Шалунья

15

БЛЕЙК

Одеваюсь с особой тщательностью для большой речи Рамзеса.

Я знаю, что это важно для него. Я хочу, чтобы он видел, что для меня это тоже важно.

Он ухмыляется, когда забирает меня в своем новом бордовом костюме.

— Ты получил его! — восклицаю я, проводя руками по материалу.

— Пришел как раз вовремя.

Рамзес выглядит просто потрясающе в этом насыщенном, глубоком цвете, как я и предполагала. Синий — его цвет, он выбирает его чаще всего, но этот красный делает его похожим на императора.

На мне глубокий темный тил, который прекрасно сочетается с ним. Мне кажется, что сегодня между нами существует космическая связь, хотя я смеюсь над подобными мыслями.

— Спасибо, что пошла со мной, — говорит он, обнимая меня за плечи. Не думаю, что после этого я смогу вернуться к сиденьям-ковшам. Я прижимаюсь к нему, выскользнув из туфель на шпильках, чтобы положить ноги на скамейку.

Рамзес преуменьшил, когда сказал, что будет выступать перед довольно большой толпой. На светлой лужайке собрались все, кто хочет выглядеть хорошим сторонником городских школ, — от комиссара полиции до мэра.

Позади возвышается грандиозное каменное здание новой средней школы с именем Рамзеса в буквах высотой в десять футов. Он смотрит на нее один раз, засунув руки в карманы, и улыбается.

Как только он ступает на лужайку, к нему стекаются журналисты, известные люди и представители финансовых кругов — все они пытаются привлечь его внимание. Он крепко прижимает меня к себе, обнимая за талию. Ему все равно, кто увидит нас вместе, — он из кожи вон лезет, чтобы познакомить меня со всеми знакомыми.

Он ухмыляется, его волосы расчесаны аккуратнее, чем обычно, а лицо свежевыбрито. От него так чертовски хорошо пахнет, что я кайфую от близости после часа, проведенного на его руках.

Бриггс торопится, его тело втянуто в дорогой, но плохо сидящий костюм. Бриггс сложен как бульдог, более низкая, но еще более широкая версия Рамзеса. Я уверена, что они вместе занимаются спортом.

Бриггс красив, когда молчит — стоит ему открыть рот, как у него появляется самый ужасный нью-йоркский акцент. У него высокие скулы, широкое лицо, узкие глаза и слегка курносый нос. Губы полные. Его кожа гладкая и золотистая.

— Мне нравится смотреть, как все эти богатые сучки застревают каблуками в газоне. — Он замечает меня и ухмыляется. — Кроме тебя, конечно, Блейк.

— В какой части я исключена? — Я смеюсь. — Потому что я точно застряну в газоне.

— Да, но я не получу от этого удовольствия, — торжественно обещает Бриггс. — Ты подобрала мне малышку для Хэмптона?

— Да.

Магда была совершенно согласна, когда я ее попросила, и мне бы очень хотелось, чтобы она помогла уломать Бриггса, если мы собираемся провести все выходные в непосредственной близости друг от друга.

— А у нее есть… — Бриггс делает движение под грудью — универсальный знак, обозначающий огромные сиськи.

— Самые лучшие, которые ты когда-либо видел.

— Да, — шипит он.

В кармане зажужжал телефон.

— Черт! Это…

— Я знаю. — Рамзес кивает. — Возвращайся быстрее, они вот-вот начнут.

Бриггс убегает, уже отвечая на звонок.

Как только он уходит, культурный женский голос зовет: — Рамзес!

Тело Рамзеса напрягается, лицо становится твердым, как дерево.

К нему подходит элегантная блондинка в сопровождении мужчины с топором, который кажется мне странно знакомым. Я испытываю прилив смущения и призрачное удовольствие, когда понимаю, что это он застукал нас за трахом в лифте.

Блондинка кладет свою руку на руку Рамзеса — ту, которую я не держу.

— Я так горжусь тобой, сынок.

Вспыхивают камеры. Рамзес выглядит разъяренным, а мужчина с топором и того меньше. Улыбается только женщина — та самая, которая, видимо, родила мне пару.

— А это кто? — говорит она, обращая ко мне свою натянутую улыбку.

— Блейк Эббот, — говорит Рамзес, губы его так напряжены, что он едва может говорить. Он обхватывает меня рукой и притягивает ближе. — Моя девушка.

Это единственный момент, когда в его голосе появляется хоть немного тепла, когда он произносит эти два слова: "Моя девушка". Мое сердце бьется так сильно.

— Правда? — Его мать делает слишком знакомое мне выражение лица, разглядывая меня с ног до головы. — Как давно это происходит?

Независимо от того, знает она, что я эскортница, или нет, я никогда не пользовалась популярностью у матерей. Думаю, дело в сиськах, но может быть и в моем характере. Мы просто не сходимся.

Рамзес игнорирует ее вопрос. Сквозь зубы он говорит: — Я тебя не приглашал.

— Не говори глупостей! — Она смеется самым фальшивым смехом, который я когда-либо слышала. — Конечно, я собираюсь поддержать филантропические усилия моего сына. Я буду сидеть в первом ряду.

— С ним? — Рамзес сплюнул, глядя на ее спутника. — Иди в жопу.

Он поворачивается на пятках и уходит от нее, а моя рука крепко сжимается в его.

— Это была твоя мама? — говорю я, хотя уверена, что мы это выяснили.

— Да, — ворчит Рамзес.

— Зачем она здесь?

— За вниманием, конечно. — Затем, немного помедлив, он признается: — И, наверное, чтобы попытаться помириться со мной.

Я не знаю, стоит ли мне задавать следующий вопрос, но я должна.

— Что она сделала?

Рамзес так зол, что его трясет. Я никогда не видела его таким. Я оттаскиваю его подальше от толпы, за ширму из цветов кремового цвета.

— Эй. — Я кладу руки ему на плечи и смотрю в глаза. — Ты в порядке?

— Да, — говорит он. А потом, покачав головой, говорит: — Вообще-то нет.

Я обхватываю его за талию и обнимаю, прижимаясь щекой к его груди. Его сердце бьется о мое ухо. Через мгновение он тоже обнимает меня и медленно гладит по спине. Его сердцебиение понемногу успокаивается, пока не возвращается к разумному темпу.

— Она оставила нас, — говорит Рамзес. — Она оставила моего отца ради лучшего мужчины. И это меня убивает — он лучший мужчина. Мой отец был неудачником.

Его голос густой. Его руки прижимают меня к себе.

— Он засунул пистолет в рот в день ее свадьбы. Она знала, но шла к алтарю с улыбкой на лице. Пошел он к черту навсегда.

Каждое слово камнем ложится мне на живот. Когда Рамзес заканчивает, его плечи опускаются, словно он передал часть этого груза от себя мне. Я крепко обнимаю его, радуясь, что он рассказал мне.

— Мне очень жаль.

Именно это сказал мне Рамзес, когда я поведала ему одно из самых болезненных воспоминаний. И хотя он не виноват в этой боли, от его извинений мне стало легче. Потому что это единственное извинение, которое я когда-либо получу.

Рамзес вздыхает, прижимаясь лицом к моим волосам. — Спасибо. Спасибо, что ты здесь.

Мы стоим, прижавшись друг к другу, столько, сколько нужно, чтобы нам обоим стало легче. Потом я немного отстраняюсь, чтобы спросить: — Кто этот мрачный жнец, с которым она пришла?

— Халстон Ривз, — говорит Рамзес. — Он управляет Oakmont.

— Ооо, — говорю я с особым удовольствием, наконец-то сопоставив имя с лицом. — Вот ублюдок.

— В буквальном смысле, — говорит Рамзес.

Это заставляет нас смеяться самым незрелым образом.

— Пойдем, — говорю я. — Ты же не хочешь пропустить свою речь.

— Они не могут начать без меня.

Это правда, хотя организатор выглядит крайне озабоченной, когда наконец замечает нас. — Рамзес, вот ты где! Я уже начала нервничать.

— Не волнуйся, — говорит он. — Я только наполовину пьян.

Бедная женщина не может решить, смеяться ей или плакать.

— Шучу, — мягко говорит он.

Рамзес поднимается на сцену. Я занимаю место в шезлонге на лужайке в трех местах от его матери. Она сияет, выставив напоказ все свои зубы и бриллианты. Ее муж хмурится.

Бриггс садится рядом со мной, слегка задыхаясь и убирая телефон обратно в карман. Он ловит взгляд матери Рамзеса и бормочет: — Какого хрена?.

В толпе полно богатых и успешных, но я вижу и лица студентов — ребят, которые явно оделись во все лучшее, хотя у них нет ни смокингов, ни платьев, ни даже рубашек на пуговицах. Тем не менее они причесались, завязали кроссовки и надели все дешевые и милые украшения, которые у них есть. Они смотрят на Рамзеса, все до одного.

Рамзес пересекает сцену, огромный и мощный.

Когда он достигает подиума, его мать кричит: — Я так горжусь тобой, Рамзес!.

Ее голос звучит высоко и четко в ожидающей тишине. Все оборачиваются посмотреть.

Лицо Рамзеса краснеет. Его плечи напрягаются, а ноты сминаются в кулаке.

Все ждут.

Но он молчит.

Его мать обмахивается своей программой. Рамзес стоит за подиумом, стараясь не обращать на нее внимания, но движение снова и снова притягивает его взгляд.

Я могла бы убить эту суку.

Вместо этого я делаю то, что у меня получается лучше всего, — перехватываю внимание Рамзеса.

Я медленно и нарочито медленно раздвигаю ноги, показывая ему, что это платье не оставляет места для нижнего белья. Это всего лишь секундная вспышка, но он видит и прикусывает губу.

Теперь его лицо приобретает другой цвет. Неужели я только что заставила Рамзеса покраснеть?

Его ухмылка прорывается наружу. Он делает глубокий вдох и убирает свои записи в нагрудный карман.

Посмотрев на учеников, он говорит: — Рамзес Хауэлл Хай… Я долго ждал этого дня. Но если я чему-то и научился в бизнесе, так это не бояться признать свою ошибку.

Толпа беспокойно зашевелилась. Это не то открытие, которого они ожидали.

Дети оживляются — он их заинтересовал. Они нетерпеливо наклоняются вперед.

— Когда у меня впервые возникла идея отдать долг школе, которая меня создала, я не мог не вписать в нее свое имя. Я горжусь тем, что являюсь Титаном. Я вырос там, где живете вы. Я подумал, что если я напишу свое имя на этой стене, это вдохновит вас.

Толпа, как один, оборачивается, чтобы взглянуть на величественный каменный образ, на высеченные серифом буквы высотой в десять футов.

Рамзес обращается к ним своим глубоким, богатым голосом:

— Вам не нужно видеть мое имя на школе, чтобы достичь чего-то великого. У вас уже есть все, что вам нужно.

В воздухе происходит сдвиг, ученики наклоняются ближе.

Рамзес проводит руками по волосам, взъерошивая их.

— Я вырос на этих улицах. Я жил на Вайкофф-авеню. Мой лучший друг Бриггс жил двумя кварталами ниже, на Кипарисовой. Он до сих пор мой лучший друг и коллега.

Бриггс сдвигается со своего места и, поджав губы, озорно улыбается.

— Мой любимый учитель все еще преподает здесь, — говорит Рамзес. — Именно он научил меня инвестициям. Мистер Петерсен, поднимите руку.

Очень пожилой и добродушный мужчина в зеленом свитере поднимает руку. Студенты аплодируют — он явно пользуется популярностью.

Рамзес смотрит на каждого из ребят по очереди.

— Вы умны. У вас есть страсть. Когда вы выйдете в мир, вы увидите, что там много фальшивок. Но когда вы находите что-то настоящее, подлинное и любите это… — Он делает паузу и смотрит прямо мне в глаза, а потом снова на детей. — Не позволяйте никому отнять это у вас. Даже себе.

— Вы — Бруклинские Титаны. Титаны храбрые. Титаны могущественны. Титаны меняют мир.

— Теперь, когда я вижу свое имя на бетоне, кто-то должен его убрать. К счастью, я знаю парня, который заплатил за это, и он с радостью это сделает.

Дети смеются, и большинство взрослых тоже, хотя некоторые все еще выглядят обеспокоенными.

— Мы собираемся убрать мое имя из школы, потому что это не моя школа. Это ваша. А мистер Петерсен, вы откроете инвестиционный клуб. В конце каждого года будет проводиться соревнование, и я приду судить его. Команда-победительница получит полную путевку в выбранную ею школу. Если хотите назвать что-то в мою честь, назовите это "Инвестиционный клуб Рамзеса". Но не позволяйте никому трогать "Бруклинских титанов".

Студенты ревут, толпа тоже.

Рамзес кричит: — А когда доберетесь до самого верха, не забудьте отправить лифт обратно вниз!.

Теперь аплодисменты переходят в вой. Я смотрю на Рамзеса, грудь горит. А он смотрит прямо на меня и подмигивает. Потому что как бы они ни называли клуб, он делает его для меня.