Сестричка

Глава 34

Шато-Берси – дом старый, но отделанный заново. В его вестибюль так и просятся индийские каучуконосы и плющ, однако там стеклянные кирпичи, скрытое освещение и треугольные стеклянные столики. Можно подумать, что отделку производил обитатель сумасшедшего дома. Гамму красок в вестибюле составляют желчно-зеленая, жжено-коричневая, асфальтово-серая и синюшно-синяя. Действует все это так же успокаивающе, как рассеченная губа.

За низкой конторкой никого не было, однако зеркало позади нее могло оказаться прозрачным, поэтому я решил не предпринимать попытки незаметно прошмыгнуть на лестницу. На мой звонок из-за барьера выплыл рослый толстяк и растянул в улыбке полные влажные губы. Зубы его были синевато-белыми, глаза неестественно блестели.

– К мисс Гонсалес, – сказал я. – Она ждет меня. Моя фамилия Марлоу.

– Ну да, конечно, – пробормотал он, руки его дрожали. – Да, конечно.

Сейчас позвоню.

Голос его тоже дрожал.

Толстяк взял телефон, что-то пробулькал в него и снова повесил трубку.

– Да, мистер Марлоу. Мисс Гонсалес сказала, чтобы вы поднимались.

Квартира четыреста двенадцать. – Он хихикнул. – Но вы, наверное, и сами знаете?

– Теперь знаю, – сказал я. – Кстати, ты был здесь в феврале?

– В феврале? В феврале? Да, да, я был здесь в феврале. – Слова он выговаривал очень старательно.

– Помнишь тот вечер, когда перед входом был убит Стейн?

Улыбка мгновенно сошла с его рыхлого лица.

– Вы полицейский?

Голос его стал тонким, писклявым.

– Нет. Но если тебе это не безразлично, у тебя расстегнуты брюки.

Толстяк с ужасом глянул вниз и дрожащими руками задернул молнию.

– Спасибо, – пропищал он. – Спасибо.

И перегнулся через свою низкую конторку.

– Произошло это не перед входом, – зачастил он. Чуть подальше. Почти на углу.

– Стейн жил здесь, не так ли?

– Я не хочу говорить об этом. Никак не хочу. – Он сделал паузу и провел мизинцем по нижней губе. – Почему вы спрашиваете?

– Чтобы ты не закрывал рта. Нужно быть поосторожнее, приятель. В твоем дыхании ощутим запах.

Толстяк залился краской до самой шеи.

– Если вы намекаете, что я пил...

– Курил, – сказал я. – И не просто табак.

Я повернулся. Толстяк не сказал ни слова. Подойдя к лифту, я бросил на него взгляд. Он стоял, опершись ладонями о конторку и, выгнув шею, наблюдал за мной. Даже издали было видно, как он дрожит.

Лифт оказался без лифтера. Четвертый этаж был холодно-серым, ковровая дорожка – толстой. У двери с номером 412 имелась кнопка звонка. Он мелодично прозвучал за дверью, которая тут же распахнулась. На меня уставились красивые черные глаза, мне улыбнулись манящие ярко-красные губы. На Долорес, как и накануне вечером, были черные брюки и красная блузка.

– Амиго! – воскликнула мисс Гонсалес. Я взял ее запястья, свел их вместе так, что сошлись ладони. Чуть-чуть поиграл с ней в ладушки.

Выражение ее глаз было томным и вместе с тем странным.

Выпустив руки Долорес, я прикрыл дверь локтем и протиснулся мимо нее в комнату. Все было, как и в первый раз.

– Тебе нужно застраховать их, – сказал я, коснувшись пальцем одной груди, отнюдь не подложной. Сосок был твердым, как рубин.

Долорес, довольная, засмеялась. Я оглядел квартиру. Она была темно-серой и пыльно-голубой. Не цвета хозяйки, но очень недурна. Ложный камин с газовыми горелками в виде поленьев. Довольно много кресел, столиков и светильников. В углу – скромный маленький бар.

– Нравится моя квартирка, амиго?

– Не говори «квартирка». Слишком по-шлюшьи.

Я не смотрел на хозяйку. Не хотел смотреть. Сел на кушетку и потер лоб.

– Поспать бы часа четыре и пропустить пару стаканчиков. Тогда бы я вновь смог болтать с тобой о пустяках. Сейчас же у меня едва хватит сил на то, чтобы говорить о деле. Но это необходимо.

Долорес подошла и села рядом. Я покачал головой.

– Не сюда. Разговор действительно о деле.

Она села напротив и серьезно поглядела на меня своими темными глазами.

– Ну ладно, амиго, как хочешь. Я твоя девочка – по крайней мере, я охотно была бы твоей девочкой.

– Где ты жила в Кливленде?

– В Кливленде? – Голос ее был очень мягким, почти воркующим. – Разве я говорила, что жила в Кливленде?

– Ты сказала, что познакомилась с ним там.

Долорес задумалась, потом кивнула.

– Я тогда была замужем, амиго. А в чем дело?

– Стало быть, жила в Кливленде?

– Да, – негромко сказала она.

– Как ты познакомилась со Стилгрейвом?

– В те дни было престижным знать кого-то из гангстеров. Наверно, это форма извращенного снобизма. Девицы ходили туда, где, по слухам, собирались гангстеры. Если повезет, в один прекрасный вечер...

– Ты позволила ему подцепить тебя?

Она весело кивнула.

– Вернее, я подцепила его. Он был очень славным. Правда.

– А как же муж? Твой муж? Или не помнишь?

Долорес улыбнулась.

– Брошенными мужьями хоть пруд пруди.

– Ты права. Их можно отыскать где угодно. Даже в Бэй-Сити.

Этим я ничего не достиг. Она вежливо пожала плечами.

– Не сомневаюсь.

– Им может быть даже выпускник Сорбонны. Он даже может предаваться мечтам, практикуя в жалком маленьком городишке. Ждать и надеяться. Это словосочетание мне по душе. В нем есть поэтичность.

Вежливая улыбка не сходила с красивого лица Долорес.

– Мы не находим общего языка, – вздохнул я.

– Никак не находим. А надо бы найти.

Я опустил взгляд на свои пальцы. Голова у меня болела. Я был совершенно не в форме. Долорес протянула мне сигареты в хрустальной коробке, и я взял одну. Свою сигарету Долорес вставила в золотые щипчики. Ее она взяла из другой коробки.

– Хочу попробовать твоих, – попросил я.

– Но мексиканский табак многим кажется очень крепким.

– Без добавок, – сказал я, глядя на нее. Потом решил не настаивать. – Нет, ты права. Мне он не понравится.

– В чем смысл этого эпизода? – настороженно спросила Долорес.

– Швейцар курит марихуану.

Она неторопливо кивнула.

– Я предупреждала его. Несколько раз.

– Амиго, – сказал я.

– Что?

– Ты употребляешь не так уж много испанских слов, верно? Может, ты их не много и знаешь. «Амиго» – совсем уж затверженное слово.

– Надеюсь, мы не будем вести себя, как вчера днем? – протянула она.

– Нет. В тебе нет ничего мексиканского, кроме повторения нескольких словечек и старательной манеры говорить будто на чужом языке.

Долорес не ответила. Легонько выпустила сигаретный дым и улыбнулась.

– У меня большие неприятности с полицейскими, – продолжал я. – Видимо, у мисс Уэлд хватило здравого смысла рассказать обо всем своему боссу – Джулиусу Оппенгеймеру, – и он не остался в стороне. Нанял ей Ли Фаррелла.

Полицейские вряд ли думают, что Стилгрейва убила она. Но они считают, что я знаю, кто убийца, и поэтому точат на меня зуб.

– А ты действительно знаешь, амиго?

– Я же сказал тебе по телефону, что знаю.

Долорес бросила на меня долгий, немигающий взгляд.

– Убийство произошло на моих глазах. – Голос ее, наконец, стал сухим, серьезным. – Это было очень захватывающе. Этой маленькой девочке захотелось повидать игорный дом. Она никогда не видела ничего подобного, а в газетах писали.

– Она останавливалась здесь – у тебя?

– Не в моей квартире, амиго, а в комнате, которую я для нее сняла.

– Ясно, почему она не хотела назвать мне своего адреса, – сказал я. – Однако, насколько я понимаю, у тебя не было времени обучать ее этому делу.

Долорес чуть заметно нахмурилась и взмахнула коричневой сигаретой. Я смотрел, как дымок выводит в воздухе что-то недоступное прочтению.

– Прошу тебя. Как я уже сказала, ей захотелось отправиться в тот дом. Я позвонила Стилгрейву, он сказал – приезжайте. Когда мы приехали, он был пьян. Я впервые видела его пьяным. Он засмеялся, обнял маленькую Орфамэй и сказал, что она вполне заработала свои деньги, что у него для нее кое-что есть, достал из кармана завернутый в какую-то тряпку бумажник и подал ей.

Когда Орфамэй развернула ее, посреди бумажника оказалась залитая кровью дырка.

– Нехорошо, – заметил я. – Я бы даже не назвал это типичным для гангстера.

– Ты плохо знал его.

– Верно. Продолжай.

– Маленькая Орфамэй взяла бумажник, посмотрела сначала на него, потом на Стилгрейва. Ее бледное лицо было очень спокойным. Она поблагодарила Стилгрейва, открыла сумку, чтобы, как мне показалось, положить туда бумажник, – все это было очень захватывающе...

– Душераздирающая сцена. Я бы, задыхаясь, упал на пол.

– ...но вместо этого она выхватила из сумки пистолет. По-моему, тот самый, что Стилгрейв дал Мэвис. Он был очень похож...

– Я прекрасно знаю, как он выглядел, – кивнул я. – Мне пришлось немного повозиться с ним.

– ...она повернулась и прикончила его одним выстрелом. Это было очень драматично.

Долорес опять сунула в рот коричневую сигарету и улыбнулась мне. Как-то странно, холодно, словно думала о чем-то далеком.

– Ты заставила ее признаться в этом Мэвис Уэлд, – сказал я.

Долорес кивнула.

– Тебе, насколько я понимаю, Мэвис бы не поверила.

– Я не хотела рисковать.

– А не ты ли дала Орфамэй тысячу долларов, милочка? Чтобы заставить ее признаться? Эта маленькая девочка ради таких денег может пойти на многое.

– На этот вопрос я не отвечу, – с достоинством сказала Долорес.

– Конечно. Значит, вчера вечером, везя меня туда, ты уже знала, что Стилгрейв мертв, что бояться нечего, и спектакль с пистолетом был просто спектаклем.

– Не хочу разыгрывать из себя благодетельницу, – негромко проговорила она. – Но там сложилось трудное положение, и я знала, что ты как-то вызволишь Мэвис. Никто больше не смог бы этого сделать. Мэвис решила взять вину на себя.

– Мне, пожалуй, надо выпить, – вздохнул я. – Силы совсем на исходе.

Долорес подскочила и пошла к маленькому бару. Вернулась она с двумя большими стаканами разбавленного виски. Подала один мне и, держа свой у губ, смотрела, как я пью. Виски было замечательным. Я отпил еще. Она вновь села в свое кресло и потянулась к золотым щипчикам.

– Я вывел Мэвис на чистую воду, – наконец сказал я. – Она утверждала, что сама застрелила его. Пистолет у нее был. Точно такой же, какой дала мне ты. Кстати, ты, очевидно, не обратила внимания на то, что из твоего пистолета стреляли?

– Я ничего не смыслю в пистолетах, – мягко произнесла Долорес.

– Конечно. Я сосчитал патроны, и, если предположить, что обойма была полной, израсходованными оказались два. А Квест как раз и был убит двумя выстрелами из пистолета тридцать второго калибра. Того же самого, что и у тебя. Я ведь собрал пустые гильзы в том притоне.

– В каком, амиго?

Это стало мне надоедать. Без конца «амиго», «амиго».

– Разумеется, я не мог знать, тот ли это пистолет, но выяснить стоило.

Заодно можно было слегка запутать дело и тем самым помочь Мэвис. Поэтому я подменил пистолеты, и тот, что был у Стилгрейва, спрятал в бар. Черный, тридцать восьмого калибра. Если бы Стилгрейв отправился кого-то убивать, то только с ним. Отпечатки пальцев могут остаться и на рубчатой рукоятке, но на рукоятке из слоновой кости четко отпечатывается весь набор. Брать с собой такой пистолет Стилгрейв не стал бы.

Глаза Долорес округлились, взгляд стал пустым и недоуменным.

– Я, кажется, не совсем понимаю тебя.

– И если б он убивал человека, то уложил бы его сразу, можно не сомневаться. А Квест поднялся и еще немного походил.

В глазах ее что-то мелькнуло и тут же исчезло.

– Мне бы хотелось добавить, что он немного поговорил со мной, – продолжал я. – Но он не мог говорить. Его легкие были полны крови. Он умер у моих ног. Там.

– Где там? Ты не сказал...

– Нужно ли?

Долорес отхлебнула виски. Улыбнулась. Поставила стакан. Я сказал:

– Маленькая Орфамэй ведь при тебе говорила Стилгрейву, где искать Оррина.

– Ну да, конечно.

Долорес полностью овладела собой. Быстро и четко. Лишь улыбка ее стала казаться чуть более вымученной.

– Только Стилгрейв не стал его искать, – произнес я.

Сигарета ее замерла на полпути к губам. И все. Ничего больше. Потом рука медленно двинулась дальше. Долорес изящно затянулась.

– Вот в чем было дело с самого начала, – сказал я. – Я не хотел верить очевидному. Стилгрейв – Плакса Мойер. Это ведь точно?

– Абсолютно. Можно доказать.

– Стилгрейв сошел с преступной дорожки и добился успеха. Тут появляется этот Стейн и начинает донимать его, хочет отобрать дело. Я, конечно, строю догадки, но так вполне могло было быть на самом деле. Что ж, от Стейна нужно было избавляться. Стилгрейв не хочет никого убивать – и его никогда не обвиняли в убийстве. Кливлендские полицейские не приехали за ним. Над ним не висит никаких обвинений. Никаких подозрений – разве только в том, что он каким-то образом был связан с бандой. Но от Стейна ему нужно избавиться. Поэтому он устраивает так, чтобы его арестовали. А потом, подкупив тюремного врача, выходит из тюрьмы, убивает Стейна и тут же возвращается обратно. Когда об убийстве становится известно, тот, кто выпустил его в «увольнение», спешно уничтожает все записи о том, что Стилгрейв выходил на волк). Ведь скоро обязательно явится полиция, и начнутся расспросы.

– Вполне логично, амиго.

Я окинул Долорес взглядом. Держалась она великолепно.

– Пока что – да. Но мы не должны отказывать Стилгрейву в здравом смысле. Почему он позволил держать себя в тюрьме целых десять дней? Ответ первый – хотел обеспечить себе алиби. Чтобы, когда рэкетир получит свое, на него не навешивали убийство. Но этот ответ неверный. Правильным является второй ответ: Стилгрейв знал, что рано или поздно возникнет вопрос, не Мойер ли он, и дал полицейским время покончить с этим.

– Тебе эта мысль кажется верной, амиго?

– Да. Суди сама. Зачем Стилгрейву обедать на людях в тот самый день, когда он вышел из тюрьмы, чтобы убить Стейна? И если он все же пошел в ресторан, то каким образом рядом оказался Квест, который еще и исхитрился сделать снимок? Стейн пока что не был убит, так что фотография эта ни о чем не свидетельствовала. Хорошо, если людям везет, но это слишком уж невероятное везенье. К тому же, если даже Стилгрейв не знал, что снимок сделан, он знал, кто такой Квест. Должен был знать. Квест тянул у сестры деньги на пропитание с тех пор, как лишился работы, а может, и до того. У Стилгрейва был ключ от ее квартиры. Он должен был знать кое-что о ее брате. Из этого следует очень простой вывод – что в тот вечер Стилгрейв не стал бы убивать Стейна, если даже и собирался.

– Теперь я должна спросить тебя, кто же убил его? – вежливо задала вопрос Долорес.

– Тот, кто знал Стейна и мог подойти к нему. Тот, кто знал, что снимок сделан, знал, кто такой Стейн, знал, что Мэвис Уэлд вот-вот станет звездой, знал, что ее связь со Стилгрейвом опасна, но станет в тысячу раз опаснее, если Стилгрейва обвинят в убийстве. Знал Квеста, потому что он бывал в квартире Мэвис Уэлд, сошелся с ним, делил с ним постель (а этого мальчишку можно было свести с ума подобным обхождением), знал, что пистолет с костяной рукояткой зарегистрирован на Стилгрейва, хотя купил он его для двух девиц и если носил какой-нибудь пистолет, то незарегистрированный. Знал...

– Перестань! – Голос ее был резким, но не испуганным и даже не сердитым. – Пожалуйста, немедленно перестань! Я больше не желаю этого слушать! Убирайся сейчас же!

Я встал. Долорес откинулась назад, на шее у нее билась жилка.

Грациозная, смуглая, безжалостная убийца. И никто не мог тронуть ее, даже полицейские...

– Зачем ты убила Квеста? – спросил я.

Она поднялась и, слегка улыбаясь, подошла вплотную ко мне.

– По двум причинам, амиго. Он был не совсем нормальным и, в конце концов, убил бы меня. Другая причина в том, что все это – абсолютно все – делалось не ради денег, а из-за любви.

Я хотел рассмеяться ей в лицо. Но не рассмеялся. Она была совершенно серьезной. Это не укладывалось в голове.

– Сколько бы любовников ни было у женщины, – негромко проговорила Долорес, – всегда есть один, которого она не может уступить другой. Для меня это был Стилгрейв.

Я молча смотрел в ее красивые темные глаза.

– Верю, – сказал я наконец.

– Поцелуй меня, амиго.

– О господи!

– Я не могу обходиться без мужчин, амиго. Но тот, кого я любила, мертв.

Я убила его. Этого мужчину я не хотела делить ни с кем.

– Ты слишком долго ждала.

– Я могу быть терпеливой – пока есть надежда.

– Перестань молоть чушь!

Она улыбнулась, непринужденно, красиво, совершенно естественно.

– И ты, дорогой, не погубив окончательно Мэвис Уэлд, ничего не сможешь тут поделать.

– Вчера вечером она доказала, что хочет погубить себя.

– Если не играла роль. – Долорес дерзко глянула на меня и рассмеялась.

– Тебя это ранит, не так ли? Ты влюблен в нее.

– Влюбляться было бы неразумно, – рассудительно сказал я. – Я мог бы посидеть с ней в темноте, держась за руки, но как долго? Вскоре она унесется в дымку красивости, дорогой одежды, болтовни, нереальности и завуалированного секса. Это будет уже не живой человек. Просто лицо на экране, голос со звуковой дорожки. Мне этого недостаточно.

Не поворачиваясь к Долорес спиной, я пошел к двери. Собственно говоря, я не ждал пули в спину. Считал, что больше всего устраиваю ее живым и не способным ничего предпринять.

Открывая дверь, я задержался. Стройная, смуглая, красивая и улыбающаяся. Похотливая. Совершенно не считающаяся с моральными нормами этого – или любого другого, доступного нашему воображению, – мира.

Да, такие встречаются не часто. Я молча вышел. Когда закрывал дверь, до меня чуть слышно донесся ее голос:

– Querido <любимый (исп.)>, ты мне очень понравился. Как жаль.

Я закрыл дверь.

Когда внизу дверцы лифта открылись, я увидел мужчину. Высокий, худощавый, с низко надвинутой на глаза шляпой. Несмотря на теплый день, воротник его тонкого пальто был поднят. Подбородок мужчина держал низко.

– Доктор Лагарди, – негромко позвал я.

Он оглянулся, но не узнал меня. Вошел в кабину. Лифт тронулся вверх.

Я подошел к конторке и нажал кнопку звонка. Рослый толстяк вышел и встал передо мной с деланной улыбкой на вялых губах. Глаза его были мутноватыми.

– Дай мне телефон.

Толстяк опустил руку, достал аппарат и поставил его на конторку. Я набрал номер Мэдисон 7911. Голос ответил: «Полиция». Это был отдел срочных вызовов.

– Жилой дом Шато-Берси на углу Франклин-авеню и Джирард-стрит в Голливуде. Человек по имени Винсент Лагарди, разыскиваемый для допроса лейтенантами Френчем и Бейфусом из отдела расследования убийств, поднялся в квартиру четыреста двенадцать. Говорит Филип Марлоу, детектив.

– Франклин и Джирард. Ждите, пожалуйста, там. У вас есть оружие?

– Есть.

– Если попытается уйти, задержите его.

Я положит трубку и строго глянул на толстяка. Он стоял бледный как полотно, навалясь на конторку.

Полицейские приехали быстро – но все же опоздали. Может, мне нужно было остановить Лагарди. Может, я догадывался, что он задумал, и умышленно не помешал ему. Иногда, в дурном настроении, я пытаюсь разобраться в этом. Но тут сам черт ногу сломит. И таким было все это проклятое дело. Я не мог и шагу ступить, не перестав до одури ломать голову над тем, как он отразится на ком-то из тех, перед кем я хоть в каком-то долгу.

Когда дверь взломали, Лагарди сидел на кушетке, прижимая Долорес к сердцу. Глаза его ничего не видели, на губах выступила кровавая пена: он прокусил себе язык.

Под ее левой грудью, прижав к телу ярко-красную блузку, торчала знакомая уже мне серебряная рукоятка в форме обнаженной женщины. Глаза мисс Долорес Гонсалес были полуоткрыты, на губах застыла легкая соблазнительная улыбка.

– Улыбка, предвещающая смерть, – вздохнул интерн со «скорой помощи». – А ей она идет.

И он перевел взгляд на доктора Лагарди, который, судя по лицу, ничего не видел и не слышал.

– Видно, кое-кто лишился иллюзии, – сказал интерн, нагнулся и закрыл покойной глаза.