Сергей Жаров

Когда 3 сентября 1939 года Великобритания и Франция объявили войну Германии, Донской хор находился в Америке. И Жаров воспользовался благоприятным легальным поводом и от имени музыкального коллектива обратиться к правительству США с просьбой о предоставлении политического убежища.

Поначалу жизнь в Америке складывалась нелегко: одно дело — приезжать на гастроли, и совсем другое — остаться на постоянное жительство. Большинство хористов не говорили по-английски, а для получения гражданства нужно было сдать экзамен на знание языка. Но жаровцы не жаловались на судьбу. В общем-то, им повезло. Очень скоро их подхватил продюсерский центр Сола Юрока — одного из самых успешных антрепренеров США. Юрок выбрал для хора менеджера — Поля Стойса. Правда, впоследствии выяснилось, что он безбожно обманывал хор, но на первых порах в Америке на это никто не обращал внимания.

В США Жаров подружился со многими русскими эмигрантами, в том числе с авиаконструктором И. И. Сикорским и писателем В. В. Набоковым. Сразу по приезде в Штаты большую поддержку Сергею Алексеевичу оказал Григорий Долгорукий. Например, в письме 4 июня 1941 года он, в частности, советовал: «Предложение из Вашингтона весьма интересно. Я имел в виду что-нибудь в этом роде. И если они там сами догадались, то тем лучше. Однако здесь надо не продешевить и не связаться с мелкими сошками. Это для Вас сейчас “жизненный шанс”, как говорят американцы, т. е. одна из возможностей, которые открываются только несколько раз в жизни. Дело в том, что сейчас идет лихорадочная подготовка к тяжелым испытаниям, и американцы великолепно понимают, что дух нации не на высоте. Американец воспитан в том духе, что государству, собственно, он ничего не должен, а слово “родина” не имеет того смысла, что у нас. Чисто национальная литература скудна, народного творчества почти нет. Всё основано на жизненных удобствах и возможностях комфорта. Вся культура чисто материальная. Они понимают, что надо создавать дух единства, преданности и духовной привязанности к стране. Вам, наверное, покажется странным, но американские солдаты на марше не поют, главным образом (по-моему) потому, что, кроме пары кафешантанных песенок прошлой войны, и петь нечего».

В своих письмах Долгорукий очень подробно разъяснял Жарову, что представляет собой американское общество и как в нём надо ориентироваться.

После того как нацистская Германия напала на Советский Союз и тот, по сути, остался один на один против всей Европы, весь промышленный, финансовый и людской потенциал которой работал на Гитлера, интерес американцев к русской культуре и истории заметно возрос. Государственный департамент США, понимая, что нужно срочно поднимать боевой дух армии, воспользовался сложившейся ситуацией и выделил финансирование для гастрольной поездки казачьего хора по американским воинским частям.

Во время Второй мировой войны донские казаки бесчисленное количество раз выступали перед американскими военнослужащими, во многом благодаря содействию своего импресарио Сола Юрока, имевшего прекрасные отношения не только с семьёй Рокфеллеров, но и с советским посольством в США.

Специально для концерта в Южно-Калифорнийском университете, состоявшегося 5 августа 1941 года, Жарову сделали перевод на английский язык песни «Если завтра война» на музыку братьев Покрасс и стихи В. И. Лебедева-Кумача. Реакция американской публики превзошла все ожидания. Еще до окончания исполнения зал встал и аплодировал певцам стоя. Американцы вдруг осознали, что народ, имеющий такую музыкальную культуру, победить невозможно никаким оружием. Песня «Если завтра война» принесла донским казакам не только признание публики, но и большой коммерческий успех. Они исполняли её во время Второй мировой войны в Америке повсюду. Она часто звучала на различных радиоканалах по всем Соединенным Штатам, особенно в конце 1941-го и в начале 1942 года.

Русская эмиграция в Америке разделилась на два лагеря: одни желали поражения Советскому Союзу, другие не сомневались, что победа будет за Россией. Жаров всегда верил в победу русского народа, поэтому не понимал казаков, поддержавших Гитлера и отправившихся воевать против Советов. Их ненависть к большевикам он разделял, но цели германского командования и казаков считал совершенно различными. Немцы хотели разгромить огромную страну на востоке, расчленить её и уничтожить, превратив в свою колонию, а казаки мечтали возродить в ней империю в прежнем великолепии. Как это можно было совместить — Жаров не представлял! Однако казачьих генералов П. Н. Краснова и А. Г. Шкуро — пособников немцев — публично никогда не осуждал. Скорее, сочувствовал им.

В 1942 году Жаров узнал, что И. В. Сталин всерьез обдумывал план вернуть руководителя Белого движения на Юге России генерала А. И. Деникина на родину, сражаться против агрессора. Нужно это было Сталину не для того, чтобы укрепить Красную армию, а для того, чтобы превратить всем хорошо известного в России генерала в символ национального единения. Внук крепостного крестьянина, генерал Деникин лучше всех подходил на эту роль. Кстати, именно поэтому потомственный дворянин барон П. Н. Врангель относился к нему с явным пренебрежением и искренне считал, что, в силу наследственности, Деникин так и не научился по-настоящему ездить верхом. А барона Врангеля, в свою очередь, ненавидел адмирал А. В. Колчак, полагавший, что за иностранную помощь во время Гражданской войны барон готов был отдать весь российский флот и прибалтийские земли в придачу. Деникин же, в свою очередь, недоумевал, как это морскому офицеру позволили командовать целой армией — ведь он ничего не смыслил в военных сухопутных операциях. Чрезмерные амбиции и непонимание современной обстановки в конечном счете и привели Белую армию к поражению. К осени 1942 года в живых остался только один белый генерал — Деникин, и Сталин по своими каналам получил информацию, что генерал сочувствует Красной армии.

В самом начале 1942 года Русско-американский комитет помощи Советской России обратился к Жарову с просьбой дать благотворительный концерт в пользу Красной армии. Это предложение повергло Жарова в шок! Он не мог представить даже в самом страшном сне, что когда-нибудь будет давать такой концерт! В пользу Красной армии!!! Однако Сол Юрок ему быстро объяснил, что с аналогичной просьбой к нему скоро обратится сама супруга президента США Элеонора Рузвельт и многие влиятельные личности из делового мира Чикаго желают, чтобы такое выступление состоялось.

Когда Жаров получил официальное письмо от госпожи Рузвельт, то вынес вопрос на общее собрание хора. Выяснилось, что с похожим предложением уже обращались к Платовскому казачьему хору Николая Кострюкова. Тот сначала наотрез отказался, а потом согласился с условием, что слова «в пользу Советской России» заменят на — «в пользу Американского Красного Креста». Менеджеры пообещали дирижеру выполнить его условие, но обещание не сдержали — хор Кострюкова дал концерт в пользу Советской России и в поддержку Красной армии.

После этого в белоэмигрантской прессе начались бурные дебаты: правильно ли поступил Кострюков? Сейчас тот же вопрос встал перед хором Жарова. Голоса певцов разделились, и начались ожесточенные прения. Один из танцоров даже заявил, что Сталин — благодетель русского народа, спасший страну и создавший мощное промышленное государство, а все цари — тираны русского народа. За такие слова ему тут же дали по физиономии, и дебаты продолжились с новой силой.

В конце концов «казачий круг» постановил, что от предложения жены президента отказываться нельзя, а также не подобает казакам выставлять ей какие-либо условия. Концерт в Чикаго прошёл с ошеломляющим успехом. Цены на билеты были заоблачные, но все стремились попасть именно на этот концерт — того требовал престиж. Американские газеты писали: «Военная песня — это духовный облик целого народа. Нет сомнения, что русские победят». Благодаря громкому выступлению хор получил такую рекламу в северных и восточных штатах США, что у него не хватило бы никаких денег сделать её самостоятельно.

Когда говорили пушки…

Сразу после Перл-Харбора и начала военных действий на Тихом океане в госпитали США стало поступать много раненых. Донской казачий хор часто выступал перед ними. Вот как описал одно из них американский военный журналист: «Выздоравливающие солдаты часто на таких концертах галдят, шумят и превращают концерты скорее в весёлые вечеринки, чем в серьёзные выступления. Когда же в госпитале пел для солдат хор Жарова, то среди военнослужащих царила такая тишина, что можно было слышать малейшие нюансы звучания. По уверению администрации госпиталя, такое было впервые за всё существование больницы».

В три первых дня октября 1943 года казачий хор дал три концерта в Метрополитен-опере. Огромный многоярусный зал был заполнен до отказа. И если в Европе значительную часть публики, как правило, составляли русские эмигранты, то в Нью-Йорке на выступления пришли в подавляющем большинстве американцы. На таких концертах большим успехом пользовались советские песни. До Второй мировой войны Жаров почти никогда не включал их в репертуар, но после Сталинградской битвы все кардинально изменилось.

На такое решение сильно повлиял С. В. Рахманинов, с первых дней войны безоговорочно ставший на сторону родного народа и помогавший России по мере сил до самой своей смерти 28 марта 1943 года. Все сборы от многих своих концертов Рахманинов передавал на закупку медикаментов для Красной армии.

В годину горя и испытаний людей тянет друг к другу. Неудивительно, что отношения Сергея Васильевича и Сергея Алексеевича во время войны приобрели совершенно иной характер, нежели раньше. Оба жили в Америке и встречались подчас в весьма «неформальной обстановке».

Легендарный советский разведчик, сотрудник Первого главного управления КГБ СССР (внешняя разведка), в будущем полковник, кандидат исторических наук, Герой Российской Федерации Александр Семенович Феклисов (1914–2007), работавший с 1941 до 1947 года в нью-йоркской резидентуре под прикрытием Генерального консульства Советского Союза в Нью-Йорке, так описал в своей книге «За океаном и на острове: Записки разведчика» случайную встречу с хором Жарова и Рахманиновым: «Однажды пошел в русские бани на углу Второй улицы и Второй авеню. Войдя в большой предбанник, неожиданно услышал стройное хоровое пение на русском языке. Я разделся на лежаке, указанном мне банщиком, и стал оглядывать помещение и находившихся там людей. В предбаннике стояло лежаков тридцать, на многих из них сидели завернувшиеся в простыни пожилые мужчины. Они слаженно, профессионально пели русские и украинские песни. На крайнем лежаке ко мне спиной сидел старик и аккомпанировал певцам на гитаре. Я подошел к стойке бара, заказал стакан пива и поинтересовался у бармена, что это за люди.

— Как, вы их не знаете? — удивленно спросил тот. — Это же всемирно известный хор донских казаков во главе с его руководителем Сергеем Жаровым.

И указал мне на небольшого роста мужчину, сидевшего рядом с гитаристом. Только тут я разглядел, что гитаристом был Сергей Васильевич. Затем бармен сообщил, что хористы частенько наведываются в баню и, когда есть настроение, поют. Изредка сюда приходит Рахманинов, и тогда хор поет под его руководством.

Казаки исполнили несколько песен. Потом хористы затянули песню “Вечерний звон”. И тут Рахманинов, до того тихо подыгрывавший на гитаре, преобразился. Он несколько раз останавливал певцов, энергично и властно указывал, какие места надо петь медленнее, какие быстрее, какие тише, какие громче, требовал выдерживать паузы, соблюдать темп. Рахманинов встал, отложил в сторону гитару и стал дирижировать. Видно было, что маэстро во власти вдохновения. Несколько минут он терзал хор своими замечаниями, пока, наконец, позволил исполнить “Вечерний звон” от начала до конца без пауз. Затем маэстро попросил повторить песню еще раз.

Каждую фразу, каждое слово песни артисты пели отчетливо, протяжно, какими-то взволнованно-трепетными, щемящими душу голосами, в которых слышалась глубокая тоска. Я был потрясен. Столь задушевно, искренне и красиво могли исполнять песню только артисты, покинувшие Родину и осознавшие, как тягостно им жить без нее. Такого проникновенного и красивого пения я никогда не слышал.

Закончив пение, Рахманинов и хористы оделись, выпили в баре по чарочке водки и вышли в темноту промозглого зимнего нью-йоркского вечера».

На вечерах в Метрополитен-опере советские песни прозвучали свежо и своевременно, особенно такие как «От края и до края» на музыку И. И. Дзержинского и «Песня о встречном» Д. Д. Шостаковича. Хор продемонстрировал американцам, что он был и остается неотъемлемой частью русского народа.

Выходившая в Америке под редакцией Н.П. Рыбакова газета «Россия» писала в 1944 году о Донском хоре: «С тех пор прошло 24 года. 24 года небывалого успеха, который неизменно сопутствовал Жарову. Это не сенсация: сенсация — короткая вспышка, затмеваемая такими же вспышками. Сенсация ничтожна рядом с потрясающей цифрой — более 4000 концертов. Это пение, превзошедшее всё, что в этой области было достигнуто во всем мире. Это естественность и необычность». С этим нельзя не согласиться. Феномен Жарова состоял не в том, сколько он дал концертов, а в том, что каждое выступление отличалось не только высочайшим музыкальным мастерством, но и уникальностью. Казалось, каждый концерт хора — последний: после такой физической и психологической отдачи у певцов не должно остаться сил для будущего. Но вера и молитва творили чудеса. Когда в начале каждого концерта звучало «Верую» в аранжировке А. Д. Кастальского, то все собравшиеся в зале с трепетом и затаённым блаженством ощущали, что стали ближе к Богу Отцу, Вседержителю, и понимали, что вера — это прежде всего любовь к ближнему.

Жаров представлял казачью песню во всех её разнообразных жанрах, умело сочетая былинные и исторические сюжеты. В его репертуаре имелись песни, посвященные Илье Муромцу, Добрыне Никитичу, Алеше Поповичу и Дюку Степановичу: граница между былинными и историческими произведениями в казачьем фольклоре всегда оставалась очень зыбкой. Все сюжеты в исполнении хора казаков получали глубокое художественно-философское обобщение и раскрывали слушателям психологию свободолюбивого народа.

Особенно близки были Жарову песни некрасовцев, покинувших родину после подавления Булавинского бунта в начале XVIII столетия и названных так по имени своего вожака — Игната Некрасова. Их потомки прожили два века вне России, на территории Османской империи. Только в XX веке казакам-некрасовцам было разрешено вернуться в Россию. Двести лет изгнания оказались бессильны стереть в душе народа память о родине и заставить забыть казачьи песни, бережно передававшиеся на чужбине из поколения в поколение. Та же задача стояла и перед хором Жарова — не утратить свои корни, сохранить русскую религиозную и народную культуру, которую большевики так неистово пытались истребить.

В чём же заключался феномен Сергея Жарова? На этот вопрос русский композитор-академист А. Т. Гречанинов ответил так: «Когда мы видим его на эстраде, у него жар или, вернее, пламя в глазах и во всем существе. На эстраду он не выходит — как бы какой-то невидимой силой на крыльях выносится. Короткий поклон в публику — и зал уже огласился могучими звуками. Момента, когда он повернулся лицом к хору, когда подал знак, вы не уловили. “Настраивать” исполнителей ему, очевидно, не нужно: они уже готовы, построены, говорят вместе со своим другом — пламенным Жаровым. Вы удивлены: когда же он даст тон? Ведь это не оркестр, ведь нужно, чтобы каждый член хора был в настоящем тоне… Как это он делает — вы не знаете. Жаров любит начинать программу с фортиссимо. Это верный расчёт захватить публику, это и ему самому, очевидно, нужно, чтобы скорее уйти от действительности и сразу погрузиться в очарованный мир звуков… Жаров имеет в своём хоре только мужской состав. Слушая его, вы часто получаете иллюзию смешанного, особенно в пиано, — до того высоко забираются его тенора. Но что поражает, в первую очередь иностранцев, — это его октавы с их бархатным звуком. Они придают органный колорит редкой красоты. Жаровский хор имеет диапазон в три с половиной октавы. Есть чем удивлять мир, и они таки и удивляют».

Жаров не довольствовался музыкой, полученной в наследство от А. Д. Кастальского, П. Г. Чеснокова, Н. М. Данилина, а заказывал для своего хора обработку казачьих или народных песен таким выдающимся композиторам, как А. Т. Гречанинов, К. Н. Шведов, И. А. Добровейн… А значит, обогащал русскую хоровую традицию всё новыми и новыми прекрасными сочинениями, вносил неоценимый вклад в отечественное хоровое искусство.

К 1943 году репертуар хора насчитывал более трехсот песен и религиозных песнопений разного рода, воплощающих высшие эстетические и этические идеалы. В том же 1943 году выходивший в США журнал «Русский вестник» писал: «Эти песни и песнопения, эти эмоциональные переживания и эстетические устремления показали и доказали миру, что русский народ в течение 1000 лет мог бороться за своё существование, что он мог отражать набеги орды диких и цивилизованных варваров, что может защищать Европу и демократию от поработителей народов и душителей свобод и что русский народ носит в себе и воплощает в художественные образы красоту, которой восторгаются все народы мира и которой лучшие сыны русского народа, претерпевая все невзгоды нашего ненормального времени и принося жертвы на алтарь человечества, охотно делятся со своими братьями — людьми всего мира».

Именно во время Второй мировой войны Донской казачий хор пережил пик популярности в Соединенных Штатах: его музыка звучала на всех радиостанциях, олицетворяя союзнические войска. 29 апреля 1944 года хор триумфально выступил на вечере газеты «Россия» в Нью-Йорке, а в 1945 году, за три месяца до окончания войны, в одном из писем жене Жаров писал: «Если бы знал Юрок, что русские большевики не будут воевать, то он едва ли подписал бы с нами контракт на новый сезон». Победы Красной армии на фронтах в Европе приносили продюсеру огромные прибыли. Всё русское в Америке было в большой моде, особенно Донской казачий хор. Так, за 89 выступлений Жарова Сол Юрок заработал 75 тысяч долларов чистой прибыли. В это время солист хора зарабатывал примерно 400 долларов в месяц, а регент — 800.

В годы войны хор очень чутко относился ко всякого рода нуждам и просьбам русской эмиграции в Америке, в частности, со стороны РООВА — Русского объединенного общества взаимопомощи в Америке, где происходили очень непростые процессы. Однажды импресарио Сол Юрок ознакомил Жарова с результатами социологического опроса, проведенного в 1944 году в США. Результат оказался ошеломляющим. На вопрос: какой народ является самым главным врагом Америки? — американцы ответили так: 6 % — немцы, 9 % — японцы, 25 % — евреи.

А в письме 19 января 1945 года своей жене Неониле Николаевне Жаров писал: «По-видимому, наши успехи отчасти, а может, и больше, зависят от успехов на русском фронте. Странно, но это так! Сталин перешёл в наступление… все наши концерты стали распродаваться до последнего места».

После войны

Согласно договорённостям, достигнутым во время Ялтинской конференции в 1945 году, англо-американские союзники обязаны были выдать России после окончания войны всех перемещенных лиц, являвшихся гражданами СССР на 1939 год. Союзники не только старались выполнить свои обязательства в отношении казаков, ушедших с немцами с территории СССР, но в некоторых случаях даже перевыполняли их, сдавая Сталину казаков, оказавшихся в Европе до 1939 года, то есть эмигрантов первой волны, никогда не являвшихся советскими гражданами.

Основные этапы выдачи проходили в австрийских городах Линце и Юденбурге. А. И. Солженицын впоследствии назвал ее «великим предательством»: английские оккупационные войска передали Сталину более 40 тысяч казаков, 4 тысячи из которых никогда не были гражданами СССР. Тем не менее англичане, проигнорировав Женевскую конвенцию, отправили казаков в Советский Союз, совершив тем самым настоящее военное преступление. Почему и зачем они это сделали? Ведь они знали, что почти все казаки, воевавшие на стороне Третьего рейха, будут расстреляны или отправлены в лагеря как «изменники Родины». Генерал спецслужб П. А. Судоплатов в своей книге так объяснил поступок англичан: «Выдача казаков была обычной коммерческой сделкой. Белых эмигрантов обменяли на группу плененных немецких офицеров Кригсмарине во главе с адмиралом Редером».

Сергей Жаров знал, что более 30 тысяч казаков-эмигрантов еще в 1941 году вступили в немецкую армию и сражались против Советского Союза. А более 15 тысяч казаков, в основном бывшие советские граждане, воевали в составе XV казачьего кавалерийского корпуса СС. Гитлер обещал бывшему Донскому атаману П. Н. Краснову отдать казакам исторические земли области Войска Донского, где они смогли бы создать свое собственное государство. Однако фюрер русским не доверял, поэтому послал казаков не воевать на Восточный фронт, а бороться с югославскими партизанами.

Досталось от русских казаков и итальянским антифашистам. Но когда час расплаты наступил, за казаков вступились американские казачьи станицы. Но что они могли сделать? Прежде всего, ходатайствовать перед американским правительством, чтобы оно разрешило казакам из Европы переселиться в США.

В 1947 году Жаров просил своих поклонников и близких знакомых в американском правительстве о содействии в приёме казаков, оказавшихся в Европе и воевавших на стороне гитлеровской Германии. И хотя он понимал, что задуманный план не осуществим, но делал все возможное, чтобы вывезти из Европы в США хотя бы одну-две сотни казаков. Жарову в этом помогли Толстовский фонд и правительство США. Не последнюю роль сыграл и благотворительный концерт в Чикаго в ответ на просьбу Элеоноры Рузвельт. Жаров и к ней обратился за содействием.

После образования государства Израиль в 1948 году Жаров несколько раз получал приглашения посетить его. И вот в сезон 1951/52 года казачий хор приехал в Землю обетованную. Музыканты выступили в Тель-Авиве, Иерусалиме, Хайфе и ещё в нескольких городах. Среди публики было много выходцев из России, как никто, прекрасно понимавших слова Модеста Мусоргского: «Искусство есть не цель, а средство для беседы с людьми».

Четвертого июля 1953 года, вДень независимости США, состоялся большой праздничный концерт, посвященный 30-летию первого выступления Донского казачьего хора в Вене. Скупой, едва заметный жест регента — и в зал плавно и мощно полилось «Тебе, Бога, хвалим». Это был старинный христианский гимн, написанный в конце IV века святым Амвросием Медиоланским, в аранжировке Бортнянского. После первого же музыкального произведения зал охватил восторг: слышались аплодисменты, стук ногами и стульями, возгласы одобрения. Со всех сторон неслись крики: «Браво, Жаров!», «Спасибо, Жаров!» Действительно, Жаров, как чародей, завораживал зал, наполняя сердца слушателей то сладостным томлением, то невыразимым, неизъяснимым ликованием. Голоса хористов словно уносили зрителей в небесную беспредельную высь, наполненную пленительными, нежнейшими чувствами. После каждой исполненной песни воодушевление возрастало в геометрической прогрессии. Когда очередь дошла до народных и казачьих песен, казалось, зал рухнет.

Ко времени описываемых событий в составе хора из певцов, принимавших участие в первом венском концерте 1923 года, кроме регента, остались только четверо: Владимир Магнушевский, Виктор Львов, Гавриил Абанчин и Василий Флюстиков. Однако на праздничном мероприятии в качестве зрителей присутствовали и музыканты, в разное время покинувшие хор уже в США: Фёдор Шляхтин, Андриан Яровицкий, Якоб Тетеревятников, Аким Терехов и Иван Давыдов.

После концерта, на банкете в честь «юбиляров», выступивший от имени правления Мирового казачьего центра и входящих в его состав станиц один из бывших атаманов сказал: «Казачество всегда было оплотом российской государственности и в тяжелые минуты жизни народа первым принимало на себя удар. Расположившись на окраинах империи, как верный страж, вглядываясь вдаль, зорко следило за каждым движением врага, чтобы вовремя дать собраться главным силам и должным образом встретить его. Слава казачья исстари гремела далеко за пределами Отчизны и родных краев. Ярким выразителем и хранителем славных казачьих традиций в эмиграции стал хор донских казаков Сергея Жарова, но на этот раз не на полях сражений, а на подмостках мировых театров». Закончил свою речь атаман словами: «Выступление жаровского хора — эта всегда праздник, праздник русской силы, мужества и таланта». Во время банкета состоялся сбор средств, необходимых для выпуска альбома с казачьими песнями. В этот вечер Жаров оставил автограф на сотне программок концерта и нескольких пластинках.

После 6 июля для хора наступил репетиционный период, а 21 июля в храме Христа Спасителя, на 121-й улице в Нью-Йорке, состоялась генеральная репетиция рождественских, страстных и пасхальных песнопений. На репетицию пригласили всех желающих, и радиостанция «Голос Америки» транслировала ее на 60 стран. Через два дня эту программу записали на пластинку, увидевшую свет осенью 1954 года.

В самом начале сентября 1953 года казачий хор отправился из Америки на пароходе «Иль де Франс» в Европу, где посетил Западную Германию, Голландию, Данию, Норвегию, Швецию, Швейцарию, Великобританию и Францию. Первые концерты прошли 16, 17 и 18 сентября в Париже. В Гамбурге выступление хора Жарова в Мюзик-холле слушала почти вся русская колония во главе с архиепископом Берлинским Филофеем (Нарко) и представителями Русского комитета. Гастроли продлились 18 недель, и 8 февраля 1954 года на пароходе «Квин Мэри» хор вернулся в США. 13 февраля в Нью-Йорке состоялся концерт в рамках телепрограммы «Местная знаменитость» (Toast of the Town) с популярным телеведущим Эдвардом Салливаном. В дальнейшем телепрограмма стала называться «Шоу Эдварда Салливана» и в 1948–1971 годах была одним из самых успешных музыкальных проектов американского телевидения.

Затем хор отправился на гастроли по городам Соединённых Штатов, продлившиеся до 27 марта. В этот день хор закончил сезон традиционным концертом в Карнеги-холле и через несколько дней уехал в Южную Америку. Повсюду публика неистовствовала от восторга. Жаровцы пели на бис русскую народную песню «Вдоль по Питерской», украинскую колядку «Щедривка»… Волнующую душу арию Йвана Сусанина неожиданно сменяло торжественно-ликующее «Славься, славься, наш русский царь!». Исполнение было настолько безукоризненным, что даже ярые противники монархии приходили в восхищение.

Начиная с 40-х годов Жаров начал соединять в своем репертуаре русскую религиозную музыку не только с народными и казачьими песнями, но и с лучшими произведениями советских композиторов. Он стал первым, кто осмелился, пусть сначала робко, неявно, заявить, что русское хоровое искусство за рубежом и в оставленной им России — единое целое.

За годы своего существования хор завоевал любовь и получил признание во многих странах мира. Его пластинки выходили огромными тиражами и быстро раскупались. Ясные и проникновенные голоса В. Магнушевского, В. Болотина, А. Левченко, М. Бажанова, А. Яровицкого, Г. Шандровского, Б. Морозова стали узнаваемыми и родными для слушателей. По окончании каждой концертной программы хор, как правило, исполнял ещё четыре номера на бис. Газеты в бесчисленных восторженных откликах называли Жарова не иначе как «несравненным», «неподражаемым» и «музыкальным гигантом».

Случались, правда, и негативные отзывы, где утверждалось, что Жаров продался большевикам и стал использовать в своём репертуаре советские песни. Некоторые рецензенты писали, что Жарову надо «избегать в церковном пении крайностей, а именно избыточной голосовой виртуозности в переходах от фортиссимо к пианиссимо, так как при таких и без того невероятных переходах иногда интонация прерывается и многие аккорды становятся нечистыми».

Донцы-певцы

В 1952 году хор дал несколько концертов для ветеранов корейской войны. На одном из них присутствовал сенатор от штата Висконсин Джозеф Маккарти. К этому времени Донской казачий хор уже завоевал бешеную популярность в Америке, и сенатор решил использовать его в своих целях, прежде всего для поднятия боевого духа в армии.

Джозеф Маккарти, сенатор-республиканец, вошёл в историю как ярый преследователь коммунистов и гомосексуалистов. Те и другие были им приравнены к врагам американского общества и подверглись гонениям. Люди сенатора подготовили списки из нескольких тысяч человек, многие фигуранты которого были уволены с работы. По его инициативе состоялась проверка книжных фондов публичных библиотек, откуда изъяли около 30 тысяч наименований книг коммунистической направленности. Ратуя за нравственно-патриотическое воспитание американского народа, Маккарти считал Донской хор образцом для подражания.

В июле 1954 года Жаров решил полностью обновить программу и приступил к репетициям. Поздней осенью его хор намеревался отправиться в своё пятое послевоенное европейское турне, и он подписал контракт на длительный срок. Вернуться в Нью-Йорк хористы должны были 26 января 1956 года. 31 января, 1 и 2 февраля 1955 года хор все еще пел в Париже, в одном из лучших залов на Елисейских полях. Затем был Альберт-холл в Лондоне. Потом Выставочный зал в Гамбурге на 10 тысяч мест, забитый до отказа. В Берлине хор дал пять концертов в Спорт-паласе, в общей сложности для более чем 50 тысяч зрителей.

Тысячи немцев вышли на улицы Западного Берлина встречать хор донских казаков — автобус с певцами пробирался сквозь ликующее людское море очень медленно, то и дело останавливаясь. Такого приема Жаров не помнил со дня создания хора. Любовь немцев к русскому хоровому искусству казалась безграничной. Всё происходящее растрогало регента и певцов до слёз. Здание Спорт-паласа несколько дней сотрясалось от восторженных криков, топота ног и бурных оваций. После пяти выступлений на бис хористы попросили публику отпустить их, но воодушевленные зрители требовали продолжения. Наконец уставших хористов отнесли к автобусу на руках.

После концертов в Западном Берлине начались съемки кинофильма, посвященного хору. В нем принимали участие знаменитые немецкие актеры, основу сюжета составила история Донского хора. В фильм вошли фрагменты концертов в Спорт-паласе в Берлине и в Выставочном зале Гамбурга. На первых кадрах многотысячная толпа немцев приветствует хор русских казаков-эмигрантов перед Спорт-паласом. Как только регент выходит из автобуса, люди подхватывают его на руки и вносят в зал, где должен состояться концерт. В Германии ещё хорошо помнили, как был популярен казачий хор в их стране до Второй мировой войны.

В фильме звучат песни «Молись, кунак», «Ой, да понад лесом», «Вот полк пошёл по бережку крутому», «Славим Платова-героя» и, конечно же, всеми любимая «Эй, ухнем». В песнях, то печально-минорных, то задорно-мажорных, отражались традиционный уклад и эмоциональное богатство национального бытия. Казалось, ни один народ, кроме русского, не имел такого бесшабашного и разудалого песенного разнообразия. В то же время в репертуаре жаровцев было много песен, пропитанных глубоким страданием, нестерпимым горем и жгучей любовью ко всем униженным и оскорбленным. Именно в песнях выражалась многогранная русская душа.

Не случайно песню называют душой народа. Песня раскрывает такие глубины, такие тайники национального характера, которые невыразимы, непостижимы никакими иными способами. «Покажи мне, как ты веруешь и молишься; как просыпаются у тебя доброта, геройство, чувство чести и долга; как ты поешь, пляшешь и читаешь стихи, — говорил философ И. А. Ильин, хорошо знавший Жарова и восхищавшийся его талантом, — скажи мне все это, а я скажу тебе, какой нации ты сын». Где, как не в песне, можно постичь характер народа: его безмерную широту, доброту и щедрость, самородный нрав, удаль и молодецкий задор? В песне, как в молитве, происходит очищение души…

В Гааге, столице Южной Голландии, в одном из театров к приезду жаровцев на сцене всегда сооружали лестницу, по которой певцы спускались к публике. Уже сам выход хора превращался в театрализованное действо: справа открывалась маленькая дверца, из нее медленно показывалась нога правофлангового баса в штанине с красным лампасом, а затем появлялся сам бас. Раздавались редкие аплодисменты. По мере того как выходили остальные казаки, рукоплескания становились все громче и восторженнее. А когда среди казаков являлся сам регент, аплодисменты переходили в овацию, достигая апогея.

Сергей Жаров быстро и ловко спускался по лестнице, несколько секунд любезно и благодарно раскланивался, а затем поднимал руки — в зале воцарялась гробовая тишина. И через мгновение начиналось чудо… Казалось, певцы не открывают рты, а откуда-то с небес льётся потрясающей красоты божественный псалом, и всё пространство заполняется нежными, ангельскими голосами. Но откуда? Казаки стоят по стойке «смирно», с закрытыми ртами. Да и регент почти не управляет ими. Тогда ещё мало кто, даже из музыкальных критиков, знал, что Сергей Жаров мог дирижировать глазами. У зрителей рождалось впечатление, что все хористы замерли в молчании, но при этом мелодия нарастает и ширится, пока басы неожиданным регистром ввысь не разрезают её — и вся музыкальная композиция не завершается заключительным кадансом…

Публика неистовствовала в восторге: топала ногами и рукоплескала, пока Жаров не поднимал руку. В зале вновь воцарялась тишина, а затем откуда-то с небес разливался сначала едва слышный, но с каждой секундой всё больше и больше набирающий силу густой и приятный звук серебристой октавы. Зал робко аплодировал, узнавая произведение, — одну из протяжных русских духовных песен, требующих характерных, сложных приемов исполнения.

Как же певцы добивались такой широко льющейся непрерывности мелодии? Во всем была заслуга маленького регента! Это он научил исполнителей пользоваться цепным дыханием и распевностью звука на одном слоге, не только естественно возникавшими у певцов из желания любоваться красотой мелодии, богатством хоровой полифонии, чистотой тембра человеческого голоса, но и способствовавшими выявлению психологической сущности исполняемой песни, ее выразительности.

Песнопение обязательно вызывало ответное сопереживание у слушателей. Газеты того времени писали: «Хор Жарова — это феномен, обладающий сакральной энергетикой. Казалось, Жаров парил над своими солистами. Его энергетика каким-то невероятным образом передавалась каждому музыканту. Все исполняли так, как будто никогда и нигде так не пели и вообще поют в последний раз».

Со стороны зрительного зала было видно только, что хор поёт без нот, а дирижер, не используя ни пюпитр, ни капельмейстерскую палочку, стоит перед хором и пристально смотрит на казаков. Но если взглянуть на Жарова со стороны кулис, то легко можно было заметить, что регент дирижирует глазами, мимикой и едва уловимыми движениями пальцев. Иногда он сам запевал и тут же давал второй, третий голос другим. Кому-то бросал один палец и получал нужную мелодию, затем выставлял три пальца и получал аккорд, а когда вверх едва заметно поднималась ладонь, хор извергал из себя такое громогласие, что, казалось, зал сорвется со своих мест и улетит. Но никто никогда не видел, чтобы Жаров размахивал руками. Не зря газеты и журналы писали о нём как о «безруком дирижёре».

Второе отделение концерта в Гааге, как обычно, началось с исполнения русских песен. Жаров испепелил певцов грозным, огненным взглядом, а затем подал им скупым жестом какой-то каббалистический знак. Тенора тихо, как будто откуда-то издалека, начали выводить «Эй, ухнем». Хотя они пели едва слышно, зрители легко представили излучину Волги, где сквозь камыши бурлаки тянут огромную баржу. Постепенно к тенорам присоединялись всё новые и новые голоса, пока в строй не вступили басы — октавы. Вдруг все почувствовали, что баржа поравнялась со зрительным залом и готова снести его вместе со зданием театра. Однако виртуальная баржа плавно проплыла мимо, и мелодия стала тише, пока не угасла совсем. Последнее «Эй, ухнем» донеслось откуда-то издалека, и тенора умолкли. Публика долго не аплодировала, погруженная в оцепенение. Затем раздались оглушительные овации. Пораженные слушатели вскакивали с мест с криками: «Волга-ботман!» Так называли за границей русскую песню «Эй, ухнем».

После Гааги последовал Роттердам, где в лютеранском соборе собрались более двух тысяч человек. Несмотря на то что казаки выступали в храме, танцоры и там исполнили украинский гопак, вызвавший бурю восторга. Голландские журналисты давно подметили, что на концерты Жарова, особенно после рабочего дня, люди приходили хмурые, отчужденные, а по окончании представления становились внимательными, общительными и добродушными. Всё понимали, что настоящее искусство делает их лучше!

С большим успехом хор Жарова выступил в Карнеги-холле 29 июля 1955 года. Все деньги от благотворительного концерта пошли в фонд помощи нуждающимся русским, оказавшимся в США без средств к существованию. Организатором концерта стал отец Александр Цуглевич, оказавшийся когда-то в чужой стране без знания языка и денег, но добрые люди спасли его от голодной смерти. Отец Александр и князь А. А. Друцкой организовали Свято-Никольский фонд помощи православным, попавшим в тяжелую ситуацию за границей. Многих они спасли от нищеты и самоубийства.

В этой богоугодной деятельности приняли участие и донские казаки, регулярно дававшие благотворительные концерты в поддержку фонда. В русскоязычных американских газетах можно было встретить такие объявления: «Посетив этот концерт, вы, кроме получения удовольствия, сделаете благое дело, внеся свою лепту в Свято-Никольский фонд, который помог уже более 1000 обездоленных, нуждавшихся в крыше над головой и моральной поддержке. Сегодня фонд готовится к принятию новых сотен, а быть может, и тысяч, чтобы протянуть им руку помощи, выслав ашурансы».

Восьмого октября 1955 года хор дал концерт в столице герцогства Люксембург. Газеты об этом событии писали: «26 донских казаков завоевывают мир». А программа на немецком языке имела следующее содержание: 14 номеров, из которых 4 первых — церковные песнопения. Концерт открылся сочинением Бортнянского «Тебе, Бога, хвалим» в аранжировке Сергея Жарова. Вторая часть началась с арии Ивана Сусанина из оперы М. И. Глинки «Жизнь за царя», аранжированная К. Н. Шведовым. Затем последовали казачьи песни — марш кавалерии с изумительной имитацией топота копыт скачущих лошадей. Третья часть состояла из кавказских мелодий и казачьих песен. Закончился концерт искрометным выступлением двух молодых танцоров — Бочко и Зацепина.

Собравшиеся в зале 2200 человек неистовствовали после каждой песни. А иной раз пение заканчивалось, а зрители, зачарованные, на несколько секунд застывали, чтобы потом, очнувшись, наградить артистов громом рукоплесканий. После концерта восторженные слушатели долго не отпускали хористов, пока те не исполнили три песни на бис. Только после того как конферансье пообещал, что хор Сергея Жарова вернется к ним в январе 1956 года с новой программой, люди стали расходиться.

В одном письме русского эмигранта из Люксембурга об этом событии остались такие строки: «Это выступление долго не будет забыто. Один критик назвал Жарова волшебником. Мы, немногочисленные в стране русские, не избалованные такими вечерами, в отличие от русских в Париже или Брюсселе, получили высокое духовное удовольствие, к которому примешивалось, правда, горькое чувство нашей оторванности от родной русской земли».

В чикагском Оркестр-холле хор триумфально выступил 19 февраля 1956 года. К началу концерта всё огромное помещение заполнили зрители. Исполнение открылось песнопением «Верую» композитора А. Д. Кастальского. С первых нот слушатели почувствовали мощь хора, его удивительную энергетику и красоту. Русские эмигранты сразу уловили в мелодии мотивы родного края — Древней Руси. Во время исполнения знаменитого псалма «Блажен муж» перед внутренним взором многих предстал образ Киево-Печерской лавры — колыбели христианства на Руси. Словно из мрака, явились золотые купола церквей, а потом и преподобные Антоний и Феодосий Киево-Печерские — первые подвижники, основатели обители и монашества на Руси. А за ними сонмы черноризцев — будущих насельников бесчисленных монастырей, ставших духовной основой национальной мощи Киевской Руси…

Солист хора тенор Владимир Магнушевский своим исполнением вознес хорошо знакомый верующим псалом на небывалую духовную высоту, продемонстрировав всю глубину и проникновенность русского церковного пения. После «Блажен муж» прозвучала песня «Киев» на слова А. С. Хомякова: «Слава, Киев многовечный, русской славы колыбель! Слава, Днепр наш быстротечный, Руси чистая капель».

Затем с необыкновенной торжественностью был исполнен фрагмент из патриотической увертюры П. И. Чайковского «1812 год». Это грандиозное произведение особого рода написано в память о победе России в Отечественной войне 1812 года и предназначено для большого состава симфонического оркестра. Оно пользуется огромной популярностью во всем мире благодаря своему эффектному характеру: для убедительного изображения финальной победы русского оружия композитор использовал колокольный перезвон и пушечный салют. Увертюра требует для полноценного звучания огромных помещений — не случайно ее премьера в 1882 году прошла в храме Христа Спасителя в Москве.

Жаров выбрал для исполнения одну из важнейших тем увертюры — молитву о даровании победы. Музыка проникновенно донесла до слушателей, как смиренно молится русский народ во время нашествия Наполеона, как горячие молитвы приближают русских солдат ко Всевышнему перед Бородинским сражением. Бархатные басы призывали людей к чему-то лучшему, светлому во имя спасения многострадальной Родины. Когда же прозвучали слова: «Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое», все слушатели почувствовали, что речь идёт не о 1812 годе, а о современности. Музыка П. И. Чайковского то и дело переливалась густыми, низкими басами, то окрашивалась высокими тенорами, переходящими почти в сопрано, то усиливалась баритональным звучанием.

После духовной части второе отделение концерта открылось мелодией из оперы М. И. Глинки «Жизнь за царя» в аранжировке К. Н. Шведова. Казалось, что на сцене не хор, а самый настоящий симфонический оркестр. Могучие голоса казаков заменяли любой музыкальный инструмент. Борис Морозов блестяще исполнил арию Ивана Сусанина. Искусство этого солиста многим напомнило пение Фёдора Шаляпина.

После короткого перерыва третье отделение началось с русских народных песен. Особое восхищение публики вызвала песня «Калинка», а также «Вдоль по Питерской» в исполнении бывшего солиста Киевского оперного театра Игоря Зайферта. Оценили зрители и песню «Провожанье», блистательно представленную солистами Архипом Левченко и Борисом Белостоцким в сопровождении хора.

А когда зазвучали казачьи песни, пробуждающие воспоминания о широком, тихом Доне, зал наполнился глубокой тоской по родным местам, по Руси, навсегда ушедшей в небытие. Но вскоре бравурная мелодия «Ой, заскучал лихой казак по Дону» вывела всех из меланхолического состояния. В неописуемый восторг слушатели пришли от песни «Полюшко-поле». Эта мелодия, благодаря Сергею Жарову, стала своеобразным гимном казачьей армии в эмиграции. Не были забыты и песни запорожских казаков. В исполнении солиста Ройко прозвучала песня «Закувала та сива зозуля». А бисировали три песни, в том числе многим полюбившуюся «Сердце, тебе не хочется покоя!» И. О. Дунаевского на слова В. И. Лебедева-Кумача.

Четвертого марта 1956 года состоялся знаменитый концерт хора в Вашингтоне, транслировавшийся по радио «Голос Америки» не только на все республики Советского Союза, но и на все страны социалистического блока. 18 марта, по случаю отъезда хора в Японию, в соборном храме Христа Спасителя, основанном русскими эмигрантами в Нью-Йорке, после Божественной литургии настоятель храма протоиерей Фёдор Михайлов отслужил торжественный молебен. Отец настоятель произнёс вдохновенную проповедь, посвященную посту и покаянию, а перед молебном обратился с задушевными словами к Сергею Жарову и хору, в полном составе присутствовавшему в храме. В качестве почетного гостя на молебен был приглашён и хор Б. В. Разумовского. По окончании службы Донской хор исполнил два песнопения: «Блажен муж» и «Тебе, Бога, хвалим».

После молебна в церковном доме состоялось уютное и по-домашнему сердечное чествование донских казаков во главе с регентом, устроенное по инициативе сестричества храма и Общества помощи русским военным инвалидам зарубежья в Америке. С проникновенной речью выступил Донской атаман генерал-майор И. А. Поляков, пожелавший хору и в будущем высоко и крепко держать русское национальное знамя, нести по всему свету славу русской и казачьей песни. От имени хора благодарственные слова произнесли Сергей Жаров и солист Владимир Магнушевский.

Двадцатого марта хор вылетел в Сан-Франциско, откуда, после нескольких концертов, через столицу штата Гавайи Гонолулу отправился в Японию.

Япония

В 1954 году некий господин Акира Дзин основал Ассоциацию друзей искусства специально для того, чтобы пригласить в Японию Донской казачий хор. Вместе со своими друзьями из Маньчжурии Акира Дзин разработал и план гастролей, а при содействии одной из крупнейших японских газет — «Майнити симбун» добился того, что 27 марта 1956 года хор прибыл в Страну восходящего солнца.

Вылетев из Гонолулу в Токио японской авиакомпанией, казаки были изумлены уровнем сервиса на борту. Казалось, было предусмотрено всё, каждая мелочь. Всем пассажирам выдали белые туфли, чтобы во время полёта ноги могли отдохнуть без обуви. Никто из хористов не знал, что, по японскому обычаю, перед завтраком, даже в самолете, обязательно нужно умыться, поэтому стюардессы раздали пассажирам горячие полотенца — в то время это казалось верхом изысканного комфорта. Казаки с наслаждением освежили лицо и руки после сна. Вот как вспоминал перелет администратор хора Владимир Магнушевский: «А дальше стали нас кормить, да как! Кухня превосходная!»

В аэропорту Токио певцам устроили грандиозную встречу. Хор приветствовали более тысячи поклонников. Многие принесли пластинки, чтобы Жаров или кто-нибудь из хористов сразу подписали их. К удивлению Сергея Алексеевича, в толпе оказалось очень много детей. Маленькие японцы, одетые в национальные костюмы, держали в руках цветы. Каждый ребенок сам вручал регенту свой букет, а в знак благодарности он в свою очередь должен был каждого мальчика или девочку поблагодарить и поцеловать. Трогательную церемонию японцы сняли на киноплёнку и потом показывали на всю страну в кинохронике. Кроме того, в аэропорту собрались более сотни фотографов и журналистов. По воспоминаниям того же Владимира Магнушевского, «цветов было столько, что их хватило бы на целый концертный сезон».

Сразу после встречи в аэропорту епископ Токийский и Японский Ириней (Бекиш) отслужил торжественный молебен, а затем, по русскому обычаю, казакам поднесли хлеб-соль. А в кафедральном соборе Японской православной церкви их встретили колокольным перезвоном. После короткого отдыха и банкета, специально для японской службы теленовостей, хор исполнил две японские и одну русскую песню.

Выступления донских казаков в Японии превзошли все ожидания. Русские музыканты стали первыми западными артистами, удостоившимися чести показать своё искусство в императорском дворце в Токио. Чтобы оценить значение этого события, нужно знать, что территория Высочайшей резиденции в то время была наглухо закрыта для всех европейцев и ни один иностранный творческий коллектив не был туда допущен.

Но почему все-таки японский императорский двор пригласил во дворец именно Донской казачий хор? Дело в том, что Сергей Алексеевич прислушался к совету своего друга — секретаря правления РООВА (Русского объединенного общества взаимопомощи в Америке) Тимофея Аввакумовича Березнего, подсказавшего сделать следующее. Когда хор будет в древней столице Японии Киото, отправиться на могилу императора Мейдзи, основателя правящей династии, и отслужить там краткую панихиду с обязательным возложением венка. Православный обряд, совершенный у гробницы усопшего императора, да к тому же с церковным песнопением, вызвал неслыханное ликование японцев. Интерес к хору возрос многократно.

Гастроли продолжались с невероятным успехом с 27 марта до 9 мая 1956 года. За семь недель коллектив выступил 31 раз в таких городах, как Токио, Хамамацу, Такарадзука, Хакодатэ, Сэндай, Уцуномия, Мацумото, Корияма, Кавасаки, а также на островах Сикоку и Кюсю.

Выступления транслировались по радио и телевидению. Почти в каждом городе жаровцев встречали местный хор и представители исполнительной власти. За свою 35-летнюю историю певцы не помнили такого внимания к себе со стороны государственной власти какой-либо страны. Жаров писал в одном из писем из Японии: «Здесь всё необычно. Необычная любезность, доведенная почти до крайности, конечно, поразила нас, приехавших из Нью-Йорка. Дети поражают и восхищают. За три недели нашего пребывания в этой стране ещё никто из артистов хора не видел плачущего или капризничающего ребёнка, а детей мы видим всюду: на улицах, в поездах, на вокзалах и даже у себя в артистических комнатах, когда малютки от 3-х до 6-летнего возраста переодеваются или готовятся и репетируют свой выход на эстраду, чтобы преподнести хору цветы. Были случаи, когда до 40 девочек выходили на эстраду. И вот вообразите церемонию: каждая из них, слегка подмазанная, нарядная, как куколка, с низким поклоном, склонясь почти до полу, вручает букет!!!»

Организаторы концертов старались как можно ближе познакомить гостей со страной. Донские казаки побывали в лучших японских театрах, встречались со знаменитыми артистами, писателями, художниками и общественными деятелями. Почти каждый день осматривали достопримечательности или посещали святые места.

В Хиросиме солисты возложили цветы к только что открытому монументу «Пламя Мира» в мемориальном парке, построенном архитектором Кэндзо Тангэ и посвященном жертвам атомной бомбардировки города. Парк расположен на территории бывшего округа Накадзима, полностью уничтоженного ядерным взрывом. Сохранился лишь единственный, оставшийся в самом эпицентре остов здания Выставочного центра торгово-промышленной палаты Хиросимы ныне всемирно известный купол Гэмбаку.

В тот же вечер казаки дали в Хиросиме грандиозный концерт, запомнившийся жителям города на долгие годы. А еще через день они выступили в городе Фукуока, где в спортивном зале собрались более 10 тысяч слушателей. Там же Жаров получил из Токио телеграмму: «Получасовое выступление перед императором в 3 часа пополудни 28 апреля». Сообщение оказалось полной неожиданностью для всех, особенно для японских сопровождающих, потому что ни один русский артист никогда не выступал перед Тэнно, сыном небес, японским императором. Это была великая честь для хора.

А как почитают японцы своего императора, казаки видели своими глазами во время одной из многочисленных поездок по стране. Вот что писал Жаров своему другу: «Хор ехал из Осаки в Хиросиму. Навстречу нашему поезду двигался Императорский поезд, и по пути следования этого поезда мы видели по обеим сторонам полотна железной дороги на протяжении километров сорока: крестьян, рабочих, школьников с флажками, жителей городов. Все они часами ждали, когда пройдет поезд, надеясь увидеть Императора».

Незабываемое впечатление на всех хористов произвело посещение театра кабуки — традиционного театра Японии, представляющего синтез пения, музыки, танца и драмы. Актеры кабуки используют сложный грим и костюмы с большой символической нагрузкой. После представления регент и все певцы были представлены артистам театра. В свою очередь японские актеры посетили концерты Донского хора.

Только в самом большом зале японской столицы состоялось шесть концертов, причем все билеты на все выступления были проданы за считаные часы. Хор встречали восторженными овациями. После выступления в Императорском дворце на его выступлениях побывали вся японская элита и высшее командование американской оккупационной армии, не говоря уже о русских эмигрантах, живущих в Стране восходящего солнца. Во всех газетах и журналах публиковались восторженные статьи о гастролях музыкального ансамбля. Особым успехом пользовались две песни, исполняемые хором на японском языке. Их то и дело транслировали по радио и телевидению.

Вот что рассказывал Жаров в одном из интервью о поездке в Японию: «Такого грандиозного приема за 35 лет мы не видели нигде. Как только мы ступили на японскую землю, нас встретили многие тысячи людей, были речи и цветы — мы утопали в цветах. И так было в каждом городе страны, где мы пели. Среди встречавших всегда было много детей. Нас бесконечно умиляло, когда дети в возрасте от 3 до 7 лет после одного концерта поднялись на сцену, и каждый ребенок положил у ног хористов и моих по огромному букету цветов. Вообще же, приём в Японии носил поистине общенародный характер, ибо нас приветствовали даже представители профессиональных союзов, объединяющих сотни тысяч людей. Певческие организации страны поднесли мне регентское одеяние. По приглашению японского императора мы пели во дворце. Принимала нас императрица со всей семьёй. Благодаря меня за концерт, императрица поднесла мне серебряную вазу. Подарки мы получали везде в Японии».

В один из воскресных дней, а точнее, 1 апреля 1956 года хористы посетили Токийский кафедральный собор, где присутствовали на Божественной литургии, совершенной епископом Токийским и Японским Иринеем, а 7 мая, вернувшись из гастрольной поездки по стране, хор дал знаменитый концерт в пользу Токийского православного кафедрального собора, известного также под названием Никорайдо. Главный храм японской православной церкви был заложен в марте 1884 года по проекту русского архитектора М. А. Щурупова, выпускника Императорской академии художеств в Санкт-Петербурге. Собор был воздвигнут на холме Суругадай, рядом с русской миссией, и освящен в феврале 1891 года. Благодатное посвящение Богу было приурочено к визиту в Японию наследника российского престола Николая Александровича, будущего царя Николая II.

Токио — Фукуока

Япония всегда притягивала Сергея Жарова. Ещё в годы учебы в Московском синодальном училище он прочитал опубликованные письма святителя Николая Японского о духовной жизни в Стране восходящего солнца. Они произвели на него неизгладимое впечатление. Он также очень любил путевые заметки о Японии русского писателя И. А. Гончарова, вошедшие в его знаменитую книгу «Фрегат “Паллада”». Писатель сравнивал эту «страну чудес» с «запертым ларцом», который русским путешественникам ещё только предстоит открыть. Во время пребывания в Японии Гончаров то и дело спрашивал себя: «Что это такое? Декорация или действительность? Какая местность… всё так гармонично, так не похоже на действительность, что сомневаешься: не нарисован ли весь этот этюд?»

Знания о Японии, почерпнутые из книги очерков «Фрегат “Паллада”», пригодились Жарову при встрече с прославленным итальянским композитором Джакомо Пуччини, состоявшейся в 1923 году. Осенью того же года в Вене хор был приглашён на закрытый концерт к итало-австрийскому финансисту и банкиру, самому богатому человеку в Центральной Европе во время Первой мировой войны, внесшему большой вклад в развитие военной авиации, — Камилло Кастильони, покровителю различных искусств, в том числе музыки. С 1922 года Кастильони являлся одним из главных держателей акций компании BMW, и его голос в совете директоров в дальнейшем оказался решающим в вопросе переориентации компании в Эйзенахе на автомобилестроение. Услышав на закрытом концерте ещё никому не известный казачий хор, Пуччини пришёл в восторг. Он несколько раз уговаривал Жарова спеть то одну, то другую знакомую ему русскую песню. Знаменитый итальянец пригласил регента посетить Милан и обещал со своей стороны всяческое содействие. Надо сказать, Джакомо Пуччини сдержал слово! Уже через несколько дней донские казаки получили от консерватории имени Верди в Ломбардии приглашение на два концерта. Там же, в Милане, Жаров, по приглашению Пуччини, слушал оперу «Чио-Чио-сан» («Мадам Баттерфляй»), правда, уже виденную им в Москве.

Впервые в России опера была поставлена в 1908 году. Сюжет ее хорошо известен: из-за любви к американскому военно-морскому офицеру Пинкертону юная красавица гейша Чио-Чио-сан отказывается от своей веры и принимает христианство. Заканчивается опера трагической гибелью бедной обманутой девушки. Это была одна из любимых опер Сергея Жарова. Она когда-то пробудила его интерес к загадочной стране — Японии. Сергею Алексеевичу было очень лестно, особенно тогда, в далеком 1923 году, познакомиться с таким прославленным композитором, как Джакомо Пуччини. В своих многочисленных интервью в Японии он не раз вспоминал о встречах с ним.

Сегодня в церковном доме кафедрального собора Воскресения Христова в Токио можно увидеть фотографии, развешанные на стенах и датированные 1956 годом. На них Сергей Жаров. Многолетняя сотрудница храма А. В. Долгова рассказала авторам книги, что её мать и Сергей Алексеевич участвовали в Таинстве Крещения четверых японских детей в качестве крестных. Один из мальчиков был наречён Сергеем, в честь своего знаменитого крестного отца, и тоже стал регентом весьма успешного японского хора. Он до сих пор исповедует православие. Авторам книги через Ариану Владимировну удалось связаться и побеседовать с ним по телефону.

Восприемником одного из японских детей также стал солист хора Владимир Василевский, обладатель знаменитой окладистой бороды. Выбран в крестные он был неслучайно — его отец был священником.

В 1956 году Жаров был награжден благодарственной грамотой епископа Токийского и Японского Иринея за духовное подвижничество: «за усердные труды на пользу православной церкви Японии». Владыка отметил, что за тысячу лет Русская православная церковь сотворила исключительное благолепие церковного богослужения и хор донских казаков бережно хранит и совершенствует это чудо: в его церковных песнопениях отражается и величие божественных устремлений человека, и горечь переживаний страдальческой жизни русского народа, и надежды верующих на будущее улучшение их судьбы.

Для большинства японцев концерты Донского хора стали первым прикосновением к музыкальной культуре России. В Японии есть поговорка: «Кто поёт, о зле не думает». «А если русские так поют, разве они могут думать о зле?» — спрашивали себя японцы. Жаровцы заставили их понять и полюбить русское песнопение, а значит, и народ, создавший такие замечательные мелодии. Донские казаки показали японцам настоящую Россию. Казаки тоже открыли для себя загадочную страну — страну глубочайшей древней культуры.

На всех концертах их встречали горячими аплодисментами, как старых, давнишних знакомых. Как только сцена заполнялась певцами, аплодисменты умолкали. Наступало напряжённое молчание, но публика чувствовала, что со сцены веет скрытой силой. И вот помещение огромного зала наполнялось потрясающей мелодией. Концерт начинался церковным песнопением «Верую» на музыку А. Т. Гречанинова. Сначала голоса взрывались неслыханной мощью, потом словно теряли силу, но приобретали загадочную глубину и таинственность, тембрально окрашиваясь, переходя от форте к пианиссимо. Затем долго-долго, почти без перерыва, звучал речитатив тенора, тихо переливаясь аккордами в аккомпанементе хора. В финале чуть слышное пианиссимо неожиданно срывалось в мощное форте: «…И жизни будущего века. Аминь!» За песнопением «Верую» следовал псалом «Блажен муж» знаменного распева. Псалом Давида…

Русская церковная музыка произвела на японцев сильнейшее впечатление, можно сказать, они утонули в восторге и восхищении, но при этом, особенно в первом отделении концерта, зрительный зал оставался словно загипнотизированный. На следующий день японские газеты вопрошали: «Откуда такие звуки, такая мощь в форте и такое дивное звучание в пианиссимо?»

Ответ был прост: всему виной — регент Сергей Жаров. Только он умел добиться от хора такого глубокого и слаженного звучания. Порой казалось, что он ткал музыку из воздуха. Японские журналисты называли его кудесником, не знавшим предела голосовым возможностям своих хористов. Каждая нота песнопения передавала полноту и щедрость артистического переживания, стихийность волеизъявления, крутой и сильный разворот страстей. Японцам всё это очень импонировало и находило горячий отклик в их душах.

Второе и третье отделения концерта, как обычно, состояли из романсов, казачьих и русских народных песен. Наибольший восторг вызывали «Две песни русской армии» в аранжировке К. Н. Шведова и «Полюшко-поле». Правда, из присутствующих, кроме Жарова, никто не знал, что песня «Полюшко-поле» была написана в 1933 году советским композитором Л. К. Книппером на слова поэта-коммуниста В. М. Гусева и посвящена подвигу бойца-комсомольца, погибшего за дело революции в Крыму в 1920 году, сражаясь с белыми казаками.

Песня «Полюшко-поле» в аранжировке Сергея Жарова начиналась с виртуозной имитации звуков едва слышимого вдалеке топота лошадиных копыт, постепенно нараставшего. Возникала иллюзия, что со сцены прямо на публику легкой рысью скачет конный отряд, за полторы минуты проносящийся по залу и исчезающий где-то вдали. Цоканье копыт медленно замирало. Японцам очень полюбилась эта песня. Потом она часто звучала в Токио по радио и телевидению не только на русском, но и на японском языке.

После каждого концерта публика не желала расставаться с артистами. Как правило, выступление заканчивалось казачьими плясками в исполнении танцоров Николая Бочко и Виктора Зацепина, а затем Жаров бисировал несколько песен. И даже после этого публика не спешила расходиться. Благодарные слушатели требовали продолжения. После каждого концерта аплодисменты не смолкали 40–50 минут. Повсюду слышались громкие выкрики «браво, бис, бис, браво». Жаровцы раскланивались, уходили со сцены, но потом, растроганные таким приёмом, возвращались и, подчиняясь железной воле своего регента, басы начинали, а фальцет подхватывал до боли знакомое всем: «Однозвучно гремит колокольчик…»

В одном из писем Жаров признавался: «Такого почета, что имеем в Японии, хор не видел за свой долгий, 35-летний период существования. Организаторы наших концертов стараются, чтобы мы основательно познакомились с их страной. Мы посещаем лучшие театры, знакомимся с прославленными японскими артистами, писателями, осматриваем достопримечательности городов, и даже находится время, чтобы посетить святыни Японии. В Хиросиме возложили цветы к памятнику жителям города, погибшим от взрыва атомной бомбы. Этим шагом мы выявили свою симпатию городу, в котором пели, в котором был торжественный концерт. Вчера в Фукуоке 10 000 присутствовали в спортивном зале. После концерта целый час держала меня толпа в зале, с трудом освободили меня устроители концерта».

Снова Австралия и Новая Зеландия

После роскошного прощального банкета в Токио в присутствии епископа Иринея и представителей русской и японской общественности 11 мая 1956 года Донской казачий хор вылетел на гастроли в Австралию. В аэропорту хористов провожали несколько сотен человек, среди них были и знаменитые гейши.

На следующий день самолет благополучно приземлился в самом крупном городе Австралии — Сиднее. Встречающих было более четырехсот человек, большинство русские эмигранты, заброшенные волею судеб на далекий материк. А среди них семь бывших участников хора, обосновавшихся в Австралии в 1927 и 1930 годах. Как всегда, по русскому обычаю прилетевшим уже у трапа самолета поднесли хлеб-соль. В Австралии жило много русских и украинских колонистов, среди них около семи тысяч казаков, в основном выходцев с Дальнего Востока — Приморской области и Маньчжурии.

Тринадцатого мая в знаменитом Сити-холле, в присутствии членов австралийского парламента, хор был принят мэром Сиднея лордом Хиллом. Во время коктейля от имени музыкального коллектива выступил администратор Владимир Магнушевский (Жаров простудил горло в самолёте, выпив холодной воды, и говорить не мог), искренне поблагодаривший мэра и всех присутствующих за внимание, оказанное русскому искусству. После его речи хор пропел собравшимся «Многая лета». При содействии лорд-мэра была организована встреча Жарова с двумя граммофонными компаниями — Philips Records и Deutsche Grammophon Gesellschaft.

А на следующий день начались концерты. Билеты на все 12 представлений были раскуплены. Сиднейский театр «Тиволи» на две тысячи мест не вмещал всех желающих. Газеты, захлебываясь от восторга, комментировали каждое выступление. Австралийцев пленили такие песнопения из православного обихода, как «Отче наш», «Верую», «Херувимская песнь» и многие другие. Почти все зрители впервые услышали великолепные литургические произведения таких русских композиторов, как Д. С. Бортнянский, А. Д. Кастальский, А. Т. Гречанинов, К. Н. Шведов, П. Г. Чесноков и, конечно, П. И. Чайковский и С. В. Рахманинов.

Критики сравнивали хор с органом, «октава» которого была подобна музыкальному диапазону этого инструмента, однако, по их мнению, никакой орган не мог «взять» такие «верхи», как тенора Жарова, и тем более придать звуку металлическую окраску. У публики порой создавалось впечатление, что регент заставлял своих теноров «забираться в стратосферу». А что уж говорить о фальцетах? Они были главной изюминкой хора и заслужили самые восторженные похвалы. Большинство из них без труда справлялись с такими сложными гармоническими модуляциями, с такими переходами из тональности в тональность, что казалось — этого от человеческого голоса добиться невозможно.

После первого концерта в Сиднее, на котором присутствовала значительная часть русской диаспоры, певцы, отколовшиеся от хора 30 лет назад и оставшиеся на пятом материке, во главе с полковником А. Горбовым преподнесли Жарову лавровый венок.

В честь хора 26 мая в Русском клубе Сиднея был устроен торжественный приём, где певцы встретились со старыми и новыми знакомыми. А уже 27 мая хор на десять дней вылетел в Мельбурн, где дал несколько концертов. Увы, в Австралии даже духовную музыку Чайковского почти никто не знал! Поэтому русские церковные музыкальные шедевры стали для многих настоящим открытием и приводили публику в неописуемый восторг! Местные газеты писали: «Донской казачий хор завоевал признание как виртуозностью и звуковой колоритностью своего пения, так и проникновенным исполнением русских церковных произведений».

Затем последовали города Аделаида, Перт, Брисбен… Всё было бы хорошо, если бы не погода. В Австралии в это время года стояла зима и почти ежедневно шёл холодный дождь, что скверно отражалось на здоровье и самочувствии артистов. Многие из них простудились, и в коллективе, несмотря на моральный и финансовый успех, ощущалась сильная усталость. В одном из городов в гостинице было так сыро, что Жаров потребовал от администрации обогреватель, и ему принесли откуда-то старую электрическую грелку, чуть не спалившую номер. К счастью, начавшийся пожар удалось вовремя потушить. А двое хористов, чтобы не замерзнуть, набрали в пустые бутылки из-под вина горячую воду и, обложившись ими, так и спали. Хор давно не мог припомнить таких тяжелых гастролей за последние 30 лет, но по сравнению с Чилингиром все неудобства казались пустяками.

С 1 по 21 июля хор гастролировал в Новой Зеландии. Если в Париже или Нью-Йорке большая часть зала заполнялась русскими эмигрантами, то в Новой Зеландии их практически не было, но тем не менее интерес к русскому хоровому пению оказался огромным.

По общему мнению новозеландских музыкальных критиков, хор олицетворял собой мощный собирательный образ Земли Русской и народа, её населяющего. И хотя все понимали, что донское казачество составляет лишь малую часть многонационального народа, в их песнях всё равно можно было почувствовать мощь великой России. Один из новозеландских журналов писал: «Полюбить, понять русскую песню — значит понять сам народ, создавший эти восхитительные песни, понять и полюбить настоящую Россию, русский народ. Россия и русский народ — это сплошная, непрерывная певучесть во всех событиях жизни народа. И не зря говорят, в песне — душа народа, его большое сердце».

Новозеландцы с большим интересом следили, как в самом начале каждого представления из-за кулис с двух сторон выходили шеренги казаков. Построившись на сцене, хористы, щёлкнув каблуками, поворачивались к зрительному залу. Потом, под аплодисменты публики, на сцене появлялись следующие шеренги и проделывали то же самое. Только после того как все певцы занимали свои места, появлялся Сергей Жаров.

Он быстрыми шагами направлялся к подиуму, но на полдороге, под оглушительные аплодисменты публики, застывал, раскланивался, а затем продолжал свой путь, но уже не так стремительно. Полупрыжком взлетев на подиум, он снова раскланивался. Когда регент поворачивался к хору лицом, все в зрительном зале чувствовали, как его маленькая фигурка сжималась, словно превращаясь в сгусток энергии. Резкий поворот головы, едва уловимый взмах руки — и тело, словно сжатая, а потом отпущенная пружина, на носках устремляется навстречу хору. Раздаётся мощный звук — русское церковное песнопение заполняет всё пространство. Кажется, что петь так, с такой самоотдачей невозможно…

25 июля казаки вернулись в Сан-Франциско, дав по дороге через Тихий океан на Гавайских островах один концерт на закрытой площадке. Туземные девушки надели на всех певцов большие венки из живых цветов, а на маленького регента такой огромный, что из зрительного зала было почти не видно, как он дирижировал.