Сезон мошкары

24

День, когда он получил эти шрамы, Рыжий Медведь помнил досконально — весь, до последней минуты. Это был его двадцать первый день рождения. Дядя Виктор повел его в свою подсобку. До этого дня никто, кроме них, не знал, что происходит в этом бетонном сарайчике, надворной постройке, зажатой между высотными зданиями вокруг. Кто мог заподозрить в колдовстве задворки жилого района в Торонто, прозаичнейшем из городов?

Виктор подвел его к сараю, завязал ему глаза и, взяв за руку, препроводил сквозь мрак к своему святилищу в глубине сарая. К этому времени вонь уже не смущала Рыжего Медведя, или Реймонда, как его тогда звали. Он не только не чувствовал тошноты, он ощущал подъем — вонь заставляла его сердце биться сильнее. Годами тренировки дядя Виктор готовил его к этому дню, приближая к черному бьющемуся сердцу Пало Майомбе. Реймонд чувствовал вокруг себя это биение, пульс черной магии.

— Сегодня важнейший день в твоей жизни, Реймонд. — Хрипловатый и как бы шелестящий бесплотный голос дяди Виктора походил на пение игрушечной дудочки. — Сегодня ты станешь полноправным жрецом Пало Майомбе. Помни, что ты не обязан делать этот шаг. Еще есть время передумать.

— Знаю. Но я хочу этого, дядя.

— Ты уверен?

— Уверен. Я хочу этого больше всего на свете.

Рыжий Медведь, он же Реймонд, глубоко вздохнул, вдыхая в себя запах свечей, аромат экзотических трав, полыни, лапчатки и перебивающий все другие запах гниющего мяса.

— Очень хорошо. Сегодня произойдут два события. Во-первых, ты отдашь свою душу. Во-вторых, будешь исполосован лучами. Понимаешь, что это значит?

— Да, дядя. Моя душа умрет. И значит, мне будет заказан путь как к вечному блаженству, так и к вечному проклятию. Но я стану свободнее всех смертных на этой земле и смогу вместить в себя другие души.

— А что означает «исполосован лучами»?

— «Исполосован лучами» означает принять страдание, боль от шрамов в обмен на свет и могущество Пало Майомбе.

— И ты выбираешь это по своей воле?

— Да.

— Может быть, кто-нибудь, так или иначе, принуждал тебя к этому?

— Нет.

— И ты осознаешь, что раз сделанного уже не переделать?

— Осознаю.

— Очень хорошо. Приступим же.

Реймонд услыхал, как дядя вынимает из футляра церемониальный нож. Потом послышался звук, с каким проводят стальным лезвием о точильный брусок. Дядя закрепил кисти рук Реймонда в свисавших с потолка кожаных петлях. Рот у Реймонда пересох. Он задрожал всем телом.

Шелестящий, сухой, как бумага, голос стал что-то бормотать нараспев на языке выбранной им религии Пало Майомбе. А потом первое прикосновение ножа, вспарывающего его кожу.

Кто перечислит все, что создает монстра? Неживое тело, мозг убийцы, разряд молнии — взмах руки сумасшедшего ученого, и жизнь заструилась по мертвым венам, зло шествует по миру. История Рыжего Медведя куда обыденнее.

Задолго до того, как он стал Рыжим Медведем, он звался Реймонд Белтран, сын малолетней проститутки по имени Глория Белтран, приплывшей в 1980 году с Кубы на угнанном судне «Мариель». Маленькому Реймонду было тогда пять лет, и шаткость его существования в Гаване не шла ни в какое сравнение с тем, что предстояло ему пережить в его странствиях.

Первый приют Глории, как и сотни тысяч других участников этого исхода, был в Майами, где она поселилась вместе с кузиной, выгнавшей ее из дома, когда, раз возвратившись туда, она застала Глорию занимающейся своим ремеслом на диване в гостиной, в десяти шагах от комнаты, где находился ее маленький сын. Следующий ее приют был у дяди, человека значительно старше и более терпимого. К сожалению, Глории приют этот пришлось покинуть из соображений принципа, когда дядя настоял на оплате жилища натурой. Список последующих адресов оказался длинным: две недели здесь, три месяца там, каждый полуподвал хуже предыдущего.

Потом для Глории и Реймонда наступило подобие просвета, когда они связали свою судьбу с Иниго Мартинесом, наркодилером, уставшим от бессмысленных попыток конкурировать со своими майамскими коллегами. Почему и выпало Реймонду Белтрану расти и мужать в Торонто, к востоку от центра города, в районе, называемом Риджент-Парк.

Согласно всем переписям и официальным сводкам, Риджент-Парк является самым бедным районом Торонто. Населяют его в основном недавние иммигранты, пытающиеся хоть как-то приблизиться к воплощению своей мечты. Много здесь и неполных семей, живущих на пособие. И хоть большинство здешних обитателей люди вполне порядочные и законопослушные, не таков был Мартинес. Удачливым дельцом он тоже не был. Его представление о Канаде как об обширной и девственной в плане сбыта наркотиков территории, только и ждущей его благодеяний, оказалось ошибочным настолько, что возмущенный соперник — такой же поставщик, как и он, — сбросил его с собственной крыши в районе высотных зданий Риджент-Парка.

Глории удалось избежать депортации, уговорив одного канадца кубинского происхождения на ней жениться. За небольшое финансовое вознаграждение он согласился явиться несколько раз в бюро по делам иммигрантов, побеседовать там, представить фотографии их «медового месяца» и так далее. Легализовав таким образом свой статус, Глория попыталась выбить из канадца еще и алименты, после чего тот исчез из ее жизни, как это обычно и делают мало-мальски здравомыслящие мужчины.

Поступок этот заставил Глорию растить Реймонда на социальное пособие и деньги, которые она выручала, возобновив торговлю своим телом. Соседи, разумеется, жаловались на нее, и полиция частенько заявлялась к ней в дом. Общество по оказанию помощи детям-католикам не раз тягало ее в провинциальный суд, что на Джарвис, 311, за пренебрежение родительскими обязанностями. Сама бросившая школу в четырнадцать лет, Глория не видела смысла в школьных уроках и для сына — ей больше нравилось, когда он оставался дома.

Кроме матери, другим мощным влиянием на характер Реймонда Белтрана, влиянием, которое, подобно удару молнии, преобразило его, высвободив таившегося в мозгу убийцу, явилось колдовство.

Колдовство, говоря точнее brujeria, воплотилось для Реймонда в фигуре Виктора Беги, их земляка-кубинца, казавшегося подростку столетним старцем. Вега был костист, сутул и скрючен. Одну ногу он приволакивал — следствие давней автомобильной катастрофы. На темном лице выделялись преувеличенные, как в комиксах, брови и скулы.

В общем, неказистая внешность для мужчины, внушавшего почтение и даже страх тем, кто знал, кто он такой на самом деле.

Вега был колдуном, padrone, как это называлось у исповедующих веру Пало Майомбе. Эта вера, как и более популярные вуду и сантерия, является системой религиозных представлений африканцев, чьи боги рядятся в одежды христианских святых. Как и две другие родственные Пало Майомбе религии, она прибегает к колдовским обрядам, в руках Виктора Беги принявших облик черной магии самого жесточайшего свойства.

Он жил на одном этаже с Глорией и Реймондом дальше по коридору, они часто встречались в лифте. Здоровались по-испански, обменивались впечатлениями о погоде — вот, пожалуй, и все. Но старик при этом всегда поглядывал на него с любопытством, словно припоминая давнее с ним знакомство. Однажды, когда они вместе ждали лифта, Виктор сказал:

— Вижу, вы сантерию исповедуете, — и указал подагрическим пальцем на толстый резной браслет на кисти Глории.

— Свечи жгу, — отвечала она. — Иногда обращаюсь за помощью и наставлением.

— А о Майомбе знаете?

— Знаю. Мой двоюродный брат — padrone. Правда, отец с матерью были неверующие, так что знаю не так уж и много.

— И все-таки в семье вашей это осталось.

— Правда?

— Судя по глазам вашего сына. С такими глазами можно видеть будущее.

— Что ж, он и вправду иногда знает вещи, о которых знать не может. — Она повернулась к Реймонду: — Когда ты был совсем маленьким, помнишь, Реймонд, многое из того, что ты говорил, потом сбывалось. Давным-давно, еще в Гаване, ты указал пальцем на Лину Линдо, mulata, и сказал: «Она же мертвая, эта женщина», а на следующий день она действительно умерла.

— О да, конечно. Он, может быть, и сам пока еще этого не знает, но это читается в его глазах. Когда-нибудь он станет могущественнейшим из всех padrone.

С того дня отношения их стали более дружескими. Вега проявлял к мальчику живейший интерес, он занимался им — водил на стадион, когда там играли «Сойки», учил разбираться во всяческих механизмах и чинить машину. Впервые взрослый оказывал Реймонду такое внимание, и оно ему льстило. Он сдружился со стариком больше, чем со сверстниками, а Глория была только рада, что мальчик проводит столько времени в обществе земляка. Все трое очень сблизились.

Нередко Виктор платил Реймонду за помощь в работе, потому что помимо занятий колдовством старик числился чем-то вроде уборщика территории или дворника. Снаружи его подсобка выглядела обыкновенной развалюхой — бетонным сарайчиком с металлической дверью и крышей из рифленого железа. В отсутствие Виктора сарайчик был неизменно заперт, ключа же от него никто, кроме Виктора, не имел. Если бы каким-нибудь местным сорванцам пришло в голову взломать замок, они не нашли бы внутри ничего, кроме обычного набора садовых ножниц, газонокосилок, тяпок и лопат, секаторов и пил для обрезки веток, садовых рукавиц и поливочных шлангов.

Но замка никто не взламывал, и трудно вообразить, кто бы мог отважиться на это, такой вонью несло от сарая. Задняя стена его была уставлена мешками с навозом — коровьим и овечьим, — и летом вонь распространялась далеко окрест.

Первым впечатлением Реймонда от этого места была вонь, бившая в нос, как удар о каменную стену. Легкие невольно сжимались, к горлу подступала тошнота. В первые разы, когда ему разрешили войти внутрь, он был охвачен страхом настолько сильным, что его затошнило еще раньше, чем Виктор открыл перед ним дверь в заднюю комнатку — тайник, который он называл своим «святилищем».

Всякий раз, когда они оказывались наедине, старик рассказывал ему о магии. Он учил его, что на жизнь нашу можно влиять с помощью существ мира нездешнего. Для этого требуется лишь знание о том, как держать их в узде. И это знание, как усиленно намекал Виктор, он и должен передать Реймонду. Мальчик, чем дальше, тем больше стал интересоваться магией и начал приставать к Виктору, чтобы тот обучил его. И Виктор согласился показать ему святилище.

В тот первый день — Реймонду не было тогда и двенадцати лет — Виктор сел перед ним на корточки и крепко ухватил за плечо. От него сильно пахло луком, но этот запах не шел ни в какое сравнение с запахом, каким пропах сарай.

— Знай же, малыш Реймонд, — сказал Виктор, — то, что я собираюсь тебе показать, это великий секрет. Ты уверял, что хочешь научиться колдовству, научиться повелевать духами. Использовать их на благо тех, кого ты любишь, — мамы и меня. Уметь защищаться от врагов. Видеть будущее. Твой интерес к этому еще не пропал?

— Нет, дядя. — Виктор настаивал, чтобы Реймонд называл его «дядя», и к тому времени такое обращение слетало уже с уст Реймонда просто и легко. — Почему это здесь так плохо пахнет, дядя?

— Когда ты научишься колдовству, ты поймешь, что пахнет здесь не плохо, а очень хорошо. А теперь выслушай меня. Ты слушаешь?

— Да.

— Потому что то, что я сейчас скажу, очень важно. Повторяю, чтобы ты как следует понял: я покажу тебе сейчас великий секрет, тайну настолько огромную, что если ты расскажешь кому-нибудь о том, что здесь видел или что я тут делаю, я убью тебя. Понимаешь? Я убью тебя, Реймонд.

Лицо дяди Виктора, темное и сморщенное, придвинулось совсем близко. Черные глаза заглядывали в самую глубь глаз Реймонда, и тот знал, что Виктор видит его страх.

— Я не буду рассказывать, дядя.

— Я люблю тебя, дитя мое, но если ты расскажешь, я убью тебя не колеблясь, как мясник, режущий свинью. Ты умрешь, тебя похоронят, и твоя мать до конца своей жизни будет лить горькие слезы по тебе и вовек больше не узнает радости. Ведь ты же не хочешь этого, не правда ли?

— Нет, дядя.

— Поэтому, если кто-нибудь скажет тебе: «Все-таки чудной этот Виктор. Интересно, чем он занимается там, в своем сарае?» — что ты ему ответишь?

— Ничего.

— Ну а если тебя заставят силой? Начнут выкручивать тебе руки, пытать тебя, чтобы ты заговорил?

— Я скажу, что не знаю, чем ты там занимаешься.

— Нет, ты скажешь им так: «В сарае дядя Виктор держит свой садовый инвентарь». И это все. Больше ни слова. Ведь это чистая правда. И лжецом тебя никто не назовет. Так как ты скажешь?

— В сарае дядя Виктор держит свой садовый инвентарь.

Костлявые пальцы сжимали ему плечо, словно когти хищной птицы.

— Хорошо, Реймонд. Молодец. Ты достоин учиться колдовству. А теперь я покажу тебе святилище.

Виктор подсунул ступню куда-то под стоявшие в ряд мешки с навозом, нажал какую-то педаль. Что-то щелкнуло, и задняя стена повернулась. Вонь стала в десятки раз гуще, и к горлу Реймонда подступила рвота.

— Это ничего, — сказал Виктор. — К запаху ты привыкнешь. А со временем и полюбишь его. Это ведь запах власти.

Святилище оказалось каморкой, маленькой и совершенно темной, если не считать одной-единственной красной лампочки, тускло горевшей под потолком. Когда глаза Реймонда привыкли к темноте, он увидел, что каморка почти пуста: большой стол, на стене топорик и несколько ножей разных размеров. Стена испещрена непонятными знаками. На середине стола стоит большой жестяной котел, из которого торчит пучок палок, длинных и прямых, как стрелы. К гвоздю в столе была привязана курица, черные глазки которой боязливо поблескивали.

Виктор указал на котел:

— Вот источник моего могущества. А по виду не скажешь, правда?

Реймонд чувствовал, что ответа не требуется. Дядя сделал шаг к нему, желая подбодрить. Реймонд отпрянул.

Наклонившись к мальчику, Виктор ласково проговорил:

— Тебе нечего бояться, дитя мое. Совершенно нечего. Я не боюсь ничего из здесь происходящего. И ты научишься обуздывать свой страх. Наступит день, когда ты утратишь все чувства, а утратить все чувства, поверь мне, это в нашем мире великое преимущество. А до той поры твоей защитой буду я. И никакого вреда тебе я не допущу. Никогда.

— Я хочу домой, дядя.

— Поздно, Реймонд. Стой возле меня, и ничего плохого с тобой не случится.

Подняв Реймонда, он поставил его на ящик из-под яблок, чтобы мальчик мог заглянуть в котел. Там застывала какая-то вонючая жидкость, в которой плавали странные куски.

— Нганга, — сказал Виктор. — Это называется «нганга», и сюда мы помещаем наши жертвы богам. Если мы просим милости у бога железа Оггуна, мы можем, например, поместить сюда железный штырь или бросить несколько больших гвоздей. Если нам требуется милость Охоси, бога охотников, сгодится наконечник стрелы.

— Но ведь бог только один, разве не так?

Коричневое лицо неодобрительно качнулось:

— Это совсем другая вера, а я учу тебя вере гораздо более древней и более могущественной. Для христиан существует только один бог, это правда. Но в Пало Майомбе — богов множество. В нгангу мы помещаем также и предметы, нужные нам, чтобы повелевать духами. Сами духи, видишь ли, над людьми власти не имеют до тех пор, пока им не придашь эту власть. Они как утлые суденышки, болтающиеся в качке, если не направить их, не вдохнуть в них силу. Мы, то есть колдуны, наделяем их этой силой — способностью видеть, слышать, перемещаться, брать. — Виктор разжал свою жилистую когтистую лапу и снова сжал ее перед самыми глазами Реймонда.

— А откуда берутся духи?

— Из живых существ. Животных. Иногда людей. Мы забираем их из нашего мира так, чтобы управлять ими в мире нездешнем. Тогда они повинуются нам. Как бы работают на нас. Одни колдуны имеют на это право, обладают такой властью. А теперь молчи. Отторгни от себя всякий страх и только наблюдай за тем, что я делаю. Мы совершим что-нибудь приятное для твоей мамы. Попросим Оггуна сделать ей хороший подарок.

И, повернувшись к нганге, Виктор вознес над ней руки, как католический священник над алтарем. Он заговорил на языке, незнакомом Реймонду. Мальчик лишь знал, что это не испанский, не английский и не французский:

— Бахало! Семтекне бакунерай пентол! — и в сторону, Реймонду: — С ними надо говорить твердо. Мы не молим их на коленях, как это принято у христиан или мусульман. Мы повелеваем ими. Мы приказываем.

Виктор вновь вознес руки над кастрюлей:

— Бахало. Сеено темтем бакунерай пентол!

Виктор снял со стены топорик и, схватив курицу, одним движением отсек ей голову и бросил голову в котел. Уже безголовая, курица порывалась бежать, металась туда-сюда на привязи, еще не осознавая своей смерти.

Реймонд заплакал. Он пытался унять слезы и не мог: все его тело сотрясалось от рыданий.

Взяв курицу за ноги, Виктор отцепил от нее привязь и поднял все еще бьющуюся в его руках птицу над нгангой. Он держал ее вниз головой, так, чтобы кровь ее ручьем лилась в кастрюлю. Произнеся несколько непонятных слов, он повернулся к Реймонду и встряхнул его за плечи:

— Кончай плакать, Реймонд! Слышишь меня? Кончай плакать! — Костлявые пальцы крепко сжимали его плечи. — Если покажешь, что боишься, духи овладеют тобой. А это никуда не годится. Прекрати немедленно! Переведи дыхание, покажи им, что ты в порядке.

Реймонд старался так и сделать, но в первый день это оказалось невозможным.

На той же неделе, придя однажды из школы, он застал у Глории клиента. Реймонд сразу же отправился к себе в комнату, где пытался не слушать пыхтение мужчины и деланные вопли женщины, имитирующей оргазм. Когда клиент ушел, Глория заглянула к сыну.

— Пойдем-ка, — сказала она. — У меня для тебя сюрприз.

На стареньком лифте они спустились вниз. Глория повела его на парковку, где усадила в новенькую «хонду-прелюд» с кожаными креслами и чудесной автомагнитолой; в салоне пахло так, как пахнет новая машина, солнце сияло на отполированных частях.

— Ну, как тебе мамочкина «хонда»?

Реймонд тронул руль.

— Фантастика, правда? — сказала она. — Дядя Виктор добыл ее для меня у своего друга.

— У кого? — переспросил Реймонд.

— У друга. А какого — не знаю. Но какая разница?

Она завела мотор, и они выехали на Джеррард-стрит. Через пять минут они уже мчались по скоростной автостраде Гардинер. Озеро Онтарио искрилось солнечной серебристой синевой. Редкие облачка на этом фоне казались ослепительно белыми. Глория открыла все окна и крышу, и волосы их трепал ветерок. Реймонду не надо было задаваться вопросом, откуда машина. Это сделал Оггун. Это он подарил им машину, как и повелел ему Виктор.

Время шло, и Реймонд все больше осваивался в дядином святилище. В последующие месяцы, а затем и годы Виктор обучал его искусству повелевать духами. Он учил его забирать душу существа в момент его жесточайшего страдания. Жертва должна была умирать в муках, вопя от боли, — только так можно овладеть ее душой. Стоит выказать малейший признак страха, и дух в конце концов одолеет тебя.

Он показывал ему, как надо удалять когти или лапки, постепенно, палец за пальцем, чтобы жертва могла цепляться, как отрезать лапки и бросать их в нгангу, чтобы она корчилась, и как потом, уже в последних ее судорогах, надо поглядеть жертве прямо в глаза, предупреждая ее, что явишься к ней в аду. Последним в нгангу надо бросить мозг, тогда жертва обретет способность понимать твои приказы и умение думать.

В первые разы Реймонда рвало. Но потом все стало так, как и предсказывал дядя Виктор, — Реймонд привык. Страх уменьшился, а годам к четырнадцати и вовсе прошел. Куры, бараны, собаки, кошки — кого бы ни приносили в жертву, теперь Реймонду это было безразлично. Он крепко сжимал в руках вопящую жертву и глядел ей в глаза момент гибели.

Потом дядя научил его вызывать дух жертвы, объяснил, как заставить дух повиноваться.

А в свой двадцать первый день рождения Реймонд знал, каким долгим может казаться время, когда режешь не ты, а тебя. Горячая кровь стыла на его спине, голову ломило — так сильно стискивал он зубы от боли.

Дядя снял повязку с его глаз, и Реймонд невольно зажмурился от яркого света горевших в несколько рядов свечей. Виктор снял с его кистей кожаные петли и опустил тело Реймонда на пол.

— Не беспокойся, — сказал дядя Виктор. — Раны скоро заживут.

Он смочил его спину холодной водой, бережно промокнул ее.

— Теперь тебе нечего бояться. С первой минуты, как я тебя увидел, помнишь? Внизу у лифта? Я заглянул в твои глаза и сказал Глории: «Ваш сын станет жрецом. И жрецом могущественным».

Реймонд помнил эту историю, но старик не уставал вновь и вновь повторять ее.

Дядя Виктор втер какую-то мазь в глубокие продольные борозды на спине Реймонда. Боль стала стихать, ее уже можно было вытерпеть.

— Ты больше не будешь испытывать страха, Реймонд. Поверь мне. Ты станешь самым могущественным из жрецов. Великим ловцом душ.

А потом Виктор сделал вещь совершенно неожиданную — встал на колени и поклонился Реймонду.