Шашлык из леопарда

Глава 5. РАЗДЕЛКА ТУШКИ

Она знала все эти годы, что когда-нибудь все расскажет Ленке, раз уж вновь назначила — и не прогадала! — ее и только ее одну себе в подруги, когда вернулась в жизнь. Нашла ее и — двинулась ей навстречу на улице. Ленка остановилась и только сильно поджала губы — "и что дальше?"

"Здравствуй, Ленка! Это я — твоя блудная подружка-однокашница. Та самая… Прости!"

Обошлось без библейских, эпических коленопреклонений. Не сверхумная, но очень смышленая Ленка только вздохнула: "Ладно, Анька, жива и слава Богу, захочешь — расскажешь". Не прошло и десяти лет, как она захотела.

Прошлое, как и одиночество, тоже можно сравнить с собакой. Со сторожевым псом, которого на ночь спускают с цепи во двор. Иногда бывает, самой страшновато выйти во тьму, особенно когда он очень злой и его не слышно, где он там и что делает в эту минуту. Зато чем псина злее, тем выше гарантия того, что никого из чужих в дом ни за что, ни за какую колбасу не пропустит…

Два глотка коньяка ударили в голову и в руки-ноги так, что она рассыпала свои ночные мюсли по всей кухне и отказалась их собирать.

В нетрезвом виде к психотерапевту не ходят. Она резко взялась сварить себе еще крепкого кофе. Чувство хорошо исполненного долга убеждало ее, что сегодня спать вовсе необязательно, а главное правильно подготовить подружку.

Подружка объявилась как раз тогда, когда пена в турке начала подниматься — и она удовлетворенно отметила, что не упустила ее на плиту.

— Пирожные у тебя еще остались? Ну эти, — Ленка скинула туфли у порога так порывисто, будто решила выпрыгнуть из них прямо на пирожные.

Ну да, она из дому не к подружке летела, а к ним, сладеньким! Как вспомнила, что тут остались одинешеньки, так сразу все домашние заботы и муж — по боку.

Ленка ела сладости только у нее, объявив дом подруги "оффшором".

— Ты как? — поинтересовалась Ленка уже на кухне, стремительно, как по своему собственному дому, пройдя туда из прихожей по прямой и, чуть приглядевшись через плечо к Анне, тут же выдала второй категорический вопрос. — А мне?

— А тебе — только чуть-чуть, — кивнула она. — Считай, ты за рулем… А я, вообще, все. Я трезвею. Мне нужно тебе все рассказать.

Ленка снова пригляделась к ней, уже повернувшись вся. В ее взгляде мелькнула опаска, но тут же сменилась полным, бескрайним благодушием:

— Давай, давай. Давно пора… Сейчас я только окопаюсь.

Сначала около дивана было устроено удобное место для пирожных.

Потом Ленка привычно поскидала себя одёжку — джинсы, легкий свитерок, что был натянут на голое тело, — и завернулась в свой личный, всегда дожидавшийся ее у подруги халат.

Итальянский диван площадью в просторную лесную поляну, сорок… ну, чуть поменьше, подушек на все вкусы и размеры, кофе, бокальчик мягчайшего хересного бренди-коньячка из Испании… Тарелка с ягодными пирожными… Все! Можно было звонить Ленкиному Андрюхе и отправлять его на пивной октоберфест прямо сейчас, весной, загодя.

— Ты только совсем не расслабляйся, а то я тебя потеряю, — все-таки еще раз предупредила она Ленку, оперативно трезвея с каждым глотком кофе.

— У тебя тут, в твоем минимализме, микроб захочет потеряться — и не фига не потеряется, — жмурясь от удовольствия, огрызнулась подружка. — Ну, чего там? Я — вся внимание.

Ленка развалилась на диване, как турецкий бей. Устроилась в углу, обложилась подушками, вытянула ноги…

Плановая исповедь была подготовлена давно, редактировалась косметически, имея изначально четкое оглавление и содержание по пунктам. Обезболивающее, наркотическое вступление, а дальше разрез и — хирургическое вмешательство.

Она села перед Ленкой на широкий пуфик, подобрав одну ногу под себя. Она знала, что нога скоро затечет… Но сейчас нужно было принять такую позу, которая немного бы отвлекала… Ну, для начала от той внутренней, очень глубокой дрожи, которая началась раскатываться от диафрагмы…

Она не по-женски вздохнула диафрагмой, пытаясь разогнать, подавить эту тихую дрожь.

— Лен, ты ведь любила в школе фантастику читать?

— Мы все ее любили в детстве… Властелин Колец, Земноморье… — стала вспоминать Ленка, закатывая глаза к потолку.

— Ну, это фэнтези, а не фантастика, — уточнила она.

— А какая разница? — повела плечиком Ленка. — Все сказки.

— Есть разница, когда это происходит в жизни, — двинулась она дальше.

— Что, типа "секретных материалов", что ли? — откликнулась Ленка… и вдруг собралась и посмотрела пристально. — Это ты про Цезаря?

— Нет, Цезарь тут не при чем. — Она ответила подружке таким же проникновенным взглядом. — Лен, у меня просто полное ощущение, что я сделала усилием воли какую-то параллельную реальность и перешла в нее…

— И заодно меня в нее затащила? — вполне адекватно, полушутя оценила ситуацию подруга.

— Вроде того, — согласилась она. — Ты только не подумай…

— А я уже не подумала, — перебила ее смышленая Ленка. — Ань, ведь если подумать правильно, мы каждую минуту сами создаем реальность, а уж какая она там получится, параллельная или перпендикулярная, какая разница? Дело уже сделано.

— Это не то, — покачала она головой, не досадуя на Ленкину непонятливость: эта первая реакция подруги была заложена в ее план. — Сейчас ты поймешь. Вот, слушай, что сегодня было.

Десяти минут хватило на рассказ под нужным ракурсом.

Но пришлось все-таки сдаться и отпустить дрожь, толкавшуюся в диафрагме. Ну, ладно, пусть Ленка увидит эмоции. Может, это пригодится.

— …Бывают совпадения и покруче, — был осторожный вердикт подруги, все еще сохранявшей позу пресыщенного жизнью восточного бея, но слушавшей ее очень внимательно.

Никаких хаханек про маньяков. Чуткая подруга поняла, что после такой подводки наступит момент истины, что вечерок действительно не томный… да Анька и никогда не делилась с ней пустяками, нет у Аньки, как и у ее сублимированного бойфренда, Джима Корбетта на стене, никаких пустяков.

— Бывают, — согласилась Анна, четко следуя задуманному плану. — Но у меня полное ощущение, что это я сама силой воли устроила этот виртуальный угон "мазды" где-то там, — она махнула рукой в сторону стены-окна, — потом усилием подсознания вызвала ментов, и они собрали всех нас в одном месте.

— Круто, — признала чуткая Ленка, решив не перечить подруге.

— А знаешь, откуда у меня такая шизофрения?

— Я и не думаю, что у тебя шизофрения, — строго предупредила Ленка.

— Зато я думаю. И буду думать, пока не расскажу тебе все…

Она глубоко вздохнула. И правда — все! Пора делать первый надрез.

— Там, у этих ментов, был открытый обезьянник. Я вошла к ним и прямо уперлась в него. Меня чуть не выворотило… Ты знаешь, как это со мной бывает.

— Да уж, знаю, видела… Меня, может, тоже выворотило бы, — поддержала Ленка, понятное дело, все еще не проникая в главные смыслы.

— Ленка, слушай внимательно, — почти с гипнотическим напором проговорила она. — Этот обезьянник — это мое прошлое. Я когда-то спаслась из него, но не избавилась от страха… Ты понимаешь, что это значит. Ты же проходила психотерапевтические курсы.

— Ну, Ань. Два месяца, — не стала хвалиться Ленка. — Так, для общего развития. Думала, может пригодится. Я же тоже из прошлого ушла… Все-таки каэмэс по синхронному дожала на последнем курсе. Ну, переросток была, да… Думала, может, пригодится… потренирую кого с толком. Каких-нибудь девчонок.

Что-то Ленке взгрустнулось. Не вовремя!.. Нет, не взгрустнулось. Просто отвлекает.

— Но ты же понимаешь? — Она начала давить на подругу, чего больше всего опасалась делать, но уже не могла сдержать себя… тронулась лавина, тронулась… Оправдание было одно: это твоя подруга, выращенная на заклание. — Или тебе напомнить, что это такое?

— Чего тут непонятного? — вздохнула Ленка и нарочито потянулась еще за одним пирожным. — Пока старые грабли не сломаешь, так и будешь ими по лбу бить.

— Молодец, Ленка! Спасибо! — с облегчением вздохнула она.

Только облегчение это оказалось полной капитуляцией. С дрожью уже невозможно было ничего поделать — дрожь расширялась взрывными волнами из диафрагмы, из солнечного сплетения… Казалось, каждая клетка тела, накрытая волной, начинает дрожать, вибрировать, пытаясь разорвать связи с другими клетками. Делалось страшно.

— Да? — снова не польстилась на похвалу Ленка, все пристальней приглядываясь к подруге.

Анне спустилась, сползла с пуфика на пол — так лучше, больше опоры. Нога и вправду затекла — очень даже вовремя. Она стала ее с силой растирать, сгибаясь и разгибаясь, будто выполняла стандартное упражнение из своего комплекса утренней гимнастики, и говоря в такт движениям тела и рук.

— Да, Ленка, да! В том обезьяннике, не в этом… Тогда десять лет назад… уже больше… они хотели меня убить… я бы просто исчезла — и все… я точно знала, я тогда видела, что они со мной будут делать… они все были бухие, кроме одного… а я была так обкурена и под газом, и еще дура была, косяк в лифчик прикопала. Прикинь!.. Я все видела, как в трансе. Там… Ленка, слушай! Там, впереди, было две реальности. Обе — в гроб. Даже если бы они отпустили меня живой и только пригрозили, что за наркоту упекут в зону, если их сдам, а там… Ты понимаешь?

Стала накатывать тошнота, муть… Она только приметила про себя, что уже не смотрит на Ленку, а смотрит в пол, мимо своей затекшей ноги.

— Ну-ка, прервись! — вдруг грозно и грубо, по-тренерски приказала Ленка.

Она не видела подруги. Только сильные руки Ленки, вдруг оказавшейся позади нее, подхватили ее под мышки, вздернули вверх — и бросили прямо на Ленкино место, лицом вниз.

Место было после Ленки теплым — и ей вдруг сразу стало легче, в сон бросило.

Подушки разлетелись в стороны — и Ленкины пальцы впились в ее плечи, а потом — в шейные позвонки.

— Ё-маё! — донесся откуда-то сверху по-настоящему злой Ленкин голос. — Еще тут не известно, кто кого потеряет. Колотит-то как тебя!

— Ты только не уходи, Лен! — вдруг взмолилась она, терпя сильную боль, Ленка умела делать массаж, как заправский мануальщик-костоправ. — Я должна… сегодня.

— Куда я пойду, блин! — еще злее откликнулась Ленка, вздохнула глубоко и шумно и сказала: — Вот что, подруга. Только рассказывать будешь не ты, а я. Это я про тебя буду все рассказывать, что придумала и додумала… а ты будешь только поправлять, когда совсем мимо кассы. Вот так! Идет?

— Идет, — сдалась она и сглотнула твердый комок.

Только сегодня. Только один этот день жизни — так она решила, сдавшись — она позволит узнать о себе все, что угодно, и сделать с собой все, что угодно. Этот день, который она держала в себе, как кнопку пожарной сигнализации в застекленной металлической коробке — "При пожаре разбить стекло" — настал. Разбей, Ленка, и давай туши! Заливай все, как хочешь, ничего не жалко… Она потом скажет спасибо. Она сумеет сказать подруге "спасибо".

Ленка снова схватила ее, как клещами, за плечи и резко перевернула — откуда у нее только сила такая?! Как у шпалоукладчика…

— Вот так! — сказала Ленка и накинула на нее сверху плед, а подушку из-под головы вынула.

— Ты чего мне, сеанс психоанализа… как по Фрейду? — чуть-чуть посопротивлялась она от непривычного, немного беспомощного положения. — Ты еще и это проходила?

— Да хоть горшком назови… — буркнула Ленка и больно ткнула ей указательным пальцем в верхнюю губу, прямо под носом.

И как только Ленка умудрялась делать всякий массаж — хоть силовой, спортивный, хоть точечный, китайский — с накладными ногтями?! Втягивает она их, что ли, как кошка?

— Ну вот, улыбаешься, значит, оживаешь, — довольно констатировала Ленка, глядя на нее сверху вниз… ну, прямо как на опознании трупа. — Готова, подруга?

— Готова, — кивнула она и только отодвинула от подбородка щекочущий край пледа.

Ленка вдруг нагнулась таким резким, смертоносным движением, так стрельнув глазами, будто задумала рывком поднять с пола бензопилу…

— Ты хоть помнишь тот последний звонок?

Оказалось, она так нагнулась, чтобы резко подхватить и подвинуть пуфик — причем не к изголовью, а подальше — к ее ступням. И села там, поодаль.

— Последний звонок? — не поняла Анна, успокоившись как-то чересчур рано и глубоко.

— Ну, не школьный же, е-маё! — ругнулась Ленка, ясно показав, что сеанс будет не фрейдовского психоанализа.

— Да, я помню, — кротко, сдаваясь в сомнамбулы, ответила она. — Помню.

Железный, жутко тяжелый для глаз ящик телефона-автомата во "Внуково"… В двадцати метрах от зоны регистрации. До рейса Москва-Владивосток, до конца света в одной, отдельно взятой столице чуть больше часа. Лотерея. Повезет — не повезет, ответит подруга или не ответит… Сколько там было нужно, чтобы позвонить — два рубля… или десять рублей… какие тогда деньги-то были, вообще? Точно помнится только, что мобильных еще не было. Вернее они были… но как иномарки. Здоровые такие железки Motorol'ы и Erircsson'ы. У нее не было ни мобильника, ни иномарки, время еще не пришло.

Подруга ответила — вот Божий подарок! Она подумала, что, может быть, это намек, сигнал надежды — еще она вернется, еще она родится тут… но только не сейчас.

— Ленка, слушай — и не ори, — спокойным, асфальтовым голосом произнесла она тогда в трубку уже набившую оскомину фразу — начало короткого гамлетовского монолога, который она повторяла всю дорогу до аэропорта.

Монолога, где только про "не быть"…

— …Я слушала тебя и не орала, ты помнишь?

— Помню. Спасибо, Лен…

Дождь еще был. Затяжной. Текло по стеклянной стене — и смывало со стекла какую-то бетонную постройку, стоявшую напротив… теперь, здесь, в этом времени, очень напоминавшую ей ментовский аквариум в стороне от Ярославки. Аквариум с обезьянником — два в одном. Надо же, зоопарк на выезде!

Она хорошо помнила картинки, но не помнила саму себя в те минуты, когда говорила в трубку аппарата того, уже почти вымершего вида телефонов. Хорошо тогда поработала с собой.

— Дождь был…

— Да, Лен. Я еще подумала- если нас не выпустят… ну, самолет… я останусь… Но я очень не хотела, чтобы дождь кончился.

"В самом деле не хотела?" — вдруг задумалась она. Все, что сейчас вспомнится про себя — придумано тут же, на диванчике, под пледом, в кротко-сомнамбулическом состоянии. У души прошлого нет… И как было в действительности там, в душе, тогда, в тот день, который помнится отчетливей и контрастнее, чем вся прошлая неделя, — это просто очень правдоподобная иллюзия, созданная именно сейчас, под уютным пледом… В ванной, под душем, придумывалось бы по-другому, в других тонах и акцентах. Картинка была бы в других ракурсах… в другом фильтре.

Относительно достоверны в прошлом только рассудочные мотивации. Она улетала во Владивосток — условно "навсегда". Она эвакуировалась. Она полностью меняла жизнь. Москва стала тогда ее личным Чернобылем. Все было брошено и должно было зарасти — детская песочница, школьные парты, домашние вещи… все. Все в одночасье стало смертельно опасным, даже любимые детские игрушки готовы были прикончить ее смертоносным излучением невыносимой правды.

— "Я улетаю навсегда. Не ищи. У меня все в порядке. Все деньги мои. Прости, Ленк. Спасибо, что не орала и вообще. Я позвоню"… В тебе, Ань, тогда грамм двести было, да? Мартини розовый? Угадала?

— Побольше. Я уже доела эту бутылочку. Которая поменьше… Но ты же помнишь, холодно было. И я вообще, ни в одном глазу. Не брало.

— Ну да. Конечно, не брало, как же… Так я тебе и поверила, что ты позвонишь. Я ж тебя знаю… — Ленка вздохнула и помолчала довольно долго, почти полминуты. — Я только убедила себя тогда, что я тебя знаю. И я знаю про тебя только одно — что ты не пропадешь.

— Спасибо, Лен.

— Да завсегда пожалуйста, подруга… Долетела хоть благополучно?

— Да.

— Без задержек?

— Да…

— Ну да, все задержки у тебя тогда раньше кончились…

В сердце кольнуло:

— Лен!

— Нет, ты уж лежи! Говорю я… Ты только отвечаешь "да" или "нет", если спрошу.

— Хорошо.

— Я сказала, "да" или "нет"! — круче завернула гайку подруга.

— Да…

— Знаешь, я тогда чуть не заржала, — продолжила Ленка, как своя, близкая, а не Фрейд. — Сквозь слезы… А если честно, я заржала потом. Ты прикинь, подруга: прямо, как в той песне про войну — "Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону". Этот козел — в Питер, эта с разбитым сердцем… и с абортом — во Владик.

Она оказалась в ледяном гробу. Провалилась — и оказалась. Дышать стало нечем.

— Лен!

Ленка начеку — сцапала ее ступни под пледом, принялась мять. Дыхание открылось, гроб растаял… даже струйки холода от ледышек, стекавшие с плеч, она еще чувствовала с минуту.

— Лен! Откуда ты узнала тогда?! Кто тебе тогда сказал?

— Знаешь, Нюрка, ты меня всегда считала дурой… Вот скажи честно.

— Лен, прости…

Сегодня — единственный день, когда она была готова признать все, что было правдой.

— Я сказала, "да" или "нет"!

— …Да

— Ну, хорошо, если не дурой, то простушкой… хорошенькой такой, верной подружкой, в которую можно слить, а можно и не слить…

Теперь уже казалось, не она, а это Ленка ее позвала, чтобы раскрыть свою душу и вывалить жизнь. Теперь уже ясно стало, а не казалось, что Ленка всегда была умнее ее и на самом деле никогда не прикидывалась дурочкой, а она этого не замечала.

— …Но знаешь, я тебе хочу сказать, я уже тогда все видела… и хотя я еще была вся целенькой… вот не поверишь, но представь себе, была! Я сразу увидела, что ты учудила! Из тебя как душу выдернули… Я сразу поняла — аборт… и что ты никогда не скажешь… потому как вся из себя арийка, характер нордический… хотя и татарский.

За окном было жутко ясно и солнечно, когда женщина без лица и во всем белом длинной железкой снизу выдергивала из нее душу. Солнце давило в окно, как кляп в горло.

Потом она жутко радовалась, что уезжает, улетает навсегда в дождь.

— Знаешь, мне этот Ян, Янчик сразу не понравился. Но я тогда была твоей карманной подружкой. Я тебя боготворила. А теперь не боготворю. Теперь я знаю, что с тобой делать. А тогда не знала. Тебе ничего сказать было нельзя. Как же, умница-отличница. Гипнотезерка, вундеркинд. Любого чувака на коленки поставить — один кайф. Вот прямо как начала на выпускном, так и понеслась…

— Ты это о чем? — не поняла она.

— Помнишь, как ты бедного Ромео опустила в садике? — напомнила подружка. — Чего молчишь?.. Я про Виника говорю.

— Про Виника лучше не надо… — дернулась она под пледом.

— Ты хоть помнишь? — ковыряла старое подруга.

Чернота. Клумба с тюльпанами — и толстый гений Виник прямо посреди клумбы давит цветы коленями… И в кулаках у него хрустят стебли раздавленных тюльпанов. Позади него, вдали, светящееся окно. Почему-то сейчас, в памяти, оно ослепительно-белое.

— Если честно, Ленка, я вообще, плохо помню все, что до того было… — стала оправдываться она.

— До чего? — настаивала Ленка.

— До Владика… А может, до аборта… — корчилась она. — Только во сне бывает…

Похоже, Ленка тоже ждала этого дня. Все перевернулось. Это — ее день, Ленки. Сейчас она за всю жизнь ей нагреет.

— Ты как этого Янчика привела, я так сразу и подумала, что он тебя кинет… то есть бросит… Кудрявенький такой Дикаприо, блин… Бредпитовский. Смазливый козлина… Адвокатик сраный. Я так сразу и поняла, что будет адвокатиком, умотает к себе в Питер, как только последний курс закончит… Ну, то есть через полгода и слиняет… И станет там королем всех питерских адвокатов. А ты так и будешь тут еще четыре года пахать, ты ж не бросишь универ, ты крутая. Так и подумала, этот кинет, этот тебе не по зубам. Ну, тебе же не скажешь. Кто ты, а кто я в своей педлавке?.. Где аборт делала? По газете? Да?

— У меня… Да… Лен, я не хотела ни к кому из знакомых обращаться… А интернета у нас тогда еще не было, ты же помнишь.

— Да уж, как такое не помнить?! Самого главного в жизни у нас еще не было. Скайпа не было. Жежешки не было. Фейсбука не было… Как жили?! Не представляю!.. Ты помнишь, что он пил, когда ты его привела?

Она снова похолодела… но не в ледяном гробу, полегче где-то, где не так холодно:

— Нет…

— А я помню, подруга. — Ленка бросила ее стопу прямо-таки брезгливо. — Он как принес Курвуазье "хо-хо"… "Хо-хо" какой Курвуазье, так его сам и сосал… Ты тогда первый косяк вытянула? Да? Который он нам свернул, да?

— Да…

— А я не первый… Во, Анька, я тоже умею молчать… Я даже на измене как-то успела посидеть, а тебе не рассказывала. Знаешь, почему не рассказывала? Смешно сказать: стыдно было. Вроде молодые девахи были, хвалиться надо было. А вот перед тобой не смогла. Чуяла, что не убежала вперед… думала, ты меня совсем опустишь. И я после этого, после той ломки — все, я сказала себе — завязывай, а то никакого спорта… И в тот вечер я только так, чмокнула пару раз и все. И стала на тебя смотреть — интересно, как у подружки моей умной приход будет, как, интересно, ее переть будет, чего она в кайфе скажет. Прости меня, дуру… прости, что сразу не отняла и в морду не дала… и этот "хо-хо" в морду твоему Янчику не плеснула, как эту… как серную кислоту. Ну, прости.

— Да…

— Думаешь, этот Янчик не собирался меня в тот же вечер трахнуть для пробы?

"Да" и "нет" заткнули друг друга на выходе. Она только выкашлянула их сразу обоих, дернувшись всем телом.

— Вот-вот, подруга. У тебя и "да", и "нет" застряли. В смысле, ты заранее тогда так думала — интересно, полезет он к подруге в трусики или нет. Говорила себе "нет", а самой понималось, что "да". У тебя ж сплошные эксперименты были… по молодости. Он тоже посмотрел на твою подружку — веселенькая такая, блондинка вся, хиханьки-хаханьки. Ты рада была, как все обошлось. Но он-то, подружка, шустренький, внимательный такой… вернее наблюдательный весь из себя. Четко следил, где ты, когда-куда пописать выскочишь и как… Глазки такие жесткие, как карандаши. А ручки-то у него такие мягенькие, легенькие… ох, какие чувственные, подружка… прямо только по волоскам от коленки и бежит пальчиками сначала… вот так, сначала… аж вся цепенеешь… Слушай-слушай, подружка теперь, терпи…

Терпеть под пледом было легко…

— И горяченькие такие, — сверлила Ленка. — Ты ж на это запала. На ручки его шаловливые, горяченькие такие, да?

Что? Ничего! Только легкий столбнячок такой… И к горлу от диафрагмы подкатывает.

— Лен…

— "Да" или "нет"?

— Да.

— Кто бы спорил. Мозги у тебя слишком высоко, куда им за этими ручонками успеть, когда они уже там… Лифта скоростного для твоего ума не было… Тебе, может, тазик пора принести? Блевать еще не собралась?

— Нет… Нет еще.

— Но, знаешь, Анька, я тебя не подвела тогда. Мне у тебя прощения просить не надо. Я ж за тобой, умной, другим путем шустрила… всякие курсы там. Ну, и по самообороне тоже. Я ж тоже шустрая. Меня ж научили, как мизинчики ломать. Я хи-хи, и мизинчик ему сразу раз — и вывихнула… Нет, ну он, конечно, терпеливый парниша, есть за что его уважать. Помнишь, как он все пальчик отводил, когда коньяк свой пил… смешно. Прямо, как скрипач.

— Он сказал, что старый спортивный вывих.

— Вот, подружка, точно! — чему-то обрадовалась Ленка. — Считай, что не соврал… Точно, не соврал! — И вдруг сразу вся затихла на несколько секунд. — И вот что, подруга. Честно скажу. Все нормально. Так и должно было быть. Знаешь, я хоть палец ему и ломала, но потом так хотела, чтобы и Андрюха так умел… как этот козлина… легонько так, тепленько, только-только по волоскам… ювелирно, знаешь. Дулась на него. Целый комплекс нажила… Ё-маё, Ань, это ж как героин! Раз кольнулся и — все… и даже если соскочил, все равно потом всю жизнь про него, проклятого, день и ночь будешь думать. Лежи!

Ленка вскочила и куда-то пропала.

Эти руки, да, Ленка, эти пальцы, ты бы тогда научила меня их ломать все, по очереди…

Нет, это ты сейчас себе выдумываешь, дура! А тогда были только эти пальцы. И как будто даже его самого целиком не было… Один "героин". Одной дозы для очень умной и самоуверенной дуры достаточно.

— Вот, хлебни-ка!

Ленка крепко подхватила ее под голову, приподняла.

Она, не глядя, отхлебнула. В меру горячий, в меру крепкий чай с сахаром и лимоном.

Потом еще чем-то грохнула Ленка… И вправду, тазик принесла.

— Но и это не главное, Ань, да?.. Стой, не отвечай… То есть лежи давай… Это я просто о главном. Я тебе сейчас все это главное порежу, как огурчик, — и кусочками дам, чтобы ты не давилась всей правдой сразу. А потом будет еще одно главное. Еще один огурчик, да?

Ленка оглушительно затаила дыхание. Потом неслышно вздохнула.

— Ну вот, подруга, слушай. Ты мне, значит, ничего не говоришь, но все происходит рядом со мной по такому, самому-самому банальному сюжету. Если бы не банальный, ты бы мне, может, и рассказала — а так, просто совсем уж дурой оказаться в моих глазах, да? Можешь не отвечать… Ты слушай. Первый кусочек. Ты банально залетаешь… У меня вопрос, почему ты, дура, не предохранялась. "Да" и "нет" не скажешь, поэтому отвечаю я. Потому. Потому что, если разобраться, залетела еще раньше… И вот в тот раз взяла и не предохранялась. Пальчики в перчатках не то, да? Да. Отрезаю второй кусочек… Ты говоришь ему всё про всё. Он говорит: типа, зря поторопилась… нет, он говорит, типа, мудро: "Мы зря поторопились"… Да?

— Ты — страшный человек, Ленка! Это ты — гипнотизер и телепат.

— "Да" или "нет"? Так он говорит?

— Да. Почти. Смысл такой.

— Как все в этой банально и однообразно!.. Ну. дальше — понятно что. Обещать — не значит жениться. Ты играешь на время, а он — со временем. Ему в Питер надо. Все устроить… И тихо так линяет. Отваливает. Ты вся в слезах и соплях идешь… Все-все! Тихо! — прикрикнула Ленка наперед, не дожидаясь, дернется ли подруга под пледом или нет. — Знаю, у тебя соплей не бывает. Просто вся сухая до донышка идешь, значит, чиститься, прости Господи. Потом тебе банально говорят, что детей у тебя больше не будет. "Анька, — говорю я потом себе, а не тебе. — Это просто "классика". Самая банальная "классика". Против этого никакой гипноз не действует. Против лома нет приема". Ты идешь домой, и твоя мама, Ольга Николаевна, Царствие ей Небесное, почему-то сразу обо всем узнает. Я ничего не знаю, а она узнает. А почему она так быстро узнала?.. Разрешаю — говори.

— У меня потом кровотечение было. Я не успела… Прямо при ней. Она испугалась, сразу — скорую… Ну, я тоже напряглась… А потом врач ей и намекнула. Там, в прихожей.

— У Ольги Николаевны сердечный приступ — и все. Я на секундочку буду циник, подруга. Так надо. Похороны проскакиваем. Я тогда была… Ты остаешься одна… Нет, ты решаешь остаться совсем одна. Ты мне еще звонишь. Мы еще видимся пару раз. Ты уже никакая. Ты сжигаешь мосты. Ты начинаешь долбиться… у тебя там шалман. Ты еще перед похоронами долбилась, что, не видно было? Если бы не начала, может, еще тормознула. Но ты же максималистка всегда была. Долбиться так долбиться. С универом понятно что. Потом был звонок твой. Ты все-таки тормознула. Почему? Почему именно тогда?

— У меня сон был…

— Сон?! — от души удивилась Ленка. — Ты же в сны не веришь.

— Не знаю. В этот поверила. Ко мне мать во сне пришла…

— Так. Тогда давай в подробностях, — очень заинтересовалась любившая всякие сны Ленка.

— Я и даю, Лен. — Под пледом говорить было легко, как-то приятно вибрировало тепло под пледом. — Я как раз на измену села и, сама не знаю как, заснула. Даже странно. Наверно, поэтому все казалось прямо, как в реальности. Она за мной в школу пришла. Представляешь?

Первый класс. За окном темно, очень темно, давно надо уходить, все уже ушли из класса, кроме нее. Почему она застряла, непонятно. Она собирает какие-то вещи в портфель — учебник, карандаши. Торопится, но при этом почему-то боится выйти из класса… Долго, очень долго идет к закрытой двери. С трудом открывает ее, будто дверь с другой стороны сдерживается очень тугой пружиной.

Она с трудом протискивается наружу… а там ничего нет. Только маленькая "полочка" на огромной высоте, над землей… а в стороне — не допрыгнуть! — школьная лестница, как скелет огромной змеи, сложенной в колена до земли.

А внизу — там, где должен быть выход из школы, раздевалка, двери… только уже ничего нет, одни бетонные плиты какие-то со штырями, торчащими вверх. И стоит мама и ждет ее.

Она кричит маме с этой "полочки": "Мама!" Кричит в ужасе. Последняя надежда, что только мама поможет, снимет с этой страшной высоты. Мама поднимает глаза, смотрит на нее снизу — и видно, что мама ничего не может сделать. Просто стоит так горестно, потерянно…

Она не может спрыгнуть — страшно! А мама не может уйти, не забрав ее из школы, которой уже нет. И она все стоит на этой "полочке", а у нее за спиной раз и навсегда закрытая дверь класса, которую теперь — она точно знает! — никак не открыть, потому что не повернуться и сил не хватит.

И она стоит так, на месте, глядя вниз на маму, и не знает, что делать.

И друг "полочка" под ее ногами начинает гнуться вперед, вниз — и ноги начинают скользить. Она съезжает… мама внизу с ужасом смотрит на нее… И она падает, летит вниз!

— Я проснулась и заорала. Я поняла, что мне конец, и это было последнее предупреждение. Я сразу решила, что делать.

— И через две недели ты мне уже звонила из аэропорта.

— Через десять дней, Лен.

— За десять дней разменяла квартиру?!

— Долго ли умеючи…

— Ну да, с твоими гипнотизерскими способностями долго ли… Но знаешь, Анька, я тоже шустрая.

— Это для меня не новость.

— Погоди, не перебивай. Слушай. Я уже через два дня после того, последнего звонка, поняла, что ты не пропадешь. Ты что думаешь, я пробила живо твои координаты. Про Владивосток, конечно, ничего не узнала, но узнала, что ты еще две недели назад была-жила в отличной двухкомнатной, типа, сталинской квартирке на Проспекте Мира… а теперь вдруг оказалась в однокомнатной, в городе Пушкине. Оцени, подружка, мою веру в тебя: у меня и в мыслях не было, что ты скинула свою квартиру за наркоту… голос у тебя не такой был. Я так и подумала, что ты разменялась куда-нибудь… но уж точно не на Питер… значит, в другую сторону — скажем, на Нижний или на Екатеринбург какой-нибудь. Так далеко, во Владик, моя мысль не залетала. А зря… Значит, я тебя недооценила…

— А ты не подумала, что во Владике наркота дешевле, чем в Екатеринбурге.

— Нет, тогда спросить было не у кого… А что, правда? — Ленка на несколько секунд задумалась, даже нахмурилась. — Знаешь, не подумала именно потому, что ты себе плацдарм под Москвой оставила… Нет, ты оцени.

— Ленка, я тебя люблю! — призналась она.

— Я это и так знаю, — не воодушевилась подруга. — Иначе бы сцену тебе устроила, когда ты появилась снова-здорово. Через два года. Честно скажу тебе, Анька… я так рано тебя не ждала. Прикольно, да?

— Хочешь — "да", а хочешь — "нет"… Это потому что мне самой жутко интересно, что дальше будет.

— Не торопись, тазик еще пригодится, — предупредила Ленка. — И вот когда ты вернулась так быстро, я сразу поняла, что там был "второй звонок". Там, где ты отсиживалась, с тобой еще что-то случилось… Может, даже пострашнее, чем здесь. И когда я тебя увидела на улице, я так сразу и поняла… что так и есть. Ты идешь такая навстречу, вся такая собранная, уверенная… точно, соскочившая… и глаза у тебя… ну как у Терминатора. Я подумала: "хуже уже не будет, раз стало настолько хорошо и круто". Что, угадала?.. От себя, от своей кармы даже во Владик не убежишь. Там ты за что боролась, на то и напоролась… Я подумала: "так мужиков ненавидеть, со одного захода… бывает, конечно, но тут не та история". И я подумала: что может быть самым худшим? И почему ты совсем завязала, и сразу вся такая крутая стала и совсем не добрая. Думала, думала и придумала, что ты там налетела… в смысле, не залетела, а налетела там на какой-нибудь шалман, и тебя какие-то гады пропустили по кругу…

Ленка примолкла, взяла плановую паузу, присмотрелась.

Она лежала под пледом, теперь как струнка натянутая… и ждала от Ленки одного — вот сейчас она отпустит, ослабит струну. Подруга поможет, раз взялась.

— Вот! — воодушевилась Ленка, видя, что угадала и можно угадывать дальше, будто в игре "Как стать миллионером".

Похоже было на то, что остался один, последний вопрос… На весь миллион!

— А потом… я вообще, ничего не поняла! Оказывается, ты замужем да еще за ментом! "Это как?!" — думаю. И тут мне приходит совершенно бредовая мысль: да тебя какие-нибудь менты и пропустили…

В животе сжалось, дышать стало невмоготу.

— Погоди, Лен, секунду… Подложи подушку.

Ленка все сделала молниеносно, бормоча по ходу — между прочим:

— Я же тебя знаю — ты всегда идешь на боль. Чтобы все самой пересилить. Знаешь, я не верила в это и в то же время была совершенно уверена…

— Не пропустили. Не успели, — выдавила она из себя.

— Вот и слава Богу! — как бы подытоживая, легко сказала Ленка. — Я тоже так думала. А то бы ты не пережила. Тебе нужно дальше всё про всё рассказать?.. Подумай. Хочешь "да", хочешь, "нет". И так уже все ясно… И еще ясно мне, почему ты с этим ментом разбежалась.

— Да…

— Что "да"?

— Я расскажу, — собралась она. — И все.

И Ленка просто стала молчать.

Во Владике ее взяли секретарем в суд.

Потом она развязала… Как-то очень скоро все случилось. Познакомилась — вот смех! — с прокурором, который учился в Москве, на юрфаке. Общих знакомых нашли, кого-то из преподавателей повспоминали, оценки у них одни и те же хватали — так и понеслось… Была с им в какой-то компашке… Он иногда покуривал, для ради понта. Поссорилась с ним в тот вечер — и свалила. Прихватив "косяк" — назло и про запас.

Где-то на окраине дело было, она даже адрес тех прокурорских друзей не знала, он ее привез туда на своей праворульной, почти новенькой "камри". Свалила в темноту и, дура, решила проветриться, пройтись… Часа в два ночи. Тепло было.

Тут ее и прихватили. Ментовская машина даже не подъезжала. Тормознула впереди, метрах в тридцати, ударила светом фар. Она их лиц тогда не увидела.

— Ого, какая хорошая? Куда движемся, красавица, на ночь глядя?

Следующий кадр — сразу заднее сиденье в темной, воняющей перегаром коробке.

— Ого, какой амбрэ! Ты чо, красавица, по конопляному полю на пузе ползала?

Ей хочется ржать, она давится и прыскает.

Следующий кадр — обезьянник. Ее все еще давит ржачка…

У ментов настольная лампа — старая, как у мамы была: металлический рожок-цветок с облупленным краем. Один из трех ментов отворачивает рожок в сторону — эдаким галантным жестом, чтобы, вроде как, не светило ей в глаза.

Почему-то все менты молчат. Очень долго молчат и мнутся. Ей становится странно, но еще не страшно.

Она смотрит на одного, на другого. Почему-то они все сосредоточены, сопят.

— Салага-то где наш, курсант где? — вдруг тихо спросил один.

— Что, забыл? Он на вызове там, в Седанке, на бытовухе, — отозвался другой.

— Ну, пусть потом отдохнет… Сделай, а? — по-дружески приказал первый.

— Да успеем, чего… — хмыкнул второй.

А третий просто стоял в дверях…

И тут они сделали ошибку. Они посмотрели на нее все трое разом. Она увидела их взгляды — все сразу.

Так смотрит стая, которая сейчас поднимется и разорвет добычу.

И она увидела, как ее будут убивать. Пропустят — и убьют. Может, просто пригрозят?.. Скорее всего отвезут — и скинут куда-нибудь в воду…

— Может, они все-таки не хотели тебя убивать? — осторожно проговорила Ленка. — Знаешь… типа, не суди… Это ж не отморозки какие-то…

— Да, Ленка. Если бы я так думала тогда… и если бы так оно и было… знаешь, все кончилось бы еще хуже, чем кончилось… — ответила она, едва ворочая языком. — По крайней мере, для меня. Я знала… Просто я должна была тогда знать, что они убьют меня.

— Ну чё… — сказал тот, что сидел за столом. — Не будем давить массой. Детей не надо пугать. Погодьте там, я поговорю пока, мы поговорим тут…

Двое вязко вышли. Плотно закрыли дверь.

Тот вязко поднялся и зашел к ней в обезьянник.

— Встань-ка…

Она поднялась. Кайф куда-то провалился.

— Где у тебя?.. Где прячешь?

Она и не отпиралась, чтобы избежать дурного обыска с лапаньем. Сразу достала мятый "косяк" из-под лифчика. Он был таким сплющенным, как килька, что она заржала. Но сразу как-то заткнулась, будто гвоздем под кадык ткнули.

— Правильное место, — кивнул мент. — А в другом…

Он резко и умело сорвал петлю с пуговицы на ее джинсах, пальцем рассек молнию донизу… Пальцы его были жутко горячими.

— Не дергайся… — Он так же резко развернул ее к стене лицом и ударил основанием кисти в шею, чтобы нагнулась к лавке. — За оказание сопротивления — еще "трояк" будет. Сечешь?.. Сечешь…

И тут она поняла, что ее убьют.

Вывезут — и все.

Странные чудеса случаются в жизни. Она уперлась глазами в лавку — и прямо в этой крашеной в зеленый цвет лавке увидела свою смерть, плоскую и густо крашеную такой же вонючей масляной краской с лопнувшими пузырями… И пока сзади резкая горячая лапа уже не умело, а тупо сдергивала с нее джинсы, вдруг вспомнила перед смертью удивительную историю про то, как великий гипнотизер Вольф Мессинг попал в фашистам в такой же, наверно, обезьянник с крашеной лавкой, — и там он тоже сразу увидел свою смерть прямо перед собой и понял, что у него есть только один шанс и в этот шанс, длящийся несколько секунд, надо втиснуть всю свою силу…

Что он там сделал? Он усилием молчаливой воли собрал всю стаю, всех этих гадов-ублюдков вместе с собой, они все пришли, столкнулись друг с другом, как в толпе на перекрестке в час пик… и потеряли силу, как всякий человек, который на полном ходу натыкается на толпу. Он отнял у них силу всего на несколько секунд. Просто как-то вдохнул ее, как дым "косяка", — и они все стянулись в одну точку.

И она тоже вдруг отключилась, вдруг забыла про этого, сзади… и вдохнула.

Что-то случилось сразу.

— Ты чё?! — донесся злобный голос издалека. — Я что, звал уже?! Какого хрена?! Ты мне весь кайф сломал… Бл… И ты тут?! Ну, кой хрен, прете, как бараны?!

Руки вдруг отпустили ее.

Она не дышала, вперившись глазами в зеленую, плоскую смерть под ней. Она боялась шелохнуться — шелохнись, и джинсы сами упадут совсем… и тогда можно ржать — не ржать, а конец один.

— Ну вы чё?! — как-то уже совсем растерянно возмущался вязкий голос сзади. — Сами, что ль, обкурились? Э, браты, вы чё?!

И все. Тишина.

Она не дышала еще на раз-два-три.

Потом распрямилась — и осторожно подтянула джинсы, затянула молнию — и, не дыша, повернулась.

Картинка была — чисто для YouTube, которого тогда еще в помине не было. Все трое были тут — один с ней, в обезьяннике, двое снаружи. И все смотрели теперь не на нее, а друг на друга, застыли с абсолютно дебильными улыбками, с приоткрытыми в дебильной улыбке ртами и стеклянными глазками. Только слюней висячих не хватало до полноты диагноза. Ничего, зато все остальное у них висело… Три дебила-эксгибициониста в погонах со спущенными штанами глядели друг на друга. Кто-кто, а оборотни в погонах отдыхают…

Она, не дыша, прошла мимо них, сквозь них.

— Я не поняла, Ань. Они что там, кончили сразу все вхолостую, или ты их просто импотентами на час сделала? — поинтересовалась дотошная Ленка.

— Ага. Я бы специально задержалась, чтобы разглядеть в деталях… чтобы потом тебе рассказать, — огрызнулась она из-под пледа. — Я ноги уносила.

Она уносила ноги.

Она просто вышла и перед тем, как ожить и рвануть бегом, еще успела страшно, по-живому испугаться неясной фигуры вдали, подумала, что это "курсант-салага" успел разобраться с "бытовухой" и теперь возвращался в отделение.

— …А знаешь, Анька, я догадалась, чего ты потом замуж за опера выскочила, — вдруг развеселилась Ленка.

— Да ничего веселого…

— Нет, ну просто. Ты ведь их хотела потом достать и всех-всех убить.

И вдруг она обнаружила, что уже все-все рассказала Ленке и рассказывать больше нечего. Раз — и все. Странное облегчение возникло — прямо такое, будто что-то большое отняли у нее, что она тащила долго и мучительно… она и сама хотела бросить, но не могла, кто-то сказал, что надо нести, она и несла… а теперь эту тяжесть взяли и отняли, и она не знает, что делать с этим своим облегчением. Такое было с ней в детстве, когда мама первый раз вела ее по серьезному зубному делу к стоматологу. Два дня перед этим казались в два раза длиннее всей ее маленькой жизни. А потом вдруг как-то раз — и все случилось совсем не больно и очень быстро. Она даже не успела зареветь, а мама ее уже тащила из кабинета… И прикинь, Ленка, она даже упиралась на выходе перед дверью, будто боялась, что ее обманули и будут мучить потом, а ей надо, чтобы уже сейчас отмучиться — и все. Страх отняли, страх, который так просто и быстро не хотелось отдавать, потому что она с ним свыклась.

— Была такая идея-фикс, но не долго. Я все про них узнала. А они про меня ничего не знали. Мне ведь повезло, Лен, — я же в тот вечер документы дома забыла… — Говорить теперь было удивительно легко и не обязательно. — Но ты не права. Тот капитан давно ко мне подъезжал. И когда все это случилось… Знаешь, я поняла, что это — второй звонок, и теперь надо завязывать совсем. То есть — со всем. Завязывать со всей этой жизнью, вырвать ее с корнем и выкинуть. Вернуться в Москву — и снова пойти вперед, с той точки… ну, с той стрелки, когда я дурой помчалась не по тем рельсам. Я просто запустила часы назад, в прошлое, и решила начать свою альтернативную историю, как в фантастике… У меня с этим опером-капитаном…

— Опель-капитан! — перебив, хохотнула Ленка. — Старое такое авто, да? Далеко не уедешь.

— Да хоть горшком назови… — не восприняла она шутку подруги. — Одним словом, у меня с ним как-то сразу негласный такой брачный контракт образовался. У него были виды на Москву, у меня была удобная прописка в ближнем Подмосковье. Плацдарм-трамплин.

— Да и ты сама, вообще, ничего… — хмыкнула Ленка. — Знаешь, я, грешным делом, подумала, а может, ты любила этого опера-"опеля"… Раз тебя блевать не тянуло просто уже от погон, а не от мужиков одних… А?

— Ну, ты же психотерапевт… ты же знаешь, я всегда иду на боль, — сказала она и глубоко вздохнула. — А вообще, он неплохой паренек оказался. Даже немного затёр мою аллергию на ментов. Ему, с одной стороны, подфартило, а с другой, не повезло. Сначала я вся такая из себя фригидная была, а потом уж и рвать начало в самые те моменты… Он мне лечиться советовал. Считай, не сразу валить от меня собирался… А может, и вообще, не собирался. Теперь уже не скажешь определенно. Он же знал, что детей у нас быть не может…

Сеанс истины кончился.

— Слушай, у меня последний вопрос, — неожиданно зацепилась Ленка. — Там, во Владивостоке, как ты объяснила свой приезд, когда на работу в суд устраивалась? Там же, наверно, поинтересовались, чего это прописная москвичка тут потеряла…

— Лен, я ж не в Америку нелегалом уехала, — удивилась она вопросу подруги. — Ты обо всем догадалась, а уж об этом-то элементарно должна…

— Нет, ты лучше сразу сама скажи, — потребовала Ленка.

— Так самое банальное, там баба в кадрах сразу поверила: любовь-морковь, потом трагедь, домой не поеду… Она только в универ при мне позвонила, проверила… А я ж отличницей была, меня ж не за неуспеваемость отчислили.

— Значит, ты не соврала, а сказала, как есть.

— А как надо было сказать? — наехала она на Ленку.

Уже очень хотелось выбраться из под пледа.

— А вот теперь сеанс психотерапии закончен. Все, подруга, — по-деловому, резко сказала Ленка и очень вовремя стянула с нее плед. — Двигай в душ. Я за тобой… А потом за тобой еще должок.

— Какой?! — изумилась она.

— Ты мне еще про этого гения толком не рассказала. На которого охотишься.

Она напряглась так и эдак, повернулась на левый бок — и почувствовала, что никаких сил подняться с дивана, оказывается, нет. Жуткая слабость напала и к тому в придачу — непреодолимая сонливость. Она попыталась оттолкнуться, отжаться от дивана правой рукой…

— Лен, не могу. Неси меня…

— Ну, нормально, застарелые мышечные блоки сняты, — довольно констатировала подруга. — Давай!

Никогда она не предполагала, что Ленка такая сильная. На счет "раз" подруга подняла ее с дивана без всякой ее помощи и потащила в охапку к ванной.

— Стой! — скомандовала подруга у двери и стала стаскивать с плеч халат.

Стоит умному человеку убедить себя в том, что он проник в логику чужих действий и поступков, как дьявол сразу начинает показывать их ему в ложных ракурсах.

Весь вечер Петеру Шлегелю было недосуг — и именно в тот момент, когда подруга повела Анну в душ, он включил свой спецноутбук, устроившись на кухне. Жена уже легла, он крикнул ей, что сейчас придет, — и включил.

Увидев мизансцену у дверей ванной, он выругался и обозвал себя "идиотом", что делал довольно редко. Он поймал себя на том, что на этот раз ему стало смешно: наверно, гораздо интереснее сейчас смотреть со стороны на него самого, чем на банальную лесбийскую сценку на экране ноутбука. А "идиотом" он назвал себя за то, что ошибся. Век живи — век учись. Он-то успел предположить, что Анна — буч, а оказалось, все совсем наоборот.

И вдруг на Петера Шлегеля снизошло поразительно ясное в своей логике облегчение. Как же это он еще в прошлый раз не догадался, что опасался зря, что на самом деле она для него совсем и навсегда не опасна? Он прислушался к себе, к своей памяти и сделал вывод: в прошлый раз он почувствовал себя обиженным, потому что его долго водили за нос. Это — раз. Потому что у него отняли занимательную загадку и интригу, над которой он долго бился, а все оказалось… как русские говорят, проще вареного и несоленого картофеля… или как его, этот корнеплод? Это — два. И почему бы не предположить, что она вовсе не таилась от него все эти годы, а просто… терпела-терпела, да и сдалась, наконец, своей розовой природе, а он стал вольным свидетелем психофизиологической эволюции.

Петер Шлегель, как человек благородных помыслов, опять выключил ноутбук на самом интересном месте и сказал себе: "Если ты еще и с этим Медведевым справишься за пару недель, то все — я готов буду на тебе жениться. Так и быть".

Нестандартная идея ему очень понравилась.

— Ты что такой веселый? — спросила Петера Шлегеля его жена, когда он оказался в дверях спальной.

Петер Шлегель постоял, подумал: он оказался доволен жизнью в хороший момент.

— А это я вдруг понял, что очень тебя люблю, — сказал он, никого не обманывая.

— Горячая новость! Срочно звони в Рейтерс, — беззлобно усмехнулась его жена-журналист.