим. — Подумай о сделанном тебе предложении. Мама и все мы были бы счастливы, если бы мы стали одной семьей и в политическом смысле. Дорогой Люсьен, сделай это ради нас, кто любит тебя». С другой стороны, она дала понять, что пожелала бы жить как можно дальше от Парижа, и, будучи мастерицей на всякие пакости, вела себя так, чтобы император едва мог дождаться ее отъезда (ее излюбленным занятием было отпускать вольные замечания в адрес Жозефины), и добилась своего. Значительную роль в этом сыграл Фуше, который доложил Наполеону, что тем самым будет положен конец двум весьма неприятным романам, о которых злорадно перешептывалась вся столица. Оба любовника были финансистами сомнительной репутации. В конце марта 1805 года, в такой же самой прокламации, в какой он принял корону Италии, Наполеон объявил сестру наследной княгиней Пьомбино, заявив с удивительной честностью, что дарует ей сие крошечное государство «не из братской нежности, но из политического благоразумия». Ее ничтожество-супруг, который, по заверениям Меттерниха, страдал «полным отсутствием интеллектуальных способностей», получил титул принца Феликса I, но правила страной именно Элиза. Расположенная как раз напротив Корсики область Пьомбино имела всего 20 тысяч жителей. Тем не менее в июле того же года Элиза получила «повышение» до княгини «Лукки и Пьомбино», то есть ей во владение была отдана древняя республика Лукка и часть прилегающей территории. Это возвышение превратило Элизу в предмет зависти всего бонапартовского клана.

«В тот день когда мы услышали о передаче Элизе княжества Лукка, мы с мужем нанесли визиты другим сестрам, — вспоминает Гортензия. — Мы начали с Каролины, которая с вымученной усмешкой заявила: «Прекрасно! Значит Элиза теперь суверенная принцесса. Теперь ей придется обзавестись собственной армией из четырех солдат и капрала! Нет, просто замечательно!». Несмотря на легкомысленный тон, было заметно, что Каролину душит злость. Принцесса Боргезе даже не попыталась скрыть своих чувств. «Мой брат благосклонно относится только к одной Элизе, мы же ему безразличны, — заявила она, что было весьма несправедливо. — Что касается меня, лично мне ничего не надо, ведь я инвалид, но по отношению к Каролине это просто несправедливо».

На самом деле Полина ненавидела Каролину и донимала сестру тем, что называла ее исключительно старым именем — Аннунциата. Затем принцесса Боргезе обрушилась с придирками на Гортензию, обвинив последнюю в том, что та способна получить от императора все, что ей заблагорассудится.

Особенно мучила зависть Мюратов. Они еще больше разозлились, когда Евгений де Богарне был назначен вице-королем Италии. Иоахиму показалось мало, когда он получил звание Великого адмирала Франции, а затем в феврале 1805 года титул князя и Его светлейшее высочество, ведь в душе он лелеял надежду править в Милане. И тем не менее его с супругой дела шли вовсе не дурно. Принцесса Каролина получила от императора в качестве новогоднего подарка 200 тысяч франков. Несколько недель спустя, когда на свет появилась ее вторая дочь, Наполеон подарил сестре Елисейский дворец (ныне официальная резиденция президента Франции), а затем преподнес ей денежные подарки на общую сумму около миллиона франков, чтобы выкупить его помещения у арендаторов и торговцев, которые обосновались там во время революции. (К этому времени те события уже стали казаться глубокой древностью). В любом случае у Каролины имелось годовое жалованье в 240 тысяч франков, выплачиваемое ей по цивильному листу. Официальный доход ее супруга достигал почти 700 тысяч франков, а кроме этого ему принадлежала недвижимость и другие капиталы. По оценкам Массона, в течение первого года империи совокупный доход супругов составлял около полутора миллионов франков. Иоахим принялся за постройку Шато Лабастид-Мюрат неподалеку от места своего рождения. Его брат Андре, все еще скромный крестьянин, вскоре получил титул графа империи. Тем не менее жадность и честолюбие Мюратов не знали границ.

После склоки из-за положенного ей титула во время провозглашения империи Каролина решила, что союз с Жозефом не принесет ей особой пользы, и тем более — с Люсьеном. Соответственно, она лично взялась с упорством и рвением ублажать императора. Заметив, что он бросает нескромные взгляды на ее хорошенькую фрейлину мадам Дюшатель, Каролина добилась с той откровенного разговора и сделала все, чтобы та согласилась стать любовницей брата. Мюрат, чтобы развеять подозрения Наполеона, притворился, что тоже увлечен хорошенькой фрейлиной. Совместные усилия супругов оказались весьма успешными. Занималась Каролина и более прозаическими вещами, как устройство пышных балов для императора и его двора, причем всегда с особой тщательностью старалась соблюдать новый этикет, временами нелепый до абсурда, зная, какое значение, однако, придает ему Наполеон.

Каролина приобрела манеры, по ее мнению, подобающие царской особе, которые ее брат благосклонно окрестил «достойными королевы», а мадам де Ремюза — «ходульными». По ее настоянию Иоахим послушно выполнял все, что от него требовалось, в том числе нес корону Жозефины на коронации и открывал заседание Сената. Все это заставляло императрицу подозревать, что за этим что-то кроется, ведь ей было прекрасно известно, что Мюрат из числа ее самых откровенных врагов. Более проницательный наблюдатель наверняка бы переполошился, заметив как Иоахим медленно, но верно продвигался все выше. И пусть он был, если верить мадам де Ремюза, не слишком талантлив в иных вещах, кроме поля брани, все равно ему хватило догадливости пошутить на своем простонародном наречии: «Мусью Талейран хотел бы видеть меня колесованным». По всей видимости, он говорил чистую правду. Но Каролина, которая в лице Фуше приобрела завидного союзника, по своему влиянию ничуть не уступала Талейрану.

Несомненно, для Наполеона было величайшим облегчением, что Полина — единственная из сестер, кому хотелось в Париже исключительно одних развлечений, и она давала бал за балом в своем особняке Отель де Шарос. Она оставалась пустышкой и ветреницей и жила исключительно ради собственного удовольствия. Красота Полины была общепризнанной. Лаура д’Абрантес говорит: «Абсолютно невозможно представить ее совершенную красоту».

Графиня Потоцкая, не слишком щедрая на похвалу, рассказывает, что, «кроме удивительно тонких и правильных черт лица, она обладала воистину восхитительной фигурой, вызывающей, пожалуй, слишком бурное восхищение». Грубоватый генерал Тьебо считал ее «великолепным созданием, с удивительно соблазнительными повадками и самыми изящными формами из тех, что когда-либо создавала природа, которое никогда не скупилось выставлять напоказ свои прелести». Она частенько принимала своих поклонников, лежа в молочных ваннах, куда ее доставлял на руках огромный черный слуга Поль; в обществе ходили домыслы, будто когда-то он был королем Конго. Он также лично обдавал ее водой через проделанное в потолке отверстие. Когда друзья пеняли ей, она объясняла с детской наивностью, что «негр — не мужчина». Она была несказанно рада, когда ее супруг Боргезе, обрюзгший и с заметным брюшком, на время оставил ее, чтобы попытать солдатского счастья в ранге полковника в гренадерах императорской гвардии. Не стала она предаваться унынию, когда ее единственный сын от Леклерка, Дермид Луи Наполеон, умер в 1806 году в возрасте всего восьми лет. Ее не было даже у смертного одра мальчика в специально отведенном для него доме (вопреки бонапартовской легенде, будто она провела рядом с ним последние часы, обливаясь слезами). Выслушаем снова мадам де Ремюза: «Принцесса Боргезе, перемежая слабительное и развлечения, не совала носа в чужие дела». Ее излюбленным загородным уголком был Малый Трианон в Версале, когда-то любимейшее место уединения; Марии Антуанетты. С 1805 до 1807 года ее основным любовником был ее камергер, граф Огюст де Форбен, невежда аристократ, чей отец был растерзан в Лионе беснующейся толпой. Сам он, лишившись всех своих поместий, зарабатывал себе на скудное существование как модный в будущем портретист. Полина рассчиталась с его долгами, а он, со своей стороны, вел ее дом, пытаясь пристрастить ее к чтению. Согласно медицинским свидетельствам того времени, интимные части графа вполне подошли бы жеребцу, что, в конце концов, имело весьма печальные последствия. Однако, судя по всему, влюбленная пара на протяжении двух лет переживала настоящую идиллию. В конечном итоге Форбен, устав от утомительных требований своей возлюбленной и таких ее шалостей, как швыряние в него увесистых томов, в отчаянии отправился во дворец Фонтенбло, где умолял Наполеона отправить его на фронт в действующую армию.

Император также добился примирения со своей августейшей матерью, которая слегка смягчилась, получив новый титул, и, не мытьем, так катаньем, добилась удовлетворения своей ненасытной алчности. Летиция получила настоящий двор с двумястами придворными, причем камергер был не кто иной, как герцог де Кассе-Бриссак (носитель одного из знатных имен Франции). Епископ и два капеллана ведали у нее раздачей пожертвований, бывший паж Людовика XVI стал ее первым конюшим, некий барон — секретарем, а кроме того, ей полагалось еще девять фрейлин.

Что характерно, Летиция жаловалась, что содержание челяди требует излишних расходов. Вдобавок ко всему, она получила несколько новых источников дохода, на которые приобрела огромный Отель де Бриенн в качестве своей парижской резиденции, выкупив его у Люсьена. Ее загородная резиденция включала одно крыло Большого Трианона в Версале, который пришелся ей не по вкусу, и она им почти не пользовалась, огромный загородный дом постройки семнадцатого века и обширное поместье Пон-сюр-Сен возле Труа. Наполеон оплатил все ремонтные работы и новую меблировку, которая включала и несколько бесценнейших гобеленов. Кроме того, Летиции были пожалованы поместья на ее любимом острове, а ее брат кардинал, получивший пост Главного раздатчика пожертвований империи, следил за состоянием дел в них, пусть с расстояния, но весьма пристально. Стало практически невозможно получить мало-мальски значимое место на Корсике без их согласия. Летиция также получила звание «Главная патронесса благотворительных заведений империи», и, хотя звучит это весьма напыщенно и благочестиво, та скаредность, с которой Летиция раздавала самые ничтожные пожертвования, явно не украшала великую патронессу. Ее досуг занимали шитье, карты и нюхательный табак. «Мадам мать», как теперь величали Летицию, в достаточной мере смягчилась, получив такое обилие даров, что даже присоединилась к кампании по увещеванию Люсьена разойтись с супругой. Она даже диктовала вкрадчивые письма своему заблудшему сыну, но безрезультатно. При первой возможности она пыталась железной рукой править своим семейством, хотя это теперь ей удавалось все хуже. Летиция по-прежнему оставалась весьма враждебно настроенной по отношению к «этой вдове» и всему «выводку Богарне». Однако по возвращении Летиции, при первом ее появлении на публике, состоявшемся в Сен-Клу в марте 1805 года, ее брат Феш в присутствии самого папы крестил второго ребенка Гортензии, Наполеона-Луи, со всей подобающей такому событию помпой. (Эту церемонию позаимствовали из прежнего крещения дофина). Формальное оповещение о рождении ее внука было разослано всем правящим особам Европы. Да, давно прошли те времена, когда Летиция собственноручно полоскала белье в садовом ручье.

Но брак Луи и Гортензии не стал от этого счастливей. Мадам де Ремюза рассказывает омерзительную историю, проливающую свет на те муки, которые, судя по всему, испытала несчастная. Вследствие болезни суставы супруга сделались совершенно неподвижны, и как последнюю меру доктора предложили «разрывы кожи», которые предполагалось вызвать при помощи рубашки больного кожными нарывами; ее раздобыли в одной из больниц, чтобы подобное лечение не получило огласки, Луи заставил Гортензию спать рядом с ним, хотя и в отдельной постели, пока он носил эту рубашку. Когда же ему случалось бывать в отлучке. Гортензия отводила душу в забавах с бывшими школьными подругами или с молодыми замужними дамами, играя с ними в такие детские игры, как, например, жмурки. Гортензия была музыкально одарена и даже сочиняла волнующие песни в честь своего отчима, которые вскоре распевались по всей Франции. Самой знаменитой стала «Partant pour La Syrie». Единственным недостатком Гортензии было несоблюдение у себя дома надлежащего стиля поведения, которого от нее требовало то высокое положение, на которое она вознеслась. Супруг отказался позволить ей посетить свадьбу собственного брата в январе 1806 года из чисто тиранских замашек.

В противоположность сестре, Евгений заключил весьма счастливый и к тому же весьма перспективный брак с дочерью короля Баварии. Хорошенькая, своенравная и не обделенная умом восемнадцатилетняя Августа Амелия Виттельсбахская стала Евгению не только очаровательной супругой, но и как нельзя лучше подошла на роль вице-королевы Италии. Наполеон формально усыновил Евгения, присвоив ему титул «Имперского высочества». Таким образом сын Жозефины превратился в наследника итальянского трона. Позднее Наполеон сделал Евгения принцем Венеции. Бонапарт писал милые письма обоим супругам. «Мой сын, ты слишком упорно трудишься, и твоя жизнь слишком однообразна, — распекал он Евгения в апреле следующего года. — Для тебя это может и неплохо, коль работа доставляет тебе удовольствие, но у тебя еще есть молодая жена, и она беременна. По-моему, тебе следует проводить подле нее все твои вечера и обзавестись кругом друзей». Когда у Августы Амелии случился выкидыш, Наполеон написал ей: «Я понимаю, как вам одиноко и тоскливо одной в Ломбардии. Но Евгений скоро вернется, и как только он ступит на порог, вам сразу станет ясно, как сильно вы его любите». Во время свадебной церемонии в Мюнхене император слишком открыто демонстрировал свое восхищения мачехой невесты, весьма привлекательной молодой баварской королевой, что, разумеется, расстроило Жозефину, по мнению которой, королева была «не столь соблазнительна, сколь кокетлива». Однако это не изменило того, что Жозефина праздновала триумф над Бонапартами.

Добрая и отзывчивая по натуре Жозефина старалась чем только возможно помочь всем своим родственникам и даже устроила еще один удачный брак между юной родственницей своего первого мужа Стефанией де Богарне, своенравной и восторженной семнадцатилетней девушкой, посещавшей знаменитую академию мадам Кампан, и ее пылким поклонником Шарлем Луи Зарингенским, которому в будущем суждено было стать Великим герцогом Баденским. Между прочим, его сестра была русской царицей, и ему пришлось порвать свою первую помолвку с Августой Амелией, чтобы уступить дорогу Евгению. Так как родители жениха не высказывали по поводу этого брака особой радости, Наполеон удочерил и Стефанию, дав ей в придачу удивительное имя Стефания-Наполеоне и предпочтительные права перед собственной матерью и сестрами — к вящему негодованию последних. Каролина слегла еще тогда, когда ей стало известно, что ее заветное место в качестве вице-королевы Италии досталось Августе Амелии. Когда же Стефания-Наполеоне на приеме прошла раньше нее, ей снова сделалось дурно. В отличие от дочери «мадам мать» воспользовалась случаем, чтобы выцыганить у сына еще 180 тысяч франков в год. (Спустя два месяца она попыталась добиться увеличения этой суммы, жалуясь, что ей не хватает денег «на фарфор, постель и мебель»). Эти браки со старыми правящими фамилиями «старого режима Европы» приводили императора в восторг. Как мудро заметил Стендаль, «ему (Наполеону) был присущ общий недостаток всех выскочек — слишком высокое мнение о том классе, до которого он вознесся».

Во время свадебной церемонии Евгения Мюрат упрекнул Наполеона за подобное вознесение: «Когда Франция вознесла тебя на трон, то лишь потому, что ожидала, что ты станешь вождем народа, плебеем, получившим титул, ставящий тебя над всеми правителями Европы, а вовсе не потому, что она вознамерилась восстановить империю Людовика XVI со всеми ее злоупотреблениями и старым придворным чванством. Ты же окружил себя старой аристократией и наполнил ею залы Тюильри, отчего теперь они полагают, что получили назад все свои старые привилегии, и там они чувствуют себя в большей мере хозяевами, нежели ты. В глазах старой аристократии все твои товарищи по оружию, да, пожалуй, и ты сам, не более чем выскочки, захватчики и узурпаторы. А теперь ты задумал заручиться союзником в лице Баварского дома посредством брака Евгения, хотя на самом деле ты показываешь всей Европе не что иное, как свое преклонение перед тем, чего нет ни у кого из нас, — голубой кровью! Ты отдаешь дань высоким титулам, которые придуманы вовсе не тобой, что превращает в нелепицу наши, и ты откровенно демонстрируешь всей Франции и этим монархам, что тебе на самом деле хочется стать продолжателем «старого режима», хотя сам ты правишь только потому, что Франция не желает больше иметь династию Бурбонов. Что ж, должен тебе сказать, что твоя династия всегда будет новой в глазах других королей».

На что шурин высокомерно ответил «месье принцу Мюрату»: «… Сие есть тонкий политический ход. Значит, этот брак вам не по душе, не так ли? Что ж, а мне он по душе, и я считаю его величайшим успехом».

Император все еще обожал собственную супругу, хотя ссоры вспыхивали между ними довольно часто. Тогда Наполеон крушил в спальне мебель, а Жозефина заливалась слезами. К тому же между ними не было ничего общего. Жозефина по-прежнему вела жизнь, исполненную легкомыслия и экстравагантности. Ее подруга и фрейлина Клер де Ремюза вынуждена признать, что Жозефина ни разу не открыла книги, ни разу не взялась за перо. Она едва ли утруждала себя, но постоянно изнывала от скуки. Ее всепоглощающей страстью было приобретение нарядов, и она транжирила астрономические суммы на свой гардероб. И все-таки была у нее еще одна страсть, вполне заслуживающая уважения. Ее излюбленными цветами были камелии, но Жозефину живо интересовали все прекрасные растения — от магнолии до эвкалипта, от ман до вереска, от японской лилии до голубого египетского лотоса. Александр Гумбольдт посылал ей кактусы, которые она с благодарностью принимала. Жозефина систематически приобретала тысячи редчайших цветков, кустарников и деревьев со всего мира, в том числе и из лондонского ботанического сада Кью. Многие из ее приобретений впервые цвели во Франции именно в ее садах. Когда в 1803–1804 годах знаменитый ботаник Вантена издал по ее заказу два великолепных тома «Сады Мальмезона», иллюстрации в них были сделаны ее другим протеже. Редуте, бывшим протеже Марии-Антуанетты. Кроме этого, Жозефина тратила большие деньги, помогая бедным родственникам Богарне и Таше. Она добилась для них доходных постов или устроила выгодные браки, хотя, конечно, не столь блистательные, как для Стефании.

Жозефину постоянно терзали страхи, как бы ее супруг не стал отцом ребенка какой-нибудь своей любовницы, несмотря на ее настоятельные утверждения, будто он страдает бесплодием. Вследствие этого любая его неверность вызывала в ней жгучую ревность, хотя сам Наполеон описывал свои похождения как «невинные разнообразия, которые никоим образом не затрагивают его чувств». Ее слезы приводили его в бешенство. В надежде, что император обзаведется внебрачным отпрыском и будет вынужден из династических соображений решиться на развод, Мюраты нарочно подсовывали ему молодых женщин, таких, как мадам Дюшатель. Иоахим пытался даже уговорить актрису мадемуазель Жорж продолжить ее роман с Наполеоном даже тогда, когда он явно подходил к концу. В начале 1806 года Мюраты представили Наполеону мадам Элеонору Денюэль де ла Плень — высокую, томную, черноглазую брюнетку — еще один продукт академии мадам Кампан и преданную подругу Каролины. В свои восемнадцать лет она уже успела стать соломенной вдовой; всего после двух месяцев супружества ее благоверного отправили в тюрьму за подделку документов. Красивая и изобретательная, она тотчас понравилась Наполеону, и вскоре он уже делил с ней ложе. По замыслу Мюратов Элеонора должна была способствовать осуществлению всех их безумных планов.

Императорский двор являл собой поразительную смесь показной пышности, мелочной зависти, значительной доли вульгарности. Здесь не жалели средств на банкеты, музыкальные и театральные увеселения, балы, приемы, не жалели усилий, чтобы только пустить пыль в глаза заезжим коронованным особам. Императорские резиденции были обустроены в самом что ни на есть современном стиле и наводнены ордами камергеров. Хотя пышные парады и броская военная форма на всех производили должное впечатление, попытки дореволюционных придворных, которых вытащили на свет божий вернуть к жизни былой этикет Версаля, оказались не столь успешны, хотя сам император по привычке не упускал из виду самые мельчайшие детали. Согласно одному из наблюдений графа Пеле де Лозер, Наполеон зашел так далеко, что «сам решал, во что и как одеваться императрице, и даже лично присутствовал при примерках». Наполеон ввел новые помпезные ритуалы, заимствованные им при немецком дворе: каждый из его придворных был обязан пройти возле трона, отвешивая поклоны или делая книксен.

Император пристрастился к охоте и пулевой стрельбе. И хотя первое наводило на него скуку, а стрелок из него был аховый, он не оставлял этих занятий, так как считал их королевским времяпрепровождением. (Подобно тому, как Муссолини пил чай в смокинге, искренне полагая, что так и заведено у английской знати). Императорская охота была устроена по образу и подобию охоты Бурбонов, и на ней полагалось быть в зеленой с золотом форме. Иногда Наполеону удавалось подстрелить несчастного лебедя в Мальмезоне, чтобы позлить Жозефину. Его придворные представляли собой невообразимую смесь недавно возвратившихся эмигрантов, кто еще помнил Версаль в старые времена, и галантных, но неотесанных офицеров, в которых с первого взгляда можно было узнать бывших солдат. Единственное, что роднило эту пеструю публику, так это запуганность и раболепие перед повелителем. Графиня Потоцкая, племянница покойного короля Польши, хорошо знакомая с придворными нравами, выносит безжалостный приговор тому, что она видела собственными глазами;

«Каким бы великолепием ни поражал на расстоянии двор Наполеона, он не выдерживал никакой критики при близком рассмотрении. Бросалось в глаза сочетание раздора и суматохи, которое разрушало ауру величия и блеска, что многие ожидали здесь увидеть. В действительности же это было в высшей степени абсурдное зрелище. Можно было подумать, что вы присутствуете на репетиции какой-то грандиозной постановки и актеры вокруг вас примеряют костюмы и разучивают роли».

Несомненно, все и было рассчитано на театральный эффект. В течение ряда лет император одевался с нарочитой простотой в неброскую военную форму, в то же время требуя от придворных блистать мундирами и нарядами. Он лично выговаривал дамам, чьи наряды были безвкусны или чересчур просты, и даже выстраивал их на званых вечерах, устраивая им нечто вроде смотра, словно солдатам. К тому времени считалось хорошим тоном носить строгие платья с высоким горлом, а в качестве ожерелья надевать четки. Мадам де Ремюза признается, что строгий этикет, навязанный Наполеоном, делал придворную жизнь «ежедневным мучением». Судя по всему, ему самому этикет доставлял мало радости.

Меттерних, которому не раз доводилось видеть Наполеона, говорит: «Трудно представить себе что-либо более неуклюжее, нежели манеру Наполеона держать себя в гостиной. Те усилия, с которыми он пытался исправлять ошибки, возникавшие по причине его происхождения и недостатка образования, только подчеркивали его промахи. Он просто не знал, как поддерживать вежливую беседу. Он беспрестанно пытался пускать пыль в глаза и, прекрасно сознавая, что не вышел ростом, в чем видел недостаток достоинства, чаще всего ходил приподнявшись на носки».

Меттерних, в глубине души считавший Наполеона законченным выскочкой, добавляет: «Его внешность стала еще более заурядной, когда он располнел».

Само собой разумеется, что у императора были и более важные проблемы, занимавшие его внимание, нежели придворный этикет или же учтивая беседа. В течение длительного времени он не оставлял надежды вторгнуться в Британию. Но летом 1805 года крупные финансовые субсидии позволили Австрии перевооружиться, и к Англии присоединилась новая коалиция: Австрия, Россия, Швейцария и обе Сицилии, готовые ринуться на Францию с войной. Отложив на время переправу через Ла-Манш, Наполеон со своей армией в сентябре вторгся в Германию. 20 октября Великая армия (как она теперь называлась) вынудила сорокатысячную армию австрийцев сдаться у Ульма. Три недели спустя Наполеон маршем вошел в Вену. Французов можно простить, за то что они так легкомысленно восприняли потерю собственного флота у Трафальгара, это случилось на следующий день после победы при Ульме. Эта потеря флота положила конец надеждам, покорить Англию. Но в тот момент это казалось не столь важным, особенно в свете последовавшей вскоре победы под Аустерлицем, где Наполеон наголову разбил объединенные армии Австрии и России, уничтожив более трети живой силы и захватив 45 знамен и 180 пушек. Австрийцы поспешно подписали в Пресбурге мирный договор, принеся в жертву Наполеону свои владения в Венеции и Тироле. В течение следующего года Франц I поменял свой титул «императора Священной Римской Империи» на титул «императора Австрии» и упразднил свой древний трон, чтобы на него не позарился Бонапарт. Россия отвела войска. Третья коалиция пала. Говорят, будто новость об Аустерлице ускорила кончину самого заядлого врага Франции — британского премьер-министра Уильяма Питта. Он скончался в начале 1806 года.

Французский император получил возможность перекроить карту Европы, в особенности Германии и Италии.

На месте 370 германских государств он создал Рейнскую Конфедерацию, состоящую из 16 королевств, великих герцогств и княжеств. Курфюрсты Баварии и Вюртемберга получили титулы королей, а сам Наполеон назначил себя «протектором» этого государства. Австрия и Пруссия исключились из Конфедерации. Австрийские владения в Северной Италии вошли в состав наполеоновского Итальянского королевства, Неаполь был захвачен, а правившие там Бурбоны укрылись на Сицилии под охраной британского флота. Теперь император правил территорией, почти равной владениям Карла Великого, которого он открыто называл своим предшественником.

И верно, Наполеон беспрестанно пытался убедить себя, что является наследником Карла Великого, и докучал Меттерниху тем, что постоянно заводил эту тему в бесконечных дискуссиях, причем «с самыми слабыми аргументами». Австрийский посланник даже не скрывал, что находит эти имперские устремления слегка комичными. Как-то раз он объяснял Наполеону, что титул австрийского императора — «Священное и Имперское Величество» ведет свое начало от принятого в «Священной Римской Империи», на что император отреагировал «серьезным тоном», что это прекрасный обычай и он сам наверняка его позаимствует.

Бонапартовский клан внес весьма незначительный вклад в военные кампании своего брата, который в это время с поразительной быстротой возвысился над Европой. Главным вкладом принца Жозефа стали его разъезды по Фландрии и Рейнской области, во время которых он давал для гарнизонных офицеров бесчисленные званые завтраки и обеды. Принц Луи, командующий столичным гарнизоном, сумел выкроить время для инспекции войск Парижа и Амстердама. Но как только война закончилась, он тотчас, ссылаясь на слабое здоровье, поспешил отойти от дел и поселился в новом загородном доме в Сен-Ле. Лишь Иоахим Мюрат оказался действительно полезен, сражаясь с поразительным героизмом, хотя и без особой стратегии. Снова и снова он глубоко вклинивался во вражеские позиции, ведя за собой на невиданной скорости вверенную ему кавалерию, дабы застать неприятеля врасплох, обрушиваясь, повергая в бегство, преследуя. Как позже император заметил графу Редереру в 1809 году, «Мюрат глуп, но сколько в нем дерзости и отваги!».

15 марта 1806 года Иоахим с Каролиной получили титулы Великих герцога и герцогини Бергских и Клевских. Эти два древних герцогства, в прошлом части Священной Римской Империи, которыми правили соответственно Виттельсбахи и Гогенцоллерны, располагались на правом берегу Рейна, протянувшись от реки Липпе на севере через Гессен до Вестервальда. Предполагалось, что это вновь созданное государство, зависимое от Франции, будет уравновешивать на Рейне влияние Пруссии. Население его составляло около 320 тысяч. 25 марта, облачившись в голубую бархатную мантию Великого адмирала Франции и усевшись на троне под золотым балдахином, Великий герцог Иоахим I почтил своим присутствием высокую мессу в своей новой столице Дюссельдорфе, где принес присягу как правитель. Вскоре он был пожалован в рыцари испанского ордена Золотого Руна, одного из самых завидных знаков отличия «старого режима». Герцог обзавелся двором, набранным из местной аристократии. Великая герцогиня Каролина (ее сын Ахилл ныне именовался герцогом Клевским) наконец-то сравнялась в своем положении с принцессой Элизой Луккской, даже не взирая на то, что последняя была полна решимости и дальше расширять подвластную ей территорию.

Полина также поднялась еще на одну ступеньку. Указ ее брата от 30 марта привел ее в восторг. «Поскольку герцогство Гвасталла находится в нашем распоряжении, посему мы отрекаемся от него в пользу нашей возлюбленной сестры Полины, дабы она располагала в нем правами собственника и суверена под именем принцессы и герцогини Гвастальской». Правда, восторги Полины значительно поутихли, когда она узнала, что этот бывший лен герцогства Пармского всего в 50 квадратных миль, с полуразрушенным городишком на вершине холма в качестве столицы и не более чем с 5 тысячами жителей. Вся в слезах, она принялась пенять Наполеону, что Каролина получила настоящее государство, «в то время как мне придется править одной-единственной жалкой деревней с десятком отвратительных свиней». Далее Полина продолжала: «Дражайший брат, предупреждаю, что я намерена выцарапать тебе глаза, если ты откажешься подарить мне настоящее государство, чтобы оно не было размером с носовой платок и чтобы его обитатели не бегали на четырех ногах, задрав колечком хвосты. Я требую для себя и супруга настоящих владений!» Император не выдержал: «Но ведь он круглый дурак!»«Кому это лучше знать, как не мне!»-огрызнулась Полина. «Но скажи, какое вообще отношение он имеет к управлению государством?» — спросил Наполеон.

В конце концов Полина, сохранив за сбой титул, уступила герцогство королевству Италии в обмен на миллион франков. Герцогиню Полину управление государством не интересовало вовсе. Ее вообще ничто не интересовало, кроме мужчин. Малышка «мадам Бернадот», в девичестве Дезире Клари, тоже не была забыта. Ради нее Наполеон простил ее супругу участие в заговоре Моро. Он даже выкупил особняк последнего на Рю д’Анжу и подарил его Бернадоту. В 1806 году Бернадот был пожалован в принцы Понтекорво с доходом в 300 тысяч франков, помимо которых получил еще 200 тысяч наличными в качестве единовременного дара. Понтекорво, крошечный анклав в королевстве обеих Сицилий, между Неаполем и Гаэтой, был, однако, независимым государством. Несомненно, сей факт заставил новоявленного принца еще лучше осознать «великую ценность свободы».

Однако следующий указ императора еще сильнее разогрел амбиции бонапартовского семейства. Принц Жозеф был отправлен вместе с французскими войсками под командованием Массена в оккупированный месяцем раньше Неаполь. Декретом брата от 31 марта — и не без помощи его штыков — Жозеф был объявлен королем обеих Сицилий Жозефом-Наполеоном I. Теперь все семейство получило повод требовать для себя никак не меньше, чем корону.