Сергей Жаров

Летом 1930 года после тяжелых, изнурительных гастролей хористы позволили себе два месяца отдыха, точнее, июль каждый проводил как ему вздумается, а в августе все должны были собраться в маленьком курортном городке в Чехии для репетиций. В начале следующего года их ждало первое турне в США, и готовиться к нему начали заблаговременно.

«Поймёт ли нас Америка? — рассуждал про себя Жаров. — Стоит ли туда ехать? Это страна с совершенно другой культурой».

Опытные немецкие импресарио его отговаривали, ссылаясь на многочисленные провалы в Америке других русских хоров. Некоторые советовали на американскую сцену не выходить, а выезжать на боевых конях, в полном вооружении — с казацкой пикой и шашкой. Только так, считали они, можно привлечь внимание американской публики! Однако Жаров верил в свою звезду и продолжал репетиции. Он был не только строгим и требовательным дирижером, но и очень внимательным человеком, прекрасно понимающим, насколько сложен уникальный и хрупкий инструмент — голос. Не раз он говорил: «Струны можно перетянуть, клавиши настроить, духовой инструмент продуть или прочистить. В крайнем случае все эти инструменты просто можно купить заново! С голосовыми связками, если они вышли из строя, сделать ничего нельзя».

По этому поводу русский композитор-эмигрант К. Н. Шведов однажды очень точно заметил: «…Голосовые связки — орган чрезвычайно чувствительный, и малейшие изменения в организме певца (как в физическом, так и психическом отношениях) неуклонно отражаются в звуке. И вот организуется хор. Это значит, что некая более или менее значительная группа людей с различными голосами, с различной музыкальной и вокальной культурой, с различным темпераментом, взглядами и вкусами готовится соединиться в коллектив, который будет демонстрировать перед слушателями свои художественные достижения. Дело регента — спаять всех разнородных людей в одно художественное целое, создать из них один художественный организм, который бы чутко реагировал на тончайшие художественные требования. Но, конечно, прежде всего регент должен добиться стройности пения. Фальшивое хоровое пение никому не нужно. Фальшиво петь — это то же, что играть на расстроенном инструменте, — явление недопустимое. “Выстроить” же хор, который, как мы видели, составлен из многих различных индивидуальностей, — задача очень большая. Ещё хорошо, если хор поёт под аккомпанемент какого-нибудь инструмента; в этом случае у хора есть на что “опереться”. Если же хор поёт a capella, т. е. без всякого инструментального сопровождения, то вся интонация хора зависит исключительно от певцов, а это — вещь очень шаткая и ненадёжная. Представим себе, что в одной и той же хоровой партии один певец чуть-чуть повышает, другой — чуть-чуть понижает, третий поёт верно… Что получится в результате? Да только то, что слушатель слышит какую-то неопределенную, нечистую ноту, каковой не может быть места в художественном пении. Но вот регенту в конце концов удаётся добиться того, что хор поёт чисто. Однако настоящей стройности пения всё же не получается; хор, что называется, “не звучит”. Это значит, что регент не обратил должного внимания на тембры голосов и на соотношение голосовых красок в хоре. У одного певца тембр блестящий, у другого — матовый, третий поёт чуть-чуть в нос, четвёртый “голит”. Регент должен всё это учесть и там, где требуется ровная звучность, добиться абсолютной слитности тембров, при которой все голоса звучат, как на одном инструменте. Огромное значение при этом имеет “динамическая” сторона звука: при ровной хоровой звучности все голоса должны звучать с одинаковым оттенком, будет ли то фортиссимо, форте или пиано и пианиссимо: усиление или ослабление звука в какой-либо хоровой партии нарушает слитность звучания».

В зале ничем не примечательной гостиницы на окраине маленького провинциального курортного городка, на берегу озера, шли постоянные спевки. Каждый день репетировали по 7–8 часов. Тридцать шесть хористов, подчиняясь железной воле регента, превращались в единый инструмент. При делении хора на четыре партии именно такое количество певцов было необходимо и достаточно для полноценной и равновесной звучности. Хор в составе 13–32 певцов считался оптимальным, хотя часто число участников варьировалось — от 22 до 40 человек. Такого музыкального построения хора Жаров придерживался на протяжении многих лет.

К 1930 году его репертуар насчитывал около трехсот произведений, и каждое было доведено до совершенства. Большое внимание уделялось сценическому костюму, представлявшему собой модификацию общей формы нижних чинов Войска Донского — гимнастёрку черного цвета, синие шаровары с красными лампасами и обязательно папаху. Казаки всегда помнили, что, «если голова цела, на ней должна быть папаха». Правда, сам регент управлял хором, как правило, без папахи.

В Чехии репетировать приходилось больше, чем обычно. Лето выдалось на редкость дождливым, и музыканты часто вынуждены были сидеть дома, изнывая от скуки. Неудивительно, что все с радостью приняли приглашение властей курортного городка дать концерт. Жарову представился удобный случай опробовать программу, подготовленную для гастролей в Америке. Вот как он сам вспоминает об этом событии: «Концерт прошёл на шаткой импровизационной сцене, пахнувшей смолой и свежей краской. Места на сцене было так мало, что мы еле разместились. Дирижируя, я стоял на ящике из-под яиц и в душе переживал то старое доброе время, когда 7 лет тому назад мы за несколько марок пели в болгарском порту Бургас. Маленький зал, увешанный гирляндами из свежей зелени, был так переполнен, что, казалось, тонкие дощатые стены должны были каждую минуту поддаться напору собравшейся толпы. Паузу между первым и вторым отделением мы провели где-то на задворках между курами и гусями, а потом опять пели, сотрясая стены “концертного зала”, никогда не видевшего такого скопления народа…

После концерта ко мне подошёл старый господин, быть может, всю свою жизнь не видавший другого города, кроме своего заброшенного курорта. Он был сильно взволнован.

— У нас есть тоже свой городской хор, но он, я должен сознаться, гораздо слабее вашего. Вы можете смело попытаться выступить где-нибудь в другом месте, в каком-нибудь другом городе, побольше нашего.

— Как вы думаете? — спросил его я. — Можем ли мы попытать счастья, скажем, в Нью-Йорке?

Спрошенный задумался.

— Так далеко я бы вам не советовал, а вот в Габлонце⁴, там несколько тысяч населения, это недалеко отсюда, там бы я вам рекомендовал добиться концерта».

Первая поездка в Америку

Осенью 1930 года, после долгого, но вовсе не утомительного путешествия из Саутгемптона через Атлантический океан пароход вошёл в широкий Гудзон, разветвляющийся на два рукава, образуя продолговатый остров — Манхэттен, медленно плывущий навстречу океанскому лайнеру. Издалека он напоминал гигантского окаменевшего ежа, ощетинившегося иглами небоскребов.

На границе хористам раздали американские иммиграционные анкеты, включавшие почти сто вопросов. Являетесь ли вы лицом, высказывающимся за свержение насильственным путём власти, существующей в США? Находились ли в сумасшедшем доме? Не многоженец ли вы? Особый восторг у казаков вызвал вопрос: являетесь ли вы коммунистом? Все ради смеха дружно решили в этом квадратике поставить крест или галочку, но Жаров строго-настрого приказал отбросить шутки, предупредив, что это может привести к срыву гастрольной поездки.

Таможенный досмотр длился очень долго — несколько часов. Наконец, когда из терминала вышел последний певец, все расселись в автобусе, напоминавшем рекламный киоск. По дороге в гостиницу музыканты со страхом оглядывались. Такого города они ещё никогда не видели. Им казалось, что они попали в гигантский цех автомобильной корпорации, — так остро повсюду чувствовался запах непереработанных нефтепродуктов.

Автобус, не встречая на своём пути перекрестков, несся по закопченной скоростной магистрали — четыре полосы в одну сторону и четыре в другую. С левой стороны дороги на рыжем мустанге скакал огромных размеров ковбой — рекламный щит сигарет. Из открытого рта бравого пастуха выходили белые клубы табачного дыма. Надпись призывала покупать только сигареты Marlboro. На другой стороне возвышался гигантский щит с рекламой шампуня, испускавшего из своих недр внушительных размеров мыльные пузыри. Хотя ещё не стемнело, все световые табло работали на полную мощность.

Встречавшие хор импресарио и представители русской колонии в Нью-Йорке привезли певцов в двадцатиэтажный отель, расположенный в верхней части Манхэттена. Музыканты ни в одном городе мира не чувствовали себя такими ничтожными и подавленными. Они готовы были подчиниться любому желанию импресарио. Страх нарастал с каждой минутой. Может ли их музыка здесь хоть кому-нибудь понравиться? Складывалось впечатление, что американцы увлечены только гигиенической жевательной резинкой и прохладительным напитком «кока-кола». Но первое впечатление оказалось ошибочным.

За шесть недель пребывания в США и Канаде хор посетил 32 города и дал при неизменных аншлагах 41 концерт. Успех был фантастический! Однако 14 ночных переездов здорово измотали артистов. Огромные расстояния, такие же, как в России, давно стали им непривычны. Ведь в старушке Европе всё, казалось, находится поблизости.

Шестого ноября хор дал концерт на одной из самых престижных в мире площадок для исполнителей классической музыки — в Карнеги-холле. Приехав на представление заранее, еще в вестибюле певцы заметили огромное скопление народа, несмотря на ненастную погоду: весь день шёл сильный дождь. Концертный зал вместил более 2500 человек! Это был тот самый знаменитый зал, на открытии которого 5 мая 1891 года прозвучало произведение П. И. Чайковского, написанное специально для церемонии коронации российского императора Александра III в 1883 году. Дирижировал Нью-Йоркским симфоническим оркестром в тот знаменательный день сам великий русский композитор.

Узнав об этом от американского импресарио, жаровцы испытали чувство не только необыкновенной гордости за русское искусство, но и повышенной ответственности: именно сейчас национальную певческую школу необходимо было представить в лучшем свете.

И вот подошло время выступления! Хор на сцене. Яркий свет неприятно режет глаза регенту, мешая сосредоточиться. Жаров чувствует, как по телу пробежали мурашки. За спиной две с половиной тысячи зрителей! Да каких?! Весь цвет знатоков музыки! Преждевременные аплодисменты подбодрили его и вдохнули уверенность. Концерт начали с одного из трех самых священных и старинных произведений, написанных еще при возникновении христианства, — молитвы «Верую во единого Бога Отца, Вседержителя» (другое название «Символ веры»), положенной на музыку Александром Кастальским. Когда хор затих, публика отблагодарила его бурным рукоплесканием. Затем пропели «Благослови, душе моя, Господа», «Святый Боже» на музыку Петра Чайковского, «Единородный Сыне», «Во царствии твоем», «Тебе поём» на музыку Сергея Рахманинова…

Все произведения исполнялись в едином порыве вдохновения. Пожалуй, такого хора в Карнеги-холле никогда не слышали. Пораженные силой музыки, американские зрители хотели слушать ещё и ещё. Ведь каждый концерт казаков отличался от другого. Сегодня в Нью-Йорке это была стихия, но не та, избавляющая человека от страданий житейских… А стихия как трагедия. Но что такое трагедия для Жарова? Сама жизнь, ее повседневность — вот что с раннего детства было для регента трагедией. Он вспоминал, как, стоя на краю крыши Московского синодального училища, готов был прыгнуть вниз и покончить жизнь самоубийством, узнав, что его собираются отчислить за плохое поведение и неуспеваемость. Куда ему было идти? На всем свете он был совершенно один. Что ему оставалось делать? Только прыгнуть с крыши. В тот момент не смерть, а жизнь казалась ужасной… ~

И сегодня в Нью-Йорке языком музыки он рассказывал публике о своей судьбе, при этом вознося русское песнопение на недосягаемую высоту. Весь зрительный зал Карнеги-холла оценил это, но больше всего один высокий пожилой мужчина. Войдя в артистическую уборную Жарова, он громко воскликнул: «Какой черт в вас сидит? Такой маленький, щупленький, а сколько силы, черт возьми!..» Сергей Алексеевич сразу узнал Александра Ильича Зилоти, ученика П. И. Чайковского и Ф. Листа, а также преподавателя С. В. Рахманинова по классу фортепиано в Московской консерватории. В дореволюционной России он был знаменитостью: профессор Московской консерватории, выдающийся пианист европейского уровня, по материнской линии — двоюродный брат Рахманинова…

В Америке в те годы он находился на пике славы. Часто выступал в Карнеги-холле с лучшими дирижерами мира, чаще всего с Артуро Тосканини. Некоторые американские газеты называли его «пианистом века», исполняющим произведения своего учителя Листа так, как будто они были написаны специально для него. Зилоти посетил все концерты донского хора в Нью-Йорке и на долгие годы стал почитателем таланта Жарова.

Сергей Алексеевич несколько раз был в гостях у Зилоти в нью-йоркской квартире, где его радушно принимала жена пианиста Вера Павловна Зилоти, урожденная Третьякова, старшая дочь знаменитого Павла Михайловича Третьякова — основателя Третьяковской галереи в Москве.

Свободных от концертов дней в Америке почти не было, но всё же в один из вечеров все хористы во главе с регентом посетили Метрополитен-оперу. Во время представления Жаров никак не мог вспомнить, когда был последний раз в театре как зритель. Всегда только на сцене. В этот вечер пел знаменитый «наследник» Энрико Карузо — итальянский тенор Беньямино Джильи. А Сергею Алексеевичу казалось, что и он сам должен обязательно находиться где-то рядом с артистом, — так неуютно чувствовал он себя в зрительном зале. Опера ему понравилась, но было странно, что аплодируют не ему, а кому-то другому.

Берлин

После Америки хор вернулся в Европу и надолго осел в Германии, главным образом в Берлине. «Мачехой русских городов» называл его тогда поэт В. Ф. Ходасевич. Во многом он был прав, потому что, как гласит пословица, «на чужбине и звезды из олова», но выбирать не приходилось. На целых восемь лет жаровцев приютила Германия, а новая немецкая буржуазия неожиданно через их музыку открывала для себя «русскую душу». В это же время в Берлине появляются рассказы и романы мало кому известного русского писателя В. В. Набокова, о котором лауреат Нобелевской премии И. А. Бунин скажет: «Этот мальчишка выхватил пистолет и одним выстрелом уложил всех стариков, в том числе и меня».

Жизнь менялась на глазах, становилась современнее: вторая промышленная революция настойчиво вторгалась в повседневность. Это было видно хотя бы по постоянно обновлявшемуся парку машин и автобусов.

Летом 1931 года хористы пристрастились к кроссвордам. Жаров ежедневно покупал какую-нибудь эмигрантскую газету на русском языке, и все после репетиции или концерта начинали разгадывать очередную головоломку, заполняя

клеточки буквами. Кроссворды особенно выручали певцов в дороге, во время переездов из одного города Германии в другой на поезде или автобусе, хотя изредка путешествовали и по воде.

Без дела никогда не сидели. Просьбы дать то один, то другой благотворительный концерт сыпались непрерывно. Без уважительных причин Жаров никому не отказывал. Он, как никто другой, понимал, как туго приходится русским эмигрантам на чужбине. Сергей Алексеевич постоянно переводил деньги русским детям, нуждающимся в образовании. Поддерживал литераторов. Старался много читать, но времени катастрофически не хватало.

В 1931 году в Берлине вышла книга «Сергей Жаров и его Донской казачий хор», написанная талантливым русским журналистом Емельяном Клинским, эмигрировавшим из Одессы в Венгрию. Уже через несколько недель она оказалась в Москве, на столе у Сталина. Он очень внимательно следил за эмигрантской жизнью в Европе и Америке, и все его близкие знали, что в последние годы он часто наедине слушал пластинки хора Жарова, а следовательно, не был равнодушен к его судьбе.

После того как И. В. Сталин прочёл книгу Емельяна Клинского, сотрудники Иностранного отдела ОГПУ при СНК СССР стали зондировать почву, чтобы побудить Жарова к возвращению на родину. В Кремле считали, что это был бы очень сильный пропагандистский шаг. Уже вели работу по этому вопросу с Максимом Горьким, И. Е. Репиным, С. С. Прокофьевым… Вот было бы здорово, если бы всемирно известный хор донских казаков вернулся в СССР!

И хотя к этому времени Жаров уже перестал рассматривать большевиков только через смещённую мушку пулемёта «Максим», ничего общего с ними он иметь не хотел: никак не реагировал ни на какие официальные приглашения в посольства или торгпредства Советского Союза. Между тем с его певцами стали «случайно» встречаться некие советские писатели или журналисты и, угощая тех вином, рассказывали о замечательной жизни в Советской России — о том, что церковные общины там процветают, а сами они регулярно посещают богослужения. Слушая их сладкие речи, хористы не верили, но щемящая тоска по родине, по Дону, по станице, где остались жены и дети, братья и сестры, тяжёлым комом сдавливала горло и не давала дышать…

Что может спасти музыканта от ностальгии? Только труд! И хористы собирались на спевку: тишину разрезал мощный бас, величаво выступая из общего аккомпанемента…

К 1930 году в хоре уже пели уроженцы многих городов России. Попадая в руки к Жарову, они забывали обо всем. В ансамбле царила строжайшая дисциплина, особенно на репетициях. Регент требовал, чтобы у певцов были выровнены голоса. Они должны были двигаться во всех направлениях без каких-либо затруднений, без стыков, плавно переходить от самых низких нот до самых высоких. Он считал, что если голос выровнен, то не остается мышц, способных вредить ему, и голос льется совершенно свободно. От каждого он добивался, чтобы его певческий аппарат функционировал безупречно, по всем правилам вокального мастерства. И ему это удавалось.

В начале 30-х годов в Берлин стали часто приезжать советские авангардные театры, и на их спектакли публика, прежде всего немецкая, валила валом. Жители столицы знакомились с постановками Е. Б. Вахтангова и В. Э. Мейерхольда, с любопытством постигали «Белую гвардию» и восхищались кубофутуристическим трехмерным пространством А. Я. Таирова. Режиссеры-эмигранты, напротив, бережно сохранившие театральные традиции царской России, стали не интересны немецкому зрителю: у него сложилось впечатление, что русские — это только казаки и балалайка. Молодой советский театр полностью разрушал старые клише. Между тем хор донских казаков оставался вне конкурентной борьбы. На его концерты постоянно нельзя было купить билеты — все были распроданы.

В музыке Жарова не было небесной, перистой свободы, как у некоторых западных музыкальных коллективов, однако всегда чувствовалась тоска по утраченной родине. И все — русские и немцы — это хорошо понимали и ценили. В 1929 году было опубликовано либретто песен хора донских казаков под редакцией Мульмана, представлявшее собой тридцатистраничную книжечку, мгновенно распроданную. В общей сложности она выдержала 24 издания.

В том же году Жаров женился на донской казачке Неониле Николаевне Кудаш. Сначала регент и его жена не интересовались политикой и не обращали внимания на программу национал-социалистов. Сергей Алексеевич целиком посвятил себя хору, поэтому знаменитое публичное сожжение книг на Одеонсплац в Мюнхене в мае 1933 года прошло для него незамеченным. Не заметили хористы и того, что 88 немецких литераторов публично поклялись в верности Гитлеру, а такие замечательные писатели, как Томас Манн, Бертольт Брехт, Йозеф Рот, Альфред Деблин, Курт Тухольский, покинули Германию.

При этом простые обыватели стали зажиточнее. Появилось чувство стабильности, у населения прибавилось денег. Безработица, экономический кризис, до сих пор не решенный вопрос о репарациях, беспорядки на улицах, коммунистическая угроза — всё отошло на второй план. Если в 1932 году в Германии было 7 миллионов безработных, то в 1934 году их осталось всего несколько сотен тысяч. Многие полагали, что с Гитлером человечество вступило в новую эру. У людей появилась гордость за своё государство. Незаметно новая идеология поселилась в каждом немецком доме.

Нацистское Министерство народного просвещения и пропаганды умело использовало даже хор донских казаков в своих интересах, демонстрируя всему миру, что Германия — убежище для униженных и оскорбленных. Этому поверил и Жаров со своими хористами. Подобные заблуждения были свойственны и более искушенным в политике людям. Например, немецкий философ Мартин Хайдеггер надеялся, «что национал-социализм признает и вберёт в себя все созидательные и творческие силы». Похожие мысли высказывал и философ Иван Ильин.

В 1933 году многих охватило «ощущение спасения и освобождения от демократии». А чего стоит «Речь о мире», произнесённая Гитлером 17 мая 1933 года, когда он, в частности, сказал, что «безграничная любовь к собственному народу и преданность ему» предполагают «уважение» национальных прав других народов! Даже такая респектабельная английская газета, как «Таймс», написала: «Адольф Гитлер действительно говорил от имени всей Германии». И что самое удивительное, несмотря на организованный 1 апреля бойкот еврейских магазинов и на увольнения чиновников-евреев, начавшиеся 7 апреля, многие с воодушевлением приняли «национальную революцию».

Знаменитый немецкий лингвист и историк Феликс Якоби перед лекцией в Киле в 1933 году сказал: «Как еврей я нахожусь в трудном положении. Но как историк я научился не смотреть на исторические события с приватной точки зрения. Я голосовал за Адольфа Гитлера с 1927 года и счастлив, что в год национального возрождения мне представилась возможность прочитать лекцию о поэте Августе. Ибо Август — единственная фигура в мировой истории, которую можно сравнить с Адольфом Гитлером».

Многие видели в национал-социалистической революции попытку «родить танцующую звезду» (Ницше) в лишенном богов мире.

День ветеранов и День благодарения

Осень 1932 года началась с выступлений в провинциальных городах Австрии. Жаров был недоволен пением своих артистов и непрестанно, даже с какой-то злостью кричал на них: «Поймите, нет концертов маленьких или больших, все концерты одинаковы, и всюду хор должен петь не хорошо, а отлично! Мы поем не только для людей, но и для Бога. А Бог, где бы мы ни были и что бы ни делали, видит нас и слышит. Вот о чём прежде всего нужно думать».

Никогда Сергей Алексеевич не позволял хору расслабляться и петь вполсилы. Он требовал почти воинской дисциплины и безупречной выправки перед любым концертом, будь то Берлинский спорт-палас или маленькая австрийская деревушка на берегу какого-нибудь Оссиахерзее. Хотя на самом деле так получалось не всегда. К большим, торжественным, многолюдным концертам готовились намного тщательнее.

Перед каждым таким выступлением Жаров лично проверял всех певцов без исключения. В то время в хоре пели 32 человека, и некоторые из них злоупотребляли спиртным. С годами в коллективе выработалась своя классификация концертных выступлений: архиерейские, торжественные, столичные, с записью на радио и т. д. Желательно, чтобы перед концертом артисты имели «тихий час» и с 4 часов дня до 6 отдыхали — лежали в кроватях. Но иногда хор приезжал в крупные, а иногда и в столичные города за два часа до начала концерта. Тогда всё выступление проходило на нервах. Хотя в зрительном зале этого никто никогда не замечал! Но музыканты чувствовали недовольство Жарова и его нервозность. И как бы триумфально концерт ни завершился, после него всегда наступали апатия и усталость.

В конце сентября 1932 года хор из Бремерхафена снова отправился в Новый Свет. Как и во время первого путешествия, на борту парохода были устроены два традиционных бала: встреча и проводы. За сутки до прибытия в Нью-Йорк на верхней палубе, в большом зале 1-го класса, казачий хор дал благотворительный концерт в пользу сирот погибших моряков. В целом путешествие из Бремерхафена до Америки прошло без приключений. Как всегда, ежедневно проводились двухчасовые спевки, но свободного времени оставалось достаточно, чтобы почитать книгу, послушать пластинку, посетить кинематограф, полюбоваться океаном. А некоторые хористы вечером отправлялись на танцы. В то время соблюдали ещё строгий этикет, и на балы дамы являлись в соответствующих туалетах, а мужчины — в смокингах или черных костюмах.

Во второй приезд в Нью-Йорк хор остановился в другом отеле, более комфортабельном и находившемся совсем рядом с Карнеги-холлом. Отель «Грейт Нортен» был намного удобнее прежнего. Большинство номеров состояло из двух комнат и ванной: первая комната — просторная гостиная, вторая — спальня с двумя кроватями. Как уже было сказано, Жаров всегда жил в таких же номерах, что и его артисты. _w Второе американское турне началось с Канады: из Нью-Йорка в Монреаль певцы отправились автобусом. Путь их лежал сначала через город Олбани, затем через Саратога-Спрингс до канадской границы, где таможенники надолго задержали автобус, заставив выгрузить все чемоданы. Только после тщательной проверки как содержимого багажа, так и документов певцам разрешили пересечь границу. Из-за задержки в Монреаль приехали поздно ночью, зато смогли наблюдать удивительное явление: к северу от города, высоко в небе, то и дело вспыхивали большие бегающие пятна, из-за чего все небо находилось в непрерывном движении и было словно живым. Местные жители сказали, что это отражение северного сияния на массах льда. Верилось с трудом, но другого объяснения жаровцы не получили.

После оглушительного успеха в Монреале, о котором написали все местные газеты, хор на автобусе отправился вдоль реки Святого Лаврентия, вытекающей из Великих озер и впадающей в Атлантический океан, в Квебек. Здесь певцы остановились в расположенном на мысе Диамант шикарном отеле «Шато-Фронтенак», известном во всем мире своей необычной архитектурой: издали отель напоминал средневековый замок с бастионами, башнями и мощными стенами.

Квебек значительно отличался от других американских и канадских городов. Здесь витал неуловимый дух старой Франции. На Королевской площади, выложенной брусчаткой, находилась изящная церковь Нотр-Дам де Виктуар. Ее певцы осмотрели в первую очередь и своими голосами проверили акустику. Произвела на хористов впечатление и Квебекская крепость — оборонительное сооружение в форме звезды на мысе Диамант. Но самое яркое воспоминание оставила квебекская публика — такого радушного приёма они давно не встречали. Газеты писали, что хор Жарова кардинально изменил представление о русской духовной культуре, а по радио то и дело транслировали их выступления.

Из Квебека отправились в пятый по величине город одноименной провинции — Труа-Ривьер, живописно расположенный на северном берегу реки Святого Лаврентия. Там дали один концерт и на следующий день выехали в Оттаву. В то время в канадской столице не было ни одного вместительного концертного зала, поэтому казакам пришлось выступать в огромном здании, где несколько раз в году устраивали сельскохозяйственные выставки, а зимой заливали каток для игры в хоккей, — певцы весь концерт стояли на деревянном настиле прямо на льду. Впрочем, петь в таких условиях им было не в новинку. Берлинский спорт-палас, где впоследствии любил выступать с речами Йозеф Геббельс, тоже часто превращали в каток, и хористам приходилось там петь.

В Оттаве жаровцы поселились в знаменитой гостинице «Шато-Лорье», названной в честь премьер-министра Канады сэра Уилфрида Лорье. В отель от железнодорожного вокзала вел короткий туннель. Здесь они дали несколько концертов, прошедших с большим успехом.

В США, в Атланте, казакам особенно запомнился День ветеранов, отмечаемый 11 ноября. В этот день в 1918 году было подписано Компьенское перемирие, положившее конец Первой мировой войне. Праздник стал национальным и широко отмечался в большинстве стран бывшей Антанты и США. Казачий хор пригласили принять участие в военном параде. Торжественная церемония должна была состояться 11 ноября утром, но поздних вечерних поездов из небольшого городка в штате Джорджия не оказалось, поэтому Жаров и его администратор решили отправиться в Атланту автобусом. Шофёр плохо знал маршрут и сначала заблудился, а потом на очень скверной дороге вообще угодил в яму. Пришлось дружно, всем вместе вытаскивать свой транспорт из грязной рытвины на сухую проезжую часть. До Атланты добрались только на рассвете.

Не успев толком вздремнуть, хористы вскочили по побудке и, ворча от недовольства, принялись приводить в порядок концертную форму. В вестибюле их ждал специальный человек, и они строем отправились в центр города на торжества. Путь, к их удивлению, оказался не близким, и казаки недоумевали, почему их не отвезли на автобусе. Наконец добрались до большой площади, где им отвели место и где собралось много народа, причем особенно много было военных. Певцы догадались, что парад уже кончился. С трибуны выступали какие-то люди, но говорили они недолго. После речей хор спел «Со святыми упокой» и «Вечная память». На этом его музыкальная миссия завершилась. Между тем песнопение произвело на собравшихся неожиданное впечатление — американцы вдруг вспомнили, что, кроме их страны, Англии и Франции, в войне с Германией участвовали и русские. Глава города долго жал Жарову руку, а простые американцы благодарили за такое чудесное пение. В отель хористы добрались на автобусе и завалились спать.

Через несколько дней Жаров получил из Атланты фотографии, где хор запечатлен как участник памятного торжества. В будущем Сергей Алексеевич использует эти фотографии для рекламных целей и получения вида на жительство в США.

В 1932 году хористы узнали, что в США существует и другой замечательный праздник — День благодарения (Thanksgiving Day), отмечаемый ежегодно в четвёртый четверг ноября. После него начинается праздничный сезон и продолжается до Нового года. Праздник давно стал гражданским, утратив религиозные корни, но раньше означал благодарение Господа на исходе осени за богатый урожай и изобилие плодов. Следуя старинной традиции, на День благодарения готовят фаршированную индейку с клюквенным сиропом и сладкий тыквенный пирог. Эти блюда, ставшие символом праздника, казаки попробовали после выступления в Сент-Питерсберге (штат Флорида). Приехали они в городок накануне концерта и остановились в одном из лучших отелей — «Северине», совсем рядом с театром «Сириа Моск» (Syria Mosque), где должны были выступать.

Выспавшись и позавтракав, певцы отправились гулять: их поразили безлюдные улицы, где они не встретили ни одного прохожего, все магазины и маленькие лавочки закрыты, мастерские и кафе не работали. Тогда они не знали, что наступил День благодарения. Как не знали и историю праздника. А она весьма занимательна и поучительна.

В 1620 году первые переселенцы из Англии, прибывшие в Америку на торговом галеоне «Мэйфлауэр», после тяжелого плавания по Атлантическому океану в один из морозных ноябрьских дней высадились на берег и основали поселение — Плимутскую колонию. Почти половина прибывших (а их было чуть больше ста) умерла от холода, голода и болезней в первую зиму. Выжившие сумели, с помощью индейцев, вырастить и собрать осенью, несмотря на неблагоприятные условия, богатый урожай. Первый губернатор колонистов Уильям Брэдфорд решил возблагодарить Господа. На праздник осенью 1621 года отцы-пилигримы пригласили вождя и ещё нескольких индейцев, которые помогли им выжить в суровых, незнакомых условиях. Трапеза, разделённая с индейцами, и стала первым Днем благодарения. После провозглашения независимости Америки от Англии первый президент США Джордж Вашингтон узаконил День благодарения как национальный праздник.

Жаров понимал, какая честь выпала ему — выступить в столь знаменательный день в Сент-Питерсберге. И это испытание он выдержал на отлично: концерт с огромным успехом прошёл в зале «Сириа Моск», а потом еще сорок минут жаровцы пели на бис. Не только все места в зрительном зале были заняты, но и все проходы забиты людьми. Когда музыканты вернулись в отель, через просторный вестибюль невозможно было протолкнуться — столько поклонников ждали их! В основном это были молодые девушки в роскошных вечерних платьях. Жарову объяснили, что они принадлежат к высшему обществу. В тот же вечер в отеле «Северин», в двух разных залах, устроили балы, куда пускали только по специальному приглашению. Хористов с искренним радушием встречали в обоих залах.

На следующее утро газеты вышли со сногсшибательными заголовками «Русские покорили Америку». Концерт донского казачьего хора надолго запомнился жителям штата Флорида — они увидели Россию такой, какой себе никогда не представляли.

Знакомство с Тито Скипа

Новый, 1932 год встретили в Нью-Йорке, куда приехали по приглашению Общеказачьей станицы американского города. Ещё действовал сухой закон, однако недостатка в спиртном не ощущалось, особенно в новогоднюю ночь. В ресторан, где собрались певцы, то и дело наведывались блюстители порядка и словно не замечали бойкую торговлю контрабандным алкоголем. Наоборот, полицейские с независимым видом подходили к стойке, выпивали одну-две рюмки виски, заедали маленьким бутербродом и, небрежно вытерев губы салфеткой, удалялись, а на смену им тут же являлись их коллеги и проделывали то же самое.

Вернулись жаровцы в отель 1 января 1932 года под утро и под хорошим хмельком, исполнив по дороге несколько песен, в том числе «Казачью плясовую». Из ресторана пришлось идти пешком — на такси проехать было невозможно: все улицы запружены народом. Провожали хористов до отеля несколько казаков из Общеказачьей станицы Нью-Йорка. Расставание в вестибюле гостиницы вышло долгим и трогательным. Вспоминали Россию и плакали. Все уже отчаялись когда-нибудь вернуться домой, но никто не хотел терять связь с родиной, и русская песня оставалась единственным надежным мостом между ними и Россией. Когда звучала только что появившаяся на свет песня «Полюшко-поле», все с болью в сердце и со слезами на глазах видели любимую Русь. Русь, безвозвратно ушедшую в никуда…

Первая поездка на Ниагарский водопад состоялась после триумфальных гастролей в Нью-Йорке. Заказали специальный автобус с профессиональным гидом, с упоением рассказавшим всё об уникальном природном феномене. Хористы пришли в дикий восторг, узнав, что Ниагарский водопад — не один, а целый комплекс каскадов падающей воды. Его составляют Канадский водопад (иногда его называют Подковой), высотой 53 метра и шириной 800 метров; Американский водопад, высотой 21 метр и шириной 300 метров, и, наконец, водопад Фата.

Находится чудо природы на многоводной реке Ниагаре, соединяющей два из Великих озер — Эри и Онтарио и давшей название не только водопаду, но и городу, где хор Жарова будет впоследствии не раз выступать. До посещения Ниагарского водопада певцы несколько раз любовались Рейнским водопадом в швейцарском кантоне Шаффхаузен, неподалеку от городка Нойхаузен-ам-Райнфалль, считающимся самым большим равнинным водопадом Европы: высота — 23 метра, ширина — 150 метров. Но разве мог он сравниться с Ниагарским! Хористы были потрясены американским размахом во всем! Даже в природных явлениях!

— Да, в Ниагаре есть мощь, — заметил один из них, — но в ней нет романтики, как в Рейнском водопаде.

И все согласились, а кто-то неожиданно запел:

Поехал казак на чужбину далеку,

На добром своём коне вороном.

И все дружно подхватили:

Свою он краину навеки спокинул,

Ему не вернуться в родительский дом.

Нафотографировавшись вдоволь на фоне низвергающихся с головокружительной высоты и сверкающих мириадами алмазных брызг потоков воды, жаровцы направились на западное побережье Канады, по пути дав несколько концертов, пока не добрались до Виннипега. Название города, расположенного на канадском Среднем Западе, означало в переводе с языка индейцев — «грязная вода».

Здесь хор остановился в гостинице «Александра», и мэр Виннипега устроил в честь музыкантов пышный прием. Каждый из присутствующих на банкете получил из рук главы города памятный значок. На следующий день должен был состояться концерт. Театр находился совсем недалеко — в трех кварталах от отеля. Но ударил 30-градусный мороз. Местные жители надели шубы и меховые шапки. Жаровцы, не рассчитывавшие на такой холод, по местным меркам были одеты легко и явились на концерт продрогшие и встревоженные — боялись за свои голоса и не знали, как они поведут себя в такую погоду. По воспоминаниям одного из певцов, «хор был каким-то инертным, статичным и внутренне размагниченным». Но, слава Богу, в зале этого никто не заметил. Все газеты Виннипега написали, что концерт прошёл великолепно.

От автобуса из-за сильных холодов пришлось отказаться. Специально для хора зарезервировали спальный вагон, и певцы отправились дальше — в канадские города Реджайна, Соскатун, Эдмонтон, Калгари и, наконец, долгожданный город на берегу Тихого океана — Ванкувер. Несколько суток музыканты покидали свой пульман только для концертов. Остальное время из-за сильных холодов проводили «дома». В Эдмонтоне даже заказали доставку прямо в вагон жареных гусей. Несколько часов хозяин-мясник сам готовил блюдо, а потом на своём автомобиле привез еще горячим. Такого вкусного гусиного мяса жаровцы, пожалуй, не пробовали никогда в жизни!

Из Ванкувера отправились на остров Виктория, входящий в состав Канадского Арктического архипелага и названный в честь английской королевы. Из города Виктория, на крайнем западе Канады, на пароходе отбыли в крупнейший город северо-запада США — Сиэтл. Из Сиэтла двинулись в Портленд (штат Орегон), где дали концерт преимущественно для русских эмигрантов. На него откликнулась вся русскоязычная пресса США. Отмечалось, что каждая песня хора Жарова — музыкальная жемчужина, пьеса-зарисовка интимных переживаний маэстро. Что от каждой песни в исполнении казачьего хора сердце щемит странной тоской. Правда, в отдельных произведениях ощущаются умиротворенность и душевный покой, а иногда душераздирающая тоска сменяется внезапным просветлением. А также о поразительном таланте Жарова превращать ноты в живые звуки. Эти лестные отзывы перепечатали и англоязычные издания. С каждым днём популярность хора в Америке росла.

Из Портленда в комфортабельном спальном вагоне отправились дальше на юг — в Сан-Франциско. Выехали после полуночи и, когда на рассвете проснулись, увидели за окном зимний пейзаж, до боли напоминающий Россию: ели и сосны, обсыпанные снегом, вдоль железнодорожной насыпи. Казалось, ещё чуть-чуть — и длинные хвойные лапы коснутся окон поезда, но русская зимняя сказка скоро закончилась. Состав въехал в лес, состоящий из гигантских деревьев — настоящих исполинов. Это были знаменитые калифорнийские секвойи, которых никто из жаровцев никогда не видел.

Незаметно дорога стала извилистой и пошла в гору. Паровоз замедлил ход. Перевалив через возвышенность, поезд снова пошёл с обычной скоростью, но до Сан-Франциско не доехал. Казаков ждал ещё один концерт — в Окленде, откуда уже на рейсовом пароме они отправились в Сан-Франциско. Знаменитого на весь мир моста Золотые ворота через одноименный пролив тогда ещё не было, поэтому поездка на пароме заняла около 40 минут.

Город на музыкантов произвел приятное впечатление, не зря его называли в Америке «Западным Парижем». Атмосфера там царила творческая, на концерт пришло много представителей русской эмиграции. Почти во всех музыкальных магазинах можно было приобрести пластинки казачьего хора. Ребяческую, почти детскую радость испытывали хористы, когда видели афиши со своими фотографиями в витринах. Некоторые американцы узнавали их на улице. Однажды в гостинице в Сан-Франциско они услышали собственное пение по радио. Это был феноменальный успех!

Русские эмигранты часто обращались к Жарову с просьбой достать билеты на концерт, так как все давно распроданы. Сергей Алексеевич старался помочь соотечественникам, но это удавалось не всегда. В Сан-Франциско была большая русская колония. В основном колонисты приехали с Дальнего Востока, поэтому приглашения на всевозможные торжественные мероприятия и банкеты сыпались со всех сторон. Особенно запомнились приемы, устроенные местным аристократическим обществом «Колобок» и Обществом ветеранов, где присутствовало много высших чинов Сибирской армии. Пышный прием устроил донцам один из самых престижных частных клубов Америки — Богемский клуб.

Ужин был сервирован очень оригинально: каждый из членов клуба имел свой маленький, отдельный столик, куда усаживали хористов, где по одному, где по двое. У каждого члена клуба имелся также свой винный погреб. И официанты приносили оттуда то одно, то другое вино. После роскошной трапезы хозяева исполнили несколько русских песен. Затем наступила очередь хора. Жаров встал, а остальным певцам жестом приказал оставаться на местах. Незаметным движением двух пальцев он дал команду, и хористы заиграли своими голосами, как мячиками.

С первых же нот музыка погрузила слушателей в тайну, заставила думать о том, как река времени исчезает в песках вечности. Жаров, подобно демиургу, в зависимости от собственного настроения, повелевал одной и той же песне вчера звучать динамично, ярко, бравурно, а сегодня — проникновенно и лирично. Любой звук покорялся его воле, превращаясь в нечто загадочное, стихийное и непостижимое. Он возносил любую публику в духовный космос. А когда музыка замолкала, зрители не сразу возвращались в привычную жизнь. Несколько часов, а то и дней они словно продолжали парить в невесомости. Настоящее искусство обязательно должно объединять и делать чище. Регент неуклонно следовал этому завету!

В Сан-Франциско Жаров познакомился с итальянским тенором Тито Скипа, к тому же автором нескольких хоровых и фортепианных произведений. Произошло это так. После одного из дневных концертов продюсер объявил, что вечером весь хор отправляется в оперный театр — слушать Тито Скипа. Фамилия выдающегося тенора была у всех на устах. Тито Скипа стоял в одном ряду с такими оперными легендами XX столетия, как Федор Шаляпин, Энрико Карузо, Джованни Дзенателло…

Когда казаки приехали на сольный концерт певца, выступление уже началось. Жаровцы заняли свои ложи, и вдруг итальянец их заметил. Он не спеша вытащил из кармана маленькую записную книжечку, открыл её, сделал неглубокий поклон в сторону Жарова и, смотря в текст, запел по-русски: «Пленившись розой, соловей…». Это был «Восточный романс» Н. А. Римского-Корсакова, положившего на музыку стихотворение «Соловей» (Подражание Пушкину) А. В. Кольцова. Очаровательный комплимент-экспромт растрогал Сергея Алексеевича до слез. Когда романс закончился, казаки вскочили со своих мест и обрушили на итальянца бурю аплодисментов.

Концерт продолжился по программе. Пожалуй, впервые в жизни казаки слышали столь уникального певца, не зря прозванного критиками «колоратурным тенором». Ему были доступны очень низкие грудные звуки. С одинаковой легкостью он исполнял самые трудные оперные партии для теноров. Казалось, итальянец способен пропеть сложнейшие пассажи без малейшего голосового напряжения. Вокальная школа, пройденная им в Милане у выдающегося педагога-вокалиста Эмилио Пикколи, была безупречна. Это чувствовалось в каждой взятой ноте.

После концерта Жаров со своим администратором за кулисами приветствовал певца и искренне поблагодарил от имени всего хора. Сразу после знакомства знаменитый итальянец пригласил регента и его администратора в ресторан на спагетти и стаканчик «Кьянти». А перед отъездом из Сан-Франциско прислал всем жаровцам свои красиво оформленные фотографии с автографом.

После того незабываемого вечера итальянский тенор стал одним из главных почитателей и пропагандистов хора. В нескольких интервью влиятельным американским газетам он назвал хор Жарова величайшим музыкальным событием современности и раскрыл тайну его уникальности. Впоследствии Тито Скипа займет пост директора Чикагского оперного театра, где не раз по его приглашению выступит казачий хор. Между Сергеем Жаровым и Тито Скипа возникнет многолетняя дружба, прерванная смертью певца в 1965 году.

В 1930 году Тито Скипа пел в театре Колон (Буэнос-Айрес) на одной сцене с Фёдором Шаляпиным в опере Джоаккино Россини «Севильский цирюльник». Русский бас произвёл на итальянского тенора глубочайшее впечатление. Тито Скипа писал об этой встрече: «На своём веку я встречал немало выдающихся людей, великих и гениальных, но Фёдор Шаляпин возвышается над ними, как Монблан. В нём сочетались редкие качества большого, мудрого артиста — оперного и драматического. Не каждое столетие даёт миру такого человека». То, что хор Жарова выступал вместе с Шаляпиным перед английским королем, было известно Тито Скипа.

Из Сан-Франциско хор отправился на поезде на юг штата Калифорния, в Лос-Анджелес, где дал несколько концертов, а затем на автобусе — гастролировать по пригородам: посетили Пасадену, Сан-Диего и Санта-Барбару. Отдохнув день перед дальней дорогой, в спальном вагоне прибыли в Нью-Йорк, откуда на пароходе благополучно возвратились в Европу.

Северная Африка

В первый день Пасхи 1932 года хористы погрузились в товарно-пассажирский пароход, шедший из Марселя в Алжир. Кто-то из певцов прихватил из Парижа кулич и крашеные яйца — началось разговение. На пароходе оказался знаменитый испанский тенор Мигель Флета, блиставший тогда в Европе. На оперы и концерты с его участием невозможно было попасть. Однако держался он с пассажирами скромно, хотя и с подчёркнутой независимостью. Очень скоро Флета и Жаров познакомились. Испанец ничего не знал о казачьем хоре, но после того как Сергей Алексеевич подарил ему несколько пластинок, продававшихся в каждом крупном европейском магазине, Флета щедро поделился с администратором Жарова адресом одного мадридского импресарио, и уже через год русские певцы побывали на Пиренейском полуострове.

На второй день пути пароход подошёл к африканским берегам. Все пассажиры высыпали на палубу, стараясь на мглистом горизонте разглядеть Алжир, пока больше похожий на белое расплывчатое пятно. Когда с берега подул ветер, пахнувший тростником, очертания алжирской столицы стали более отчетливыми. Сказочный город, словно покрытый белым лаком, медленно приближался! Казалось, он колышется, словно мираж в пустыне.

В порту казаков ждал автобус, доставивший их в отель в самом центре города. Отель находился на главной улице, а рядом петляли две узенькие улочки, куда казаки и отправились гулять. Само название города Алжир произошло от «аль-Джазаир», что в переводе с арабского означает «острова»: раньше рядом с городом находились четыре острова, ставшие частью материка в 1525 году. В облике города сочетались колониальное наследие Франции и исламская культура. Кто-то из хористов сделал любопытное наблюдение: в магазинах с синими дверями продавали свежую рыбу, а на подоконниках лежало много сухого хлеба — алжирцы его не выбрасывали, а крошили голубям.

Первое выступление в Северной Африке прошло с невиданным успехом. Не только все места, но и все проходы концертного зала были заполнены публикой. Многие зрители оказались русскими эмигрантами, волей судьбы заброшенными в арабскую страну. Во время концерта все они плакали. В Алжире впервые слышали такой хор, и многие не ожидали, что звуки родных песен перевернут им душу. Люди неожиданно почувствовали, что перед ними та самая Россия, которую они потеряли. Россия Рахманинова и Римского-Корсакова, духовной православной музыки! Эмигранты увидели перед собой соотечественников, не потерявших родину, а бережно сохранивших в своем сердце. Все музыкальные произведения хора словно были сотканы из мелодических модуляций человеческой души.

Казалось бы, простая философия жизни, сладкий русский экзистенциализм, выраженный в вокальной музыке. Но для такого исполнения требовалось не только техническое совершенство, но и соответствующий жизненный и профессиональный опыт, а также неразрывная связь с предшествующей русской культурой. Нужно было глубоко понимать русскую религиозную философию, или, как ее иначе называют, органическую жизненную мудрость. Жаров и большинство его хористов обладали этим даром.

После выступления в Алжире певцов и регента от концертного зала до отеля пронесли на руках. Следующий пункт назначения был город Константина, основанный ещё за много лет до Рождества Христова финикийцами. Администратор хора, решивший попрощаться с испанским тенором Мигелем Флета в соседнем отеле, задержался и опоздал на поезд. Всем певцам, а особенно Жарову, пришлось сильно поволноваться. Но всё обошлось. Поезд шёл медленно, и администратор нагнал его на такси на второй станции.

После Константины был ещё один небольшой алжирский городок, а потом хористы прибыли в знаменитую, залитую средиземноморским солнцем Бизерту — последнюю стоянку Русской эскадры. Основанная финикийцами в IX веке до Р. X., раньше Карфагена, Бизерта в мировой истории сыграла важную роль благодаря своему исключительному географическому положению. Но кто мог предполагать, что она же станет и последней якорной стоянкой русского морского корпуса после Гражданской войны в России.

Напомним, что именно на военных кораблях, вспомогательных судах и мобилизованных пароходах Русской эскадры — особого тактического соединения Российского императорского флота — в ноябре 1920 года из Крыма эвакуировались армия генерала Врангеля и мирное население, общей численностью около 150 тысяч человек. В декабре того же года Франция согласилась принять Русскую эскадру в Бизерте. В Тунисе состав эскадры постоянно сокращался из-за нехватки средств на ее содержание, пока в конце 1922 года весь личный состав не был списан на берег. А 29 октября 1924 года в 17 часов 25 минут были спущены последние флаги с изображением креста Святого Андрея Первозванного — символа российского флота, символа 200-летней морской славы России.

После официального расформирования военной эскадры в Тунисе многие русские моряки со своими семьями не отправились за счастьем в Европу или другие страны, а остались в Бизерте. К началу 30-х годов они здесь не считались даже иностранцами. Их можно было встретить повсюду — в магазинах, на электростанциях, в морском ведомстве, в автомобильных мастерских, на общественных работах… Они трудились везде.

В 30-е годы русская колония укрепилась и укоренилась. Одной из причин ее органического культурного вживания в социальный ландшафт тунисского общества оказались музыкальные потребности и возможности русских и, как следствие, быстро возникшие творческие связи с французским, арабским и итальянским музыкальными кругами. В Бизерте шутили: «Два англичанина — футбол. Два немца — две кружки пива. Двое русских — хор». Действительно, русские уделяли большое внимание музыкальному воспитанию своих детей.

Сразу после прихода российской военно-морской эскадры в Тунис из кадетов, гардемаринов, офицеров и служащих создали хор, который впоследствии возглавил Иван Михайлович Шадрин, лауреат Санкт-Петербургской консерватории и регент Императорской капеллы. Хор насчитывал 40 человек. Свой первый концерт в Бизерте он дал 23 февраля 1929 года. Первая часть, как и у Жарова, состояла из религиозной музыки: Д. С. Бортнянский, А. А. Архангельский, А. Ф. Львов; вторая — из светской. Часто с хором выступали цыгане, под аккомпанемент гитары исполняя романсы. Одно время хор был самым известным и популярным русским музыкальным коллективом в Северной Африке. Он давал концерты в Сфаксе, Сусе, Бизерте и пользовался успехом не только у русских эмигрантов, но и у иностранных легионеров.

Донской казачий хор произвел в Бизерте фурор, и не только потому, что во время концерта работал буфет с водкой и закусками, притягивавший мужчин всех национальностей. Публика в городе оказалась подготовленной и, внимательно слушая пение, часто принимала участие в исполнении того или иного религиозного или светского произведения.

Концерт состоялся 6 мая 1932 года. В этот же день, за несколько часов до его начала, регент и хористы узнали, что в Париже русский эмигрант Павел Горгулов застрелил президента Франции Поля Думера. Убийство невозможно было объяснить никакими логическими доводами. Позднее выяснилось, что стрелявший в президента — кубанский казак, уроженец станицы Лабинской. Трагический инцидент послужил причиной отмены всех ближайших гастролей хора во Франции. Президент Думер, потерявший на полях сражений Первой мировой войны четырех сыновей, пользовался большой популярностью в стране. Хор был вынужден остаться в Тунисе — возвращаться во Францию не имело смысла.

Несколько дней хористы бездельничали. Рядом с отелем имелось кафе, где пекли чудесные булочки в форме полумесяца — круассаны. Жарову рассказали любопытную легенду: в 1683 году, во время войны Габсбургов с турками, некий венский пекарь впервые испёк такие булочки после провала турецкой осады австрийской столицы. Османская армия окружила город, но пекари, выпекавшие по ночам свежие булочки, услышали стук мотыг и лопат и поняли, что турки задумали сделать подкоп под городскими стенами. Они вовремя предупредили солдат, сорвав коварные планы врага. После этого вся Вена с удовольствием лакомилась воздушными слойками в форме османского полумесяца.

В кафе хористы читали все газеты, выходившие в Тунисе на французском языке, и обсуждали последние новости. Из-за сорванных гастролей кубанский казак Павел Горгулов стал личным врагом жаровцев. Через несколько дней прозябания в Тунисе кто-то предложил осмотреть разрушенное кладбище некогда грозного Карфагена. Все певцы во главе с регентом поддержали идею.

На следующей день на маршрутном автобусе музыканты отправились в древний финикийский город и нашли его в страшно заброшенном состоянии. Смотреть там оказалось почти нечего. От прежнего величия не осталось и следа, если не считать нескольких обломков надгробий и мраморных плит. Местный экскурсовод, видя замешательство приезжих иностранцев, надеявшихся увидеть здесь хоть какое-то подобие древнего города, напомнил, что древнегреческий историк Плутарх в своем труде «Жизнь Катона Старшего» писал, что римский полководец и государственный деятель Катон Старший, непримиримый враг Карфагена, заканчивал каждую свою речь в сенате по любому вопросу одной и той же фразой: «Кроме того, я думаю, что Карфаген должен быть разрушен».

Последствия этого «мнения» жаровцы увидели своими глазами в мае 1932 года. Руины Карфагена их совершенно разочаровали. Развлек хористов только заклинатель змей, навязчиво демонстрировавший своё искусство. Он играл на дудке монотонную мелодию, но так фальшиво, что певцы прониклись к нему отвращением. Змея же, игнорируя хозяина, лежала подозрительно неподвижно. По всей видимости, ядовитые зубы у неё давно вырвали, и она потеряла всякий интерес к жизни и никого развлекать не собиралась. Хористам ничего не оставалось, как сделать несколько фотоснимков с горе-заклинателем и вернуться в Бизерту.

Просидев без дела еще несколько дней, казаки решили отправиться в Оран, второй по величине и значимости город Алжира. Утром, когда поезд уже стоял под парами у платформы, неожиданно выяснилось, что не хватает одного хориста. Администратор бросился в гостиницу, благо она находилась в трех минутах ходьбы от вокзала. В одном халате, с торчащей из незакрытого чемодана одеждой, опоздавший тенор всё-таки успел запрыгнуть в вагон.

Дорога из Бизерты до Орана оказалась очень долгой и тяжелой. Кондиционеров в поезде не было, и от раскаленной крыши вагона духота в грязном купе стояла невыносимая. Питьевой воды не хватало, или она всегда была тёплой. Поезд с частыми остановками очень медленно тащился вдоль побережья Средиземного моря, пока не миновал столицу Алжира. Здесь его скорость хоть и незаметно, но всё-таки увеличилась. Газеты продолжали писать о безвременной кончине 13-го президента Третьей республики Поля Думера, восхваляя его добродетели. А казаки на чём свет поносили убийцу, сорвавшего им гастрольную поездку по Франции.

В Оране музыканты прямо с поезда погрузились на пароход, через несколько часов взявший курс на Марсель с заходом в Барселону. На верхней палубе увидели группу иностранных легионеров, состоявшую большей частью из молодых немцев и направлявшуюся в какую-то новую французскую колонию. Хористы в Северной Африке постоянно встречали солдат из Французского иностранного легиона, и среди них было много выходцев из России. Первоначально предполагалось, что легионеры могут воевать только за пределами Франции, но Первая мировая война спутала все карты… Казаки быстро перезнакомились со всеми легионерами, и те охотно делились своими военными приключениями. В свою очередь и казакам, прошедшим чистилище Первой мировой и Гражданской войн, было о чем рассказать. В такой дружной компании жаровцы прибыли во Францию, откуда благополучно отправились в Германию.