Сезон мошкары

23

— Ты уверен, что он мертв? — спросил Рыжий Медведь. — Не хотелось бы в этом смысле каких-нибудь сюрпризов.

— Мертвее не бывает. — Леон включил стерео погромче. Новейшая модель «Маранца». И вдобавок «R.E.M.». Все-таки великая штука опыт! Старые проверенные группы не переиграешь! — Правда, пришлось приканчивать его бейсбольной битой.

— Ну и как ты, справился?

— Да, вполне. — Леон передернул плечами. — Вот с девочкой мне труднее было. А сейчас приспособился, знаешь ли…

— Надеюсь, что на этот раз ты выбрал другое место. Не потащился снова к водопаду.

— Ясное дело. Мы подальше отъехали, к самому Вест-Рок.

Они одетые лежали вдвоем на огромной кровати, которую Рыжий Медведь привез из Торонто. Кровать была шикарная, не то красного, не то еще какого-то ценного дерева, с пологом, на четырех столбиках и богатой резьбой. Рыжий Медведь знал толк в обстановке. Лампы под красными шелковыми абажурами освещали комнату мягким красноватым светом, окутывая ее атмосферой таинственности и превращая в подобие какой-то декорации.

У окна стоял массивный дубовый комод с хрустальными подсвечниками и щетками для волос с серебряными рукоятками — щетками Рыжий Медведь любил расчесывать волосы так, чтобы они блестели.

Они выкурили по одной-две дозы. Против марихуаны Рыжий Медведь вообще-то ничего не имел, запрещая им только алкоголь. Ну и, конечно, обкуриваться до бесчувствия. Музыка плыла, тянулась, нарастала и таяла в воздухе, как сладкая вата.

Рыжий Медведь повернулся на бок и ухватил Леона за руку:

— Спасибо за твою преданность, Леон. Наверно, ты понимаешь, как дорого я ценю преданность.

— Ага. Я тоже ее ценю.

Рыжий Медведь глядел ему прямо в глаза. Долго выносить этот взгляд Леон не мог, и он отвел глаза.

— Я хочу задать тебе один вопрос, — сказал Леон. — По поводу девушки, а теперь и Клыка.

— Задавай вопрос.

Никогда раньше Леон не позволял мужчинам до себя дотрагиваться. Но в прикосновениях Рыжего Медведя не было ничего женственного, педерастического.

— Почему ты не сделал с ними того, что сделал с Вомбатом? Не мучил, не расчленял?

— Ты, кажется, разочарован?

— Может быть.

Рыжий Медведь поднял палец вверх:

— Луна. Сейчас она не растет. Она на убыли. Жертву надо приносить, когда луна растет.

— Как это?

— Если убийство происходит в то время, когда луна убывает, дух жертвы получает над тобой власть. А это нежелательно.

— Ничего себе! Значит, теперь духи его и ее получили надо мной власть? И будут меня преследовать?

— Вовсе нет. В жертву ты их не приносил и духов не вызывал. А то, что ты сделал, ты сделал с моего благословения. И под моей защитой. А теперь я хочу эту защиту усилить в сотню раз. Сними-ка рубашку.

Леон сел на кровати и стянул рубашку через голову. Рыжий Медведь подошел к комоду, а потом вернулся к кровати, неся в руках деревянную шкатулку с причудливой резьбой. Открыв ее, он вынул оттуда цепочку с висящим на ней золотым амулетом.

— Класс! — сказал Леон. — И что обозначает этот символ?

— Я призвал сюда силу Оггуна.[4]

И Рыжий Медведь повесил цепочку Леону на шею. Амулет холодил грудь.

— Оггун, кажется, с железом что-то делает?

Рыжий Медведь улыбнулся.

— Не только с железом. Со всеми металлами. Например, со свинцом. А этот амулет наделит тебя силой золота. Его чистотой, его мощью, его упругостью. Носи его, и ни одна пуля не сможет ранить тебя. Они будут прошивать тебя насквозь, не оставляя следа.

— Bay! Вот это да! — Леон чувствовал, как постепенно нагревается металл на его коже. Он сделал глубокий вдох, пытаясь сосредоточиться, чтобы вобрать в себя чистоту, мощь и упругость золота.

— Теперь ты пуленепробиваем, — сказал Рыжий Медведь, — и тебе нечего бояться, друг мой.

Некоторое время они лежали молча. Музыка сменилась — теперь это пела женщина, тихо жалуясь, что нет ей покоя. Мелодия отзывалась какой-то щемящей болью, и Леон не слышал, что говорит ему Рыжий Медведь.

— Что? Что ты сказал?

— Я спросил, не волновался ли ты, когда убивал женщину.

Леон на секунду замешкался с ответом. Что-то в Рыжем Медведе заставляло сказать ему правду. Эти странные глаза, пронизывающие тебя, казалось, убеждали, что правду он знает и так, без твоего ответа.

— Да. Меня потом била дрожь. Страшно было. Может быть, из-за того, что это была женщина. Я потому и убил ее в том самом месте, где ты Вомбата порешил. А вообще-то какая разница? Что такого особенного в этих бабах? Никакой от них радости мне никогда не было, только чувствуешь себя полным ничтожеством. Горе приносить — это они умеют. Вот перед Кевином я виноватым себя чувствую. Он хороший парень, Кевин. Не дай бог узнает, не хочу…

Рыжий Медведь ласково похлопал Леона по груди. Так стучат в крепостные ворота — громко, гулко, так взывает судьба.

— Вот и здесь сказывается твоя преданность, — проговорил Рыжий Медведь. — Я восхищаюсь этой твоей чертой.

— Кевину лучше ничего не знать. Они с сестрой были очень близки.

— Переживет. А к тому, что произошло с Клыком, как он отнесся?

— Напугался. Очень. Как и я в первый раз.

— Я успокою его. А теперь я хочу, чтобы ты лежал тихо. Я собираюсь сделать тебе еще один подарок.

Рыжий Медведь соскочил с кровати и стянул с себя свитер. Он был мускулистым, но ростом немногим выше Леона. От плеч и по всей спине до самого копчика у него шли два длинных шрама, образуя как бы букву V.

— Откуда у тебя эти шрамы? — спросил Леон. — Что это случайность — непохоже.

— Не будем об этом сейчас.

— Но о своем-то шраме я тебе рассказал.

Рыжий Медведь улыбнулся и шагнул из своих эластичных брюк.

— Может быть, когда-нибудь и я расскажу тебе о своих. Но сейчас нам предстоят другие заботы.

И, подойдя к двери, Рыжий Медведь кликнул кого-то. И вслед за этим в комнату вошла миниатюрная светловолосая женщина — голая, с маленькой грудью и чудесной улыбкой. Во внешности ее было что-то русское: широкоскулая, с глубоко посаженными глазами.

— Это Мира, — сказал Рыжий Медведь.

Подойдя, Мира села на кровать. Ухватившись за брючный ремень Леона, расстегнула пряжку.

— А это Катя.

Вторая женщина, темнее, грудастее, как и ее товарка, тоже была совершенно голой.

— Почему-то, — сказал Рыжий Медведь, — мне не кажется, что с этими дамами ты будешь чувствовать себя полным ничтожеством.