Сергей Жаров

И. А. Гарднер искренне переживал, что 20 марта 1979 года в Париже состоялся последний концерт Донского казачьего хора под непосредственным управлением прославленного дирижера. Конечно, он понимал, что всему приходит конец, но с этой мыслью долго не мог примириться. Слишком тяжела была потеря для музыкального мира! Гарднер хотел, чтобы основатель хора и его бессменный регент продолжал свою миссию, но, увы, в последней гастрольной поездке по Европе Жаров выходил на сцену только в крупных городах. Во всех остальных его заменял второй дирижёр; им был солист Леонид Луговской. И хотя турне проходило традиционно успешно, 20 марта 1979 года Сергей Алексеевич Жаров торжественно передал управление хором своему преемнику — Георгию Маргитичу.

Казаки, в тёмно-синей форме с широкими тёмно-красными лампасами, двойным кольцом окружили любимого регента и, в последний раз повинуясь движениям слабеющих старческих рук, исполнили «Коль славен наш Господь в Сионе». Зрительный зал встал. Все ощутили, насколько русская культура обращена не только к Богу, но и к человеку, ко всем людям, насколько наполнена верой в Родину, в её могучие духовные и творческие силы. Люди с печальными лицами и глазами, полными слёз, слушали последнее выступление хористов под управлением Сергея Жарова и плакали. Музыка проникала в сокровенные глубины души каждого из них. Поразили необыкновенная мелодическая яркость последнего произведения, его богатство, разнообразие, а также светлая, кристально чистая гармония песнопения и музыкального стиля.

История хора под управлением Сергея Жарова закончилась, и для ансамбля начиналась другая история — под управлением дирижёра Георгия Маргитича. Ему Сергей Алексеевич передал все права на руководство хором.

Георгий Маргитич

Знаменитый концерт в Элис Талли-холле Линкольн-центра в Нью-Йорке состоялся 22 октября 1979 года. В первой части прозвучал «Концерт для трёх скрипок» А. Вивальди в исполнении камерного ансамбля с солистами — Альбертом, Мариной и Александром Марковыми. Затем выступил тенор из Метрополитен-оперы Миша Рай-цин, обладатель уникального лирико-драматического голоса, и наступила очередь хора под управлением Георгия Маргитича.

Свою программу казаки начали песнопением «С нами Бог» в аранжировке Даниила Кастальского и сразу же, с первых нот, подчинили себе аудиторию. Казалось, зрители никогда ничего подобного не слышали! Особенно великолепны были солисты Иван Березов, Михаил Бобер, Пётр Конюх и Иван Грабко.

С глубоким проникновением исполнил «Великую Ектению» и «Отче наш» легендарный солист Донского хора, бас-профундо Павел Михалик. Он же долгое время исполнял добровольно взятые на себя обязанности своеобразного телохранителя Жарова — всегда защищал регента от любых нападок и неприятностей. Во время корейской войны Михалик служил в американских войсках специального назначения и владел многими видами боевых искусств. У него был самый низкий голос в хоре. И пел он блистательно! Однако после контузии, полученной в Корее, у него начались проблемы с психикой: он часто страдал от посттравматического стрессового расстройства, что выражалось в сверхбдительности и состоянии постоянного ожидания опасности.

В заключительной части программы в Линкольн-центре мощно прозвучало песнопение «Спаси, Господи, люди Твоя» из увертюры Петра Ильича Чайковского «1812 год». У многих слушателей во время исполнения на глаза наворачивались слёзы. Казалось, будто часть России каким-то непостижимым образом вдруг переместили в этот американский зал.

Большинство произведений в тот вечер звучали в аранжировке Сергея Жарова: сам он не смог приехать на концерт, так как совсем недавно во Флориде перенёс операцию.

В последнем отделении концерта тенор Миша Щерб замечательно исполнил «Вечерний звон» в аранжировке Георгия Маргитича, а тенор Джабир Казимов — «Метелицу». Апофеозом всего представления стала русская песня «Эй, ухнем» в исполнении солиста-баса Ивана Березова. На бис казаки залихватски и с посвистом спели старую солдатскую строевую песню «Взвейтесь, соколы, орлами».

Одним из первых шагов, предпринятых Георгием Маргитичем, было переименование хора. Теперь он стал называться «Донской казачий хор и танцоры Америки». Это вызвало большой негативный резонанс в русских кругах США и Западной Европы. Многим эмигрантам не понравилось, что в название к донским казакам добавили американских танцоров. Однако поначалу даже сам Жаров поддержал переименование, но позднее выяснилось, что Маргитич оказался плохим организатором.

Новому хормейстеру пришлось столкнуться с большим коллективом музыкантов: у каждого из них имелись собственные амбиции и непростые черты характера. Найти взаимопонимание с музыкальным инструментом трудно, а с хором и подавно! Работа певцов требовала невероятного напряжения. Им приходилось постоянно петь в высокой тесситуре. Да и столько концертов в неделю и на таком уровне выдержать, казалось, невозможно. Но при Жарове в коллективе царила воинская дисциплина. Тем не менее певцы любили Сергея Алексеевича и беспрекословно ему подчинялись, а Маргитичу — нет.

Исполнительский уровень хора быстро и неуклонно стал снижаться. Кроме того, упала не только исполнительская дисциплина, но и общая — дисциплина духа. Например, Богомил Манов, высокий баритон, в своё время работавший у Герберта фон Караяна, так пристрастился к азартным играм, что заболел игровой зависимостью. Часами он сражался с «однорукими бандитами» и, конечно же, проигрывал много денег. От этого его характер становился с каждым годом все агрессивнее, пока он окончательно не превратился в человека, страдающего лудопатией. Однажды из-за игры Манов опоздал на репетицию к Караяну. Несмотря на то что Богомил обладал уникальным голосом, Караян его немедленно уволил. Дирижер понимал, что делает. Таких по плотности голосов, как у Манова, в природе практически не существовало, но дисциплина в оркестре важнее всего, и Караян пошёл на крайние меры.

Маргитич не мог железной рукой управлять музыкантами, и Богомил Манов позволял себе иногда вовсе не приходить на репетиции. А бывали случаи, когда хористы на концерты являлись пьяными, а Маргитич никак не реагировал. Всё это не могло не сказаться на качестве музыкального исполнения! Но самое главное, что вывело Жарова из себя: Маргитич начал сначала изменять, а потом и добавлять кое-какие нюансы в его, жаровские, аранжировки. Однажды он услышал, как Маргитич переложил транспозицию мелодии его всемирно известной аранжировки в другую тональность и осуществил совсем неожиданный переход из одной голосовой партии в другую, сопровождая это самостоятельным движением голосов.

Такого пренебрежительного отношения к своему творчеству Сергей Алексеевич стерпеть не мог — и новоиспечённый регент с треском вылетел с поста руководителя хора. С 1985 года им стал управлять бывший солист хора Михаил Минский. На эту должность его пригласил немецкий продюсер Отто Хофнер.

Девятнадцатого февраля 1981 года в Нью-Йорке под управлением Мстислава Ростроповича хор Академического общества в составе двухсот человек исполнил «Всенощное бдение» С. В. Рахманинова. Успех был фантастический! Жаров несколько минут аплодировал стоя, вспоминая, как он, ещё студентом Синодального училища, тайком пробрался на одну из репетиций знаменитого сочинения. Рахманинов написал огромное произведение очень быстро — за две недели. Он посвятил партитуру памяти Степана Смоленского — знатока древнего церковного пения, идеолога «нового направления» в церковной музыке рубежа XIX–XX веков и директора Московского синодального училища с 1889 по 1901 год.

Семнадцатого октября 1981 года имя Сергея Жарова было внесено в Русско-американскую палату славы. Такой чести удостаивались немногие русские иммигранты, волею судьбы оказавшиеся в США. Среди них: Владимир Зворыкин — создатель современного телевидения, дочь Льва Толстого Александра Толстая — основатель Толстовского фонда, Василий Леонтьев — лауреат Нобелевской премии по экономике, Мстислав Ростропович — директор национального симфонического оркестра США…

Президент Соединённых Штатов Америки, по случаю знаменательного события, прислал поздравительную телеграмму: «Сергей Алексеевич Жаров основал хор донских казаков, который из скромного начинания превратился во всемирно известного исполнителя хоровой музыки. Америка приняла членов хора с открытыми объятиями, и к 1939 году все они стали гражданами нашей великой страны. Конгресс русских американцев достоин похвалы за высокую оценку заслуг Жарова, и мы вновь шлем ему наши поздравления.

Искренне Ваш Рональд Рейган».

В ответ на поздравление с 85-летаем Сергей Жаров сказал несколько лестных слов в адрес президента США, закончив свою речь в Вашингтоне следующей фразой: «Не наша с вами вина, что мы собрались здесь, а не в России, но я верю, что это не навсегда».

С этой надеждой он жил всю жизнь и с ней же умер 5 октября 1985 года в Лейквуде. Мировая пресса на печальное событие отозвалась по-разному. Вот что можно было прочесть в газете «Нью-Йорк тайме»: «Хор донских казаков начал гастролировать по Европе в 1923 году и впервые появился в Соединенных Штатах в 1930 году. Роберт Шерман, писавший о концертах музыкального коллектива в Карнеги-холле с 1967 года, заметил, что сегодня хор уже не обладает той безупречной точностью и силой, как это было раньше, но всё равно по-прежнему впечатляет своей красотой и продолжает гипнотизировать своей музыкой огромную аудиторию слушателей. Мистера Жарова пережила его жена Неонила Жарова и его сын Алекс».

Михаил Минский

В истории Донского казачьего хора имя Михаила Минского заслуживает особого упоминания. Биография его, как и у большинства певцов ансамбля, сложна и запутанна, а порой трагична и противоречива. Родился он 12 августа 1918 года в Татарстане, в селе Багаево. Еще в детстве, заметив у сына незаурядные музыкальные способности, родители купили ему баян и записали в кружок музыкальных инструментов при сельском Доме пионеров, где он успешно освоил самые важные аппликатурные принципы и приемы игры сначала на баяне, а затем и на аккордеоне. Несмотря на юный возраст, Михаил очень быстро добился высоких результатов, особенно в игре мелкой техникой, и несколько раз занимал призовые места на различных музыкальных конкурсах. Этим он был прежде всего обязан своим преподавателям, профессионально обучившим его основным навыкам игры на инструменте с трехрядной клавиатурой.

В 1935 году Минский поступил на рабфак. Рабочие факультеты — распространенная в СССР разновидность учебных заведений, организованных повсеместно для подготовки рабочих и крестьян к поступлению в вузы. Такая система существовала в Советской России с 1919 года до середины 1930-х годов. До 1917 года подавляющее большинство населения Российской империи было неграмотным. По данным переписи 1897 года, в составе всего населения империи был 21 % грамотных, а за вычетом детей до 9 лет — 27 %. При этом уровень грамотности сильно различался в разных областях страны. Так, в Эстляндской и Петербургской губерниях грамотное население составляло 78% и 55 %, а в Сибири и Средней Азии — 12 % и 3 % соответственно. При этом нужно учесть, что к грамотному населению относили людей, закончивших церковно-приходские школы и умеющих только читать и писать. Продолжить образование с такими навыками, даже в системе среднего специального образования, было невозможно, не говоря о высшем.

Советская власть взяла курс на поголовную грамотность и создала удобную систему подготовительных отделений при вузах — рабочие факультеты. Благодаря ей Михаил Минский смог, после окончания рабфака, поступить в Казанский университет на геологический факультет. Настоящая фамилия будущего певца жаровского хора тогда была Спирин, но он поменял её на Спиридонов. А еще позже, уже в эмиграции, стал называться Михаилом Минским, хотя в некоторых украинских национальных музыкальных кругах был известен как Михайло Минский или Мино Минцер.

В 1941 году он стал членом Академического хора. Когда его услышала замечательная русская певица (сопрано) и педагог Мария Владимировна Владимирова, занимавшаяся подготовкой и воспитанием национальных вокальных кадров в Татарстане и Башкирии, она посоветовала ему поступить на вокальный факультет в Московскую консерваторию. Ей очень понравился на редкость приятный тембр голоса обаятельного юноши.

Но благим пожеланиям не суждено было сбыться… Началась война. Михаила призвали в Красную армию. После нескольких месяцев боевой подготовки на младших командирских курсах в Саратове 2 августа 1942 года он прибыл со своей воинской частью на фронт и, попав в окружение, оказался в плену. До 1944 года, испытывая всевозможные физические лишения и моральное унижение, находился в лагере для советских военнопленных, пока его не отправили на принудительные работы на венгерскую границу в качестве батрака на одну из сельскохозяйственных ферм, где хозяином оказался бывший певец хора Кострюкова. От него-то Михаил Минский и узнал о существовании русских музыкальных ансамблей на Западе, в том числе казачьих хоров — Платовского и жаровского.

С 1945 по 1948 год Минский находился в Германии в различных лагерях для перемещенных лиц. К лету 1945 года почти пять миллионов советских граждан оказались в Западной Европе. 400 тысяч из них предпочли остаться здесь, большинство захотели вернуться на родину. Среди оставшихся был и Михаил Минский. В ноябре 1945 года в лагере для перемещённых лиц в городе Бад-Херсфельд (земля Гессен), где он содержался, был организован интернациональный хор. Руководство лагерей часто не знало, чем занять своих подопечных. А ансамбль не только решал проблему занятости, но и позволял другим перемещенным лицам культурно проводить досуг, слушая пение. Идея создания музыкального коллектива была поддержана высшим лагерным начальством и воплощена в жизнь.

Так Михаил Минский попал в хор. Первые гастроли состоялись уже через месяц и прошли в таких же лагерях для перемещённых лиц. Достоверно известно, что хор выступал в лагерях городов Ингольштадт и Бад-Киссинген, а затем его отправили на постоянное пребывание в лагерь баварского города Карлсфельд, расположенного на северо-западной окраине Мюнхена. Здесь, в Баварии, при посещении города Регенсбурга и произошла первая встреча Михаила Минского с Григорием Китастым — руководителем капеллы бандуристов им. Тараса Шевченко. Это знакомство во многом изменило его жизнь и привело на профессиональную сцену.

Ещё до Великой Отечественной войны Григорий Трофимович Китастый, дирижер и художественный руководитель Украинской государственной образцовой капеллы бандуристов, был известной личностью в музыкальных кругах Киева. Слава о его ансамбле гремела уже тогда далеко за пределами Украины. Однако во время оккупации Киева Китастый со своим коллективом стал сотрудничать с нацистами — выступать перед солдатами вермахта и воинами Украинской повстанческой армии, а также украинскими националистами из ОУН.

В 1943 году Китастый со своей капеллой оказался в Германии. В статусе остарбайтеров до конца войны бандуристы постоянно разъезжали по городам гитлеровской Германии и Западной Украины с концертами. Разумеется, о возвращении в Советский Союз не могло быть и речи: перспектива оказаться в сталинском ГУЛАГе не привлекала дирижера. В 1949 году Китастый выехал в США.

В 1948 году в составе ансамбля бандуристов стал выступать Михайло Минский, заделавшись прирожденным украинским кобзарем. В США и Канаде капелла пользовалась успехом у зрителей. Музыкантов даже однажды пригласили в Белый дом дать концерт для администрации президента США. Примерно в то же время Михаил Минский впервые услышал Донской хор и познакомился с Сергеем Жаровым. Оказавшись в США, Минский получил стипендию от одного благотворительного фонда и начал брать уроки пения. В 1953 году он дебютировал в Карнеги-холле, а в 1954-м принял участие в постановке оперы «Аида» в Филадельфии. Тогда же он стал активным членом украинской диаспоры в США и Канаде, выступая везде, где жили украинцы.

В 1953 году он получил американское гражданство, в графе «имя и фамилия» значилось: Михаил Минский. Так из Спирина и Спиридонова он окончательно превратился в Минского. Жил он в то время в Детройте, по соседству с художественным руководителем ансамбля Григорием Китастым, и быстро стал его ближайшим другом. В 1958 году состоялось знаменитое турне капеллы сначала по городам США и Канады, а затем по странам Европы (Англия, Швейцария, Швеция, Дания и Голландия). Успех бандуристов был ошеломляющим. О них с восторгом писали многие американские и европейские газеты. В 1959 году Минский выступил перед папой Римским, а с начала 60-х годов начал сотрудничать с хором Черноморских казаков.

После встречи в 1964 году в швейцарском Люцерне с Сергеем Жаровым прославленный «кобзарь» Минский до конца жизни сотрудничал с Донским казачьим хором. Когда в 1979 году хор распался, он окончательно перебрался в Европу и поселился в голландском городе Зволле, организовав там смешанный Славянский хор. Через несколько месяцев хор получил известность в Голландии и даже участвовал в нескольких популярных телепередачах. С 1982 по 1984 год Минский, кроме того, руководил в Гааге любительским Хором уральских казаков, а в 1984–1988 годах возглавлял Уральский казачий хор в Германии.

В 1986 году, после смерти Жарова, продюсер Отто Хофнер предложил ему запустить грандиозный проект под названием «Николай Гедда и Донской казачий хор Сергея Жарова». Минский с энтузиазмом принялся за работу и возглавил хор. В рамках проекта прошли несколько успешных концертов.

Николай Гедда

Одним из преданных почитателей Сергея Жарова долгие годы оставался всемирно известный шведский оперный певец Николай Гедда. Первая пластинка, услышанная им ещё в раннем детстве, была с записями Донского хора. Любовь к казачьему ансамблю он пронёс через всю жизнь.

В 1957 году Гедда стал ведущим солистом Метрополитен-оперы в Нью-Йорке и отдал этому театру 22 года. Ему принадлежал почти весь теноровый репертуар — Альфред Жермон, герцог Мантуанский, Фауст, Герман, Ленский, Лоэнгрин… За свою жизнь он исполнил более 60 главных оперных партий. 1 ноября 1957 года состоялся его дебют на прославленной сцене в заглавной партии оперы Шарля Гуно «Фауст», а 23 января 1964 года он блестяще выступил в роли Абдула на премьерном спектакле комической оперы Джан Карло Менотти «Последний дикарь».

Количество записанных им пластинок не поддаётся подсчету. Он был желанным гостем в Ла Скала, Парижской опере и в лондонском Ковент-Гардене. Гедда говорил и пел на семи языках. Его репертуар включал более двухсот песен, в том числе на русском языке: «Однозвучно гремит колокольчик», «Замело тебя снегом, Россия», «Молись, кунак», «Юнкера гвардейской школы» и, конечно же, «Вечерний звон». Последнюю он выучил, когда ему исполнилось всего лишь три года. Но откуда шведский певец знал русский язык?

Николай Гедда родился в 1925 году в Стокгольме. Его настоящими родителями были белогвардейский офицер, эмигрант Николай Гедда и шведка Клэри Линнеа Линдберг. Но узнал об этом юноша, только когда ему исполнилось 20 лет. До этого он считал, что его родители Михаил и Ольга Устиновы. На самом деле Ольга Устинова (в девичестве Гедда) была родной сестрой Николая, а значит, мальчику приходилась тётей. Биологические родители по ряду причин оставили ей на попечение ребёнка. Она со своим мужем Михаилом Устиновым, тоже эмигрантом и уроженцем города Новочеркасска, и вырастила его.

Михаил Устинов в конце 20-х годов пел в Германии в Кубанском казачьем хоре и недолго у Сергея Жарова. Приходилось много гастролировать, поэтому его жена была очень недовольна таким образом жизни. Наконец в 1928 году муж Ольги Устиновой получил постоянное место псаломщика в русской церкви поминовения в Лейпциге. Православный храм был построен в память знаменитой Битвы народов под Лейпцигом в 1813 году и освящен в столетний юбилей знаменательного события в 1913-м.

Еще в пятилетием возрасте Гедда во время богослужений и религиозных обрядов начал петь в детском церковном хоре. У него обнаружился абсолютный слух, и он умел читать ноты с листа. Как он смог добиться таких поразительных успехов? По словам самого Гедды, главным воспитательным аргументом на протяжении нескольких лет служил казачий ремень. Михаил Устинов воспитывал пасынка так, как воспитывали его самого в Новочеркасске — столице области Войска Донского. Закон Божий всегда стоял на первом месте. Впоследствии, уже став мировой оперной звездой, Гедда скажет: «Стать звездой? Нет, это не принесло бы мне никакого внутреннего удовлетворения. Мне хочется, чтобы те, кто пришёл слушать меня, испытывали соприкосновение с чем-то прекрасным. Поэтому я с удовольствием пою в церквях: там получаешь возможность исполнить внутренне значительные, печальные вещи, которые трогают человеческие сердца. Конечно, в песне живет Бог, поэтому можно передать возвышенную радость, если поёшь сакральную вещь. Мне кажется, высшие мои достижения связаны как раз с церковным пением».

В конце 1944 года девятнадцатилетнего Гедду потрясло письмо, полученное его отцом из Германии. В нем сообщалось, что один из близких знакомых семьи, бывший певец Донского хора, у которого Николай в детстве часто сидел на коленях, пытаясь во время бомбежки перебежать через улицу, увяз во вспыхнувшем асфальте и сгорел заживо. Вся семья тяжело переживала печальное известие и долго говорила о нём в своём кругу, часто при этом слушая пластинки казачьего хора Сергея Жарова.

В 1952 году международная граммофонная компания HMV–Columbia, впоследствии сменившая название на EMI, решила впервые за пределами Советского Союза записать оперу М. П. Мусоргского «Борис Годунов». В качестве дирижера пригласили И. А. Добровейна, и он начал срочно по всему миру набирать актерский состав. Прежде всего ему понадобились певцы, знающие русский язык или хотя бы правильно произносящие русские слова. Таких в Европе оказалось не так уж много. Заглавная партия досталась болгарскому басу Борису Христову — звезде номер один мировой оперной сцены того времени. Остальные исполнители, естественно, должны были соответствовать его уровню.

Какой-то шведский импресарио предложил директору HMV–Columbia прослушать Николая Гедду, свободно владевшего русским языком. Услышав в его исполнении арию Ленского из оперы «Евгений Онегин» Петра Чайковского, директор тут же подписал с ним контракт и пригласил на запись пластинки в Париж, в театр «Шаз-Элизе», для исполнения теноровой партии Самозванца. Почему запись проходила в Париже? Там жило много русских эмигрантов, певших в церквях, и из них оказалось легче всего набрать оперный хор. Так летом 1952 года произошла первая встреча Николая Гедды с Добровейном. Очень скоро Гедда узнал, что Добровейн, как и Константин Шведов и Александр Гречанинов, является композитором и аранжировщиком некоторых произведений из репертуара хора Жарова.

Добровейну выпала интереснейшая судьба. Родился он в 1891 году в Нижнем Новгороде. В 1911 году закончил Московскую консерваторию, ученик Константина Игумнова (фортепиано) и Сергея Танеева (композиция). Дружил с Максимом Горьким. Старшее поколение россиян знает о нем по художественному фильму «Аппассионата», выпущенному на киностудии «Мосфильм» в 1963 году, где пианист Рудольф Кремер блестяще сыграл И. А. Добровейна. События в фильме происходят в 1920 году в одной из московских квартир, где Добровейн играет Ф. Шопена и Л. ван Бетховена для лидера первого пролетарского государства В. И. Ленина и писателя Максима Горького. Позднее Горький процитирует слова вождя, сказанные тогда: «Ничего не знаю лучше “Appassionata”, готов слушать ее каждый день. Изумительная, нечеловеческая музыка. Я всегда с гордостью, может быть, наивной, детской, думаю: вот какие чудеса могут делать люди. Но часто слушать музыку не могу, действует на нервы, хочется милые глупости говорить и гладить по головкам людей, которые, живя в грязном аду, могут создавать такую красоту. А сегодня гладить по головке никого нельзя — руку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы, в идеале, против всякого насилия над людьми».

Судя по всему, чтобы самому не «получить по головке» или не остаться совсем без неё, Добровейн в 1922 году покинул Советскую Россию: во время гастрольной поездки в Дрезден он остался в Германии. В 1929 году ему удалось получить норвежское подданство — в этому времени он уже год как руководил Филармоническим оркестром Осло. В 1931 году он получил приглашение возглавить симфонический оркестр Сан-Франциско и руководил им до 1934 года. Наконец, с 1941 по 1953 год он возглавлял Гётеборгский симфонический оркестр. Смерть настигла его в Осло 9 декабря 1953 года. Ему было 62 года.

Сотрудничать с Жаровым композитор начал еще в середине 20-х годов. Уже тогда в репертуаре Донского хора появились его замечательные аранжировки. Можно сказать, что Жаров и Добровейн нашли друг друга. Любовь к русской духовной музыке объединила двух таких разных людей.

Каждое музыкальное сочинение, написанное Добровейном для казачьего хора, созревало в Жарове мучительно долго: сначала вынашивалось, обязательно при высокой температуре, а потом переплавлялось в горниле творческой души. И только когда регент чувствовал, что у произведения появлялся свой собственный язык и неповторимый стиль, он отпускал его. Начинались репетиции, а затем песнопение включалось в концертную программу хора.

Когда Николай Гедда, уже в зрелом возрасте, попал впервые на концерт Донского хора, он, на три четверти швед, вдруг отчетливо понял, что он русский, оторванный от родины и никогда не видевший её. Может быть, поэтому и женился в первый раз на русской пианистке из Парижа, выросшей в эмигрантской среде и тоже никогда не бывавшей в России. Гедду подсознательно тянуло ко всему русскому. Однако, живя в мире капитала, певец твердо усвоил одно правило и придерживался его всю жизнь: «Патриотизм — вещь прекрасная, но кредитный билет — лучше». До денег он был всегда жаден и из-за этого имел натянутые отношения не только со многими продюсерами, но и с собственной женой.

Третьего апреля 1980 года Сергей Жаров перенес хирургическую операцию. Ему удалили желчный пузырь и сделали три переливания крови. Как только Сергей Алексеевич почувствовал себя лучше, он тут же связался с Николаем Геддой и предложил ему в следующем сезоне выступить совместно с хором. Гедда с удовольствием согласился, тем более что у него летом 1979 года закончился контракт с Метрополитен-оперой. Так осенью 1981 года началось первое мировое турне Донского хора с оперной мегазвездой Николаем Геддой. Турне было приурочено к 85-летию Сергея Жарова. Именно под знаком юбилея освещали гастроли влиятельные европейские и американские газеты. ~

В воскресенье 12 сентября 1981 года в Нью-Йорке, в Линкольн-центре, состоялся банкет в честь 85-летия Сергея Жарова и 60-летия со дня основания Донского казачьего хора. В том же году Жаров передал Отто Хофнеру все права на управление хором. Как только об этом узнал Георгий Маргитич, он тут же отказался от руководства ансамблем. Как уже говорилось, такое решение Жаров принял обдуманно: на одном из концертов он услышал, что Маргитич исполняет аранжированные им песни не так, как хотелось основателю хора. Допущенные новым регентом вольности привели Жарова в неописуемую ярость, и он решил уступить свои права немецкому продюсеру. А дирижером стал Михаил Минский. 14 ноября 1981 года он дал знаменитый концерт с участием Николая Гедды в средней школе Монтклера в штате Нью-Джерси.

В 1986 году в Европе вновь прошли гастроли хора совместно с Николаем Геддой, но уже посвященные памяти Сергея Жарова. Турне состояло из 41 концерта и началось 3 октября в большом зале Альберт-холла в Лондоне. Однако основной маршрут пролегал по городам Австрии и Германии. Ансамбль насчитывал 16 человек. Концерты прошли в таких городах, как Берлин (два концерта подряд), Мюнхен, Кёльн, Висбаден, Гамбург, Бремен и несколько маленьких немецких городков, где некогда хор выступал с большим успехом.

«Перед каждым концертом, — вспоминал Гедда, — так как это турне было посвящено памяти Жарова, я сорок один раз сказал слово, ему посвященное. Вся программа концертов была составлена исключительно из аранжировок самого Жарова или его основного репертуара. Йз духовных вещей я пел с хором “Блажен муж” и “С нами Бог”. В программу хора также входили “Хвалите имя Господне”, “Господи, помилуй” и, конечно, “Херувимская” Бортнянского. Из светского — мои сольные номера “Молись, кунак”, “Вечерний звон”, “Однозвучно гремит колокольчик”. Среди прочих вещей хор также исполнил “Бандуру”, казачьи и народные песни. Одним словом, “жаровские изюминки”, столь хорошо знакомые немецкой публике и всегда горячо ею встречаемые».

Основной костяк хора, конечно же, составляли певцы старой жаровской гвардии: Иван Ассур, Иван Березов, Пётр Конюх, Георгий Тимченко. Из новых — Джамбир Казимов, Заика-Воевод. Были среди новых хористов и голландцы, прекрасно владевшие русским языком.

В одном из интервью Гедда сказал: «С ансамблем также выступали два замечательных танцора — один из Голландии, другой специально приехал из Калифорнии».

В своих мемуарах Николай Гедда написал, что выступление с Донским казачьим хором в память о Сергее Жарове стало одним из самых значимых событий в его жизни.

Иван Хлибка

Впервые Иван Хлибка встретился с Жаровым в 1966 году на прослушивании в Конгресс-холле, самом большом в то время концертном зале Мюнхена. Начинающему певцу едва исполнилось 18 лет, Жарову было 70. Но как Иван Хлибка в столь юном возрасте попал на прослушивание ко всемирно известному регенту? История эта заслуживает отдельного рассказа.

Родился Ваня в Баварии 13 мая 1948 года. Настоящее его имя Йохан Георг Райтмаир. Его отец, Антон Хлибка, уроженец города Черновцы (Западная Украина), служил в немецкой армии и вместе со своей воинской частью оказался в американской зоне оккупации. Здесь он устроился на работу певцом в Хор черноморских казаков. Этот ансамбль, так же как и хор Жарова, с успехом гастролировал по всей Западной Германии. Руководил им Сергей Шолох. Именно он через несколько лет пригласит к себе всемирно известного немецкого певца Ганса Рольфа Рипперта и придумает ему сценический псевдоним — Иван Ребров (кальку с настоящей его фамилии: die Rippe по-немецки значит «ребро»). Затем Черноморский казачий хор возглавит Сергей Горбенко, бывший дирижер Киевского оперного театра, выступавший во время оккупации перед немецкими войсками. Опасаясь возмездия со стороны победителей за пособничество врагу, он вынужден был бежать в Германию.

В самом начале 50-х годов мать Вани Хлибка развелась с мужем, и тот уехал на постоянное жительство в Гамбург, а она с сыном осталась в своём родном городке Петерсхаузен, недалеко от Мюнхена. Отец нерегулярно, но всё же высылал деньги на воспитание сына, а однажды прислал свою фотографию, где сидел на стуле в казачьей форме. Снимок был черно-белый, поэтому все подумали, что он в обмундировании Донского войска. О черноморских казаках в Европе тогда ещё никто не слышал! Для Ивана Хлибка и его матери все казаки были только донскими!

Поэтому, когда мальчик подрос, он купил несколько пластинок Донского казачьего хора, полагая, что его отец поёт именно у Жарова, и стал их внимательно слушать. Тогда он ещё ни слова не говорил по-русски. Заветным желанием его стало заполучить на пластинке автограф самого регента.

Однажды, когда хор выступал в Мюнхене, Хлибка подошел после концерта к двум певцам. Ими оказались Георгий Тимченко и Иван Ассур. Показав фотографию отца, он поинтересовался, знают ли они его. Иван Ассур заверил, что этот человек никогда не пел в хоре Жарова, а Тимченко признался, что знает, кто такой Антон Хлибка: до войны его мать пела в оперном театре в Черновцах. А теперь, судя по казачьей форме, тот поёт в Черноморском казачьем хоре Сергея Горбенко. Услышав такую новость, юноша чуть не расплакался. Он был уверен, что отец обязательно должен петь именно в хоре Жарова.

Когда расстроенный парень сел в трамвай и отправился домой, то неожиданно увидел в вагоне Георгия Тимченко. Они разговорились. Тимченко стал расспрашивать про отца, но сын ничего вразумительного ответить не мог, так как отец уже много лет не жил с семьёй. В первый раз Ваня увидел отца, когда ему было пять лет, во второй — десять. Связывала мальчика с ним только фотография, которую он и теперь держал в руках. Неожиданно юноша набрался смелости и спросил солиста: «А есть ли у меня возможность петь у Жарова?» Тимченко не удивился вопросу и простодушно ответил: «А почему нет? Если у вас хороший голос, музыкальный слух и способности выше средних, то в хор можно поступить после прослушивания». Но Хлибка не поверил певцу. Он подумал, что тот просто не хочет обидеть или разочаровать его.

После встречи в трамвае прошло два года. Иван Хлибка чувствовал, что он уже обладает настоящим певческим голосом. Перед очередным концертом в Мюнхене, за час до начала, он встретился с Георгием Тимченко и спросил, может ли его прослушать Жаров. Тимченко растерялся: сам он никогда не слышал молодого человека и ничего не знал о его вокальных данных, но пообещал, что переговорит с Сергеем Алексеевичем. В этот момент к ним подошёл администратор и спросил юношу, чем он может ему помочь. Иван сказал, что хочет петь в хоре. Администратор очень удивился: какой-то восемнадцатилетний пацан желает вот так запросто поступить во всемирно известный хор! Но все-таки назначил молодому человеку время для прослушивания.

И случилось чудо! На прослушивание пришли все хористы во главе с регентом. Иван спел «Вечерний звон». Когда он пел, ему казалось, что он исполняет не очень хорошо. Но после последнего аккорда услышал, как все, и Жаров в том числе, закричали «браво». Однако это ещё не означало, что его сразу приняли в хор. Через администратора Жаров предупредил, что горловое пение — очень сложная работа и молодой человек может с ней не справиться, например, сорвать голос. Случаев таких в истории хора было немало. На что юноша ответил: никто не знает, что с его голосом может случиться через 5—10 лет, но сейчас, несмотря на все трудности и опасности, он хотел бы петь в прославленном коллективе. В конце концов Сергей Алексеевич пообещал, что, как только появится вакансия, он свяжется с ним.

Не прошло и года, как Хлибка получил приглашение стать членом хора. Однако это решение регента понравилось далеко не всем, особенно некоторым солистам. Против молодого человека, которого посчитали выскочкой, начали плести интриги. У него, действительно, были слабые места. Тогда он совсем не говорил и не понимал по-русски, что существенно затрудняло освоение репертуара, где все песни исполнялись, как правило, только на русском языке. Но нет худа без добра. Скоро у новичка в хоре появились и настоящие друзья, помогающие ему во всем.

На первых репетициях Жаров очень сильно ругал Ивана Хлибка, прежде всего за незнание репертуара и медленное разучивание песен. Через четыре месяца тот сказал регенту, что не хочет больше мешать его работе и уезжает домой. Конечно, принять такое решение было непросто, но и терпеть постоянные замечания и упрёки со стороны Жарова и остальных хористов он больше не мог. Он предупредил регента, что намерен покинуть хор. На что Жаров заметил, что, согласно подписанному контракту, по своему желанию хор оставить нельзя. В любом случае придется выплатить большую неустойку! Это очень испугало певца — таких денег у него не было. Пришлось остаться.

Один из хористов предупредил Ивана, что против него плетут интриги и если он не будет изучать русский язык, а будет только учить песни на русском, то не сможет понимать, что творится вокруг. Это подстегнуло молодого человека, и он занялся изучением русского языка — его фонетикой и грамматикой. Даже нанял преподавателя, а в хоре с разговорным русским ему помогал Сева Горбенко. Увы, вскоре выяснилось, что его новый друг замешан в связях с итальянской мафией. Горбенко ушёл из хора и открыл в Берлине ресторан. (Прославилось заведение тем, что здесь использовали несколько карт меню с разными ценами. Люди заказывали обед или ужин по одной карте, а затем им подавали счет и показывали другое меню, доказывая, что клиенты не правы. В конце концов полиция обратила на это внимание, а югославская мафия застрелила Всеволода Горбенко в Берлине в 1975 году.)

Так Хлибка остался в хоре и проработал в нём всю жизнь. Уже в 19 лет у него был приличный заработок — 3 тысячи марок в месяц. Хорошая квартира в Западной Германии стоила тогда 25 тысяч. Однако о домах и яхтах он в то время не думал — большую часть полученных денег тратил на девушек. Конечно, до Ивана Ассура ему было далеко, но он тоже пользовался бешеной популярностью у прекрасного пола, особенно у совсем молоденьких барышень.

Разница в возрасте между Жаровым и Ваней Хлибка составляла 52 года — они не могли быть друзьями, но Жаров всегда относился к молодому певцу по-отечески, как к сыну. Точнее, как к позднему ребёнку, иногда нежно и трогательно заботясь о нём. Тем более что отношения у Жарова с собственным сыном становились с каждым годом всё хуже и хуже. Сергей Алексеевич не чувствовал, что у него есть наследник. И в этом он прежде всего винил себя, так как никогда не занимался сыном по-настоящему.

Однако, скорее всего, виной всему было его собственное детство: им тоже никто и никогда не занимался. С возрастом он стал понимать, что это не оправдание. В Иване Хлибка Жаров нашел отдушину и часто был с ним откровенен. Помогал ему в профессиональном росте. Сергей Алексеевич умел великолепно корригировать: за сотую долю секунды понимал, кто выше поёт, кто — ниже. Хлибка позднее с благодарностью вспоминал: «У Жарова я научился многому, точнее, всему. Но таких вершин, каких достиг он, мне не взять. Для меня Жаров в музыке — бог. Я могу сделать только единственное — продлить его музыку. Но создать то, что сделал он, практически невозможно».

И это действительно так! Только Жаров теплом песни умел согреть каждое русское сердце, изнывающее вдали от дома, от родного края! Казачий хор своим искусством доказывал, что русская душа не сгорела в огне революции 1917 года, а, подобно сказочной чудо-птице, ударившись оземь, внезапно преобразилась и предстала перед всем миром в неожиданном, песенном облике…

Однажды, сидя в ресторане, Жаров рассказал Ивану, что в самом конце пятидесятых годов, после встречи президента США Д. Эйзенхауэра с советским лидером Н. С. Хрущевым Сол Юрок предложил ему поехать на гастроли в СССР. Но он отказался. Почему? Боялся, что на родине его арестуют! Сергей Алексеевич признался ученику, что во время Гражданской войны был не просто пулеметчиком-инструктором, а, принимая участие в боях, однажды даже сбил аэроплан противника. Да и кроме этого, у советской власти имелось достаточно оснований обвинить хорунжего Жарова в военных преступлениях. Поэтому, несмотря на американское гражданство, он решил перестраховаться и отказался от турне по Советскому Союзу.

В последние годы жизни Жаров предпочитал пить только сухое вино. Особенно ему нравились красные вина, среди них он выделял швейцарское «Доль». Производили его в кантоне Вале, расположенном в долине реки Роны. Там и сейчас находится один из самых высокогорных виноградников в Европе — Виспертермине (1100 метров над уровнем моря). Вино из этого сорта винограда Жаров обожал и всегда заказывал его к рыбе. В последние 20 лет жизни он почти не ел мясо. Питался исключительно рыбой. И всегда съедал только половину порции. Если бы он не курил, то, по прогнозам врачей, прожил бы до 100 лет. До 75-летнего возраста он выкуривал как минимум две пачки в день. Однако когда доктора сказали, что если он не бросит, то жить ему осталось всего пару лет, он резко и бесповоротно отказался от табака. У Жарова была поразительная сила воли. Он бросил курить в один день и больше до конца жизни не выкурил ни одной сигареты.

«Каким был Жаров? — рассуждает Иван Хлибка. — Какой у него был характер? Сильный характер. Нужно просто посмотреть на его лицо. Глаза регента смотрели на нас, как стрелки. Он был маленького роста — метр пятьдесят три, но его внутренняя сила чувствовалась во всем. Он был сверхактивным и энергичным человеком. Держать хор в количестве 26–30 человек больше 55 лет — задача архисложная. Ведь все певцы — состоявшиеся музыканты со своими амбициями. На всех репетициях он был очень строгим, но в повседневной жизни — добрым и заботливым человеком. Он никогда не бывал злым. Мог быть рассерженным? Да, но не злым. И всегда очень честным человеком с обострённым чувством справедливости.

Каким он был на сцене и в жизни? Это два совершенно разных человека. Перед хором он стоял, почти не двигаясь. Дирижировал, только поводя головой, глазами и пальцами. Если на сцене исполнялся казачий танец, дирижировал только первые такты, после чего предоставлял хору полную самостоятельность. В обычной жизни у Жарова были добрые глаза. Однако на репетиции они превращались в какие-то гипнотические точки. Любой певец не мог от них оторваться, чувствуя, что попадает под сильнейший гипноз.

Жаров был очень образованным человеком. Постоянно интересовался литературой и историей. Отлично играл в шахматы. За все годы существования хора его практически никто не мог обыграть. Сохранилось даже несколько фотографий, где он снят за шахматной доской. А что говорить о его музыкальной образованности?! Тут ему не было равных! И своими знаниями он с удовольствием делился со мной. К сожалению, тогда меня больше интересовали женщины и выпивка, чем повышение музыкальной и нотной грамотности, о чем сегодня весьма сожалею. Но что поделать, упущенное не вернёшь! В гостинице, в дороге, на отдыхе Жаров всегда занимался нотами. Постоянно что-нибудь аранжировал, записывая на ходу своим бисерным, летящим почерком ноты. Он никогда не останавливался на достигнутом. Каждый его концерт не походил на другой, поэтому не случайно одни и те же люди по несколько раз приходили на его концерты в одном и том же городе. Никто не знал, в какой момент он даст пианиссимо, а в какой фортиссимо. Он очень часто нарушал гармонию произведения, вводил новую стилистику, изменяя нюансы. Это прежде всего и отличало его от всех других дирижёров».

В 1970 году состоялись большие гастроли хора в Китай (Гонконг), Японию, Малайзию, на Филиппины, в Новую Зеландию и Австралию… В Японии, в городе Киото, Иван Хлибка заболел, подхватив азиатский грипп, и не вышел вечером на сцену. А он должен был исполнять все хиты программы: «Вечерний звон», «Калинку», «Метелицу». Нетрудно догадаться, какова была реакция дирижера, когда он узнал, что ведущего солиста не будет. Наутро Иван попытался объяснить регенту свой поступок, ссылаясь на то, что у него была температура 41 градус. «И что? — услышал в ответ раздраженный голос Жарова. — Подумаешь, 41 градус! У меня однажды температура поднялась до 48, но я всё равно вышел на сцену!»

Сегодня Иван Хлибка, знаменитый немецкий музыкант и дирижер, является руководителем Донского казачьего хора и правопреемником Сергея Жарова.

Судьба архива

Мы уже рассказывали о жесткой, почти воинской дисциплине, установленной регентом в коллективе. Ее неукоснительное соблюдение было первостепенной обязанностью каждого участника ансамбля. Строгий порядок соблюдался не только при проведении репетиций, концертов, в гастрольных поездках — он распространялся на все сферы жизни хора, в первую очередь на делопроизводство. Каждый шаг в жизни коллектива строго документировался. В архиве Сергея Жарова хранились не только ноты и партитуры, но и письма, контракты, счета, даже железнодорожные билеты 20—30-х годов.

Однако в 2005 году все эти бесценные сокровища оказались в руках некой безработной американки. Звали ее Лиза Майер, и полиция неоднократно задерживала ее за правонарушения. Более того, в 1999 году она признала себя виновной в торговле метамфетамином и провела год и 10 месяцев в одной из американских тюрем…

Неудивительно, что история жаровского архива получила полудетективное продолжение. 3 ноября 2007 года в газете «Нью-Йорк тайме» появилась статья под названием «Несколько предметов, которые миссис Майер нашла в мусорном баке». В ней сообщалось, что «документы, извлечённые из мусорного контейнера, принадлежали знаменитому русскому дирижеру хорового пения Сергею Жарову, очень популярному в Европе и Америке в середине 30-х годов и умершему в 1985 году в крошечном зеленом домике в городе Лейквуд, штат Нью-Джерси. 49-летняя женщина, торговец антиквариатом, сказала, что два года назад она нашла вещи дирижера: фотографии, письма, картины, ноты и другие памятные вещи — в мусорном баке возле какого-то дома. Она погрузила все, что смогла, в свою машину и отвезла к себе домой, в Фармингдейл, городок, расположенный в 15 минутах езды от места находки, где она живёт с пятью собаками».

По словам Лизы Майер, она посчитала, что найденные ею на помойке предметы на непонятном языке могут кого-то заинтересовать. Она извлекла содержимое мусорного бака и отвезла в свою log cabin — бревенчатую хижину. Через несколько недель в том же 2005 году некоторые документы появились в сети Интернет на международной торговой площадке eBay.

Один из авторов этой книги (Андрей Дьяконов), занимающийся много лет историографией Донского казачьего хора, случайно наткнулся на любопытные сообщения и заинтересовался ими. Несколько документов он сразу же купил за свои деньги, но на покупку остальных у него не было средств.

Неожиданно на помощь пришёл народный артист СССР, в то время ректор Санкт-Петербургской государственной консерватории Владислав Александрович Чернушенко, прекрасно понимающий значение жаровского наследия. Заручившись поддержкой знаменитого хорового дирижера, А. Дьяконов связался со священником Русской православной церкви заграницей, литературоведом, историком русской диаспоры, выпускником Свято-Троицкой духовной семинарии в Джорданвилле Владимиром Цурико-вым, выславшим отцу Андрею Дьяконову и отцу Евфимию Моисееву из Московской духовной академии приглашения в США. Правящий тогда архиерей, митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Владимир (Котляров) благословил отца Андрея на поездку, а отец Евфимий получил благословение от ректора Московской духовной академии архиепископа Верейского Евгения (Решетникова).

Так произошла их встреча с Лизой Майер в штате Нью-Джерси. Женщина рассказала священникам следующую историю, уверяя в её истинности. Одно время она якобы занималась продажей недорогого антиквариата и постоянно ездила по базарам и рынкам, скупая разные вещи. Однажды на одной из барахолок она увидела архив Жарова и заинтересовалась. Почему она обратила на него внимание и зачем купила, если ни слова не понимала по-русски и совсем ничего не знала о Жарове? Это осталось загадкой…

Отец Андрей Дьяконов вспоминает: «Приняла она нас хорошо, предложила чай. Когда мы увидели архив, наши сердца замерли! Мы с трепетом прикасались к документам, письмам и фотографиям, дышащим нашей историей. Честно скажу, со мной случился культурный шок! Три десятилетия назад, когда я начал по крупицам собирать материалы о жизни Жарова, я не мог отделить правду от вымысла. До СССР доходила совсем ничтожная информация об удивительном хоре. Невозможно было разобраться, где мифология, а где правда! А тут передо мной подлинный жаровский архив. Это было настоящее потрясение! У меня в руках предметы, которые Сергей Алексеевич на протяжении полувека собирал лично. Здесь были европейские, американские и японские фотографии и документы. Только от нас Лиза Майер узнала, кто такой Сергей Жаров и чем она владеет».

В гостях у обладательницы архива священники пробыли довольно долго. Она показала им очень много, но, как впоследствии выяснилось, далеко не всё. Она уже поняла ценность этих бумаг, поэтому предложила гостям найти определенную сумму и выкупить их у неё, заверив, что, пока они будут искать необходимые средства, она ничего активно распродавать не будет.

Во время первой встречи с Лизой Майер отец Андрей и отец Евфимий на все имевшиеся у них деньги купили несколько документов. Теперь они хранятся в России.

Так как всё же архив попал в руки Лизы Майер? Вдова Сергея Алексеевича и его сын после смерти регента какое-то время жили в Лейквуде. Но после кончины Неонилы Николаевны в 1996 году сын Жарова Алексей, страдавший «несчастной слабостью» (Ф. М. Достоевский), оставил дом в Нью-Джерси под присмотром каких-то сомнительных знакомых и отправился во Флориду, где у Жаровых был ещё один дом. Постепенно жилище в Лейквуде начало ветшать, а участок вокруг дома быстро зарос травой. Скоро дом выставили на продажу, а то, что было внутри, растащили сомнительные друзья Алексея. Так архив с ценнейшими документами и попал в руки Лизы Майер.

Когда священники в 2006 году подъехали к дому Жарова, чтобы посмотреть, в каких условиях жил Сергей Алексеевич, то увидели, что он отремонтирован и выставлен на продажу. Никаких личных вещей дирижера в нём уже и в помине не было. Скоро дом был продан, и о Жарове в Лейквуде не осталось никаких воспоминаний.

Лиза Майер не сдержала своего слова и очень быстро начала распродавать архив через Интернет. За несколько месяцев она заработала 127 тысяч долларов. Однако потом пожалела об этом, поняв, что продажа полного архива могла принести большую прибыль, чем распродажа его по частям. Но дело было сделано… Сегодня уже нельзя узнать, куда ушли и в чьих руках находятся те или иные ценнейшие документы. Прежде всего переписка Жарова с писателем В. В. Набоковым и авиаконструктором Игорем Сикорским. Многочисленные предметы и документы из архива разлетелись по всему миру. И среди них письмо Жарову от лауреата Нобелевской премии И. А. Бунина.

Но часть их, хотя и совсем незначительная, оказалась в Санкт-Петербурге и легла в основу этой книги. Архив Жарова был чрезвычайно обширным. В нём хранились все вещи и документы, собранные администрацией хора за 55 лет: письма, фотографии, альбомы, ноты, подарки от видных финансовых и политических деятелей, наградные кубки, другие бесценные реликвии из слоновой кости, стекла, металла, пергамента… На многих из них имелись дарственные гравировки от различных обществ, деятелей русской иммиграции, королевских особ не только в изгнании, но и находящихся у власти. В Санкт-Петербург из богатейшего архива доставлен знаменитый золотой граммофон, врученный Жарову в 1966 году в Германии. Сейчас он хранится у одного из авторов этой книги.

Лиза Майер изменила бы себе, если бы на каком-то этапе распродажа архива не приняла детективный характер. Уникальными документами заинтересовались известные специалисты по русскому хоровому пению из Шотландии — профессор Стюарт Кэмпбелл и его супруга, искусствовед Светлана Зверева. Они договорились с Лизой Майер о встрече и приехали к ней в штат Нью-Джерси вместе с сотрудником российского консульства в США Владимиром Хлебниковым. После этого визита госпожа Майер заявила, что два специалиста по русской хоровой музыке, посетившие её, чтобы сфотографировать нужные им документы, украли коробки с ценными предметами на сумму более 100 тысяч долларов. По заявлению Лизы Майер ФБР связалось с полицией Великобритании и России и приступило к расследованию.

Разгорелся международный скандал, о котором написали несколько американских газет. Бедный профессор Стюарт Кэмпбелл в многочисленных телевизионных интервью и перед полицией двух государств, отвергая все обвинения, оправдывался, говоря, что Лиза Майер дала ему и его супруге лично несколько коробок из архива Жарова в качестве пожертвования Всероссийскому музейному объединению музыкальной культуры им. М. И. Глинки в Москве, подписав при этом документ, подтверждающий дар. Слава Богу, что на процедуре подписания, на всякий случай, настоял российский дипломат Владимир Хлебников, а то дело действительно могло бы принять совсем другой оборот.

В конце концов госпожа Майер признала, что пожертвовала некоторые документы, но настаивала на том, что другие были похищены. Однако сказать, какие конкретно, она не смогла. Лейтенант полиции Дон Нил из города Хауэлл после нескольких встреч с Лизой Майер убедился, что никакой криминальной составляющей в происшествии не обнаружено, и закрыл дело.

В процессе расследования обнаружилось, что у Лизы Майер осталось ещё несколько десятков коробок с архивом Жарова. И стало ясно, что за один раз на своей машине «Форд Эксплорер» она не могла привезти весь архив домой, а тем более найти его на помойке или купить на блошином рынке. На запрос полицейских о перемещении архива Донского казачьего хора в дом Лизы Майер Алексей Жаров из Флориды ответил, что эта проблема его совершенно не интересует и не касается, поэтому никаких претензий к Лизе Майер у него нет.

Какие ценные материалы остались в тех коробках, мы до сих пор не знаем. Сегодня они рассеяны по всему миру, и потребуется много времени, чтобы их собрать и проанализировать, но это обязательно когда-нибудь произойдет.