Сердце-озеро

За рекою Белой — Агиделью,

Где земля щедра сама собой,

Все глаза в бору мы проглядели

На чернике сизо-голубой.

Бабонька восьмидесяти лет,

Будто нипочем ей этот лишек,

Бойко наводила нас на след

Самых сильных ягодных кулижек.

Эка сласть! И вся-то на виду,

Только я до ягоды не жадна,

На зубах оскомина — и ладно,

А от гор — души не отведу.

Старая Кузьмовна распрямилась,

Полушалок сдернула с плеча:

— Вот и я маленько притомилась,

Отдохнем у Теплого ключа.

Он, желанный, смоет всю усталость,

Не водица в нем, а благодать!

Освежишься, потерпи-ко малость,

Вон уж гору Теплую видать.

Добрели.

В бруснике ежик топал,

Солнце соком под гору текло.

— Бабушка! Родник зовется Теплым,

А какое ж от него тепло?

У ключа студеного, шального

Мы, как дети, тешимся водой.

Улыбнулась бабка Мишанова:

— Ты попей с обиды, в час худой!

Я пивала смолоду, бывало…

Как приму на голову беду,

Добегу сюда, до перевала, —

Всю беду водою разведу.

И тепло-то станет в одночасье,

Угольки на сердце прогорят…

Теплый ключ явился нам на счастье,

Вот что старики-то говорят!

А была гора та безымянна.

А тому, поди, двухсотый год.

Ты про Пугачева Емельяна,

Чай, читала в книжках? Ну, так вот

Не про все там писано.

Забыто,

Как Емели-батюшки сынок

Из-под самой смерти, шито-крыто

Вызволить заложников помог.

Обрядился малый генералом,

Сел на генеральского коня,

Восьмерых увел и расковал он,

Да каким-то стражником бывалым

Был опознан середь бела дня.

Он — с коня, да через гору — в лес,

Не поспел вот столечко до леса,

А ему штыки наперерез,

За штыками — клетка из железа.

— Взять живым!

Куда уж тут бежать!

Он с плеча срывает эполеты,

А в руках ни бомбы, ни ножа,

Только дым с пустого пистолета.

И вскричал он, смерть свою завидя:

— Убивайте, братцы, не щадите!

Не давайте в муку палачу,

Я за смерть посмертно отплачу!

Ой, земля!

Солдатской пулей меткой

Ты на воле сына усыпи!..

А уже подтаскивали клетку,

И ошейник брякал на цепи.

Но убить служивые не вольны

И теснят соколика в кольце.

Он глядит с надеждою и болью,

С неизбывной мукой на лице.

Есаул ярится:

— Взять живым!

Вот… хватают…

Но свершилось диво,

Будто дух горы разбередило,

В ясном небе молонья и дым.

Грохнул гром, и камни отворились,

И сама земля явила милость —

Расступилась, молодца взяла

И опять смежилась, как была.

Вон, гляди, у камня это место,

Где четыре сосенки подряд.

Может, это книжникам безвестно,

А в народе зря не говорят.

(Верилось старинке, сердцем спетой:

Теплый ключ живою тек приметой,

А поди, попробуй доказать!)

— С той поры и гору стали звать

Теплою горою.

Ключ пробился

В ту же пору сквозь гранитный пласт.

Кто бы той водицы ни напился,

Добрым людям сам теплом воздаст.

А еще дивятся диву люди:

Он и в зиму цветиком пророс,

Знай, звенит, и жерлышка не студит

Самый лютый нашенский мороз.

Вот и все.

Старуху Мишанову

Правнуки в родительские дни

Поминают.

И течет родник.

И зовет меня напиться снова.

И опять я слышу давний сказ:

«Кто бы той водицы ни напился —

Добрым людям сам теплом воздаст».

И хочу я, чтобы всякий раз,

Даже в горький и смятенный час,

Теплый ключ в груди моей пробился.