Серебряный леопард

Глава 12 НА ЗУБЧАТОЙ СТЕНЕ

Среди разнообразных видов деятельности в замке Сан-Северино лавки лучника и кузнеца-оружейника не имели себе равных по значению. В первой изготавливали нормандские луки, приделывали наконечники и перья на сотни стрел. В другой ковали новые или чинили старые пики, клинки и шлемы. Но у Озрика, достаточно умелого главного кузнеца графа Тюржи, не хватало мастерства выковать тяжелый трехфутовый рыцарский меч с клинком столь же широким в конце, как и у рукоятки. Во всей Италии лишь немногие сарацинские рабы владели искусством ковать крепкие и надежные клинки, такие, какой был у «Головоруба».

Герт Ордуэй, работавший в кожаном фартуке у наковальни, сделал передышку. Его обнаженные мускулистые плечи блестели от пота. В ушах непрестанно звучал монотонный скрип гигантских мехов, которые приводил в движение сумрачный помощник мастера Озрика.

Рейнульф, обычно молчаливый эсквайр, оружейный мастер сэра Хью, пришел осмотреть творение рук Герта – тяжелое оружие из закаленного железа почти двух футов длиной. Его головка была глубоко погружена в раскаленные угли кузнечного горна.

Это оружие вскоре превратится в булаву, ручку которой обернут сыромятной кожей. Диаметром в два дюйма, это изделие заканчивалось увесистым наконечником, или головкой. Иногда ударной части булавы придавалась пятиконечная форма или же форма сердца, – словом, такая, удар которой мог сокрушить и шлем и покрытую им голову.

Булава, над которой трудился Герт, уже весила около пятнадцати фунтов и должна была стать еще тяжелее, когда Герт прикует к ней ниже головки широкий крюк. Наблюдавшие за его работой недоверчиво усмехались. Где это видано, чтобы к булаве приделывали крюк? Он нарушит баланс оружия. Посмеиваясь про себя, Герт вытащил большими щипцами тот самый крюк из воды и поместил его в раскаленные древесные угли.

Усмехнувшись, Ордуэй произнес на ломаном нормано-французском языке:

– Подождите, и вы убедитесь, что каждый умный норманн может чему-то научиться…

У мастера Озрика юнец с льняными волосами пока еще явно не вызывал доверия. И когда Герт сунул булаву в пламя горна, он недовольно проворчал:

– Не перегрей металл, глупец. Ты испортишь края головки.

Герт не встревожился – в Англии острым краям булавы не придавали особого значения. Ценился лишь баланс и вес головки этого оружия. Наконец раскаленный добела крюк был прикреплен к булаве.

Герт приподнял ее, повертел вокруг себя и удовлетворенно кивнул. Баланс оружия не был существенно нарушен.

– Какое же применение твой господин может найти этому нелепому крюку? – презрительно осведомился эсквайр Рейнульф.

– Поживешь – узнаешь.

– Да, сэру Эдмунду понадобятся преимущества, – продолжал оружейный мастер. – Этот Дрого сильнее самого Сатаны. В прошлом году все видели, как он одним ударом меча начисто снес голову быку.

– Но вы не видели милорда на поле брани. У него силы на десятерых. – Герт сделал вид, что сообщает это по секрету.

И с раскрасневшимся от жара горна лицом Ордуэй сунул еще светившуюся багровым цветом булаву в воду. Густые клубы пара взметнулись к почерневшему от сажи потолку кузницы. Потом саксонец бросил свое изделие в чан с маслом.

Когда оружейный мастер отошел, чтобы заняться своим ужином, состоявшим из черного хлеба и чечевицы, сваренной в оливковом масле, Рейнульф, глубоко вздохнув, мрачно сплюнул в горн.

– Не говори своему лорду, что сэр Хью уже сожалеет о том, что рискнул своим вторым боевым конем, оружием и доспехами, – посоветовал он Герту.

– У него нет оснований для беспокойства, – ответил тот.

– Надеюсь. А знаешь ли ты, саксонец, на каких условиях мой хозяин одолжил твоему все это?

Герт тряхнул светлыми кудрями.

– Если твой господин будет побежден, – пояснил Рейнульф, – и Дикий Вепрь сохранит ему жизнь, тогда сэр Эдмунд должен будет поклясться служить Сан-Северино в качестве безземельного вассала до тех пор, пока его не освободят от клятвы. Однако я уверен, что Четраро убьет его.

– Мой лорд одержит верх, – заявил Герт. – И будь ты проклят, если сомневаешься в этом, норманнская лиса.

– Но если твой господин будет повержен? Что тогда, саксонец?

– Что ж, – помедлив, ответил Ордуэй, – мне придется служить у сэра Хью.

Герт, ясное дело, не заикнулся о своем стремлении восстановить былую славу дома Ордуэй и заполучить владения, равные землям, утраченным при Гастингсе.

Уже два часа сэр Эдмунд де Монтгомери стоял на коленях перед парой канделябров, тускло освещавших алтарь маленькой темной часовни замка Сан-Северино. Его колени нестерпимо ныли от холода каменного пола. Тяжело вздыхая, он умолял Святую Деву и святого Михаила дать силу его руке.

Прорывавшийся сквозь узкое оконце ветер погасил одну из свеч, мерцавших перед старинным византийским распятием из позолоченного серебра и ветхой дароносицей в виде черного пальца какого-то местного святого.

Бедная часовенка была местом, лишенным малейшего удобства. Впрочем, как и вся эта типично норманнская крепость. Вообще, Эдмунду до сих пор немногое удалось увидеть. Эпидемии чумы, землетрясения, кровавые междоусобицы несли с собой смерть и опустошения. И лишь руины некогда богатой и густонаселенной римской провинции Калабрия запечатлелись у него в памяти.

Последнюю молитву Pater Noster Эдмунд де Монтгомери произносил, сохраняя коленопреклоненную позу. Склонив голову и сжатые руки перед своим стихарем крестоносца, украшенным ярко-алым латинским крестом, молодой человек ничего не замечал вокруг. И вдруг он услышал шаги. Вздрогнув от неожиданности, Эдмунд резко повернулся: Аликс де Берне подходила к нему, держа в каждой руке горящую свечу.

Вслед за ней шла Розамунда, необычайно красивая при свечах. Группу замыкала плотная фигура сэра Хью. В полном молчании преклонив колени и опустив головы, вошедшие начали, перебирая четки, читать молитвы.

Благоговейную обстановку часовни нарушали только доносившиеся со двора замка голоса крепостных, задевавших молодых прислужниц, лай собак да частые удары молота по наковальне.

Наконец леди Аликс поднялась с колен.

– На вас снизошло милосердие? – мягко спросила она.

– Да, миледи. Отец Анджело принял мою исповедь. Он уехал после третьей стражи.

– Ваши молитвы, друг Эдмунд, должны быть услышаны, – пророкотал сэр Хью, – хотя бы ради этого ужасного холода и полного отсутствия человеческих условий в этой святыне. Бр-р-р! Пойдемте же поднимемся на зубчатую стену, на солнышко, пока колокол не призвал нас к трапезе.

Наследник графа Тюржи пристально посмотрел на брата леди Розамунды и, к своему удивлению, обнаружил незнакомое умиротворение на лице, обычно возбужденном и гордом.

Как мило выглядит чужеземная девушка в этой бледно-голубой накидке, думал Хью де Берне. Ее косы, ниспадавшие до талии и перевязанные голубой тесьмой, отливают красноватым золотом в отблеске свечей. Украшением ей служил простой венок из весенних цветов, спускавшийся на темные брови. На Розамунде это нехитрое украшение казалось сделанным из драгоценных камней и серебра. Молодая женщина олицетворяла собой ту чистоту и благородство, которое посвященные в рыцари юноши присягали защищать, если понадобится, ценою собственной жизни.

В сумерках по стене замка Сан-Северино прогуливались все четверо: леди Аликс, сэр Хью, Розамунда и Эдмунд – и ждали приглашения к ужину, а пока восхищались причудливыми тенями, упавшими на окружавшие замок холмы. Неожиданно Розамунда остановилась и подняла руку. Тогда и все остальные услышали зловещие звуки. На лугу у подножия замка слуги вбивали в землю ряды кольев, обозначая прямоугольник для завтрашней смертельной схватки. Каждый удар топора отдавался в сердце Аликс де Берне. Ах, если бы только это не был поединок с Диким Вепрем из Четраро!

Оставшись наедине с сэром Хью, Розамунда обратилась к нему:

– В своих молитвах, милорд, мы с братом всегда будем вспоминать вашу щедрость. Мы благодарны за то, что в час нужды вы одолжили Эдмунду оружие и коня…

– Я жажду не ваших молитв, дорогая, а вас самих. – Хью схватил ее прохладную и нежную руку и, опустившись на одно колено, запечатлел на ней долгий поцелуй.

– Но это, сэр Хью, даже при моем желании невозможно. Ваш благородный отец никогда… – смутившись, залепетала Розамунда.

– Если сир откажется принять вас без приданого, – горячо воскликнул старший сын графа Тюржи, – тогда, клянусь Гробом Господним, я мечом добуду его для вас! О прекрасная Розамунда, – продолжал молодой итало-норманн прерывающимся от волнения голосом, – в течение месяца я отвоюю для вас владения той самой ломбардской свиньи, с которой завтра предстоит схватиться вашему брату. В день нашей свадьбы оно будет присоединено к нашему графству.

– Вы оказываете мне честь, благородный сэр. Я не достойна ее, – смутилась Розамунда. – Однако не забываете ли вы кое о чем?

– Что вы имеете в виду? – спросил Хью.

– Как же вы можете завоевать для меня такое владение, сэр Хью, если поклялись отправиться в странствие во имя Бога?

– Провались он, этот крестовый поход! – с горечью вскричал Хью. – Ваша красота заставила меня забыть обет крестоносца. Тогда я…

– Вы отправитесь вместе с герцогом Боэмундом, – твердо сказала Розамунда, – иначе я не смогу оценить вас по достоинству.

– Но, прекрасная Розамунда, я ни о чем не могу думать, кроме вас!

– Должны, сэр рыцарь. Ради своей чести, должны! Позднее, возможно, мы поговорим о том, как отвоевать для меня владение.

Розамунда отвернулась и оперлась о парапет. Над сторожевой башней с криками кружилось воронье.

– Сколько человек, по-вашему, мессир, встанут под знамена Сан-Северино для участия в походе?

– Не менее сотни хорошо вооруженных рыцарей, сержантов и, ратников. И, очевидно, вдвое большее число крепостных крестьян с топорами и пиками. – Густые светлые брови молодого норманна сдвинулись. – Невеселое это дело – взывать к черни.

– Почему же? Разве они не имеют права на спасение?

– Только святой Джон знает, сколько крестьянских хозяйств останется без присмотра, – задумчиво заговорил Хью. – Сколько плодородных полей останутся неубранными только потому, что толпа глупых, необученных крестьянских парней, прислушавшись к посулам брата Ордерикуса о спасении… и предвкушая возможность пограбить… – Насупившись, он бросил взгляд во двор. – Многие хозяева в этой местности уже бросили свои хозяйства, чтобы разлететься, как саранча, в разные стороны без ясной цели и без руководства…

– Значит, крестоносцы начали собираться?

– Ну да. Только вчера монах из монастыря в Капуе рассказывал отцу Анджело, что огромные отряды крестоносцев собираются за горами, известными как Альпы. – Казалось, молодой человек переживал внутреннюю борьбу. Голос его звучал напряженно. – Монах не мог назвать эти дальние страны и их суверенов. Если этот человек и другие странники не лгут, то еще до выпадения снега все христиане двинутся к Византии…

– Византии? – Розамунда в изумлении подняла брови. – Но разве ваша цель не Иерусалим?

Сэр Хью раздраженно провел рукой по своим длинным, до плеч, каштановым волосам.

– Именно он, миледи, но прежде чем наступать, христианские армии должны сойтись в Византии, или в Константинополе, как некоторые называют этот город. Это наиболее подходящее место, как считает сэр Тустэн. Он ведь долго служил у восточно-римских императоров и, полагаю, знает, что говорит… Дорогая леди, – продолжал сэр Хью, его широкое молодое лицо напряглось. – У меня есть предложение, которое я прошу вас хорошенько обдумать.

– Было бы крайне невежливо не поступить именно так. Пожалуйста, говорите.

– Не отправитесь ли вы с нами в поход? – умоляющим голосом произнес он. – Нет, не смотрите на меня так удивленно. Говорят, что многие знатные дамы дали обет стать пилигримами не только для того, чтобы спасти свои души, но и ради своих мужей.

Розамунда широко раскрыла глаза, отступив на шаг.

– Мужа? Вы так сказали? А слышал ли ваш отец и повелитель о подобном вашем предложении?

Взгляд будущего графа Сан-Северино грустно скользнул по раскинувшимся внизу садам и полям, оживленным цветением весны.

– Нет, дорогая леди. Ему я еще ничего не поведал о глубине моей любви к вам.

– И лучше не делать этого, сэр Хью, хотя я и хорошо отношусь к вам. О помолвке сейчас не стоит говорить.

Казалось, что ее красивое лицо излучает слабый свет.

– Но все же, – голос Хью стал более глубоким, на скулах проступили желваки, – она должна скоро состояться, и состоится. С самого вашего приезда в Сан-Северино ваши красота и грация мучают меня даже во сне.

Розамунда внимательно взглянула на него:

– Что вы хотите этим сказать? Да, я считаю вас храбрым и достойным рыцарем, и я верю вам. Но вы не должны проявлять открытого неповиновения вашему отцу, который был так щедр к моему брату и ко мне.

– Мой сир беспредельно тщеславен и алчен, – проворчал Хью, глядя в сторону. – Даже теперь он вынашивает тайные планы, как превратить свое владение в княжество. Это было бы легко устроить, если бы ваш брат зарубил Дикого Вепря. – Он подошел ближе к Розамунде и, сжав кулаки, прошептал: – Подарите мне свое сердце, прекрасная Розамунда, и я найду достойный выход из положения.

– Нет, вы должны запастись терпением, милорд, – мягко возразила девушка. – Помните, что еще многое предстоит сделать, прежде чем вы отправитесь в поход во имя Бога, и я прошу вас не слишком отдаваться своему влечению ко мне.

– Влечению, – вспылил Хью. – Я обожаю вас… люблю так, что это невозможно выразить. Как только война против неверных будет выиграна, вы вернетесь, чтобы стать графиней Сан-Северино, и это произойдет через несколько месяцев. Эти турки, что бы ни говорил одноглазый Тустэн, ни в коем случае не выдержат натиска франкской кавалерии!

– Через несколько месяцев? – Очаровательные губки Розамунды раскрылись. – Скажите же, милорд, как долог путь до Иерусалима?

Он нетерпеливо пожал плечами:

– Несколько недель, самое большее – два или три месяца. И конечно же мы сразу возьмем штурмом Священный город.

– Почему вы так уверены?

– Разве брат Ордерикус не обещал, что небесные легионы будут сражаться на нашей стороне?

– Да, но все же не мудрее ли подготовить себя к длительной и трудной кампании? – Розамунда спокойно запахнула накидку. – А теперь, милорд, не перейти ли нам в обеденный зал?

Она пошла по зубчатой стене, над которой уже парили на своих бесшумных шелковистых крыльях многочисленные летучие мыши, но Хью де Берне сжал ее запястье. На его лице появилось выражение гневного подозрения, столь характерное для норманнов.

– Вы отталкиваете меня ради другого?

– Отпустите мою руку, – холодно сказала Розамунда. – Вы роняете свое достоинство.

Хью тряхнул головой и все еще не отпускал руку девушки.

– Ха! Вот в чем дело! Я часто видел вас вместе с моим братом Робером. Вы даже пели, чтобы Доставить удовольствие этому неумытому молокососу!

Неожиданным и на удивление сильным движением Розамунда высвободила запястье.

– Если бы это было так, я бы вам ничего не сказала. Идемте, милорд, вечер становится прохладным. – Приподняв юбки, она быстро двинулась вперед, не останавливаясь, чтобы выслушать извинения сэра Хью.

А чуть дальше у парапета, в месте, незаметном для часовых, леди Аликс в свете заходящего солнца, которое окрасило ее белокурые локоны в нежно-розовый цвет, задержав шаг, указала на север со словами:

– В том направлении лежат владения вашего врага. – Она негромко рассмеялась. – Милосердная Дева Мария! Разве я забуду когда-нибудь выражение лица Дикого Вепря, когда вы схватили его за нос? О, Эдмунд, если бы вы могли с такой же легкостью завоевать его земли!

Англо-норманн беспомощно развел руками:

– Но как, миледи? Какие у меня сподвижники? Единственный эсквайр, и я даже его одного не могу накормить и вооружить.

Аликс придвинулась к Эдмунду ближе и похлопала его по руке. Боже! Какие мышцы она ощутила. Эта рука была толще бедра тех жалких крепостных, которые встречались ей, когда она проезжала по владениям своего отца.

– Не опасайтесь. Скоро вы сможете завоевать владения – если не в трудном бою, то с помощью хитрости. Именно так здесь приобретались состояния с тех пор, как первые норманны появились в этих местах в качестве паломников. Сначала их нанимали для защиты различных владений, а затем они оседали тут и вскоре сами становились властителями. – Полные губы Аликс дрогнули. – О, Эдмунд! Когда вы вступите на ристалище, я переживу тысячу смертей. Я буду молиться за вашу победу так, как никогда раньше не молилась.

– А вы действительно страшитесь за меня? Почему? – Эдмунд внимательно всмотрелся в женское лицо, освещенное вечерней зарей.

Пальцы Аликс сжали его предплечье.

– Если бы только у вас были ваш собственный меч, булава и щит! Я была бы спокойнее. Я знаю, что ваша сила и уменье далеко превосходят все то, чем обладает обыкновенный человек…

– Почему вы так говорите? – с волнением спросил Эдмунд.

– Я не была бы дочерью графа Тюржи, если бы не могла определить, хорошо ли выковано оружие и хорошо ли объезжен конь. – Голос Аликс звучал подобно низкому регистру виолы. – Много раз я видела, как вы продолжали вращать тяжелым мечом, после того как самые сильные из наших рыцарей были вынуждены прекратить это занятие. Я наблюдала, как вы и ваш оруженосец словно мелкой галькой перебрасывались огромными камнями…

– Я сделаю все от меня зависящее, – заверил Эдмунд с застенчивой улыбкой. – Во-первых, потому что вступаю в бой, чтобы поддержать доброе имя чистой и добродетельной девушки. Во-вторых, я хочу наказать Четраро, потому что его манеры не свойственны порядочным людям. В-третьих, я не имею права потерять броню, коня и оружие, которые ваш брат так щедро мне предоставил.

Огромные голубые глаза Аликс широко распахнулись.

– Коня? Но… но я думала, что вы будете биться пешими!

– Так и будет, красавица Аликс. – Он придвинулся ближе, прикрывая Аликс своим плащом от холодного бриза с Аппенин. – Сэр Хью был прав. Он не советовал мне сходиться с таким грозным противником верхом на незнакомом мне чужом боевом коне.

Но хотя мы и будем сражаться пешими, все равно боевой конь останется про запас. И последнее, моя милая леди. У меня нет ни малейшего желания умереть завтра утром… слишком многое мне еще предстоит совершить.

– Совершить? – Аликс еще шире открыла глаза.

– Да. Я не имею представления, где расположены земли неверных, – признался он. – Я не знаю, как там, на краю света, ведутся войны. Но сэр Тустэн утверждает, что все там сильно отличается от наших обычаев. – Огромная фигура англо-норманна, казалось, еще выросла на фоне вечернего неба. – И все же я, дорогая моя леди, обещаю: я найду возможность создать отряд, который и поведу в бой за спасение Гроба Господня. Затем, когда наше победное знамя снова взовьется над Иерусалимом, я отвоюю у неверных богатое плодородное владение для себя и моих будущих наследников.

Дрожащими пальцами Аликс поглаживала его широкую мужественную руку.

– Вы совершите все это! – воскликнула она. – Всем сердцем я верю в это. – Она вздохнула и посмотрела вдаль, на равнину, где уже заплясали огни лагерных костров четрарцев.

А он перебирал в уме обрывки сведений, которые ему удалось узнать о боевых приемах его противника. Он сознавал, что предстоит столкнуться с соперником, намного более опасным, чем те, которые ему встречались раньше. Эдмунд уже не был уверен, что его чрезвычайная сила обеспечит ему победу. К тому же его беспокоила возраставшая озабоченность молодого Герта, который, пообщавшись с оруженосце?." из лагеря барона, услышал рассказы об удивительной выносливости Дикого Вепря и его способности одинаково хорошо биться любой рукой.

Хорошо еще, размышлял Эдмунд де Монтгомери, что завтрашний смертельный бой начнется с мечей. Что же до использования булав, то он твердо знал, что нельзя позволить противоборству продолжаться до тех пор, когда их применение станет неизбежным. Меч всегда был его любимым оружием, хотя не менее хорошо он владел и копьем.

От этих мыслей Эдмунда вернуло к действительности пожатие пальцев Аликс де Берне.

– Я не знаю, о чем вы задумались, дорогой лорд, – тихо сказала она, – но знаю вот что: если завтра, избави Бог, вы будете побеждены, клянусь перед распятием, остаток жизни я проведу в монастыре.

Эдмунд сжал ее руку, жесткое выражение его лица смягчилось.

– Не говорите так. Есть много рыцарей, более достойных, чем я.

– Нет, милорд. Я тверда в своем намерении, – повторила Аликс. Затем, прежде чем Эдмунд догадался о ее намерениях, обвила рукой его шею и страстно прижалась губами к его губам. – Всю ночь я буду молиться, милорд. И не только о том, чтобы вы избавили нас от Дрого, но и о том, чтобы вы остались живы, смогли выступить против неверных и… чтобы вернулись взять меня в жены…