Сердце бездны

Глава 2. О всем явном и кое о чем закулисном

От «Титана» отделились штатно. Разгон шел по графику. Мрачный экипаж был перегружен работой. Разговоры шли такие, что, имей слова чуть-чуть побольше силы — и от Министерства Космоса осталась бы лишь оплавленная воронка.

Это настроение, как инфекция, передалось даже морским свинкам и крысам в виварии. Они все время хандрили. А главное — начинали визжать при приближении Инги Петере, не желали пожирать то, что она приносила. Медик-1, смачно ругаясь, был вынужден перекинуть Ингу на профилактику медкибернетики. Правда, перед этим он все-таки затолкал свою помощницу под комплексное медобследование. Но опять не нашел в ней ни малейших отклонений.

Оставалось считать, что приключение Петере и виварные истерики не связаны друг с другом.

Сразу же выяснилось, что медик-2 работает с техникой даже лучше, чем сам Алексеев. Поэтому новое — нештатное — распределение обязанностей закрепилось само собой. То есть на планетолете произошла еще одна мелкая странность — из числа тех пустяков, которые образованные люди старательно не замечают. И уж тем более не пытаются хоть как-то их проанализировать.

Капитан, естественно, не был поставлен в известность — происходящее полностью входило в компетенцию медотсека. Алексеев также не спешил докладывать наверх и о новой, ледяной молчаливости Инги. В конце концов, прибалтка и раньше редко бывала душой компаний, а тут пережить такое… Раз мента-зондирование не показало серьезных отклонений в психике — значит, не о чем и думать.

Единственный момент — то есть случай, — который все-таки был способен насторожить медика-1, остался ему неизвестен. А дело касалось Игоря Павлецкого, первого пилота десантного катера.

До Сатурна Игорь мирно спал в «ящике», но сейчас завалиться обратно не мог — всех людей, обычно ненужных на этом этапе полета, сейчас слишком часто использовали на малоквалифицированном подхвате. Свое недовольство ситуацией пилот тушил в спортзале. И на пятый день отделения от «Титана» перестарался: чуть ли не к своей радости получил неплохое растяжение на левой ноге. Добровольно приковылял в медотсек, небрежно расселся на матово-белой кушетке и протянул:

— До-ок, а нельзя ли, как премию за сознательность, задействовать даму?

Алексеев хмыкнул. Но ему как раз было нужно идти к капитану — а несложная работа совсем не помешает девчонке, «которую эти преподаватели и не могли научить чему-нибудь по-настоящему». Поэтому медик-1 вызвал Ингу, отдыхавшую в своей каюте.

На «Титане» Игорь общался со всеми — кроме собственного экипажа. А с тех пор был слишком загружен и делами, и избавлением от отрицательных эмоций. Так что для него время более близкого знакомства с коллегами — даже девушками наступало только вот такими урывками, как сейчас.

Медик-2 возникла на фоне искрящейся, белой двери — невысокая, хрупкая. Стерильный, белоснежный комбинезон. Лицо такое же стерильное, бесстрастное.

Она беззвучно подошла. Остановилась.

— Это больной. Обслужи.

Легкий кивок головой. Ни эмоций, ни мыслей нет даже на дне зрачков. Глаза машины.

Игорь рассматривал Петере несколько растерянно.

— Справишься без меня?

— Да, — ответ безапелляционный.

Хотя Ингой не задано ни одного вопроса о заболевании. И смотрит она мимо пациента.

Ситуация задевала самолюбие Игоря все сильнее. Он даже раздосадованно щелкнул пальцами, сам не заметив этого движения. Зато его увидел Петр Сергеевич — и вышел, понимающе усмехаясь. Он решил, что пилот недавно предпринимал безуспешную попытку пристыковаться к медику-2. И считал, что любой любовный роман пойдет на пользу подчиненной.

Инга сделала вид, что не отсекла жеста Игоря. Мгновенно прикрепила датчики к ноге пилота — при этом умудрившись ни разу не коснуться чужой кожи. Не глядя, быстро ткнула в пару нужных кнопок на пульте.

Интерес Игоря к девушке пропадал все быстрее. И заменялся враждебностью. Зато, по мере угасания амурных проектов парня, поведение медика-2 делалось все менее презрительным. Правда, сознательно уловить эти перемены мог лишь предельно внимательный, умеющий читать по машинно-бесстрастным лицам, человек. Но подсознательно замечал — любой: в комнате постепенно менялась сама атмосфера.

Поэтому недоброжелательность Игоря вскоре стала странной: она то ли росла, то ли испарялась — этого не мог понять сам ее обладатель, который все больше запутывался в ситуации (хотя той вроде бы и вообще не было…). Наконец, чтобы хоть как-то изменить положение, бывшее для него предельно дурацким, он пробормотал:

— Вам следовало бы вести себя посочувственнее.

— Вы вызываете меня на контакт? Это можно было бы сделать и умнее.

— А за хамство можно и поплатиться. Физически я сильнее. — Разговор с самого начала шел какой-то нелепый, не такой, каким он должен был бы быть по представлениям Игоря.

Инга усмехнулась. Их зрачки на долю секунды встретились. Пилот ничего не успел прочесть в глазах медика-2. Да и было ли что там читать? Но ей вполне хватило этого кусочка мига.

Легкая, призрачная улыбка.

— Сильнее? — Петере протянула тонкую руку с профессионально гибкими пальцами. Они сжали кисть пилота, моментально напомнив ему клещи манипулятора.

Уклоняться от этого вызова не стоило. Игорь, по примеру Инги уперев локоть в медицинский столик, попытался пригнуть ее руку к его крышке. И в огромном замешательстве понял, что не может. Давит изо всех сил — а не в состоянии выиграть даже миллиметр.

Недоумение, сбитость с курса достигли апогея.

Руки противника неожиданно разомкнулись, и Игорь больно ударился костяшками о стеклопластик стола. Потирая ушиб, покачал головой:

— Сильна, — в его голосе, помимо обиды поражения, чувствовалось искреннее уважение к такому неоспоримому достоинству, — но ты не знаешь, почему мы с тобой разговариваем вот так?

Инга навсегда перестала быть для него салагой.

— Знаю. — Опять ни кивка, ни другого движения. Но на этот раз в неподвижности Петере не было уже ничего оскорбительного.

— Почему?

— Потому что ты ребенок. — Непроницаемо-насмешливые зрачки смотрели в его глаза на этот раз достаточно долго. Ирония в них была острой, колкой, но совсем не обидной. Не враждебной. — Вначале твое поведение серьезно оттолкнуло меня. Но потом, кажется, уже я погладила против шерстки. Как, будем продолжать или все же кончим?

— Кончим, — усмехнулся Игорь. Конечно, никакой нормальный человек не захочет к себе такого покровительственного, игривого отношения, с каким он ее встретил.

— Будем друзьями?

В ответ на ее лице мелькнула тень то ли усмешки, то ли улыбки.

— Конечно.

Она так же ловко, опять ни разу не коснувшись кожи, сняла датчики:

— Все. Одни сутки постельного режима для закрепления результатов.

Игорь удивленно и машинально глянул вниз. Кушетка убирала под себя что-то типа щупальцев. Оказывается, его уже давно лечили — а он не замечал. Внимания не обращал. Молодец!

— Новшество?

— Почти да. Возьми программу для кибер-массажиста твоей каюты.

Беря прозрачный, обманчиво хрупкий листок без всяких видимых знаков, пилот не удержался:

— А медик-1, по-твоему, тоже ребенок?

— Увы, нет. — Опять усмешка, скрывающая чувства так же надежно, как полное спокойствие. Игорь в ответ тоже усмехнулся — немного неловко.

Нет, что ни говори, женщин не понять. Пилот зачем-то отсалютовал и, прихрамывая, вышел из медотсека.

Спустя примерно часа два после этого разговора на мостике состоялась другая, гораздо более неприятная для участников беседа. Истомин наседал на Сержа (Сергея Желтовских, главного кибернетика):

— Итак, ФВМ[17] мало исчерпывающих данных, она запрашивает даже черт не знает какие параметры, применяя для них некие не существующие в нормальных программах коды?

Серж улыбнулся как кинозвезда, сверкнул зелеными девичьими глазищами:

— Кэп, подобное бывало. Любой приличный компьютер считает делом чести время от времени устраивать фокусы. Просто сейчас это немножко затянулось, и я сообщаю вам — чтобы не вышло недоразумений.

Артур оставил без внимания гусарский взмах руки с зажатым в ней световым кибер-пером. Сказал тоном самого заплесневелого бюрократа:

— А не забывает ли главный кибернетик добавить, что ему в этой ситуации нелегко поручиться за блок фундаментальных программ, за автомат-рефлексы, за то, наконец, что он знает все индексы ввода и вывода данных? — Серж пытался проковырять металлопластик пола носком форменного ботинка. — Я еще помню, что подобное может вызываться созданием информационных контуров, о которых не подозревает горе-кибернетик?

Серж с самого начала мужественно боролся с желанием сесть, закинуть ноги на пульт и взять в рот светоперо — так как на космических кораблях в числе многого другого запрещены и сигареты. Но после этих слов капитана он вполне вспомнил о приличиях, и его круглое лицо порозовело. Весело-саркастическая улыбочка стала уморительно-виноватой, в глазах объявилось печально-смешное выражение. Артур продолжал глядеть в мнимую, розовую глубину экрана курсографа. Там между золотистых шариков-планет тянулась черная паутинка — трасса «Дальнего». Она идеально совпадала с пунктиром, недавно заново проложенным до облака Оорта (ох и мороки было!). Впрочем, сейчас экран настроен на максимальный масштаб, и даже очень крупное отклонение было бы визуально незаметным…

— Даю два дня. Если за это время компьютер не придет в норму… Металлическая дверь, которая была немногим толще листа бумаги, ушла в паз, и в рубку, дежурно улыбаясь, шагнула старпом. — Нина Сергеевна поможет вам выверить основные программы.

Серж страдальчески скривился. Он понимал, что неожиданное подкрепление в основном будет надзирать за работой. Рагозина, еще толком не разобравшись, в чем дело, с готовностью кивнула:

— Если проверка большая, практичнее начать ее с завтрашнего утра.

Артур покосился на табло времени. Двадцать два ноль-ноль. Время начала вахты старпома. Он молча сел за ходовой компьютер. Минута работы — и все автоматы «Дальнего» могли уже только поддерживать текущий режим полета, став неспособными ввести хотя бы малейшее изменение в работу любой, самой малозначащей системы корабля. Этот спецрежим мог устанавливаться и отменяться только по особому капитанскому коду.

За спиной Артура Серж склонился к уху Рагозиной и прошептал не только на весь мостик — на всю рубку:

— Представляете, у нас на борту диверс… — Под капитанским взглядом он моментально зачах и остался стоять в самой нелепой позе — двухметровая нескладная башня, склонившаяся к невысокой аккуратной женщине. Нина успокаивающе кивнула Артуру — мол, я знаю цену подобному трепу. Истомин вышел в коридор, основательно пожалев о том, что дверью на планетолетах не хлопнуть при любом желании. Господи, какого черта почти у всех космолетчиков общетехнарский дефект — мозгов хватает только на машины?!

Думать о том, что придется сделать после двух дней бесполезной проверки, не хотелось. Почему бесполезной? Так, милое предчувствие плюс логика… Лететь с полуисправным компьютером — смертельно опасно. А за досрочное возвращение из такого престижного полета платят отставкой без пенсии. Ладно, в отставке хоть трупов на совести не будет.

— Дур-рацкий рейд! — Слова поглотились стенами корабля. Как будто их и не сказано. А еще об одном нелепом моменте ситуации капитан вообще не думал потому что воспринимал его как неизбежность. То есть как норму.

Проверку ходового компьютера придется проводить при помощи других компьютеров — а они объединены в сеть. То есть любое тестирование на корабле априори не может быть стопроцентно надежным. Правда, общие, глобальные сбои немалая редкость, но половина погибших планетолетов — именно их жертвы. Уж если случилось что-то подобное — это финал. Экипажу не помогут никакие чудеса знания и героизма. Слишком сложны программы — тысяч людей не хватит, чтоб разобраться в них вручную…

Но земляне пока не привыкли к размышлениям о своей немного странной роли правителя, полностью контролируемого собственными слугами.

ПОКА не привыкли.

А Серж вообще выпорхнул из рубки веселеньким. Компьютерный бунт? Оставим сказочки детям. А диверсантов — писателям. С ним, Сержем, так хорошо знающим машины (конечно, настолько хорошо, насколько может человек), беды не будет. Ну да, базовые программы для них он писать не в состоянии — без огромных космодромных компьютеров на это никто не способен. И что?

Не было в его личном опыте серьезных неприятностей от техники. А чужой пример всегда неубедителен. Коварные замыслы машин… О, как будут глядеть девушки! И приятелям недурно рассказать — одновременно жуя вкусную котлетку.

Так выглядела сцена действия, видимая разным человеческим глазам, но не соединяемая ими в одно целое. А за кулисами… За кулисами скрывалась полная глупость. По крайней мере XXIII век именно так называл все сорта сил, в сферу которых попал «Дальний».

Но силы действовали — не реагируя ни на убеждения масс, ни на теории ученых.

Силы действовали…

Два часа ночи. Артур проснулся час назад и уже чуть не провертел ворсистый пластик койки. Наконец встал, сам не зная зачем, надел комбинезон. Подошел к панели с датчиками.

На «Дальнем» существовали образцовый порядок и покой.

Но какая-то сила волокла капитана в коридор. Что-то подобное было с ним было в детстве — когда мать разбилась на флаере, и он, мальчишка, еще ничего не знал, но почему-то рвался куда-то бежать…

Пустые коридоры. Тишина. Истомин шел туда, куда несли ноги. Подошвы мягко приклеивались к полу и так же мягко отклеивались. Сейчас, в пассивной фазе разгона, на корабле была небольшая тяжесть — но тело все равно легкое, как в дурном сне.

Нет, сейчас все совсем не так, как тогда, — в детстве все было по-другому. Нет того инфернального, непередаваемого ужаса, а просто что-то тянет, тащит за собой, и ноги… ноги идут явно к двигателям.

По позвоночнику прочертила ледяная игла. Это уже из-за направления путешествия. Теперь капитан и сам заторопился вперед — боясь, что его ведет предчувствие. Он вполне допускал, что подсознание иногда может обработать некий объем информации и выдать результат через эмоции — например, через желание.

Вот и последняя развилка коридора. Взгляд направо — там склады оборудования и запчастей. Взгляд налево… Артуру показалось, что в этом проходе, выкрашенном в отупляюще яркий алый цвет, мелькнула человеческая фигура.

Бросок в этот переход, ведущий к галерее сообщения с двигателями. Металлическая труба освещена частыми, мигающими бордовыми огнями. Их отражения сверкают в краске стен. «Хулиганье! Кто развлекается?!» Капитан мчался и предвкушал, как догоняет этого некто и хорошенько его бьет. Желание мордобоя было огромным, неконтролируемым. Артур на миг испугался его, но потом заставил себя на бегу расхохотаться: «Нервы! Я психую, почти все время втихаря психую. Отсюда глупые мысли».

Он продолжал нестись вперед. Все же за двигатели страшновато всегда — не только сейчас, а и тогда, когда на корабле все в порядке.

У комингса галереи сообщения явственно мелькнула чья-то спина. И Артур был готов поклясться, что это не тот человек, которого он заметил в первый раз.

Положение ухудшалось. Капитан приостановился, пытаясь сообразить хоть что-то. Голова работала непривычно плохо.

Его сильно толкнули сзади. Он обернулся.

Пустота. До самого изгиба коридора-трубы — красный свет и красная краска на металле.

Рот стал сухим. Артур рефлекторно попытался шагнуть назад, к центру планетолета — и уперся в невидимое.

Он шагнул к двигателям. Нормально. Попытался вернуться на старое место — и опять уткнулся в стену: идиотскую, невозможную, но эффективную. И последовавшую за ним.

Оставалось стоять или идти к двигателям. К двигателям. Страх за них снова хлынул в сознание — словно кто-то залил в человеческий мозг конкретно эту эмоцию. И капитан снова побежал. Ужас — сзади и впереди. Но впереди — сильнее.

Сама галерея сообщения освещена нормально, по-солнечному. И — пуста. Артур остановился.

Через каждые два метра на стенах лениво мигают табло с цифрами показывают уровень радиации. Он нормален, чуть выше привычного фона, но в сравнительно безопасных пределах. Для работ при нем не положен даже скафандр.

И вдруг вся спокойная умиротворяющая сцена резко изменилась. По металлу, по воздуху прошла конвульсия — словно сверху вниз пронесся клок раскаленного газа. И…

На стенах бегали несимпатичные, свинцово-фиолетовые всплески мерцания. Откуда-то появилась толпа медленно идущих людей в серо-синих хламидах до пола. Заклубился бесцветный, не ощущаемый кожей туман.

Страх за двигатели разом исчез — не вынес этого «пейзажа». Артур, смутно сознавая, что с его мозгом творится неладное, помотал головой, глянул назад.

Там была точно такая же толпа. И у всех в ней — нет лиц. Просто овалы из шершавой, испещренной чудовищными порами кожи.

«Бред…» — Капитан, не понимая, что делает, протянул руку к одной из фигур, коснулся чего-то липкого, теплого, но не остающегося на пальцах. Посмотрел на свою руку, на безликого человека.

Вернуться назад не удастся. Впереди — двигатели. Может, эти существа и не причинили им вреда, но… «О чем я думаю? А, тогда на «Титане» Валера говорил, что… Или Боб?.. Если увидишь летящую кошку, поверь глазам, а не общим мнениям — так кто-то писал?.. А вчерашний суп был…»

В голове — туман. То, что что-то неладно и с мышлением, и с психикой, совсем не тревожит, хотя и неприятно. Потом Артур понял, что вот-вот сядет на пол и истерически расхохочется. А откуда-то снаружи в мысли просачивался приказ идти вперед. Но разладившийся мозг уже не мог выполнять команды так послушно, как до этого. Артур двинулся дальше — но вяло, больше занятый собой, а не окружающим.

Высокие фигуры упруго, монотонно качались. Тишина. На стенах — какие-то беловатые, поблескивающие барельефы перекошенных лиц. Мертвых лиц… Толпа становится все плотнее и плотнее… Липкие фигуры все время касаются Артура. Они стали идентичны ему… Но это не важно. Так же как и то, что он, Артур, уничтожил бы «Дальний» — если б добрался до двигателей. Да, именно так: добежал бы, боясь взрыва, а потом бы взорвал. Просто не смог бы не сделать этого.

Но сейчас капитана не пугало даже это знание. Он прекрасно понимал, что происходящее — чудовищно, что потом будет ужас, может, даже самоубийство. Но это — в будущем. Потом. Сейчас это так же не важно, как и остальное. Артур не чувствовал и не оценивал. И знал, что его состояние страшно и противоестественно. Но и это не пугало. Да, кто-то пытается манипулировать его мозгом — теперь это чувствовалось так же четко, как существование обеих ног. Но было безразлично.

Его психика вывихнулась, и в этот вывих как-то просочилась информация: недавно так манипулировали сознанием Рагозиной. И старпом ходила в этот же путь к двигателям, к смерти корабля. «Мысли оператора, что ли», — подумал Артур. А потом с тем же безразличием прикинул: теперь вряд ли удастся выполнить инструкции и взорвать «Дальний»…

И все это время он рефлекторно шел среди студенистых, уже начавших оплывать фигур. Лилово-серый, застоявшийся полумрак — просто какое-то световое болото. С потолка свешивается что-то похожее на щупальца, мечутся какие-то косые тени… Во всем происходящем присутствовало слишком много театральщины но от нее не было ни смешно, ни страшно…

И тут же — реакция на человеческие мысли? — все мгновенно изменилось. Теперь каждая рука, шевелящая корявыми гнилыми пальцами, была беспредельно естественной — вплоть до черной каймы под синеватыми, обкусанными ногтями.

Но и это все равно…

Наконец — Д-камера. Шкафы со скафандрами. И они, и пульты, и дверь в тамбур у двигателей покрыты чем-то вроде застывшей фосфоресцирующей слизи. Она все склеила, не дает открыть замок тамбура. Что-то такое и ожидалось.

Капитан без особого рвения, по обязанности, попытался сдирать слизь ногтями, потом зубами. На ней не осталось следа, а во рту — вкуса. Артур проверил, не может ли вернуться назад, к себе в каюту — нет, не получается.

Несомненно, лилово-серым химерам, болтающимся под потолком, зловещим черным сгусткам и хлюпанью, поднимающемуся будто из Тартара, надлежало находиться в готическом храме, а не на борту новехонького фотонного планетолета. А приборы, между прочим, отмечают, что окружающее в норме! Бред, дурной сон, сон… Под потолком качается бесцветная пелена… она словно живая… сон, бред… появляется какой-то монстр, им хотят напугать, ведь когда страх, тогда тобой снова станут полностью управлять… Но страха нет, все безразлично… пелена превращается в универсально кривое зеркало, точнее, в его лоскутья… тени сгущаются… хрипящее шипение… сон… бред… кто-то хочет разбудить, но все равно, спать или нет, а сон сильнее кого-то…

И тут пришел КОШМАР. Он был настолько чужд миру человека, что даже не смог найти прочного места в мозге (люди с трудом воспринимают и еще хуже запоминают непривычные ощущения — от тех остается только знание о том, что было нечто прекрасное или страшное).

Происходившее не выразить даже ассоциациями — нет здесь ассоциаций. Никаких.

Тогда, когда Артур умирал и его сознание уже совсем «задохнулось» в «петле», пришла помощь. Он смутно ощутил, что кто-то посторонний отдает ему свои силы, одновременно устанавливая барьер между человеческим мозгом и тем, нападающим чужим. Если бы не этот второй Некто, капитан не выдержал бы натиска «хруста» — безликого, как ком смога в сумерках.

Когда все кончилось, он просто потерял сознание — лежал посредине Д-камеры, вцепившись содранными в кровь руками в чуть-чуть ребристый металл пола. То «неощутимое», что успело «окружить», «завернуть» человека в себя еще во время ужина, сейчас «уходило», «рассеивалось» — точнее, рвались связи с ним, и это воспринималось как уход… Оно выполнило свою роль: заставило увидеть, почувствовать кошмары, врасти в них — то есть ввело мозг в не запланированный первым Некто полуступор. И этим помешало полному подчинению Артура. А потом постепенно «подходило» все ближе к сознанию землянина — пока наконец его «Я» не вцепилось в это второе Нечто…

Да, в течение кошмара Артур был не настолько пассивен, как считал сам. Просто по его личности прошла трещина, и понимание с интеллектом оказались по одну ее сторону, а все остальное — по другую. Эта трещина пришлась очень, очень кстати — иначе сумасшествие оказалось бы не временным. Обычная человеческая психика не переносит внезапного открытия своего подсознания. Она очень поверхностна.

Вторая часть Артура и сумела объединиться с защитой.

Такой процесс может быть только добровольным — иначе спасаемый немедленно попадет в полную зависимость от второго Нечто, став его куклой. А Оно не хотело марионеток…

Человеку можно и нужно помочь, протянуть невидимую руку там, где ему в одиночку не пройти. Но именно — протянуть руку. Иначе нарушается свобода его выбора.

Артур лежал на полу — как ненужная тряпка. Невидимая, словно бы не ощущающаяся (как вроде бы незаметная радиация) сила милосердно блокировала в его мозге самое страшное — то, воспоминания о чем свели бы с ума сразу, при пробуждении… Пусть это хранится в тайниках, когда-нибудь тот, кто ныне человек, дорастет до того, чтоб вскрыть их — и не умереть.

Озр не потеряла доли секунды на удивление и радость — одновременно с восстановлением сознания она вскочила с непривычно теплого пола.

Легкая тяжесть — явно центробежная. Комната сияет зеркальным металлом, переполнена кислородом. Слабоватая, но явно непереносимая для белковых существ радиация. Рядом — что-то искусственное, нелепое и потрепанное.

Поля-щупы киборга беспрепятственно прошли через эту черно-оранжевую, словно изъеденную проказой поверхность, наполнили собой аппарат. О Тьма! Он сделан из однофазного сплава. И во всех приборах — ни подобия вакуум-полевых[18] контуров или глюонных[19] энергопреобразователей.

Такой примитив не может использоваться Координаторией ни при каких условиях — значит, аппарат чужой.

Чужой.

Первый реальный контакт с другим разумом. Примитивным, явно еле-еле выкарабкавшимся в Бездну и, по всем философским теориям, — полузвериным, абсолютно неценным.

Командор не имела информации ни о чужаках, ни о том, как она к ним попала. Немедленные действия гарантировали обилие просчетов. А сложившаяся ситуация хоть и была паршивой, но тем не менее не воняла взрывом[20] — следовательно, время на ее изучение есть.

В помещении — две двери. Озр быстро подошла к той, за которой чувствовалось отдаленное присутствие живого. Нашла в стене выход какого-то невообразимо ненадежного устройства. Оказалось, что оно связано с невероятно, идиотски тотальной компьютерной сетью. Детально разбираться в ней Озр пока не стала — просто превратилась в ее придаток.

Командор быстро нашла то, что и должно было присутствовать (при таком маразме) на этом корабле: видеодатчики в соседнем помещении.

Она увидела соседний отсек как бы с потолка. Невообразимо огромный (на взгляд Десантника) ангар. Он переполнен скверными, медлительными механизмами, хаотическими вибрациями и расслабляюще комфортным микроклиматом. Среди всего этого неловко двигалось несколько людей — с непривычными оттенками волос, не теми чертами лиц и с прочими чужими мелочами во внешности.

Озр снова активировала поля-щупы, протянула их сквозь дверь, очень осторожно коснулась ими ближайшего аборигена. Хотя практически не сомневалась, что тот не в состоянии почувствовать даже собственной агонии. Вряд ли контакт с их расой будет полезным и интересным.

Инопланетянин действительно не замечал, что кто-то влез в его организм, сканирует, ощупывает каждый орган, каждую мышцу.

Биологически местные люди отличались от кабинщиков[21] очень незначительно. Странно. Может, человечество Координатории не имело генетических изменений примерно со сходного этапа своего развития? Биосоциологи утверждают совсем другое, но им не стоит верить уж особо истово.

Увидев, что двое чужаков пошли к дверям, за которыми она стояла, Командор прыжком перелетела к противоположному выходу из своего помещения. Замок в дверях был сложно-примитивен — как и все местное оборудование. Поля-манипуляторы открыли его за долю секунды.

Озр проскочила в коридор так стремительно, что переполненная радиацией и озоном атмосфера дезинфекционного ангара не успела толком попасть наружу. Сразу же остановилась, одновременно ориентируясь и подавая на все соседние видеокамеры ложную информацию.

Так. В том направлении внутрикорабельные поля хранят следы чисто эпизодического посещения людей. Значит, туда.

Она быстро, бесшумно шла среди голубого пластика. Слишком плотный воздух (плюс обилие разнообразных датчиков) заставлял передвигаться с умеренной скоростью. В лицо дул искусственный, душистый ветер. Сибаритство.

Маразм.

Но для того, что Командор обнаружила за очередным поворотом, даже эти слова оказались слишком мягкими.

Обе стены, пол и потолок занимала огромная, видимо достаточно качественная для глаз хозяев, топография. Пышный, пьяный от солнца лес. Зелень внизу и вокруг, призрачные травы пытаются обвить ноги, голубизна — в небе. Невидимые для человека — но не для киборга — динамики транслируют тихую разноголосицу то ли зверей, то ли птиц — Озр не знала, кто живет на родине чужаков.

Конечно, пейзаж красивый. Она любила такие — на планетах.

Почти все эмоции — признак слабости. Но те, которые сейчас испытывала Командор, не принадлежали к этому основному подмножеству чувств. Ее передергивало от отвращения к инопланетянам. Космолетчики! Сидят за ширмочками миражей. В Бездну надо врасти, слиться с ней. А если на это не хватает твоей психической устойчивости — выбери Другое местопребывание.

Явно слабая, никчемная культура.

Озр дошла до складов. С удобством устроившись между контейнерами с запчастями, занялась спокойным, подробным анализом ситуации. С самого ее начала.

Если отбросить массу сложнейших и не важных для человека — но не для Десантника — подробностей типа интенсивности окружающих полей, режима работы техники и т. д., то все начиналось вот так…

Катер вонзился в атмосферу. Нормальная звездная система, самая обычная планета (кольца вокруг — невелика редкость в Галактике). И разумеется, нигде никакого намека на цивилизацию — что в несчетный раз полностью подтверждало тезис об уникальности разума Координатории.

Поблизости — ни одной черной дыры или любого другого сложного[22] объекта. То есть здесь спокойный район Бездны — из тех, в которых сложно сдохнуть любому недотепе.[23]

Но Командор, разумеется, все же была настороже: эта привычка въелась в нее сильнее, чем радиация.

В кабине так же темно, как и снаружи. Машина шла ровно — метановый, тяжелый от скорости лед не мог заставить ее даже чуть-чуть дрогнуть. Это был полет поперек потоков урагана, но человеку, не обладающему зрением Десантника, показалось бы, что катер впаялся, врос в неподвижную массу черноты.

А в следующий квант времени катер оказался рассеченным на несколько частей. Что-то неуловимое расправилось с десятифазным алмазом корпуса так легко, как луч рентгеновского лазера — с папиросной бумагой. В лицо Командора кинулись холод, вонь атмосферы.

Озр падала на дно мертвой, черной вязкости, швырявшей ее по сторонам. И знала, что это — конец. Смерть. Она будет хорошей, мгновенной. Куски корпуса, став самостоятельными, потеряли свою стабильность. Сейчас произойдет взрыв, который выжжет полполушария этой планеты, столкнет ее с орбиты…

Но ничего не было. Половинки катера словно растворились в чреве этого мира, бесследно переварились им, став чем-то безвредным.

Очень скоро Озр стало не до ожидания любых событий. Началась агония сперва почти незаметное, мучительно-длинное, поэтапное умирание сильного организма. Было невозможно поверить, что ничего нельзя сделать, что смерть вот такая: глупая, нелепая, совсем необъяснимая. И было какое-то мучительное, невероятно острое ощущение утраты. Утраты чего?..

На мозг стал накатывать хаос из мыслей и эмоций. Было бесполезно вспоминать о предрешенности скорой гибели любого Десантника, напоминать себе, что ты и так оттянула ее на невероятный срок… Чувства орали все сильнее и сильнее, отгородиться от них не удавалось. Отвлечься, разбираясь в себе, тем более. Эмоции легко понять, когда они хорошо известны. Но Озр была дочерью цивилизации, на язык которой, например, слово «жалость» можно перевести только как «стремление к неполному использованию возможностей кого или чего-либо». Те стороны психики, которые считались атавистическими, квалифицированно подавлялись — не только в Десанте, а в любом другом месте тоже.

Но сейчас эти барьеры не могли устоять. Эмоции рвались из подсознания — и Озр казалось, что она сошла с ума. Что эта часть самая позорная, мерзкая часть гибели — умирание мозга, сумасшествие… Хоть бы упасть, разбиться, прекратить эту пытку, этот хаос, эту боль в голове!!! Неужели она не могла умереть на забарьерке,[24] все откуда-то знают (или истово надеются?), что это мгновенно, очень легко… (Командор, сидя между контейнерами, вспоминала эти свои переживания с ощущением рациональной гадливости, привычного отторжения.)

Логически рассуждая, она могла бы и не бороться с собой. Все равно конец, скоро будет только пустота, перед которой смешно и бессмысленно все. Все.

Но сдаться — значит превратиться в воющий от отчаяния ком. В кучу псевдоживых кристаллов, которыми забавляется ветер.

Единственное, что надо, что очень надо сейчас, — не стать таким вот живым трупом. Не стать. Даже на несколько последних минут не стать!

Наплывал туман, он затягивал непривычный, прорвавшийся через все заслоны страх, хаос. Озр изо всех сил старалась не думать. И не чувствовать, как тело становится негибким, странно плотным. Как лед режет ломкую кожу лица, как ветер равнодушно орет в ушах, а воздух постепенно густеет, спрессованный своей собственной тяжестью…

И последняя, яркая вспышка сознания: Сердце Бездны.

Легенда, неизвестно почему вспомнившаяся в последний момент. О том, что где-то в глубинах Мироздания скрыто его Сердце, то, что дает ему жизнь. И добравшиеся до Сердца становятся бессмертными… Смешная, древняя легенда Десанта.

Потом, кажется, был провал. Или нет, в мозг влился какой-то кошмар. Тяжелый, как нейтронное вещество, и неуловимый, как газ в туманности. Он длился… Или вообще не длился, а сразу исчез?

Что бы там ни было, все вдруг обернулось полом чужого корабля. И объяснений этому нет.

Через день Озр, не покидая склада, знала базу лучше, чем кто-либо из людей. Командору было известно ВСЕ о ней. Ведь так просто влезть в компьютерные коммуникации, добраться в них до чего угодно — несмотря на неуклюжие попытки землян заблокировать часть информации…

Насыщенность «Титана» автоматикой, централизация ее управления попросту ужасали. Конечно, люди не киборги и не смогут обойтись минимумом машин, но… Для каких чертей им, например, автоматические двери?! Сбой в механизме, и что тогда?.. А уж о сложности комплекса ФВМ лучше и не упоминать. Компьютерам Десанта, созданным по гораздо более надежным технологиям, не доверялось и десятой доли функций мозга земной машины. И уж, естественно, при их поломке экипаж обычно был в состоянии, пусть даже и с диким перенапряжением, довести звездолет до дома.

Да, для белковых существ полет в Бездне — невероятно сложное и рискованное дело. Усугубленное ненужными, созданными ради комфорта опасностями. Теми самыми, о которых их авторы умудряются совершенно не думать.

Земляне еще не поняли, что в рейде хватает проблем помимо твоего собственного корабля. Здесь еще недостаточно испытали на своих шкурах те эксперименты, которые космос проводит над машинами.

Хозяева «Титана» вначале заинтересовали Командора в качестве курьеза. Но в ходе дела выяснилось, что с этой цивилизацией, как и везде в Бездне, все очень непросто. Конечно, появись тут средний житель Координатории, он подогнал бы факты под прописные истины. Но у Озр способность к демагогии была развита очень слабо.

Итоговое мнение о землянах было таким. Находятся в самом начале технического прогресса, головы полны чепухи, но кое-кто мыслит получше, чем многие из кабинщиков (!). Смелы, как дети, играющие с огнем. Если б некоторых из них поднатаскать, а главное — переменить им тела, эти люди стали бы нормальными Десантниками. («Поднатаскать» означало не только забить в мозги нужный объем информации, но и научить методам психического самоконтроля, ликвидировать предрассудки типа тоски по родине и т. д.)

В общем, в свое время Бездна всему научит их цивилизацию.

Но главное — их мышление не имело качественного отличия от мышления Озр! Вначале она отказывалась поверить в такое. Но факты не желали реагировать на ее мнения. После периода полной, непередаваемой растерянности нашелся ответ. И он оказался пощечиной всем теоретикам Великого Развития.

Сознание состоит из интеллекта, эмоций и ощущений. Накопление информации (то есть прогресс) влияет главным образом на интеллект и частично — на эмоции. Все эти перемены идут как бы в одной плоскости — человек видит и ощущает мир по-прежнему. А качественные метаморфозы, видимо, должны базироваться на том, что ни разу не удалось изменить, — на ощущениях, то есть на способе и объеме непосредственного контакта с миром. Очевидно, именно это — база, первоначальная пища для двух других частей триады. Безграмотная часть кабинщиков мнила, что Десантники ощущают гамма- и прочие излучения. Ерунда. Некиборг включает, например, радиометр, и тот телепатически передает информацию в мозг. Тут никто не сомневается, что это — одни знания. А у Озр и ее коллег приборы вмонтированы в тело — вот и вся разница. На заре эпохи искусственные тела пытались наделить полноценными дополнительными чувствами — получая сумасшедших подопытных. Человеческие мозги вели себя как компьютеры, или перегруженные небрежно обработанной информацией, или подключенные к слишком мощному энергоисточнику. Единственное отличие: машины починить удавалось. Какая-то лаборатория вроде бы начала докапываться до методики адаптации сознания, но… Нашелся другой способ — со всех сторон более простой и дешевый.

Киборги, кабинщики, земляне живут в одном и том же измерении мира. О других они только знают.

Раньше Озр не думала о подобных вещах — да они и не были актуальны. На официальную идеологию она не плевала и не молилась — игнорировала как что-то ненужное, в правильности или ошибочности которого недосуг разобраться. Десантники испокон веку существовали вне общества. И были практически дочерней, материально зависимой цивилизацией — или почти цивилизацией. Формально Командора контролировал Верховный Координационный Совет.[25] Реально Совет регулярно скрежетал зубами от неподконтрольности главы Десанта. Но Бездна глубока…

Звезды шепнули Озр: прошли миллионы лет. То есть Координатория либо стала непостижимой сверхцивилизацией, либо погибла. Очевидно, все-таки второе: Галактика выглядела по-прежнему пустынной и спокойной.

Время снесло и поглотило сотни планет, склеенных гиперпространственными туннелями; миллиарды и миллиарды людей, точно знавших, что с ними будет через год, через десять лет — интересно, а попала ли в это тотальное планирование гибель их мира? И исчезли возникающие из их среды киборги, рассеянные по кораблям, полностью подчиненные власти Случая и командора.[26] Не стало никого. И тех, кого регулярно отправляли на Контроль Мыслей. И тех, кто следовал неофициальному Кодексу Десанта, за нарушение которого убивал или экипаж, или Бездна. (Из-за признания любого его пункта кабинщика мигом сунули бы в стирку мозга.) Интересно, какое требование все-таки забыли включить и в официальные, и в неофициальные законы? Нарушение чего зафиксировано всеобщей смертью?

Непривычные мысли. Озр всегда считала, что об обществе думать не стоит. Координатория была какой-то призрачной прорвой — из нее шла техника и новички, в нее уходило многое из добытой информации. Десант? Постоишь раз пять у опустевшей камеры аннигилятора и поймешь, что дружба — слишком большая роскошь. Недаром холод вакуума — он и на рейдере, течет между киборгами, в них самих. Тот, кто слишком уж общителен, приветлив, — тому ты настолько безразличен…

У Десантника есть только Бездна.

Честно говоря, гораздо больше, чем судьба Координатора Озр волновали уничтожение катера и механизм ее необычного анабиоза. Но, убедившись в том, что оба вопроса безнадежно темны, Командор вышвырнула их из головы. Профессиональная привычка, весьма необходимая при ее роде занятий.

Таким образом, на повестке дня серьезно стоял только один вопрос будущее. Но зато он был… К этой ситуации трудно подобрать достаточное для нее ругательное определение.

В культуре Земли не было места для Озр. Точнее, места, устраивающего Озр. Бегство в Бездну, одиночество там? Тоже что-то не то. Почему — не разобраться, но таким вот инстинктивным отрицаниям Командор верила безоговорочно.

Все эти размышления о будущем кончились тем же самым — отказом от них. Пусть пока вокруг происходят события, может быть, среди них подвернется выход.

И тут Командор перехватила пресловутую депешу, пришедшую на личную радиостанцию Барлоу.

Локализовать область, из которой шло психогенное излучение, оказалось несложно. Озр не потребовались никакие приборы, благо что «Титан» оно прошивало легче, чем свет — стекло. Она чувствовала этот поток и раньше, но не интересовалась им — раз он на нее не влиял. В Бездне и так слишком много вещей, на которые ты обязан реагировать ради своей жизни.

И это открытие было продолжением серии шоков. Его источник полностью совпадал с приблизительными координатами Планеты Врат. Места, где, по Знанию Космоса,[27] сцепились, сжали друг другу глотки таинственные Высшие Силы Бездны то ли сверхцивилизации, то ли законы природы. Оттуда в любой момент могла выйти некая опасность, перед которой Координатория была беззащитна. Мало того, по некоторым (и не беспочвенным) версиям толкования Знания, именно эта опасность неминуемо должна была уничтожить всю существующую цивилизацию. (И уничтожила?)

Координаты Планеты Врат Озр узнала от Арга Зелла, капитана «Безумного», буквально накануне своего рейда в Солнечную систему (а интересно, почему Земля не была колонизирована?). Сам Арг не хотел лететь на проверку этого Знания редкий Десантник полезет в глотку не гипотетической, а гарантированной смерти. Командор же немедленно стала прикидывать, как удобнее и безопаснее посмотреть на то, легендарно-гибельное, место. И уже почти обдумала, как надо модифицировать свой рейдер для такой экспедиции…

И вот — снова всплыла Планета Врат. Совпадение? Ситуация становилась все интереснее. Озр на всякий случай выяснила, может ли земная техника обеспечить базу для межзвездного полета. Благо что вскоре пристыковался «Дальний».

Он был тут же обследован — дистанционно и тщательно. Разумеется, для полета в вакуум-состоянии[28] планетолет оказался категорически непригоден начиная от топологии своих поверхностей и кончая отсутствием чего-либо пригодного для превращения в генераторы забарьерного перехода — в помощники[29] и т. д. Но Бездна любит парадоксы. «Дальний» — после не особо большой переделки двигателей — вполне мог пройти через Глубокий Черный.[30]

Такой фокус намного сложнее нормальной забарьерки. Но… Землянин на это сказал бы, что атомный реактор (разумеется, плохо защищенный и неавтоматизированный) можно было бы создать и в Древней Греции. Этому мешала только полнейшая неосведомленность о радиоактивности (и отсутствие поблизости подходящего природного сырья). А вот построить самый обыкновенный автомобиль при той же технической базе было бы намного труднее.

В этой-то ситуации Инга Петере и сгорела в энергоблоке. Озр узнала об этом гораздо раньше землян и вовремя успела к месту происшествия.

Все Десантники в той или иной степени мутируют[31] в Бездне. За годы полетов у Командора скопилось немало любопытных особенностей — в том числе и оборотничество…

Это было наилучшим выходом. Разумеется, не окончательным — но Десантник, брезгующий промежуточными решениями, гибнет в первых рейдах. Да, такое скопление совпадений не нравилось Озр. Но его неиспользование было уж слишком неперспективным.

Войти в среду землян, понаблюдать их поближе. А главное — слетать на Планету Врат, сделав угон корабля гораздо менее варварским поступком. Фактически он будет уже неофициальной услугой, помощью, оказанной слаборазвитой цивилизации.

Эти рассуждения не были ни демагогией, ни попытками успокоить совесть. Командор совершенно искренне считала, что права. Любой нормальный космолетчик только поблагодарит за участие в межзвездном рейде — а с ненормальными пусть разбирается Бездна. И их правительство тоже не должно иметь претензий.

Симулировать кому — очень легкое дело. Только заставь датчики врать нужным тебе образом, вот и все. А за это время в избытке наберешь недостающую информацию о конкретных людях, понаблюдаешь за ними через датчики компьютерной сети (увы, местные досье хоть и ведутся на всех, но не дают представления о человеке). И попутно, не выходя из госпиталя, можно поменять кое-какие программы и схемы компьютеров «Дальнего» — здесь, как и везде, под рукой масса световодов.[32] Конечно, кое-куда, например, к двигателям, придется сходить лично — там очень много тонкой, тяжелой работы.

«Петере» поправилась.

Очень скоро после этого «Дальний» был полностью готов к Черному Переходу. Отношения с землянами вроде бы налаживались — правда, на обширные личные контакты Командор пока не шла. Главной проблемой здесь оказалась сама Озр — ее привычка к власти. Терпеть и не командовать такими дилетантами, позволять им делать то, что они творят… Приходится.

Маски пока снимать не стоит. Рано.

О попытках взорвать двигатели Командор не подозревала — иначе, ради блага экипажа, она аккуратно применила бы к виновным в них пункт из Кодекса: сумасшедших убивают. Профилактика жесткая, но в Десанте нередко спасительная.

Лампы, скрытые за золотистым «шелком» потолка, заливали кают-компанию планетолета обычно-веселыми лучами. Все выглядело совсем как в нормальном ресторане. Стены сплошь покрыты яркими, «натуральными» коврами. В белых пластиковых «кадках», отверстия которых идеально подогнаны под диаметр конкретного ствола, стояли низенькие деревья. Определить, что и они пластмасса, можно было лишь при прикосновении. Химия дарила этой флоре не только краски, но и запахи жизни.

Между деревьями стояли «нитяные», стандартно-кружевные столики на двух человек. Рядом на ажурных стульях сидели люди в чистеньких комбинезонах.

Тишина и невесомость. Двигатели молчат. Мебель аккуратно приварена к полу, донышки тарелок и упаковок — липкие, желе на тарелках — тоже. Сиденья стульев модифицированные «липучки» двадцатого века. Напитки и на Земле пьются из упаковок, через соломинки. А не терять вилку — вопрос элегантных зажимов и несложного навыка.

Через два часа снова глухо, зло заговорят главные двигатели и разгон вступит в очередную активную фазу. Люди разбредутся по гидроамортизаторам, которые будут трястись, плакать, как треснувшие стеклянные бутылки, и собственные кости тоже начнут казаться стеклянными. Потом эти пять часов кончатся, и двигатели снова станут остывать — лениво, важно. Пятнадцать часов невесомости, в течение которых очередные дежурные влезут в нелепые, неуклюжие скафандры, выберутся в Космос и будут напылять на зеркало главного отражателя новый слой. Иначе часть энергии электронов, раскалывающихся над центром искривленного зеркала, не отразится в безразличный ко всему вакуум, а прорвется обратно, к планетолету, пронесется сквозь двигатель, взрывая его…

Пока новый слой застывает, тот же цикл — разгон-ремонт — повторится сразу на двух вспомогательных двигателях. Только они тянут слабо, даже к полу нормально не прижмут. И — снова невесомость, а потом опять — голос Большого Зеркала…

Покой. Разноцветные желе из хлореллы с великолепными вкусовыми добавками. Так питается и большинство людей на планете — естественная пища покажется им отвратительно неоднородной, трудно пережевываемой и вдобавок химически не сбалансированной.

Капитан опоздал к началу завтрака всего на полторы минуты. Вошел, спокойно поздоровался сразу со всеми. Улыбнулся:

— После еды мне нужны первый пилот планетолета, штурман, старпом, оба кибернетика.

Все упомянутые кивнули, и завтрак продолжился.

Артуру казалось, что сегодня пища абсолютно несъедобна. А время сошло с ума и решило почти остановиться. Он кое-как проглотил свою порцию и вышел.

Его состояние учуяла только Командор, старательно поглощавшая ненужную для нее пищу.

Нина шагнула в рубку и вздрогнула, увидев белесые полумертвые пульты с редкими горящими индикаторами, слепой «хрусталь» всех экранов… Истомин стоял спиной к двери и выглядел манекеном идеального космолетчика, водворенным в макет корабля.

Сзади тихонько свистнул подошедший Олег Ромов, первый пилот планетолета.

От этого звука Артур на миг оцепенел. Вот и все. Буквально до последнего момента пытаешься подобрать более или менее сносную мотивировку для своего приказа. И не можешь. С самого начала знаешь, что не сможешь…

— Мы поворачиваем к «Титану». Объяснения я дам на Земле. Министру Космофлота, лично.

Ольга Лорецкая, штурман, сцепила пальцы и, оттеснив старпома, вышла вперед. Ее невысокая, широкая от гипертрофированных даже для мужчины мышц, фигура напряглась.

— Капитан, мы все требуем данных о ситуации. Дело в неполадках компьютера?

Артур поморщился — и удивился, что еще может реагировать на такой пустяк, как утечка информации:

— Не только. Но я пользуюсь параграфом 368-З.[33]

Тишина. Показалось, что кондиционеры дали сбой. Капитан с трудом обернулся и увидел, что даже «железная Ольга» несколько отмякла… То есть обмякла. «В психушку затолкают… И раз ничего не смогут найти в корабле — то пожизненно. Все, все… Но продолжать рейс с людьми в таких условиях… Может, успею организовать правдоподобную аварию? Куликов же организовал, и ничего, летает. А если все равно учтут, что у меня сестра сошла с ума?!»

— Необходимо срочно рассчитать примерный обратный курс. Его погрешности исправим позже. Разворот планетарными, именно планетарными, двигателями, включаемыми на ми-ни-маль-но-е время. — Артур наконец ухитрился, выдавил из себя спокойную улыбку.

И тут, словно в ответ, дрогнул пол — раньше срока ожило Большое Зеркало. (Озр не теряла время — даже сейчас, когда была уверена, что помешать ей очень и очень сложно.) Все рванулись по креслам, к внезапно страшно ожившим пультам. Старпом так поспешно вдавила клавишу общей тревоги, что сломала ноготь.

Экипаж, уже было занявший рабочие места, разбежался по противоперегрузочным креслам, которые стояли повсюду — просто как дань героическим временам. Ведь локаторы Ли всегда засекали метеориты размером до 15 см на расстояниях до 50000 км, а более мелкий мусор сжигало резонансное поле Брауна. Конечно, планеты и планетоиды — места беспокойные, но в вакууме-то! Аврал там, где десантники уже полстолетия могли вольготно наполнять свои каюты разнообразным плохо закрепленным хламом, плюя на инструкции министерских крыс! Нет, это полное безобразие, рецидив каких-то доисторических времен!

Но ускорение наваливалось — быстрое, нервное. Оно росло вопреки всем мнениям экипажа. И плохо закрепленные предметы в каютах, естественно, воспользовались своим шансом — начали срываться с мест, при случае кроша все, не защищенное от подобных случаев — то есть другую контрабанду.

Пилоты катеров, впрессованные в пухопластик, перебирали все самые изысканные комплименты в адрес своих коллег, так бездарно управляющих планетолетом. Не суметь вовремя чуточку уклониться! Но не все могли выражать свои чувства в таком комфорте. Например, Анна Остапенко, жизо-1, была застигнута в самом начале проверки склада научного оборудования. Пока она пыталась всунуть на место какой-то прибор кометологов (его подозревали в чуть излишней радиоактивности), ее швырнуло на пол. Прибор раскололся на увесистые части, которые начали летать и скакать между дверцами намертво встроенных в отсек шкафов-контейнеров. Остапенко, как могла, добралась до противоперегрузочного кресла, сжалась в нем, уткнувшись расцарапанным лицом в резко пахнущий, покалывающий пластик. Куски прибора временами крушили секцию, магнитную защиту которой не успела восстановить жизо. И воздух вокруг становился все оживленнее.

В кают-компании не выдержало несколько деревьев — оторвавшись от пола, они начали кувыркаться и перекатываться, как безумные инопланетные акробаты. Пластиковая листва отрывалась, ветви ломались. Очень скоро стволы стали давить столики…

В медотсеке Инга при первом толчке удержалась на ногах — в отличие от медика-1. И крайне спокойно заявила:

— Кажется, я плохо заперла одну клетку.

Прежде чем Петр Сергеевич успел внятно приказать не валять дурака, она скрылась за дверью из матово-белого бронированного стекла. (Не все ли равно, откуда управлять кораблем?) Медик-1 лежал в кресле и слушал по интеркому, как звери вопят дурными голосами. И ждал, что вот сейчас сработает комингс и по стеклу двери потечет грязно-коричневая, герметизирующая смола, а там, за всем этим, будут пробоина и пустота. И еще — Петере с перепугу может натворить что угодно. Хотя, с другой стороны, при таких перегрузках трудновато предпринять даже что-либо нужное…

В рубке все шесть человек пытались сделать хоть что-нибудь. Оба кибернетика изо всех сил старались справиться с ходовым компьютером. Но эта работа была чисто символической — свинцово-тяжелые руки парней кое-как то ползали, то мотались (во время вибраций) по пультам. Львиная доля их сил явно уходила на то, чтобы не нажать не ту кнопку. Артур даже пару раз хотел в меру сиюминутных возможностей горла наорать на кибернетиков, потребовав, чтобы они убирали свои лапы к чертовой матери и от греха.

Сам капитан хотел остановить двигатели. Он посмотрел в очередной раз на экран их внутренних параметров — и пальцы стали холодными, а не только свинцовыми, кусками ваты. Голова опустела.

В реакторе начались непонятные, самопроизвольные эволюции плазмы. Еще мгновение — и датчики словно переключились на сумасшедший дом. Бессистемные, к счастью (???) пока бессистемные, скачки показаний, как и сами данные, не лезли ни в какие ворота. «Вот он, результат вчерашнего! Тянул! Ночью надо было будить всех, поворачивать!!! Трус! Покойник и трус!!! Ах, все выключено, ах, все под контролем… Идиот!..»

Компьютер — будь он проклят всем Космосом! — не пропускает ни одной команды. Кнопка аварийного отключения ходовых двигателей, разумеется, опять не срабатывает. Компьютер ее блокирует. По идее, он никак не может этого. Значит, его схема меньше всего походит на изготовленную на заводе и проверенную на «Титане». Только что проверенную. Бред! Перекроить за несколько дней полета то, что переделывают, перепрограммируют на заводах, — за полгода!!! Чушь. Космос это же не пещера из детских сказок. В нем мрут от проклятой техники, мерзкого магнетизма и чего там еще! Но не от чертей, черти все возьми! От объяснимого дохнут люди!!!

Кнопка аварийного полного отключения компьютера (опаснейший шаг в такой ситуации!). Тоже не работает. И мысли скачут все так же. По-прежнему упорно кажется — стоит объяснить происходящее — и оно тут же кончится, не выдержит, так сказать, света знания, сгинет. Классически полное бессилие. Компьютер не может блокировать свое собственное отключение — и преспокойно делает это. Молчит даже аварийная сигнализация — по мнению машин, на корабле все идет в лучших традициях штатных расписаний. В соответствии с программой. Кто-то, скорее всего Серж, грязно, матерно ругается. Нет времени оглянуться, наорать за такое. И самому хочется закричать, набрать слов еще более отвратительных…

На долю секунды все вроде бы пришло в норму.

И немедленно началось самое страшное.

Звезды полыхнули, красно-желто-черными языками и рухнули в глубины Мироздания — или туда провалился планетолет? Пространство вне и внутри «Дальнего» наполнилось серо-черными, бесплотными кусками теней, похожих на взмахи призрачных крыльев. Они сгущались, «уплотнялись», и скоро беспросветная эфемерность растворила планетолет.

Отказали все нормальные чувства. Вокруг не было ничего — ни рубки, ни корабля, ни Космоса, ни тебя самого. Тело перелилось, впиталось в ту же эфемерность и существовало в ней — другое, чуждое, не подвластное ни сознанию, ни ощущениям. И даже это понимание Артур вывел только из соображения: раз он мыслит, то живет, значит, его тело все-таки существует в какой-то апокалиптической форме бытия…

Это состояние было немыслимым, чудовищно тяжелым. Разум не приспособлен к такой среде — настолько отличающейся от всего человеческого, что для мозга она оказалась практически Ничем, хотя не могла не иметь хоть какой-то структуры. Сознание отчаянно цеплялось само за себя, не желая потухать в этом бреду, который даже черным можно было назвать чисто условно. Эфемерность, перевоплотившаяся в Ничто, давила, гасила, не давала ни малейшей опоры слитым с ней человеческим мыслям; структуры, на которых теперь они были записаны, словно сопротивлялись новой организации, стремились уничтожить ее. Или это мысль с непривычки не могла функционировать в Ничто, пыталась покинуть его — пусть и ценой своего уничтожения?

Сознание уходило. Собрать все мысли, не дать им погаснуть было страшно, мучительно, больно. Больно — а ведь тут даже боль не была сама собой, став ощущением вечного, нереального кошмара, от которого не сумеешь даже заледенеть… Человек не мог существовать в этом ужасе, прятавшемся до сих пор где-то около привычного мира — под, над, рядом? И все время — время сюда принесло сознание — казалось, что сил уже нет, что воля больше не может держать жизнь, что это началась сама смерть.

Сгинуть здесь, в этом провале (глубине?) Мироздания, было особенно страшно, неприемлемо…

Но кошмар, видимо, все-таки решил кончиться. Снова полет адских крыл, унесших корабль в страну за миром теней. Только все происходит в обратном порядке: от почти непроницаемого танца сгустков Небытия, пролетов его полотнищ, до редких всплесков-дрожаний. Черно-желто-красные языки звезд. Конец!

Артур без сил то ли сидел, то ли валялся в кресле. Ноги, все тело дрожит. Ботинки — он почему-то думал о них — казались страшно неудобными. Двигатель работал совершенно нормально — об этом докладывал ярко горящий дисплей. Дисплей — единственное, что капитан сейчас был в состоянии разглядеть. В пьяняще человеческой тишине рубки кто-то еле-еле шепнул: «Пронесло!» Этому шепоту, оглушительному, почти такому же громкому, как стук сердца, ответил испуганный женский вскрик — слабый, обессиленный, внятно слышимый лишь тем, кто успел отвыкнуть от звуков.

В подсознании заворочался страх. Что-то рядом было неладно, крупно неладно. Случилось что-то страшное, еще как следует не зафиксированное мозгом. Капитан с усилием, резко развернулся к левому обзорному экрану.

И ослеп от голубого солнца.