Шашлык из леопарда

Глава 2. Перезарядка

Одиночество — пес, которого выгуливают дома. Жить он может в разных местах — на улице, в рабочем офисе, по отелям. Но выгуливают его дома по утрам и вечерами-ночами. Он ходит, нюхает и метит тоской все углы… И лучше всего он, оно то есть, выгуливается в темноте, при выключенном свете…

У нее был давний и привычный ритуал — в любой сезон по возвращении с работы домой не включать свет, пока не дойдет очередь до принятия душа. Это если день удался, а если настроение было не ахти, то она вообще обходилась без верхнего света и только зажигала яркий ночник, когда ложилась в постель и открывала какой-нибудь детективчик, с детства заменявший ей "Спокойной ночи, малыши".

Темнота, помимо наилучшей обстановки для выгула одиночества, расслабляла ее, казалась ей защитой с той самой проклятой ночи, когда ее жизнь должна была кончиться в ментовском обезьяннике, почему-то освещенном очень ярко, как хирургическая… но не кончилась, а, наоборот, началась. Декоративная решетка, ограждавшая элитную высотку, и "ворота Эрмитажа" чем-то напоминали ей решетку того обезьянника. Она могла признаться, что некогда при выборе квартиры эти ворота сыграли важную роль: она отлично знала, что побороть психические травмы прошлого можно только идя прямо на боль… Но если с болью ассоциируется яркий свет, то нельзя же идти на боль постоянно и потому практически бесцельно.

Когда вечером она открывала дверь квартиры, то сначала видела не интерьер, а город вдали — город, опущенный вниз на семьдесят метров. Темный пол казался ей пристанью, за которой простиралось глубокое море чужих городских огней в пустоте. Ей это нравилось: возвращение домой не создавало иллюзий. В квартире по вечерам город служил вполне органичным декоративным светильником.

Она создала себе дома планировку квартиры-студии: единое пространство без выгородок, за исключением санузла. Пространство, в котором лишь ночная зона была выделена невысоким подиумом. Купив квартиру в кредит и въехав в нее, она поборолась с искушением установить просторную ванну прямо по середине открытой пятидесятиметровой площади. Но, подумав, решила, что это будет уже чересчур — ведь у нее нет никаких веских причин ни постоянно отмываться (тогда уж меняй работу и становись как все), ни делаться эксгибиционисткой (опять же, одна помеха работе).

Окно во всю стену находилось прямо напротив входной двери. Открыв ее, она как всегда посмотрела вдаль, на рассыпанный огнями и ограниченный короткой трубой квартиры городской горизонт — и потянулась включить свет.

— Что это у тебя тут, подруга? — окликнула она вслух и опустила руку.

Она огляделась дома, как не дома. Ей почудилось на миг, будто кто-то чужой побывал здесь в ее отсутствие.

Она резкими движениями, как кошка, замочившая лапы, скинула туфли и тихо, босиком на носках, двинулась через свое пространство. В сумраке на нее внимательно смотрел со стены ее кумир и личный психотерапевт — великий рыцарь-монах ордена охотников Джим Корбетт.

— Что вы заметили, сэр, в наших джунглях? — спросила она его на английском и согласилась с ответом. — Да, слегка устала, это верно. На завтра беру выходной.

Сказано — сделано. Она никогда не откладывала мелочи на потом. Вернулась к двери и вынула из сумки айфончик, сразу осветивший полквартиры зыбким потусторонним сиянием.

— Петер, привет! Я сделала свое дело, завтра беру выходной.

Босс любил, когда она отчитывалась ему в нерабочее время, хотя и не показывал этого.

— Выходной — это выходной, я понял, — ответил он с немецкой утвердительностью. — Мавр сделал свое дело, мавр берет выходной.

— Мавра… — уточнила она.

— Was? — приятно удивился босс, он любил, когда ей удавалось немного удивить его, хотя и всегда скрывал это.

— Мавра сделала свое дело…

— А-а. Действительно, — согласился босс. — Забыл про гендер, извини. Спокойной ночи.

А ей нравилось, что босс всегда умел вовремя и ненавязчиво прощаться.

"Что же все-таки не так?" — не успокоилась она и огляделась повнимательнее.

Дверь в ванную была открыта, но, кажется, она и оставляла ее открытой утром. Она сунула ступни в восточные тапочки с загнутыми носками и без задников и пошла в девственную темноту ванной. Сумрачное, как призрак, отражение в зеркале двинулось навстречу, темнея, и на входе растеклось из зеркала тьмою на всю ванну. Она зажгла подсветку над зеркалом и посмотрела на себя при таком, очень невыгодном ракурсе освещения. Все в порядке: нос не блестит, кошельки под глазами не вывалились, несмотря на приличный замес и объем шампанского, кофе и сока. Морщина у левого глаза правильная: напоминает, что нечего цинично щуриться при людях.

Еще какая-то помеха слева беспокоила. Она посмотрела влево и ниже и на миг похолодела и. Потом отступив на пару шагов, включила в ванной полный свет.

Вот что изменилось в квартире!

Очень маленькое изменение в интерьере ванной, но такое, что весь дом меньше бы изменился, если бы из квартиры в ее отсутствие вынесли плазмопанель или кровать. Тогда версии происшедшего были бы просты и внятны. А тут совершенно необъяснимое: у Цезаря отвалилась голова!

В ванной, рядом с душевой кабиной, стояла вертикальная стеклянная витрина с ее любимой коллекцией мини-бюстов: Наполеон, Сталин, Ленин, Мао Цзе Дун и Ким Ир Сен, Николай Первый, редкие на этом специфическом рынке Франко, еще более редкие Салазар, Амин и Чан Кайши, Бисмарк, короли кое-какие полузабытые. Самым древним по возрасту, но не по выпуску, и далеко не самым дорогим во всех смыслах был бронзовый Юлий Цезарь, оказавшийся теперь из двух частей — бессмысленного оковалка и маленькой головки, потерянно откатившейся в сторону.

Она открыла витрину и вынула эту отдельно взятую Цезареву голову. По срезу шеи можно было сделать вывод, будто голову смахнули с бюста одним махом, одним безукоризненным самурайским ударом. Бронза на срезе выглядела очень свеженькой.

Объяснение могло быть только одно: дефект материала, который дал о себе знать через несколько лет после того, как она приобрела этот бюстик в Риме, у Форума, в одном недешевом сувенирном бутике.

…А еще объяснение могло быть только второе: каверза злого духа, полтергейста.

А еще объяснение могло быть только третье…

Она зажала в кулак голову Цезаря, некогда так и так ее фактически потерявшего, пошла к камере внешнего наблюдения и прокрутила на быстрой перемотке архив записи за день. Третья версия отпадала. Если не принимать в расчет окно… Для одинокой, успешной и красивой женщины нет ничего зазорного учитывать и такую возможность. Тем более что…

Она пошла к окну, отодвинула створку и вышла на балкон. Внизу был город, отдельно от него — краснокирпичный храм с колокольней, которая некогда возвышалась над окружающими мирскими строениями, а теперь, с вершин нового мира казалась игрушкой у подножия цивилизации… П еще отдельно от города, неподалеку от периметра жилого комплекса "Корона", у самой ограды — белело маленькое пятнышко. Неужто "копейка"?! Она пригляделась: похоже на то, олдтаймер маньяка.

Промелькнуло на краю сознания дежавю: будто когда-то, давно-давно, и где-то далеко-далеко она уже видела такую "копейку", именно эту самую, белую… и словно бы за ней навязчиво следившую.

"Вот и приехали, подружка. Бред преследования. Начальная стадия". Она заметила, что все так же крепко сжимает бронзовую имперскую голову в кулаке, пошла в ванную, немного поразмышляла над тем, приклеить ли ее суперклеем к бюсту или так и оставить отдельно, и аккуратно поставила ее на полочку рядом с бюстом: успеется. "Над этим я точно подумаю завтра".

…Оказалось, что заканчивать день подспудными мыслями об очень умном маньяке, занявшемся ею всерьез, достаточно приятно. Откуда-то издалека, а, может, прямо из-за портьеры он подсматривает, вернее присматривает за ней, ожидает от нее того самого "пускового" жеста, движения, вздоха, чтобы перезарядиться и из бывшего человека с ампутированной душою превратиться в киборга смерти.

Она стояла в душе, в этом бастионе полной беззащитности для любого смертного, стояла под прохладными струйками и, улыбаясь, смотрела на пупырышки, выступившие на плече. "Ленка, Ленка! Сейчас я тебе позвоню и скажу: ты была права, я теперь ничего не могу с собою сделать, я так долго прикидывалась монашкой своего собственного монастыря, я прикидывалась "ванилью", а на самом деле все, чего ты боялась, уже двинулось… догнало, как эти, не наши любят говорить… Вот, Ленка, подружка твоя — садо-мазо, это точно, а ты — пророк. Вези своего аналитика или кого там, и пускай он еще удавку и хлыст с собой прихватит".

Из душа она вызывающе продефилировала через все свое личное пространство. Чуть вело — вот когда дало о себе знать шампанское. Она достала из холодильника почти замороженный йогурт — самое то на сон грядущий после такой вечеринки, — присела на край кухонного стола нарочно голой спиной к окну, к собранной и вызывающе неподвижной портьере и, уплетая холодное, щемящее зубы белое месиво, стала гнать от себя всю эту ерунду…

Последняя мысль про балконно-залетного маньяка пришла к ней, когда она уже растянулась, откинув пододеяльник с ног. Почему-то все еще хотелось прохлады, хотя кондиционер уже успел поработать. "Ага, если бы с трех слов завалить настоящего серийного маньяка — тогда цель жизни достигнута и можно что-то менять к лучшему… в монастырь, правда, уйти… только сначала устроить его на всю жизнь счастливым библиотекарем… в школьной библиотеке!.. нет, в школьную не возьмут! А в монастырскую?.."

Странно было и то, что сегодня детективчик в качестве снотворного не понадобился. Так и остался лежать нераскрытым на стеклянной полочке, встроенной в изголовье итальянской кровати в стиле хай-тек, ее кровати с острыми углами. Анна даже не успела вспомнить про эту книжку с загнутой где-то в глубине дознания страницей.

Не исключено, что она в эту ночь так легко заснула с веселыми мыслями о маньяке вовсе не по той причине, что вся была слегка навеселе, а по той, что в эти минуты с отнюдь не веселыми, а тревожными мыслями о ней самой не могли заснуть некоторые уверенные в себе мужчины.

Петер Шлегель, директор российского отделения Schneider Hunt, был в их числе. Он все ворочался на куда более широкой кровати в классическом стиле бидермайер (изогнутые изголовье и ножки, шпон вишни и прочая ностальгия по немецкой, кайзерской давности) и ворочался, не боясь разбудить жену. Он раздумывал, когда проверить и починить камеру скрытого наблюдения, установленную в квартире Анны: сразу, с утра пораньше, или же подождать денек-другой… может, сама наладится, с хитрой спецаппаратурой такое случалось. Он все еще не позволял себе допустить, что это Анна обнаружила его "тайный глазок" и ослепила его сама. Он не замечал в ее поведении никаких признаков, подтверждавших эту гипотезу.

Камера была установлена давно — за две недели до того, как Анна перешла работать в его агентство… Петер Шлегель отнюдь не считал себя вуайеристом, он великодушно выключал "картинку", если вдруг заставал Анну раздевающейся или уже… И эта его тайная рыцарская куртуазность служила для него вполне достаточным оправданием средств, служивших достижению цели…

Анна была его лучшим работником. Анна была образцовым хэдхантером. Анна, как он обоснованно подозревал, владела какой-то особой методикой работы, каким-то тайным, абсолютным или почти абсолютным оружием. А всякое абсолютное оружие смертельно опасно и для его владельца. Он, Петер Шлегель, обязан был по долгу службы, ради безопасности собственной корпорации, постичь эту тайну… и значит, все известные средства, за исключением прямого физического воздействия, были допустимы. А в этих средствах и в способах их применения Петер Шлегель разбирался очень хорошо… Он гордился своим отцом — одним из "технических мозгов" Штази, всемогущей спецслужбы Восточной Германии, канувшей в легенды и мифы социмперии. Отец Петера, Манфред Шлегель, был другом самого Маркуса Вольфа, главы Штази, единственного "красного" суперособиста, избежавшего репрессий, казалось, единственно по той причине, что его могущество и совершенство его технологий враги ценили едва ли не больше, чем друзья-союзники, в отличие от него, сдавшие всех, за кого было уплачено и не уплачено.

Крепкие связи покойного отца позволили Петеру сделать карьеру на "восточном фронте". Ему были переданы по наследству кое-какие устойчивые связи с российской ФСБ, он обеспечивал некоторые нештатные каналы между ФСБ и нынешней, уже всегерманской охранкой БНД, он чувствовал себя на месте и был вполне доволен жизнью и той игрой, которую в этой жизни вел. Он и вправду считал, что мощные кадровые агентства типа Schneider Hunt выполняют функцию антиподов спецслужб, уравновешивая их деятельность в глобальном масштабе. "Цели противоположны, средства схожи". Равновесие обеспечено соревнованием сходных методик, иначе равновесия сил не достичь…

Уже два с половиной года, со дня своего прихода в компанию, Анна вносила в жизнь Петера Шлегеля чувство легкой опасности, вернее легкой опаски, чего как раз и не хватало в жизни сыну спецотца, по велению сердца отказавшемуся от карьеры прямиком в БНД. Да и какая у него могла быть работа в БНД? Одни бумажки, движение бумажек с докладами… К приятному делу прямой вербовки, к этим психологическим опытам его никогда бы не допустили по тем же наследственным признакам. Полевым хэдхантером он успел поработать, живо освоив все приемы и заскучав. В жизни не хватало чего-то "секретного", рискованного — и Анна появилась как нельзя кстати.

Почему же отключилась камера?

Профиль Анны Репиной лег ему на стол через пару месяцев после того, как Schneider Hunt открыла свое отделение в Москве. Первым делом нужно было узнать, кто серьезно работает на этой поляне, кто успел подняться. Петера интересовали, ясное дело, не агентства, а конкретные executives высшего уровня, молодые спецы с хорошим образованием, знанием "национальных особенностей охоты" и мертвой хваткой.

Для начала Петер занялся анализом наиболее значимых перемещений крупных менеджеров на московском рынке брендов. Среди цепочек, привлекших его внимание, одна вывела его на Анну. Он приметил талантливого и успешного топ-маркетолога, обосновавшегося в Nestle — корпорации, славящейся во всем мире своими совершенными кадровыми технологиями. У маркетолога была кричащая фамилия Иванов, и в Nestle он перешел, проработав всего год с небольшим в Pepsico… а Pepsico взяло его из одной успешной, но в глобальном плане совершенно заштатной местной фирмы, занимавшейся импортом тропических фруктов. Допустив, что этот Иванов талантлив, амбициозен и очень везуч, Петер допустил и то, что для такой карьеры таланта и везения мало. Он поднял более глубокий пласт информации и обнаружил, что Иванова на протяжении нескольких лет вело одно кадровое агентство, авторитетное, опять же, только в местных масштабах. К тому времени, когда оно попало под прицел Петера Шлегеля, его контрольный пакет акций уже принадлежал конкуренту Schneider Hunt на российском рынке.

"Не беда", — прозорливо решил Петер Шлегель и отложил профиль Иванова в разработку уже не аналитического отдела, а службы безопасности…Справедливости ради надо заметить, что отложил вместе с парой других профилей. Так он и вышел на Анну Репину, которая вела с песней по жизни талантливого мистера Иванова, умело перепродавая его все более серьезным покупателям. Должное надо отдать, наверно, и мистеру Иванову, который ее не подводил. Петер Шлегель просмотрел профиль Анны Репиной и принял решение: надо брать.

Он был человеком слова, тем более данного самому себе. И у него холодок пробежал по спине, когда он вник в биографию кандидата. У него возникло ощущение, будто он приобрел в Интернет-зоомагазине какую-то змеюку, польстившись на ее красоту и изящество, и уже заплатил за нее по кредитке, и уже похвалился покупкой не только перед друзьями, но и перед своим боссом, тоже большим любителем рептилий, и ее уже везут к нему домой и даже подвозят к двери… и тут только он случайно узнает в Википедии, что эта змеюка страшно опасна и ядовита вся, от зубов до хвоста, как ни тронь… он сразу ощутил присутствие в ней таинственной убойной силы, которую либо нужно использовать на всю мощность, и не только для корпоративных целей, либо вообще не трогать. Чувство это утробное и первобытное владело им пару минут, но потом перешло в нормальный немецкий деловой интерес.

В тот день перед ним лежал профиль, или точнее досье на Анну Владиленовну Репину, 29 лет, родившуюся в Москве. Профиль, как и резюме, начинался с конца… Два года кадровым агентом в московской фирме, специализирующейся, по большей части, на перемещениях маркетологов и корпоративных юристов (фокус прост: хозяйка фирмы вышла из маркетологов, а муж у нее юристом и был). И одновременно — советником директора в крупной компании-провайдере, занимавшейся сетями Интернета и IP-телефонией. А до того два года — помощником прокурора в уголовном процессе. Тут первый раз ёкнуло немецкое сердце. "Судя по всему, могла стать очень успешным прокурором. Немезидой, — подумал тогда Петер Шлегель. — Почему завернула?"

Успешная учеба на юрфаке МГУ не особо впечатлила его, но, проскочив на пять лет в глубину веков, он вновь насторожился. Там возникала какая-то хронологическая неувязка. По одним данным, Анна Репина поступила в таком-то году, а по другим — двумя годами раньше. Он копнул глубже и выкопал какой-то триллер. Анна Репина действительно поступила в МГУ двумя годами раньше, окончив школу в шестнадцать лет, притом под фанфары — отличницей-медалисткой. Через год она внезапно отчислилась из университета и… пропала. Тогда же, чуть раньше ее отчисления, умерла ее мать. Отложив профиль, Петер позвонил, кому надо, и попросил копнуть поглубже. К концу дня выяснилось, что вскоре после смерти матери, юная девушка выписалась из своей квартиры, и квартира была продана. Она объявилась во Владивостоке, поработала там мелкой сошкой в архиве прокуратуры, а потом вернулась в Москву… женой капитана милиции. Брак продержался меньше года. Больше браков не было. Детей тоже не было. И нет.

"Прямо какая-то война с жизнью у нее была! — прозорливо подумал примерный наследник Штази. — А что у нее с отцом?" Оказалось, что отец Анны Репиной, носивший коммунистическое имя Владилен, работал таможенником и оставил семью, когда Анне было три года. Ныне на пенсии, при второй семье, двух детях и трех внуках, что теперь уже малосущественно.

"Так, а что у нее с кандидатами? Одни мужчины?" — подумал Петер, проверил и похвалил себя за догадливость. "Тут нужен не Фрейд, а Адлер с его теориями власти", — подумал он немногим позже. Какой психический или физический недостаток она пытается восполнить стремлением устраивать жизнь мужчинам, которых она, судя по всему, ненавидит? Причем ненавидит с самого детства.

"Вот ты и займешься этим, — сказал себе Петер Шлегель. — Очень интересный экземпляр".

Он снова вгляделся в ее фотографию, сделанную для резюме, а потом перебрал фото, сделанные уже не самим кандидатом, а скрытой камерой на улице. Заглянул еще раз в антропометрию. Некоторые физические нюансы тоже вызвали живое немецкое любопытство. Рост — всего сто шестьдесят три, а на фото выглядит выше. По фигуре, пластике, постановке головы выглядит младше — и возрастом, и должностью… а этот взгляд темных глаз, эта колючая складка на лбу, этот короткий жесткий рот — от сорокалетней бизнес-вумен, прошедшей огонь и воду. Расовый тип немного смазан, как у подавляющего большинства русских… ох уж, эти русские равнины от Смоленска до Урала — по их расфокусированному, волнистому, выпадающему из четкой перспективы ландшафту никогда не определишь, какая народность, с каким характером может здесь проживать и творить какую-то материальную культуру. Петер Шлегель нашел в ее некрупном и, по его вкусу, больше красивом, нежели миловидном лице много всего — и славянского, и татарского и чуть-чуть, но явственно тюркского. Цвет глаз и тип короткой стрижки выдавал натуральную жгучую брюнетку.

Любитель старого кинематографа, Петер Шлегель любил сравнения, бодрившие его мужское чувство. "Вот как если бы у Греты Гарбо отец был бы француз, а мать татарка…"

Вообразив такой генетический фейерверк, Петер Шлегель выдержал еще ровно минуту — ровно одну минуту, чтобы собраться. Походив по кабинету и в итоге присев на угол своего стола руководителя, он взял мобильник и набрал ее служебный номер.

Форма ответа была предсказуемой.

— Анна Репина. Агентство "Кредо-Партнер". Слушаю вас внимательно.

Да, естественный ответ при отсутствии его номера в списке ее контактов.

"Тембр глубже…", — отметил Петер Шлегель и откликнулся в той же октаве, как он хорошо умел делать.

— Петер Шлегель. Агентство "Шнайдер Хант". Сектор руководства. И я рад слушать вас.

Пауза длилась секунды полторы, не больше.

— Чем я могу помочь вам? — В той же октаве и том же тембре "калька" со стандартной английской фразы.

И тут на Петера Шлегеля снизошло откровение. Он подготовил другой код контакта, но выдал экспромт, которым потом очень гордился:

— Я ищу работу…

Они встретились через час в демократичной сетевой кофейне на Садовом Кольце. За окнами было темно и слякотно, а Петер Шлегель был очень доволен: она оказалась именно такой, какой он ее себе и представил, вычислил на основе всей собранной информации. Он предположил, что она будет в костюме деловом, простом, но впечатляющем, и не ошибся: она выбрала для встречи костюмчик Хуго Босс, некогда создавшего идеальную по дизайну военную униформу Третьего Рейха, но эффектно нейтрализовала его легким и ярким миланским шарфиком.

— Разговоры о семье и погоде можно пропустить. Я сразу говорю, что готова сотрудничать… Хотя бы в благодарность за то, что вы появились чуть раньше, чем я предполагала, — обезоруживающе, но не напористо призналась она, не дожидаясь никаких прологов, в том числе и заказанного тирамису.

Этикет ее не беспокоил, она сразу крепко уперлась локтями в стол.

— Очень хорошо, — с немецкой твердостью в оценках констатировал Петер Шлегель, по ее жестам замечая, что она, конечно же, проходила курсы нейролингвистического программирования и теперь дает намек, что это она может, но не обязательно. — Остается, как я понимаю, одна мелочь. Есть такое острое русское слово, многосмысловое… — Он посмаковал его про себя, как одно из любимых лакомств русской языковой кулинарии. — Отмаза… простите.

— Никаких проблем, — легко кивнула она. — К вам меня отпустят… и потом еще будут этим себя пиарить.

Принесли тирамису. По тому, с каким хищным аппетитом она набросилась за него, Петер Шлегель сделал вывод, что силовые тренажеры в фитнес-клубе занимают в ее расписании времени больше, чем удобное кресло в салоне красоты.

— Чем бы вы хотели у нас заняться? У нас очень широкий профиль… — вставил он немногим позже в свои ностальгические, а ее туристические воспоминания о Дрездене, откуда он был родом.

— У меня тоже, — просто кивнула она.

— Позволите пару деликатных вопросов? — сказал он без доверительной улыбки.

— Чем раньше, тем лучше… — снова кивнула она, взяла чайную ложку, повертела ее перед глазами, будто проверяя ее чистоту, и положила на блюдце.

— Тогда успею три, с вашего позволения, — уже не попросил, а прямо потребовал он, обратив внимание на это движение. — Вы ведь можете хорошо работать и без этого… верно? В частности, без гипнотических техник.

— Конечно… как скажете… профессиональные рефлексы… — чуть смущенно ответила она, но взгляд ее остался твердым, будто смутился один человек, а смотрел на него, Шлегеля, другой. — Приятно встретить настоящего профессионала.

Это был явно не комплимент, а констатация факта.

— Я тоже рад нашему знакомству, — кивнул Петер Шлегель с облегчением, полагая, что нашел хоть какие-то оперативные приемы контроля.

Он хотел было спросить, а не срабатывают ли ее рефлексы только при контакте с мужчинами, но решил приберечь этот вопрос на "черный день".

— Тогда я заранее попрошу вас соблюдать жесткий корпоративный кодекс, за исключением особых случаев… да? — Он заполнил короткую и важную паузу глотком кофе. — Я имею в виду особые случаи, когда вся ответственность переходит на клиента. Так логически я перехожу ко второму вопросу. Я могу узнать, чем вы занимались в той Интернет-компании?

— Именно такими случаями, — без раздумий ответила Анна Репина.

Она начинала ему нравиться… Он бы даже добавил русское слово из своей коллекции — "не в шутку". Ничего личного — только бизнес.

— Директива "Д"… — Скорее уточнение, чем вопрос.

— Вы имеете в виду исключение директивы "Д"? — тем более уточнила она.

— Совершенно точно, — кивнул он.

Они отлично понимали друг друга.

…Удивительные опасности могут угрожать коренному жителю мегаполиса, прожившему достойную жизнь, вполне уважаемому своею семьею и стремящемуся оставаться полезным обществу до гробовой доски. Дефолт и школьная этническая группировка, третирующая на переменах его внука-шестиклассника, как и прочих местных-коренных, не в счет. Вот, к примеру, трудится он на какой-нибудь почетной пенсионной должности местного масштаба — допустим, председателем жилищного кооператива. Печется он о порядке и спокойствии в доме. И вот приходит к нему в его дом корпорация, которой во что бы то ни стало нужно прокинуть какой-то малопонятный для него кабель через этот дом. А дом и так уже опутан, как плющом, всякими провайдерами, все небо за окнами в черную косую линейку. Нет, говорит он, не пущу, такие же, как вы, уже нас замучили, всю крышу и подвал мне порушили, от ваших проводов наводки, люди болеют от излучений, тяните в обход. "Никаких излучений от оптики", — не врут эти конкретные пришельцы. Он отказывает, видя перед собой людей на вид интеллигентных и занимающихся высокими технологиями нового поколения и только ими. Денег не берет и стоит на своем, потому как серьезный ветеран, еще не с такими воевал. Он невольно раз, и другой, и третий пропускает мимо слуха, что его дом — "ключевой" на плане прокладки коммуникаций и продвижения в городе тех самых продвинутых технологий нового поколения. Ему эти объяснения ни к чему, а о том, каким перспективным прибылям от этого продвижения он, славный ветеран, угрожает, ему и так не скажут. Протягивать сеть в обход дома, по другим строениям, настолько дороже, чем через этот самый дом, насколько дешевле и технологически проще повалить стойкого оловянного солдатика, а потом спокойно тянуть кабель через его пост… Так бы, возможно, и произошло бы в начале девяностых, когда в том числе и продвижением высоких технологий часто занимались реальные пацаны. Теперь цивилизованные фирмы стараются избегать прямых решений и обходятся более щадящими средствами. Для начала у внучки ветерана, которая года на три-четыре старше своего брата-шестиклассника, во время плановой облавы на дискотеке найдут дозу-другую… после чего и пройдет второй этап переговоров, куда более эффективных. Это и есть один из вариантов мягкого проведения директивы "Д". А еще более продвинутые и гуманные корпорации после неудачи профессионального, но рядового переговорщика посылают человека с более продвинутыми возможностями гуманного психологического воздействия на рядового, но важного городского собеседника. Корпорации предвидят, что в перспективе предстоит прокинуть через мегаполис еще много новых высокотехнологичных сетей и людей на местах лучше беречь и обхаживать…

— Еще один вопрос позвольте, Анна Владиленовна?

— Конечно. Только перед этим один мой, можно?

Даже нужно!

— Скажите, вы давно в России работаете?

— …Тогда просто Анна, да? — парировал он. — Анна, почему вы ушли из суда?

Она устраивала его все больше. В его планах ей уже отводилась роль "спецназа", незаменимого работника.

С тирамису было покончено. Петер Шлегель ожидал, что она сначала бросит взгляд в сторону, на свое смутное отражение в оконном стекле. Но она не обратилась к отражению за советом, а ответила сразу:

— Видите ли, Петер, я поняла, что не интересно просто сажать. Стало интереснее выращивать.

Он очень хорошо помнил, как у него под солнечным сплетением в ту минуту сжался комок.

"Нельзя с ней переспать, — подумал он тогда. — Но если это она захочет переспать — тебе конец, Шлегель".

Он был осведомлен, что у нее с вероятностью девяносто процентов никого нет. И очень давно нет.

Вот что тревожило Петера Шлегеля: он все еще не в состоянии был постичь ее истинных целей, ее истинной миссии. Петер Шлегель привык мыслить корпоративными понятиями миссии и цели, считая, что они всегда применимы, должны быть применимы и к каждому человеку в отдельности. Он сделал вывод, что она живет очень целенаправленно. Пусть женщина нацелена на карьеру, таких сейчас пруд пруди, на них уже вся цивилизация держится, отчего и конец ее наступит неизбежно, а именно от повального распространения сексуальных извращений, как некогда в Содоме и Гоморре, потому как у женщины неуемное стремление к карьерному успеху есть несомненно сублимация самых вопиющих сексуальных извращений… Но все же самые грандиозные карьерные амбиции не отменяют той банальной истины, что женщина живет минутой, ее реакции, оценки и пристрастия сиюминутны и не подчиняются никаким перспективам. Так вертится листок, плывущий по ручью в понятном, решительном и предсказуемом направлении…

Петер Шлегель сделал вывод, что у той, которая сидела перед ним, главная цель не карьера, не семейное благополучие, а нечто, находящееся за пределами добра и зла… и именно поэтому она могла стать успешным прокурором, но стала успешным хэдхантером и достигнет в этом деле совершенства. Под его руководством и достигнет.

В том, что она будет работать у него и работать идеально или почти идеально, он уже не сомневался. Но теперь он увидел очень интересную работу для себя. Если он разгадает ее, он повесит на стену еще одну голову экзотического животного… Или это сделает она с его головой, что он трезво допускал, — такой итог его тоже может в конечном итоге устроить. Если это случится, тогда он признается ей, что держал камеру наблюдения и прослушку в ее личном пространстве, и она простит ему. У него не было никакого сомнения в том, что простит…

За два года наблюдений Петер Шлегель не продвинулся ни на шаг к разгадке. Гипотезы возникали, но он отвергал их по причине их явной банальности.

За два года наблюдений в ее квартире не появлялся ни один мужчина.

За два года наблюдений в ее квартире изредка появлялись женщины — всего две. И ни к одной из них она не прикасалась, как говорят эти, "темно"… ну хотя бы просто с нежностью, не говоря уж о том, чтобы пойти вместе в душ, а потом лечь в постель. Единственный мужчина, с которым она разговаривала дома не по телефону, был великий охотник на хищников-людоедов Джим Корбетт, чей портрет висел у нее на стене, единственный фотопортрет в доме. Догадаться, что она воображает себя крутой охотницей, легко мог бы и студент психфака, но вот как в действительности и зачем она охотится… НЛП, гипноз, жесткое обаяние — не в счет.

Нет, он не пошлет чинить камеру скрытого наблюдения людей из службы безопасности компании, вероятность утечки нужно свести к нулю… К тому же Анна наверняка однажды столкнется с ними на работе и, если очень захочет, расколет с полслова. Значит, придется снова просить дружка из ФСБ, а у этих всегда услуга за услугу. Но не бросать же затею, на которую потрачено столько сил и времени! Это во-первых. И во-вторых, неужели она все-таки догадалась?..

Если одиночество — как собака, то, хорошо, если не гончая. От гончей уж никак не удерешь, даже на короткое время. И эта гончая называется уже не одиночеством, а клинически выраженной депрессией.

У нее собака одиночества была терпеливая, упрямая, с отличным нюхом, в сущности своей норная, и от нее, хоть не надолго, все же можно было сбежать. Если бежать со всех ног. Так Анна и делала в выходные дни.

Выходной день — это драйв. Пятиборье. Сначала десятикилометровая пробежка, потом часовая схватка с силовыми тренажерами в зале, потом трехкилометровый заплыв в бассейне, потом в парке Битца часовая езда на любимом незаезженном мерине-кабардинце, большом знатоке покозлить и рвануть, и наконец — свободное падение в мягкое кресло-спа, в полный релакс, в Ленкины руки, способные творить с твоим лицом чудеса чудесней всех чудес филиппинских целителей и еврейских пластических хирургов.

Вот теперь можно было пускать свою норную по следу… а пока расслабиться.

— Все, Ленка, я готова…

— Вижу. — Нынче особенно блондинистая Ленка остро присмотрелась. — Ты сегодня чего, на олимпийский рекорд шла?

— Тебе виднее…

Ленка еще и принюхалась:

— Нет. Похоже не сегодня, а вчера. До сих пор "Кароном" от тебя тащит во всю.

— Врешь, экстрасенша!

— Да точно! Кого там… хантила?

— Ну, считай, полевого командира…

— Не поняла? — без удивления среагировала Ленка.

— А вот как хочешь, так и понимай.

— Ну и… — вытягивала из нее Ленка.

— Ты, подружка, как всегда о своем, девичьем, ну и…

— Моя надежда на тебя, Анька, переживет все твои монашеские обеты, так и знай… — как всегда обреченно воодушевилась Ленка. — У тебя вон даже на лице каждая мышца, как бицепс Шварценеггера. А ты тут у меня расслабиться пытаешься… типа, стараешься. Вот я, дура, и надеюсь, что когда-нибудь ты сможешь расслабиться в надежных руках, как нормальная баба.

Анне стало хорошо: норная еще не догнала, а Ленка — настоящая подруга, всегда будет думать лучше, чем все. И делить с ней нечего. И ее старая пластинка никогда не надоедает.

— Мне твоих достаточно, Ленка…

Ленка вдоволь наслушалась и ее старой пластинки.

— Ага! Знаем. Пустой базар, Нюрка. Ты вон своего "Карона" не чуешь, а от чужих гормонов сразу блюешь, как от качки в самолете. Когда собой займешься?

— Опять! Вот сегодня, прошу тебя, не надо грязи. Я только-только расслабилась.

С этого "вокруг да около" всегда начинались их разговоры. Старые пластинки у еще не старых кляч. Очень даже не старых.

Тоже форма релакса — для обеих. Ленка и вправду надеялась, что капля камень продолбит. И всегда, как психоаналитик-дилетант, чересчур быстро выводила "клиента"-щенка к его старой луже. Всегда колко напоминала о том не тёмном, а темном вечере, когда она все же решила проверить подругу, опасаясь за ее психику и на всякий случай за саму себя.

Тогда тоже долбила, долбила: Анька, ну это же ненормально, проверься. Ну, год, ну полтора, ну не может же это так долго продолжаться, тебе же крышу сорвет. Может, проверим, а? Против природы не попрешь… Вот и пора проверить, что там у тебя за темная природа, чтобы когда не надо не прорвало.

Потом Ленку совсем уносило, и уже было неизвестно, кому из них первой крышу или гормональный статус править пора. Против природы не попрешь, все давила Ленка. Я тебя, Анька, твердила она, всякую любить буду, даже если ты пол сменишь конкретно, возьмешь и заговоришь басом… Но проверить-то надо, лучше раньше. Ты ничего такого не чувствуешь? Ну, вот когда на меня смотришь?

Да ты же мне, Ленка, считай, родной сестренкой приходишься, смеялась Анна. Тогда точно надо проверить, окончательно решала Ленка, у меня есть знакомые, ну сходи хоть раз на вечерок туда, тебя прикроют, если что. Она поддалась, пошла по Ленкиной на темную вечеринку. Там сходу определили, что она уж никак не буч, и к ней подкатила буч, и от специфического запаха буча — что-то такое с гормонами у них, какой-то убойный коктейль, — была бы она врач, наверно, знала бы заранее и, может, продержалась бы хоть минуту-другую — так вот от специфического запаха буча ее вдруг вырвало прямо под столик коктейлем "дайкири". Все. Тест отрицательный… "Плохим дайкири" они с тех пор стали называть все, что издали казалось хорошим, а при потреблении оказывалось никуда.

— Ладно, колись, Ань, чего у тебя еще было? Я же вижу, ухмыляешься…

— Новости такие. Ты была права. Я на самом деле "садо-мазо", — как и обещала себе, призналась Анна своей подруге.

Ленкины пальцы оцепенели, оторвавшись от ее кожи на миллиметр. Чувствовалось, что сейчас от них в щеки будут пробивать крохотные молнии.

— Не пугай, Ань. Я же шутила…

— Это так тебе казалось, что шутила. А теперь на меня охотится маньяк… и еще полтергейст-барабашка, и я чувствую, что мне это начинает нравиться, и что самый кайф еще впереди…

Ленкины пальцы продолжили свой целительный танец, но прикосновения стали все-таки более порывистыми и жесткими.

— Я уже испугалась, Ань. А если по правде, что было?..

Она рассказала. Про расставание с нормальным мужиком, про белую "копейку" и про обезглавленного Юлия Цезаря в ванной.

— Ну, если это у тебя не невроз от скуки, то… чего ты сама-то думаешь?

— А что я думаю, Лен…

И вдруг из Ленкиных пальцев и правда ударили микроразряды. Ленка отдернула руки, а она зажмурилась.

— Ань!

— Чего? — усмехнулась она и открыла глаза, дождавшись, наконец, той самой, реакции, которую так ожидала.

— Ты погоди… Ты это, в полицию-то звонила? — Ленкины глаза стали заполнять все лицо и как будто весь кабинет в Ленкином салоне.

Анна посмотрела на подругу — и удивилась. Подругу проняло даже чересчур.

— С какого бодуна, Лен?

— Ань, а если правда?!

— Что правда?.. Если правда, тогда, знаешь, нам обеим пора сдаваться…

— Нет, Ань, я серьезно. Если оно взяло и началось…

— Ты погоди, Лен, у тебя пальцы жутко холодные, — дернулась Анна от новых прикосновений. — Ну, ты подумай сама. Он бы там уже все дело давно сделал. Он же предупредил, так? Ну и все. Была бы тебе расчленёнка по-полной. Меня бы сейчас в морге склеивали бы, как грелку после Тузика, а я у тебя тут нежусь…

— Кончай ты!

— Нет уж, погоди. Давай разберемся. Менты? Что менты? Они же все равно без готовой расчлененки в моей квартире не появятся.

— Нет, это ты погоди, подруга. — Ленка так развела руки, будто показывала, как маньяк будет сушить свои окровавленные пальцы. — Может, он этот, вуайерист, а? Может, он сначала предвкушает недельку, а потом сразу — хрясь и все…

Ленка показала это хрясь своими длинными красивыми пальцами с совершенными ногтями. И добавила:

— Может, у него кайф как раз в предвкушении…

— У меня тоже.

Ленка передернулась:

— Все, подруга, сегодня я переночую у тебя. Я иначе сама спать не буду, пока не разнюхаю там все у тебя. Да… И не решу, есть он или ты меня разводишь…

— Я гляжу, ты сама-то кайф только от серийных ловишь… — зацепила Анна подругу.

— Чего? — засомневалась та, обижаться или нет.

— Хочешь, чтоб он обеих — хрясь?

— Так я к тебе с электрошоком приеду! — загорелась Ленка. — Знаешь, какой у меня "тазер"? Контрабандный. Полицейский. Говорят, слона валит. Вот и проверим… Ну, Ань, ну, пожалуйста, это ж так интересно. Я ж последний раз только в детстве темноты дома боялась.

— Ага, — подытожила она. — Все-таки не ты меня, а я тебя совратила. Значит, вместе охотиться будем, да?

"Черт возьми!" — оцепенел Петер Шлегель, увидев на сон грядущий разгадку слишком многих загадок. Года полтора назад он все еще хотел увидеть именно это и успокоиться. Но потом такая разгадка перестала его устраивать, и он предвкушал, как проникнет в куда более экзотическую тайну… Теперь возникло чувство, что его два года просто водили за нос, как говорят теперь русские, "раз-во-дили за нос"… нет, просто разводили. Теперь он не удивился бы, узнай, что она была прекрасно осведомлена о его вуайеристских муках и разыгрывала его, как мальчишку, проковырявшего дырку в стене из своей квартиры прямо в спальню соседской девчонки. Теперь он не удивился бы, узнай, что это она тайно повредила в камере передающее устройство — мол, сделала сюрприз с прологом.

Днем, в ее отсутствие, спецы починили апппаратуру, доложив о причине поломки. Злой умысел можно было предположить, но явных следов не нашлось. Поздним вечером, пока жена была в душе, Петер Шлегель открыл ноутбук, еще разок включил канал и выругался — "Черт возьми!". На глазах изумленного босса, Анна ложилась в свою постель вместе с любимой подругой да еще с какой-то странной длинной штукой при подруге. "Черт возьми!" Жена уже выходила из душа. Петер Шлегель быстро выключил ноутбук и улыбнулся жене, очень порадовав ее такой редкой нежной улыбкой. В эту минуту сам Петер Шлегель уже ничему не радовался, в том числе и тому сюрпризу, который он подготовил к утренней встрече с Анной.