Серебряный леопард

Глава 2 ГИДЕОН ИЗ ТАРСУСА

Красивый маленький дворец Деспоины Евдокии, служивший во времена правления Михаила VI императорской резиденцией, был расположен на вершине холма фасадом к Золотому Рогу и окружен новыми роскошными дворцами. Розамунде де Монтгомери и ее брату сводчатые коридоры этого здания на первых порах казались бесконечными. Сейчас, в середине ноября, здесь частенько бывало холодно, несмотря на красивые бронзовые жаровни, день и ночь горевшие в каждой комнате. Дворец Евдокии представлялся гостям чудом красоты, роскоши и удобства, и теперь Розамунда невольно вздрагивала, как только ей на память приходили покрытые камышом каменные полы и незастекленные бойницы, служившие окнами в замке Арендел. Вне всякого сомнения, дворец Бардас был райским местом: повсюду чистота, душистые свежие запахи – особенно на женской половине, куда не мог входить ни один мужчина, – все это производило на англо-норманнскую девушку огромное впечатление. И еще бани! Высокая рыжеволосая дочь Роджера де Монтгомери сначала категорически отказывалась присоединиться к другим женщинам, посещавшим совершенно удивительные термы со стенами из черного и желтого мрамора. Там находились узкие водоемы, называемые ваннами, из бронзовых кранов которых текла чистая вода – и сильно горячая, и холодная как лед. Здесь графиня Сибилла, ее кузина Деспоина Евдокия и их подруги значительную часть дня предавались блаженному безделью, будучи бесстыдно обнаженными. Больше всего они любили растянуться на мраморных скамейках, предоставив свои гладкие, хорошо сложенные тела ловким рукам странных бесполых созданий, называемых евнухами, чтобы эти несчастные мужчины, лишенные мужского естества, их массировали.

У англо-норманнской девушки перехватило дыхание, когда Сибилла, потеряв, наконец, терпение, сорвала с нее одежды, еще свежие после недельной носки, и буквально втолкнула ее в теплую ванну. Она громко кричала и колотила ладонями двух черных бесполых созданий – боролась, как рыжая дикая кошка, пока смех Деспоины и ее подруг не сделал дальнейшие протесты бесполезными и нелепыми.

Даже теперь она бы не призналась, насколько ей понравились соприкосновение ее тела с теплой и проточной водой, а также массирование ее белой кожи каким-нибудь черным слугой, чьи руки были столь же невинны, как и руки маленького ребенка.

Какое же количество прислуги, от суровых славянских варваров, охранявших дворец, до бесчисленных рабов – поварят, судомоек, уборщиков, массажистов и пажей – включало хозяйство Деспоины? Прислуга Бардаса, должно быть, насчитывала не менее двух сотен человек. Деспоина Евдокия, маленькая живая женщина лет сорока, была вдовой и не имела родственников-мужчин, поскольку, к своему несчастью, клан Бардас поддерживал печальной памяти свергнутого императора.

С самого начала Розамунда чувствовала, что стала предметом всеобщего интереса как в самом дворце, так и со стороны тех, кто в него приходил. Все говорили о ее горделивой осанке, о гладкой и белой как мрамор коже. Кроме того, она несла свою голову выше, чем самая высокая из этих нервных, мягкотелых византийских дам.

Тот факт, что она, женщина благородного происхождения, не только умела скакать на лошади, но также стреляла из лука и участвовала в соколиной охоте, вызывал у этих жеманных красавиц изумление и зависть. Более того, она собственными руками могла приготовить еду; была достаточно сильна, чтобы одним ударом сбить с ног неосторожного слугу. Ее роскошные золотисто-красные волосы, теперь уже подросшие, также волновали обитательниц дома, большинство из которых были брюнетками.

С горечью дочь графа из Арендела обнаружила, что ее знания греческого языка были очень ограниченны, сводились к нескольким фразам, которые она выучила в Бари и еще раньше – на борту несчастной галеры «Сан-Джорджо». Но в последнее время эти знания быстро пополнялись благодаря ее хорошей памяти и превосходному слуху. С самого ее приезда в столицу императора Алексея жизнь представлялась ей сном наяву, прекрасным и приводящим в смущение. Розамунда отчаянно искала какую-нибудь опору, так как была совершенно беспомощной в новой обстановке, если только рядом не оказывалось брата, сэра Тустэна или Герта с его собачьей преданностью.

С балкона гинекея [14] она рассматривала сады, украшенные статуями и фонтанами, прекрасные даже в это время года. Где-то неподалеку отсчитывали время водяные часы, в которых три серебряных шарика под воздействием особого приспособления падали на поверхность медного гонга. Кажется, скоро вернется Эдмунд? Тревога Розамунды с каждым днем нарастала, – брат все больше времени проводил за пределами дворца. Разное могло случиться с Эдмундом, таким неопытным, напуганным сложностью жизни в этом огромном метрополисе с населением свыше миллиона разноязычных людей. Подшивая тесьму к своей лучшей домашней накидке, она изумлялась настойчивости, с которой византийцы, греки по своей национальной принадлежности и языку, держались за внешние атрибуты жизни, свойственные давно исчезнувшей Западной Римской империи. Хотя едва ЛИкто-либо из них пользовался теперь латинским языком – разве что при официальной переписке. Впрочем, надписи на многих монументах также выполнялись на этом языке.

Еще более поразительными для англо-норманнов, да и для всех франков, были плохо скрываемые враждебность и недоверие, с которыми эти греческие ортодоксальные христиане относились к римской церкви; порою даже казалось, что византийцы больше уважали языческие верования, нежели религию западных христиан.

С того места, где сидела Розамунда, бросая взгляды на длинный и довольно узкий залив Золотой Рог, ей были видны сотни судов, стоявших на якоре или привязанных к постоянно перегруженным причалам.

Она научилась распознавать всевозможные конструкции кораблей: дромоны, византийские военные суда, ходившие и под веслами, и под парусами; венецианские, генуэзские, пизанские галеры и галеоны. Стояли у причалов и красивые каики с коричневыми парусами, и стройные фелюки, прибывшие с Кипра или Родоса. Хотя на многих морских судах отсутствовали палубные надстройки, на итальянских кораблях обычно возвышались на носу и на корме боевые помосты. Такие оборонительные сооружения предназначались для защиты стрелков из лука и метателей дротиков.

– Устаешь ли ты когда-нибудь любоваться портом, моя дорогая подруга?

Розамунда вздрогнула и выронила рукоделие, – так тихо взошла на балкон Сибилла, графиня Корфу. Сегодня ее томная миловидность подчеркивалась халатом из тяжелого желтого шелка, расшитого золотом и подпоясанного алым кушаком. Черная мушка у левого глаза никогда не казалась такой привлекательной, а губы – столь чувственными.

Англо-норманнская девушка смущенно рассмеялась и поднялась.

– Мне вспомнилось, что Бари когда-то казался мне большим городом! Я все еще не могу привыкнуть к этим восточным чудесам.

– Ваш благородный брат, – заметила Сибилла, усаживаясь на широкий парапет из белого мрамора с алыми прожилками, – вроде бы несколько быстрее приспосабливается к нашему образу жизни.

– Оно и неудивительно! – ответила Розамунда. – Разве он не обладает свободой бродить по городу, в то время как мы, бедные женщины, можем только от случая к случаю выбраться из дома, и то лишь под охраной и в носилках.

Сибилла нахмурилась:

– Это так, потому что так и должно быть. Хотела бы ты, чтобы на тебя набросились и утащили в вонючий публичный дом на Женской улице? Ведь из-за наплыва отчаявшихся и обнищавших беженцев из завоеванных турками областей наш город превратился в обитель преступников. Городская стража только притворяется, что поддерживает порядок.

– Возможно, вам, греческим женщинам, следует проявлять осторожность, но я-то могу за себя постоять, – возразила Розамунда. – Но скажи мне, Сибилла, что слышно о намерениях герцога Боэмунда и его местонахождении?

Графиня кокетливо поправила свои блестящие иссиня-черные волосы, затем резко повернулась, чтобы посмотреть, чем закончится ссора, возникшая между евнухами Деспоины, облаченными в оранжевые одеяния.

– Пока ничего не известно, – сказала она, – но завтра нам многое станет ясно.

Голубые глаза Розамунды расширились.

– Как же ты это узнаешь? – удивилась она.

– Не ломай по этому поводу себе голову, – последовал ответ. – Дело в том, что галера из Бриндизи только что вошла в Дарданеллы.

– Но, во имя Христа, как могла ты об этом узнать? С помощью колдовства?

Сибилла звонко рассмеялась:

– Нет, моя дорогая простушка. Разве ты никогда не замечала, что в ясные дни на той стороне Босфора, на холме, мигает огонек?

– Я уже давно заметила такие огоньки на нескольких холмах, – призналась Розамунда, снова почувствовав себя бесконечно наивной и неразумной. – Я думаю, что солнечный луч попадает на щит проходящего мимо солдата.

Сибилла машинально поправила свой браслет с изумрудами и топазами.

– Такое мигание вовсе не случайно. Это наш солнечный телеграф, который при хорошей погоде передает сообщения на сотни лиг. Таким образом наш император узнает, как идут дела в самых отдаленных областях.

Стая галок, которые с хриплыми криками летели к своим гнездилищам в развалинах древнего дворца, разрушенного во время городских волнений, бросила подвижные тени на газоны под балконом.

– Значит, ваш император, – задумчиво проговорила Розамунда, – незамедлительно узнает, когда и где высадится наш сюзерен?

Сибилла с внезапным подозрением взглянула на высокую рыжеволосую девушку, такую, казалось, неопытную и наивную.

– Наверняка узнает. Но в эти темные зимние дни наш гелиограф становится все менее и менее полезным.

В отдалении послышались приветственные крики, а затем звуки многих фанфар, эхом отразившиеся ОТ больших зданий, окружающих дворец Бардас.

– Скажи мне, в чем причина такого шума? – Розамунда свернула свое шитье и сложила его в холщовую сумку. – Ты же знаешь все, что происходит.

– Сказать, что я знаю даже немногое из того, что делается кругом, значит бессовестно польстить мне, но на сей раз я действительно знаю, что франкский принц по имени Хью, который величает себя братом короля франков, прибыл к городским воротам и его собираются принять во дворце императора. Сегодня на ипподроме состоится показательное сражение и фейерверк, которые должны произвести впечатление на самонадеянного, но простоватого варвара. Через два дня моя кузина Деспоина будет принимать его здесь. Об этом уже есть договоренность. Приходилось ли тебе видеть настоящего франка? Я имею в виду выходца из самого центра провинции, которая во времена римлян называлась Галлией.

– Я никогда не встречала людей, которые называются лотарингцами, фламандцами, германцами или провансальцами.

Изящный носик Сибиллы сморщился в знак неодобрения.

– Тебя можно поздравить. Все эти франкские воины неотесанны, невежественны и столь же злобны, как голодные медведи. И тем не менее я постараюсь как можно лучше принять гостей-франков.

Когда они уходили с балкона и легкая дымка уже закрывала Золотой Рог, Сибилла порывистым движением схватила Розамунду за руку.

– Скажи мне, дорогая подружка, каковы впечатления твоего брата от жизни в этом городе и что он думает о нас? Я хотела сказать – о византийцах… – поспешно добавила Сибилла.

Покидая виллу графа Мориса, сэр Тустэн предложил:

– Мы можем произвести благоприятное впечатление, если посетим торжественное богослужение в Святой Софии.

– Но разве это не церковь греков-раскольников и еретиков? – изумился Эдмунд.

– Это так, потому и важно, чтобы нас там увидели. Возможно, нам удастся лицезреть Алексея Комнина, равного апостолам христианнейшего государя Византии.

По пути к собору двое норманнов проходили запруженную народом площадь с высокой, сильно пострадавшей от времени ионической колонной, – это было все, что осталось от какого-то языческого храма. Осматриваясь кругом, Эдмунд с изумлением заметил множество людей, взгромоздившихся на обломки каменной кладки и явно чего-то ожидающих. В непосредственной близости от него стояли длиннобородые монахи греческого вероисповедания в черных одеяниях, а также нищие, наемные солдаты и даже патриции в белых, отороченных алым одеждах.

Вскоре Эдмунду стало ясно, что большинство этих зевак посматривает куда-то вверх, и, проследив за их взглядами, он заметил, что на капители древней колонны скорчилась седая, одетая в лохмотья фигура. Очевидно, человек наверху занимал этот свой «насест» уже многие месяцы, если не годы – настолько густо была покрыта темно-коричневыми пятнами и подтеками прекрасная колонна.

Выделяясь темным контуром на бронзово-голубом вечернем небе, это создание внезапно поднялось на ноги и подняло срои худые, как палки, руки, чтобы образовать крест. Относительная тишина воцарилась на площади. Люди падали на колени, сжимали руки и устремляли взгляды на развевающиеся в беспорядке пряди волос и всклокоченную бороду того, кто стоял наверху, сурово поглядывая на толпу.

– Тихо, вы все! – прокричал высокий молодой парень с серебряной бляхой императорской гвардии на груди. – Святейший Гидеон из Тарсуса готовится произнести пророчество.

Эдмунд укрылся в проеме какой-то двери, но его ярко-голубой плащ, должно быть, привлек внимание «святого», поскольку тот указал на англо-норманна и что-то выкрикнул на непонятном языке.

– Выходите вперед, тупоголовые варвары! – завизжал кто-то по-гречески. – Святой заметил вас.

– И ясно – почему! – захихикала молодая ярко накрашенная женщина, приближаясь к Эдмунду походкой вразвалку, очевидно пытаясь казаться соблазнительной. – Клянусь распятием! Где еще можно узреть франка с такими медными волосами, небесно-голубыми глазами и чреслами, достойными ложа Венеры?

Это бледное создание, подражающее ужимкам опытной шлюхи, показалось Эдмунду таким забавным, что он разразился смехом. Девица протиснулась к нему поближе и распахнула поношенное желтое платье, обнажив маленькие незрелые груди.

– Твоя, вся твоя, мой господин, и всего лишь за визант.

– За визант? – воскликнул густобородый прохожий. – О Христос! Ты могла бы, Хлоя, повертеться под ним и за медный тартарон!

– Врешь! Я никогда не отдаюсь меньше чем за серебряный динарий!

Уличная девка с большими глазами и сальными патлами, ниспадающими на ее тощие плечи, казалось, изнывала от страсти. Она уцепилась за рукав Эдмунда и уставилась ему в лицо.

– Вкуси меня господин! Пойдем ко мне! Мое уменье превращает мальчишек в мужчин, а мужчин – в мальчишек.

– Тихо, ты, мерзкое отродье! – прозвучал голос столпника с колонны. – Тихо, ты, нарядный франк, облачившийся в одеяние нашего Господа и тем самым оскверняющий его!

Эдмунд покраснел, поднял взор на неописуемо неопрятную фигуру, возвышавшуюся футах в шестидесяти над ним, и заметил свисавшую с площадки деревянную бадью, с помощью которой столпник поднимал наверх пищу, приносимую его почитателями.

– Пусть чума поразит проклятого негодяя! – взревел норманн. – Когда он говорит, что я недостоин носить плащ крестоносца, он лжет, оскверняя свою пасть.

– Бога ради, сохраняй спокойствие! – вмешался Тустэн, заметив настороженные, даже угрожающие взгляды, устремленные на его спутника. – Такие монахи-столпники обладают огромной властью. Толпа боится их, как рогов дьявола.

Шлюха запрокинула голову, провизжала что-то на непонятном языке в сторону возвышавшегося на колонне пугала и бросилась в толпу. Но прежде чем исчезнуть, она на мгновение обернулась, чтобы послать воздушный поцелуй рыжеволосому франку. Встревоженный возраставшей враждебностью толпы, Эдмунд обнажил свой меч и в сопровождении Тустэна отступил дальше в проем двери.

– Мир вам, дети мои! Пусть шлюха убирается в свой притон! – прокричал столпник и опустился на четвереньки, чтобы лучше видеть происходящее внизу. – А ты, рыжий, выходи и не бойся. Гидеон из Тарсуса взглянет на тебя и, быть может, предскажет твою судьбу.

Толпа отступила, оставляя двум норманнам свободное место, где они встали, широко расставив ноги, с обнаженными мечами в руках.

Теперь юродивый заговорил по-гречески; он молился, а когда закончил молитву и толпа начала подыматься на ноги, указал своим костлявым пальцем на бывшего графа.

– Взгляни же на меня, несчастный беженец из страны англов, и внемли! – закричал он. – Вот что я тебе предрекаю: в стране Израиля ты найдешь гробницу!

Толпа загудела, но тотчас же смолкла, когда Эдмунд прокричал в ответ:

– Но ведь каждый человек когда-нибудь находит свою могилу!

– Я сказал гробницу, норманский дурень, а не могилу! – закричал Гидеон из Тарсуса, и его седая борода задралась вверх, как у козла. – Прислушайся же хорошенько к моим словам!

Слабый стон пронесся над площадью; многие осеняли себя крестом в ожидании прорицаний, которыми славился Гидеон.

Столпник внезапно выпрямился и высоко поднял обе руки над своей косматой головой:

– Льва и Орла Леопарду не стоит опасаться.

Но Соловей и Вепрь приближают его погибель.

Свое предсказание столпник завершил стенаниями и воплями. Потом он уселся, скрестив ноги, на своем пьедестале и накрыл голову рваным плащом, уже не обращая ни малейшего внимания на толпу внизу.

«Льва и Орла Леопарду не стоит опасаться.

Но Соловей и Вепрь приближают его погибель», – эти слова звучали в ушах Эдмунда.

– Пойдем, – убеждал его Тустэн, – не то опоздаем к торжественному богослужению.

Двое норманнов начали подниматься к величественному храму Святой Софии, при одном взгляде на который дух захватывало, и вдруг Эдмунд почувствовал, что его дергают за плащ. Бросив взгляд через плечо, он с удивлением узнал уличную девку по имени Хлоя.

– Пожалуйста, знатный рыцарь, – прошептала она, – я ничего не ела с утренней зари, и я… я… Жажду ваших объятий. Я…

– Убирайся, паршивая уличная кошка! – Сэр Тустэн дал девчонке шлепок, от которого она свалилась на грязный булыжник.

Она лежала тихо, сонно моргая глазами, и с таким несчастным видом, что Эдмунд сжалился над ней. Покопавшись в своем кошельке, он вложил в грязную ручонку жалкого создания серебряный динарий, с которым ему очень нелегко было расстаться.

Потаскушка захлопала глазами. Затем взглянула Эдмунду в лицо:

– А… динарий? Ах, благородный господин, я лгала. У меня нет жилья, нам придется поискать местечко под арками ипподрома.-

– Нет. Купи себе чистую одежду, еду и вымойся. Видит Бог, что ты в этом отчаянно нуждаешься.

Когда они влились в людской поток, устремившийся к знаменитому храму, воздвигнутому Юстинианом Первым, Тустэн с отвращением фыркнул:

– Черт бы подрал твое добросердечие! Эта шлюшонка плетется за нами.

Эдмунд оглянулся и увидел Хлою, юркнувшую за проезжавшую мимо повозку. Она все еще бродила у собора Святой Софии, когда оба рыцаря покидали это величественное здание.