Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И. Д. Путилин. В 2-х тт.

ОТРАВЛЕНИЕ МИЛЛИОНЕРШИ-НАСЛЕДНИЦЫ

Около двух часов дня в служебной кабинет Путилина курьером была подана визитная карточка. «Сергей Николаевич Беловодов» — стояло на ней.

— Попроси! — отдал приказ великий русский сыщик.

В кабинет походкой, изобличающей волнение, неловкость, смущение, вошел высокого роста красивый, изящный молодой человек лет двадцатипяти-двадцатишести.

В его фигуре, в манерах видна была хорошая порода.

— Чем могу служить? — обратился Путилин к вошедшему. — Прошу вас, — и он указал на кресло, стоящее у письменного стола.

Молодой человек сел, но, по-видимому, от волнения не мог в течение нескольких секунд проговорить ни слова.

Наконец, сделав над собой огромное усилие, он начал:

— Простите великодушно, что я позволяю себе отрывать вас от занятий… вообще беспокоить вас…

— Но вы ведь, господин Беловодов, явились ко мне по делу?

— Ах, если бы я мог наверное знать, быть вполне уверенным, что по делу! — вырвалось у молодого человека.

Путилин несколько удивленно и очень пристально поглядел на странного визитера.

— Простите, я не вполне понимаю вас… Скажите, что привело вас ко мне?

— Ваша слава гениального сыщика и репутация гуманнейшего, добрейшего, сердечного человека.

Путилин мягко улыбнулся, наклонив свою характерную голову.

— Спасибо на добром слове, но… к кому же из «меня двоих»: к умному сыщику или к сердечному человеку — привела вас судьба?

— К вам двоим, monsieur Путилин. Я в глубоком отчаянии, и верьте, что вся моя надежда только на вас.

— В таком случае давайте поговорим. Расскажите ясно, подробно, в чем дело.

И Путилин, приняв свою любимую позу, приготовился слушать.

— Рядом с нашим имением Н-ской губернии находилось и находится до сих пор богатейшее имение Приселовых. Владельцем его являлся отставной гвардии ротмистр Петр Илларионович Приселов, человек женатый, имевший всего одну дочь Наталию. Жили они открыто, роскошно, богато. Мы водили домами самую дружескую хлеб-соль. Я был старше Наталии Приселовой ровно на пять лет.

Оба — подростки, мы были настоящими друзьями детства, играли, возились летом в великолепном парке, иногда даже дрались… Частенько до нас долетали отрывистые фразы из бесед наших родителей: «Эх, славная парочка! Впоследствии хорошо бы окрутить их». Вскоре, однако, посыпались несчастья. Скончалась от тифа мать Наташи, госпожа Приселова. Не прошло и года, как Наташа сделалась полусиротой, как вдруг новое горе обрушилось на ее бедную головку: на охоте ее отец, Петр Илларионович Приселов, опасно ранил себя выстрелом из ружья и через четыре дня, в тяжелых мучениях, скончался. Перед смертью он успел сделать духовное завещание такого рода: все свое состояние, движимое и недвижимое, он оставляет своей единственной дочери Наталии. Опекуном ее, и позже — попечителем, он назначает своего родного брата Николая Илларионовича Приселова. Наталия по окончании института должна поселиться в доме дяди-опекуна. Все огромное состояние, свыше миллиона, она имеет право получить от опекуна-дяди не ранее или ее замужества, или достижения совершеннолетия.

В это время Наташа кончала Н-ский институт, я — Н-ское привилегированное учебное заведение. Сначала мы виделись довольно часто: на балах, в спектаклях-концертах. Детская дружба перешла мало-помалу в любовь. Мы полюбили друг друга со всей красотой и силой первой молодости.

Несколько времени тому назад Наталья Петровна, окончив институт, поселилась в доме опекуна-дяди. Я стал бывать там, но с каждым разом замечал, что опекун-дядя относится ко мне явно враждебно. Причина такой холодности для меня была совсем непонятна. Ведь ему отлично были известны те дружеские отношения, которые связывали наш дом с домом его погибшего брата. Дальше — больше, мне чрезвычайно тонко, но вместе с тем и чрезвычайно категорически дали понять, что мои дальнейшие посещения нежелательны. Для меня это было неожиданным ударом. За Наташей был учрежден удивительно бдительный надзор, так что нам очень часто не удавалось обменяться и двумя словами. Около нас неизменно кто-нибудь торчал. За последнее время я стал замечать, что Наташа выглядит совсем больной. Вялая, апатичная, она произвела на меня несколько раз впечатление человека, пораженного серьезным недугом… На мои вопросы, что с ней, она отвечала, что сама не знает, что с ней делается.

— Так, слабость… головокружение…

— Но отчего же, отчего же? — допытывался я, с мучительной тоской и тревогой вглядываясь в дорогие мне черты лица.

— Право, не знаю, милый… — тихо, чтобы никто не слыхал, отвечала она.

А вот недели две тому назад, когда я приехал, меня прямо уже не приняли.

— По случаю болезни барышни никого не принимают, — проговорил лакей, захлопывая перед моим носом массивную дубовую дверь.

И в течение десяти дней я получал все тот же ответ… А вот сегодня я решил приехать к вам.

— С какой целью, мой бедный юный друг? — тихо спросил Путилин, заметив крупные слезы, катившиеся из глаз молодого человека.

— Потому что… потому что вчера мне пришла в голову мысль, может быть, и сумасшедшая, что мою невесту — пока еще только перед Богом…

И, близко наклонившись к великому сыщику, Беловодов что-то тихо прошептал.

Путилин отшатнулся от него, слегка побледнев.

— Почему вы это думаете? На чем основываете вы ваши подозрения?..

— Сам не знаю… сам не знаю… — с отчаянием вырвалось у молодого человека. — Какой-то таинственный голос мне шепчет.

— Этого мало, голубчик.

— Я сам чувствую это, но, однако, этот таинственный голос во мне так силен, что я сегодня утром почти было решил обратиться к властям с формальным заявлением моих твердых подозрений.

— И сделали бы непростительно и непоправимо опрометчивый шаг, который мог бы исковеркать всю вашу карьеру. Вы по образованию сами юрист. Разве вы не знаете, чем пахнет выдвижение такого обвинения лицу, пользующемуся видным общественным положением?

Путилин потер лоб ладонью и нервно прошелся по кабинету.

— Я очень рад за вас, голубчик, что вы обратились прежде ко мне. Откровенно говоря, все это дело меня очень заинтересовало, и я постараюсь сделать все, от меня зависящее. Скажите, сколько лет mademoiselle Приселовой?

— Двадцать.

— Точнее, точнее! Двадцать лет и сколько месяцев? Вернее: через сколько времени она вступает в совершеннолетие?

— До совершеннолетия ей осталось около полутора месяцев.

— Так… так. Скажите, из кого состоит семья дяди-опекуна?

— Он, еще далеко не старый, любящий широко пожить и пожуировать, и его сестра, старая дева, ханжа, принимающая монашек со всех монастырей России.

— Последний вопрос: вы не знаете, кто лечит больную? Какой врач?

— Совершенно случайно я узнал его фамилию. Это доктор Z.

При этом имени Путилин вздрогнул и подался вперед.

— Кто? — спросил он в сильнейшем изумлении.

— Доктор Z. довольно известный.

Путилин овладел собою и совершенно спокойно сказал молодому человеку:

— Отлично. Я берусь расследовать неофициально ваше дело. Ждите от меня уведомлений и пока не предпринимайте ровно ничего. Понимаете? Ровно ничего.

Я только что приехал после посещения больных и успел переодеться, как ко мне вошел мой знаменитый друг.

— Держу пари, что-нибудь новое, загадочно-необыкновенное? — шумно приветствовал я его. Лицо Путилина было угрюмо-сосредоточенное.

— Ты не ошибся. Важно — новое. И новизна заключается в том, что сегодня я приехал к тебе не как ближний друг-приятель, а скорее, как следователь-допросчик.

Я громко расхохотался, почуяв в этом один из тех бесчисленных шутливых трюков, на какие был таким большим мастером Путилин.

— Ого! В качестве кого же ты желаешь меня допрашивать: в качестве обвиняемого или в качестве свидетеля?..

— Скорее, в качестве первого… — невозмутимо ответил Путилин. — Ты не смейся и не воображай, что я шучу. Я говорю вполне серьезно.

Было в интонации моего друга нечто такое, что я сразу понял, что он действительно не шутит, а говорит правду.

Глубоко заинтересованный, я выжидательно уставился на него.

— Скажи, пожалуйста, ты хорошо знаешь и помнишь всех своих больных, которых лечишь?

— Ну разумеется. Хотя их у меня порядочное количество, но я знаю и помню всех. Да, наконец, у меня есть мой помощник — записная книжка, в которую я заношу все, что касается их.

— Отлично. В таком случае ты должен знать и больную девицу Приселову?

— Ну конечно! — вырвалось у меня. — Вот уже две недели, что я лечу эту бедную прелестную молодую девушку.

— Положим, не бедную, а очень богатую, — бросил вскользь Путилин. — Скажи, пожалуйста, чем она больна? Что у нее за болезнь?

— В общих словах?

— Нет, пожалуйста, точный диагноз.

— Изволь. У нее припадки histeriae magnae, то есть большой истерии.

— На почве чего?

— Ну, голубчик, тут причин немало. Прежде всего и главное — наследственность. Как сообщил мне ее дядя, весьма почтенный человек, его брат, то есть ее отец, страдал острой формой алкоголизма и последствиями тяжелой благоприобретенной болезни.

— Мне очень бы хотелось видеть эту сиротку-миллионершу… — задумчиво произнес Путилин. — Болee того, мне это необходимо. Поэтому ты должен, доктор, устроить вот что: ты повезешь меня в дом господина Приселова и представишь меня в качестве профессора-невропатолога, которого пригласил для консультации.

Я не без удивления задал вопрос Путилину:

— Признаюсь, ты меня удивляешь… Для чего тебе это надо, Иван Дмитриевич?

— Кто знает… — улыбнулся он. — Быть может, я окажусь более счастливым и мудрым врачом, чем ты, и скорее вылечу твою пациентку, если… если это только не поздно. — Последние слова он особенно подчеркнул. — Итак, ты можешь это устроить?

— Конечно, конечно, — ответил я, сильно озадаченный.

— То-то, доктор. А то я ведь могу тебя и арестовать, так как над тобой тяготеет сильное подозрение.

— Ты шутишь? — вырвалось у меня.

— Нимало. Говорю тебе, повторяю, совершенно серьезно.

— Раз ты вмешиваешься в это дело, стало быть, налицо должно являться что-нибудь криминальное?

— Боюсь, что да. Мне вот и надо прозондировать почву.

Мой гениальный друг рассказал мне о странном посещении его молодым человеком Беловодовым, о той сцене, которую вы уже знаете, господа.

— Что?! Отравление? — произнес я в сильнейшем недоумении.

— Да. Он подозревает, что его «невесту», как он называет mademoiselle Приселову, медленно отравляют.

— Но это вымысел, чистейший абсурд и фантазия! Я лечу ее и могу поручиться, что ни о каком отравлении не может быть и речи.

— Не знаю, не знаю… — задумчиво произнес Путилин.

— А тебе не приходит мысль, что этот господин Беловодов сам отравлен… душевным недугом?

— Очень может быть. Вот ввиду всего этого мне и надо осторожно расследовать дело. Мои долг пролить свет на это заявление. Когда мы можем сегодня поехать туда?

— Да когда хочешь. Я навещаю больную почти ежедневно.

— В таком случае я заеду к тебе через час-полтора.

И действительно, через полтора часа он приехал.

Но даю вам честное слово, я не узнал его! Передо мной стоял совсем другой человек.

Сгорбленный, в длинном черном сюртуке, опирающийся на трость с круглым золотым набалдашником. Волосы, обрамляющие большую лысину, торчали характерными вихрами, как у немецких профессоров — кабинетных ученых.

Грим поистине был великолепный, и я не мог удержаться от восклицания восторженного удивления.

— Ну-с, доктор, едем! Вези известного профессора к твоему доброму дядюшке. Кстати, сегодняшнюю ночь я хочу провести под его гостеприимной кровлей.

— Но как это устроить? — спросил я Путилина.

— Очень просто. Ты заявишь, что я хочу понаблюдать за больной в течение ночи-другой, а может быть, и третьей. Надеюсь, что в доме господина Приселова найдется комната для ночлега?

Через полчаса мы входили с Путилиным в роскошную квартиру Приселовых.

В передней элегантный господин Приселов во фраке собирался уже облачаться в пальто.

При виде Путилина сильное изумление отразилось на его лице.

— А-а, доктор, добро пожаловать, — радушно проговорил он, смотря с недоумением на моего знаменитого друга.

— Позвольте вам представить, господин Приселов, моего старшего и уважаемого коллегу, профессора-невропатолога… Вишневецкого… — начал я, называя Путилина первой, попавшей на ум фамилией. — Я пригласил его на консультацию, так как считаю болезнь вашей племянницы довольно сложным медицинским случаем.

Путилин и Приселов обменялись рукопожатием.

— Очень вам благодарен, доктор, за вашу любезность, но… разве действительно болезнь моей племянницы опасна?

— Не скрою, что случай довольно опасный. Силы больной тают с какой-то непонятной быстротой.

— Посмотрим, посмотрим… — потирая руки, проговорил Путилин, входя в залу. — А больная у себя? Она лежит, коллега?

— Сегодня она пробовала вставать, но вот недавно, почувствовав сильную слабость, легла, — поспешно ответил Приселов.

Мы втроем направились в комнату больной. В небольшой комнате, роскошно убранной, с массой мягкой мебели, ковров, на кровати лежала моя пациентка. Прелестная молодая девушка, нежная, была сегодня особенно бледна. Глаза горели особым блеском, синие круги окаймляли лентой эти широко раскрытые глаза.

— Ну, как мы чувствуем себя сегодня, милая барышня? — задал я мой обычный вопрос красавице-девушке.

— Очень плохо, доктор, — тихо слетело с бледных губ ее. — Все кружится голова, и сердце все замирает.

— Ничего, ничего, вот профессор, мой друг, поможет вам, барышня.

Путилин с видом заправского профессора подошел к больной.

Он взял ее за руку, вынул часы и стал следить за ударами пульса.

— Скажите, пожалуйста, mademoiselle, когда вы чувствуете себя особенно плохо?

— По утрам, профессор, — прошептала сиротка-миллионерша.

— Как спите вы ночь?

— С вечера я засыпаю спокойно, хорошо… Но среди ночи я просыпаюсь от какой-то свинцовой тяжести, которая душит мою грудь. Мне как бы не хватает воздуха. И воздух мне кажется особенно странным — густым… сладким…

— Он пахнет чем-нибудь, этот воздух?

— О да, да!.. Ах, этот ужасный запах! — стоном вырвалось у моей пациентки.

Она задрожала и в ужасе, закрыв лицо руками, забилась в истеричном плаче.

— Не надо, Наташа, не надо, — вкрадчиво-ласково обратился к племяннице дядюшка-опекун. Потом он тихо спросил «профессора» — Путилина:

— Что это, галлюцинация обоняния? Я в отчаянии, профессор… Доктор приписывает это истеричности моей бедной племянницы…

— Да, да… Кажется, мой коллега совершенно верно поставил диагноз, — так же тихо ответил Путилин.

Во все время этой сцены я не спускал глаз с его лица и лица Приселова.

Не знаю, почудилось мне или же это было на самом деле, но я видел, как злобная, ироническая усмешка скривила губы последнего. Видел я также, каким пристальным взглядом впивался Путилин в лицо дядюшки-опекуна.

«Тут, очевидно, кроется какая-то мрачная тайна», — проносилось у меня в голове.

— Ну, барышня, я вас скоро вылечу! — улыбнулся больной поощрительной улыбкой великий сыщик. — Скажите, вы испытываете чувство холода в конечностях рук и ног?

— О да, профессор… Под утро я покрываюсь вся холодным потом, руки и ноги немеют, мне кажется, что я умираю…

Через несколько минут мы были в зале. Лицо Путилина было важно-сосредоточенное.

— Вот что, господа, — обратился он ко мне и к хозяину дома Приселову, — у меня намечается мой диагноз болезни бедной девушки, но, для того чтобы поставить его окончательно, мне необходимо присутствовать при пароксизмах болезни. Поэтому я останусь сегодня всю ночь около больной.

— Но, профессор… будет ли с моей стороны удобным так злоупотреблять вашей бесконечной добротой и любезностью? — повернулся к «профессору» Приселов.

— Прошу вас не беспокоиться, — сухо ответил Путилин. — Ни о каком вознаграждении не может быть и речи. Я делаю это для моего коллеги, доктора Z., а также для торжества науки, которая нам, господин Приселов, дороже миллионов этой бедной девушки.

Смертельная бледность покрыла лицо дядюшки-опекуна.

— Я… я… тронут, профессор… Видит Бог, я так бы хотел, чтобы моя дорогая племянница скорей поправилась, — пробормотал он.

— У вас есть комната, смежная со спальней больной? Я с доктором должен провести там ночь, дабы несколько раз в течение ее следить за больной.

— О, конечно, конечно. Рядом маленькая гостиная. Я сейчас распоряжусь. Вы извините меня, я должен ехать в клуб.

— О, пожалуйста, не стесняйтесь. Вы не нужны нам.

И Путилин, слегка поклонившись, быстро направился к комнате больной.

— Отчего вы не предупредили меня, доктор, что вы намерены созывать консилиум? — обратился ко мне великолепный барин-опекун, надевая пальто.

— Это вышло несколько случайно, господин Приселов. Вчера из-за границы приехал мой друг, профессор, и я решил воспользоваться его авторитетным советом.

— Великолепно… оченьвам благодарен… Я вернусь часов около двух ночи. Я распорядился, чтобы чай, ужин был сервирован вам там, где вы пожелаете. Ну, желаю от души, чтобы ваша знаменитость, вкупе с вами, облегчила страдания моей больной племянницы.

Мы сидели в гостиной мавританского стиля, только что окончив ужин.

— Скажи, пожалуйста, Иван Дмитриевич, что, собственно, подозреваешь ты тут? Уверяю тебя, как доктор, что об отравлении не может быть и речи. Рвота больной исследовалась три раза, и если бы там находилась хоть йота яда…

Путилин спокойно заметил:

— Кажется, я на этот раз попался на удочку. Но знаешь ведь мой характер — я люблю доводить дело до конца. Пойдем в спальню больной… Я хочу посмотреть, как она…

И мы несколько раз входили.

В углу горели лампады, бросавшие тихий, мирный свет на фигуру спящей девушки.

Ее прелестное личико, окаймленное прядями каштановых волос, было неспокойно… Губы шевелились, словно старались забрать как можно более воздуха.

Моментами из ее бурно подымавшейся груди вылетали тихие, подавленные стоны, бормотания:

— Душно… пуститеменя… Господи… задыхаюсь… Ах!..

Бормотания переходили в громкий крик. Ее руки судорожно хватались за дорогое плюшевое одеяло, и она вдруг вскакивала с кровати, сейчас же опять бессильно опускаясь на нее.

— Этого ты никогда не наблюдал, доктор? — тихо спрашивал меня Путилин.

— Нет.

— Почему же?

— Да потому, что, когда я навещал ее, с ней ничего подобного не случалось.

— Плохой доктор… плохой доктор… — в раздумье произносил Путилин.

— Иван Дмитриевич! — вспылил я. — Может быть, ты желаешь преподавать мне медицину?

— И очень. Но… только судебную медицину, мой друг…

Было около двух часов ночи. Путилин обратился ко мне:

— Вот что, иди и спи. Я побуду около твоей пациентки вплоть до утра. Я вздремну в этом кресле.

Лишь только я собирался выйти из комнаты больной девушки, как в нее вошел Приселов.

Он был, видимо, слегка навеселе. От него несло сигарами и шампанским.

— Как, господа?! Вы не спите? Но, Боже мой, дорогой профессор, такое ночное бдение может плохо отразиться на вашем здоровье…

— О, не беспокойтесь, господин Приселов, я привык бодрствовать у одра погибающих, — с еле заметной усмешкой ответил Путилин. — Теперь я попрошу вас отсюда удалиться. Я должен следить за дыханием бедной девушки…

Приселов ушел. Ушел и я. Меня клонило ко сну, и я скоро погрузился в него, прикорнув на великолепной тахте.

Не спалось только Путилину.

Мрачнее тучи ходил он взад и вперед по спальне бедной девушки, над которой отвратительная старуха смерть уже заносила свою костлявую руку.

— Бедный ребенок! — вслух тихо шептал он. — Как мне спасти твою молодую жизнь?.. Для меня совершенно ясно, что я — лицом к лицу с самым гнусным, с самым подлым преступлением… И враги тут, бок о бок со мной. И тайна совершаемого злодеяния — вот здесь, в этой самой комнате, у меня перед глазами. О, какой это поистине дьявольский трагизм: сознавать смертельную опасность и не быть в силах немедленно ее отстранить, парализовать!

И он, нервно хрустя пальцами, подходил к постели сиротки-миллионерши.

На него глядело прелестное молодое лицо, искаженное мукой неведомых страданий. Моментами по нему молнией проносились судороги, грудь начинала особенно бурно подниматься, конвульсивные движения трогали руки и ноги, и из широко раскрытого рта с воспаленными губами вылетали хриплые бормотания-стоны:

— А-ах, душно мне.

Раз, когда Путилин близко наклонился над умирающей девушкой, она раскрыла глаза и поглядела на великого сыщика долгим жалобно-испуганным взглядом.

— Ну как, дитя мое, вы себя чувствуете? — спросил он.

— Я умираю. Я, наверное, скоро умру, — тихо слетело сее уст.

— Нет, нет, вы не умрете, я спасу вас. — И этого взгляда, полного жалобной тоски, и этого шепота, в котором звенело столько затаенной грусти, Путилин, как он рассказывал мне позже, не мог забыть всю жизнь.

Больная опять впала в полукошмарное забытье. Холодное отчаяние охватило Путилина.

— Господи, да неужели мой чудесный дар раскрывать многое тайное изменит мне на этот раз? — опять зашептал он, взволнованно шагая но спальне, тускло озаренной светом лампад и крохотным огоньком ночника.

О, как ему мучительно хотелось быть на высоте своего исключительного таланта именно на этот раз! В его руках, только в его, находилась жизнь юного, молодого существа…

— Ужасно… ужасно… — хрипло вырвалось у него, и он бросился в кресло. — Ведь это не единственный случай в моей практике. Ведь напал же я на верный след страшного отравления старика мужа Никифорова его молодой женой.

И перед мысленным взором Путилина воскресло это темное дело, словно он раскрыл его только вчера. Воскресли образы, поплыли знакомые лица, фигуры этой мрачной житейской трагедии.

Богатый старик-откупщик Никифоров… Высокий, кряжистый, с некрасивой, почти безобразной головой. На шестом десятке, вдовец, вдруг безумно влюбился в молоденькую красавицу девушку из семьи бедного мещанина Федосью Тимофеевну.

Краля была девица — что и говорить. Высокая, кровь с молоком, походка — лебединая, брови — соболиные, глаза — искрометные. Деньги что не делают? — повенчались.

— Я уж тебя ни в чем стеснятьне буду, раскрасавица ты моя! — захлебывался в экстазе последней старческой любви старик-миллионер.

— Ни в чем? — сверкала глазами мещанская дочь-красавица.

Но это уверение было только до свадьбы. Лишь только окрутились, старик из тихого голубя обратился в лютого волка. Он начал ревновать свою пышную жену до безумия, до болезненного уродства. Уходя куда-нибудь, он запиралее в роскошном доме на ключ, на «крепкие запоры». Прошло около года. И вдруг старик заболел. Болезнь была диковинно-страшная: день-два — здоров, потом — рвота, мучительные колотья в кишках. Половина медицинского Петербурга перебывала у экс-откупщика. Доктора взапуски, утирая нос друг другу, старались поставить верный диагноз, дабы сорвать солидный гонорар за исцеление миллионера.

— Вылечите! Ничего не пожалею!.. Бери сколько хошь тыщ! — умолял старик-муж, мучающийся втройне: и физической болью, и ревностью, и сознанием, что он пасует перед молодой женой.

Это была тяжелая картина… Глаза старика вылезали из орбит, он судорожно хватался за руки докторов. Но, увы, ничего не помогало. Страдания все усиливались и усиливались, доктора теряли голову, ничего не понимая.

Случайноему, Путилину, довелось услышать о страшной болезни Никифорова. Сильно заинтересованный, он учредил негласный надзор над семейством, домом миллионера.

— Да, да, я помню, что у меня мелькнула мысль, не отравляют ли старика каким-нибудь особенным образом, — вслух прошептал великий сыщик.

Он встал с кресла и прошелся по комнате больной девушки. Что это с ним? Как тяжелы и холодны его ноги, каким неровным биением бьется его сердце, какое сильное стеснение в груди!..

Да, так о чем думал он сейчас? Ах, вот, о старике миллионере. Ну, он и принялся за свое исследование.

После целого ряда розысков ему удалось узнать, что у молодой красавицы купчихи имеется зазноба в лице красавца, молодого мануфактуриста Холщевникова. Это еще более усилило его подозрения об отравлении мужа-старика.

— Да, да, тогда я безошибочно начал выводить мою кривую, — шепчет Путилин, с удивлением замечая, что его недомогание все усиливается и усиливается.

Так же вот, как и теперь, врачи категорически отрицали возможность отравления, приписывая лютую болезнь старика припадкам острого хронического катара. Но он верил в свой орлиный взгляд, в свой поразительный нюх гения-сыщика. И вспоминается ему эта ночь, когда он спас несчастного старика миллионера. Он, спрятавшись за тяжелую портьеру спальни, провел всю ночь на ногах, не спуская глаз с кровати больного. Старик минутами охал, минутами, когда боли стихали, все звал свою ненаглядную супругу Федосью Тимофеевну.

И она входила, здоровая, сильная, блещущая какой-то плотоядной красотой. С дрожью брезгливости и с выражением ненависти в красивых глазах подходила она к своему мужу.

— Ну, что тебе? Опять все охаешь? — чуть заметно усмехалась она. — Ах ты, а еще молодую жену имеешь.

Эти слова приводили старика в необычайное волнение и в состояние как бы бешенства. Он исступленно схватывал красавицу жену за руки и притягивал ее к себе.

— Фенечка, лебедка моя… Постой, скоро поправлюсь, — раздавался его хриплый шепот.

— Поправишься! — насмешливо бросала она, отстраняясь от старика-мужа. — Как же ты поправишься, когда ты почти ничего не ешь? Ты докторов-то умников поменьше слушай, а ешь побольше, вот тогда скорее оправишься, в силу войдешь. Хочешь, я тебе кашки на курином бульоне принесу?

— Хочу, хочу, неси, — с невыразимой нежностью глядя на молодую жену, отвечал Никифоров.

И она приносила свою «кашку» и сама кормила его. Как эта трогательная заботливость мало гармонировала с дьявольской усмешкой ее грубо чувственного рта!..

— Колет… ой, что-то колет, Фенечка! — жаловался старик муж.

— Это у тебя в горле что-нибудь, — успокаивала она его. — Ну, а теперь спи! До утра я больше уж не приду. Сморилась я.

И вот когда она ушла, забыв на ночном столике тарелку со своей «кашкой на курином бульоне», он вышел из своей засады и подошел к кровати больного старика. Тот при виде его испустил подавленный крик ужаса.

— Вор… тать ночной! Господи, кто это ты?.. — заметался в ужасе старик.

— Ради Бога, Никифоров, не бойтесь меня! Я не враг ваш, а друг ваш, явившийся спасти вас. Я — Путилин. У меня мелькает мысль, что вас медленно отравляют. Я хочу спасти вас.

— Отравляют? Меня? Кто?.. — схватил он за руку его, Путилина. Глаза его были широко раскрыты от ужаса.

— А вот это я скоро узнаю.

И вот ему вспоминается, с какой трепетной жадностью он принялся в тишине ночи за исследование этой каши. Крик радости вырвался из его груди. Так и есть, так и есть: он не ошибся!

В каше он нашел кусочки истолченного стекла и мелко разрезанной острой свиной щетины, как бы из твердой головной щетки.

— Видите это? — показал он страшную примесь старику миллионеру.

Лицо того исказилось смертельным ужасом.

— Господи, кто ж это? Кто ж злодей-то?

— Вы хотите, чтобы я показал вам этого изверга?

— Хочу, хочу, родной, благодетель мой.

И вот эти шаги, шелест шелковой юбки… Должно быть, вспомнив о том, что «кашка» осталась на столе, в спальню торопливо вошла молодая жена-красавица.

— Ну, как ты? — начала было она и вдруг замерла при виде неизвестно откуда взявшегося постороннего человека.

— Ваша кашка, сударыня, приготовлена чудесно! И давно вы ею кормите вашего супруга?

Крик, полный животного страха, прокатился по спальне старика, и красавица грохнулась навзничь.

— Вот кто отравитель ваш, бедный господин Никифоров: ваша собственная жена.

Путилин при воспоминании об этом порывисто вскочил с кресла, но покачнулся, зашатался.

— Великий Боже, я, кажется, умираю… Я отравлен так же, как отравлена эта бедная девушка…

Сколько времени я спал, не знаю. Знаю только, что вдруг меня разбудило падение на меня какого-то тела.

Я быстро вскочил. Лучи солнца весело играли в гостиной. Смертельно бледный, с посиневшими губами, на краю тахты полусидел, полулежал Путилин.

— Окажи мне медицинскую помощь, доктор, мне очень нехорошо, — услышал я подавленное бормотание Путилина.

— Ради Бога, что с тобой, Иван Дмитриевич? — вскричал я в сильнейшем испуге.

— Сам не знаю… Сильнейшее головокружение и удивительная слабость в руках, особенно в ногах… Сердце готово выпрыгнуть из груди.

Я быстро расстегнул сюртук и жилет и стал выслушивать биение сердца моего великого друга.

Оно билось неровно, давая особо характерные неправильные толчки.

Быстро намочив водой и эфиром салфетку, я приложил ее к области сердца гениального сыщика.

— Скорее… скорее… открой форточку! — упавшим голосом произнес он…

Через секунду-другую ему стало, по-видимому, легче. Он глубоко вздохнул и сказалмне:

— Ну, а теперь мы должны подать помощь бедной девушке.

Я бросился в ее спальню.

Девушка лежала с почти посинелым лицом, с широко раскрытыми глазами. Зрачки их были до удивительности расширены. Капли холодного пота покрывали ее лоб, щеки, грудь, руки.

— Форточку открывай, доктор, форточку! — приказал мне Путилин, слегка пошатываясь на ногах.

Однако прежде чем я успел подойти к окну, у него уже был Путилин.

Он схватился за форточку, и в ту же минуту до меня донесся его крик бешенства:

— Проклятие!

— Что? В чем дело? Что случилось?

Я совершенно растерялся. С одной стороны — припадок девушки-миллионерши, с другой — непонятно странное, внезапное нездоровье моего дорогого друга и его более чем странное поведение.

Я положительно не знал, куда броситься.

— Так… так… так, — бормотал Путилин, — я это знал, я это знал…

— Ради Бога, что ты знал? В чем дело, повторяю? Я ровно ничего не понимаю.

— Большой гвоздь мне мешает открыть форточку.

— Да зачем тебе открывать форточку? — возясь над больной красавицей девушкой, бросал я Путилину. — Поверь, что и без притока свежего воздуха она скоро придет в себя. У нее один из ее обычных припадков.

Послышался звон разбиваемого стекла. Револьверной ручкой Путилин разбил стекло форточки.

В комнату ворвался резкий, чуть-чуть холодный воздух.

Признаюсь, меня охватила мысль, что мой друг сошел с ума.

— Иван Дмитриевич, в чем…

— Тс-с! Ни звука! Я слышу шаги. Идет дядюшка-опекун.

Я увидел, как Путилин быстро спустил гардину над окном.

Одним прыжком он очутился около больной и взял ее за руку.

В спальню входил Приселов.

Его лицо, далеконе старое, казалось особенно устало-утомленным. Должно быть, клуб его порядочно поизмял.

Около лица он держал платок, от которого несло благоуханием сильных духов.

— Как, господа?! Вы не спите? Неужели всю ночь вы провели около моей бедной племянницы?

— Да, я спал очень мало, господин Приселов, — резко ответил Путилин.

— Не оттого ли вы так бледны, дорогой профессор? — насмешливо спросил дядя-опекун.

— Очень может быть.

— Вы напрасно себя так утомляли, профессор. Доктор, ваш коллега, кажется, очень внимательно следит за течением болезни моей племянницы.

Я не спускал взора с лиц моего друга и Приселова. Совершенно ясно я увидел, как они обменялись взглядом, полным взаимной угрозы и смертельной ненависти.

«Что все это должно означать?» — мелькнуло у меня в голове.

После впрыскивания малой дозы морфия больная тихо заснула.

— Могу я вас попросить, господа, в столовую? Я думаю, что чашка крепкого кофе подкрепит ваши силы после почти бессонной ночи.

И с этими словами Приселов быстро вышел из комнаты своей опекаемой племянницы.

Мы пошли за ним следом.

В узком коридоре Путилин мне шепнул:

— Не пей кофе. Не пей ликера. Ничего не пей. Он узнал меня.

— Как?!

— Очень просто. Повторяю тебе, он узнал меня. «Великий», как ты называешь меня, сыщик столкнулся лицом к лицу с не менее великим негодяем… Между нами начинается ожесточенная борьба.

— Ты, стало быть…

— Теперь для меня все ясно: девушку, твою пациентку, действительно отравляют…

— Но чем? — прошептал я, глубоко пораженный.

— Вот это-то и надо расследовать, мой плохой доктор, — шепнул мне Путилин.

В роскошной «дубовой» столовой был сервирован утренний завтрак — кофе, по образцу английского ленча.

— Прошу вас, господа! — любезно пригласил нас дядюшка-опекун. — Я, право, не знаю, как благодарить вас за ваше сердечное отношение к моей больной девчурке.

Путилин пристально разглядывал одну бутылку.

— Откуда у вас, monsieur Приселов, этот редчайший нектар? — быстро задал он вопрос хозяину дома.

— Из Индии… Я путешествовал по ней и вывез оттуда несколько бутылок.

— Давно вы путешествовали?

— Я вернулся несколько месяцев тому назад.

— Когда вы вернулись, ваша племянница была здорова?

И опять я увидел, что Путилин и Приселов обменялись взглядами холодного бешенства. Точно два врага, готовые броситься друг на друга…

— Да, она заболела несколько позже, хотя еще и раньше она страдала нервозностью.

— Как жаль, что вы не могли предугадать возможность ее заболевания! — покачал головой Путилин.

— Почему? — вырвалось у Приселова.

— Да очень просто: в Индии, в этой стране всевозможных чудес, в этой колыбели человечества, находятся величайшие мудрецы, которые знают замечательные рецепты для исцеления больных от различнейших болезней. Как вам известно, вся европейская медицина началась с Востока…

— А… а вы хорошо знаете, профессор, культуру Востока? — усмехнулся еле заметно Приселов. — Прошу вас, чашку кофе…

— Благодарю вас. Я по утрам ровно ничего не пью, за исключением стакана воды.

— Ого, какая воздержанность! Вы, доктор?

— Благодарю, я предпочел бы стакан чаю. — ответил я.

— Вы спрашиваете, хорошо ли я знаю культуру ядов Востока? — быстро задал вопрос Путилин.

— Виноват, сколько мне помнится, я ровно ничего не говорил про культуру ядов, — насмешливо ответил дядюшка-опекун.

— А, тысячу извинений, господин Приселов! Я страшно рассеян. Такова уж наша болезнь, ученых-чудаков, — пробормотал Путилин.

Наступило довольно продолжительное молчание.

— Могу я узнать, профессор, ваше мнение о болезни моей племянницы? — нарушил неловкость его хозяин дома.

— Я еще не пришел, господин Приселов, к окончательному выводу. Случай настолько сложный и замечательный, что поставить верный диагноз не так-то легко. Скажу вам только одно, что если мы не распознаем болезнь, то ваша племянница может умереть очень скоро, через несколько дней.

— Может быть, господа, вы желаете пригласить еще кого-нибудь из ваших коллег? Пожалуйста, распоряжайтесь по вашему усмотрению. Созовите консилиум, но только, ради Бога, спасите мою бедную девчурку.

— Вы — опекун ее, господин Приселов?

— Да. То есть был им, а теперь — попечитель.

— У вас своих детей нет?

— Нет.

Путилин встал из-за стола, поблагодарил хозяина и направился вон из столовой:

— Я должен взглянуть на больную. Коллега, пожалуйте за мной!

Я быстро поднялся и пошел за ним.

Когда мы очутились в мавританской гостиной, смежной со спальней больной, Путилин схватился с жестом отчаяния за голову.

— Боже мой, если бы только узнать, догадаться, каким ядом, каким ядом!

— Ты твердо в этом убежден, Иван Дмитриевич?

— Как нельзя тверже. Бедная девушка! Еще несколько дней, и ее не станет. Умереть в двадцать лет, обладая красотой, богатством, это ли не насмешка судьбы!

Путилин нервно прошелся по гостиной.

— Но я решился. Если сегодня я не раскрою гнусной и мрачной трагедии, разыгравшейся в комнате бедняжки, я пойду на героическое средство: я с помощью властей вырву ее из когтей этого дьявола.

— Но где же доказательства? Основываясь на каких данных, ты можешь бросить в лицо этому человеку, родному дяде больной, столь тяжкое обвинение?

— Все равно, все равно… Пусть пострадаю я, зато я спасу, может быть, эту прелестную юную жизнь. А на основании каких данных? На основании моего нюха, моей «кривой» я подозреваю этого господина.

В спальне царил полумрак. Через разбитую форточку, прикрытую шелковой гардиной, в спальню проникал свежий воздух.

— Это опасно. Она может простудиться, — указал я на форточку моему знаменитому другу.

— Оставь это, голубчик. Уверяю тебя, эта опасность — ничто в сравнении с другой.

Девушка проснулась, вернее, очнулась после наркоза морфия.

Ее грудь с жадностью вбирала свежий воздух.

— Как хорошо… как хорошо… — тихо прошептала она.

Мы стояли около ее кровати.

— Вам лучше, дитя мое? — с чрезвычайной нежностью в голосе спросил ее Путилин.

Она доверчиво благодарно взглянула на него.

— О да! Мне лучше… Я могу дышать… Я не слышу этого ужасного сладкого запаха…

Путилин выразительно посмотрел на меня.

— Что это за запах, милая барышня? — спросил я мою горемычную пациентку.

— Я не знаю… Яне могуего точно определить, — слабым голосом пробормотала она.

Путилин между тем обходил всю комнату, пристально во все оглядываясь, словно отыскивая что-то.

Я не сводил с него глаз и видел, как он заглядывал под диван, под мягкие низкие кресла, под зеркальный шкаф.

Он что-то тихо бормотал сам про себя.

— Ведь вы спасете меня? Не правда ли? Я не хочу умирать… Мне страшно умирать, — шептала больная, с мольбой глядя на нас своими прелестными глазами.

— Спасем, спасем, барышня! — проговорил Путилин. — За вас просил меня об этом ваш милый жених, Беловодов.

— Он?! Он был у вас? — встрепенулась девушка. Лицо ее преобразилось.

Тихая, бесконечно радостная, счастливая улыбка заревом разлилась поее лицу.

— Что это вы ищете, профессор? — раздался спокойный, насмешливый голос Приселова. Я вздрогнул и обернулся к двери спальни.

На пороге ее стоял элегантный старый жуир, хозяин дома.

— Брелок, любезный господин Приселов, — ответил невозмутимо Путилин. — С моей часовой цепочки сорвался и упал на пол маленький брелок.

— К чему же вам самим беспокоиться, профессор? Я позову лакея, он найдет.

— Нет уж, я вас попрошу никого сюда не приглашать. Посторонние люди могут обеспокоить больную.

— Ну, как ты себя чувствуешь, Наташа? — так же вкрадчиво ласково, как и вчера, обратился он к племяннице.

Я заметил, как лицо ее исказилось страхом.

— Очень плохо, — резко ответила она. Обменявшись с нами еще несколькими фразами, джентльмен-опекун покинул спальню, пожелав — с иронией в голосе — Путилину найти его брелок. Больная опять забеспокоилась.

На лице ее вновь появился ужас. Дыхание стало неровным, руки стали судорожно хвататься за одеяло.

— Что с вами? Что вы сейчас чувствуете? — склонился я над ней.

— Душно… Сердце замирает… Опять, опять этот страшный запах… — простонала она.

Я, откровенно говоря, скептически относившийся ко всему этому, вдруг вздрогнул и побледнел.

Совершенно ясно я услышал струю резкого запаха.

Что это был за запах? Как вам сказать… Это было нечто среднее между запахом горького миндаля и гелиотропа.

У меня волосы зашевелились на голове.

— Синильная кислота! — вырвался у меня подавленный крик.

— Что?! — повернулся ко мне тоже побледневший Путилин.

— Я слышу запах синильной кислоты.

— А не этого? — указывая мне на огромный маккартовский букет, произнес ликующий Путилин.

Никогда в моей жизни я не видел такой светлой, радостной, торжествующей фигуры моего великого друга. Честное слово, он был бесподобен!

— Что это? — удивленно вырвалось у меня. — При чем тут этот сухой букет?

— Так что, по-твоему, он не может ничем пахнуть? — продолжал Путилин.

Я хлопал глазами.

— Подойди сюда и посмотри в таком случае. Я бросился, вне себя от поражения, к Путилину. Он держал в руках вазу с маккартовским букетом.

— Смотри, смотри, доктор…

С этими словами он стал осторожно разбирать сухие цветы и… посредине букета, ловко замаскированный, мне бросился в глаза великолепный живой красный цветок. Это был дивный экземпляр растения из породы тюльпанов.

Казалось, он был сделаниз воска, так были упруги, блестящи, плотны его листки.

Путилин поднес его к моему лицу.

— Нюхай!

Я отшатнулся.

Резкий, сладкий до приторности запах ударил мне в лицо.

— Хотя я и не профессор, доктор, но я тебе скажу, что это за штучка. Это страшная lilea indica foetida, аромат которой медленно, но верно убивает не только людей, но даже животных. Вот чем отравляется твоя пациентка!

Я бросился к больной. Теперь я знал, что надо было предпринять для оказания ей помощи.

Путилин спокойно стал разгримировываться.

Он снял парик и накладную бороду, которые преспокойно положил себе в карман, и обратился ко мне:

— Сейчас же поезжай за господин Беловодовым, а я пока объяснюсь с дядюшкой-опекуном. Вот его адрес. Вези его сюда.

Я быстро вышел из спальни, за мной — мой гениальный друг.

Он позвонил и явившемуся на зов лакею приказал:

— Попросите сюда барина!

Прошло несколько минут. Послышались шаги, в комнату быстро вошел Приселов, и в ту же секунду мавританская гостиная огласилась страшным криком испуга.

— Что это?.. Что это?.. Кто вы?.. — в ужасе пятясь от Путилина, с бледным, перекошенным лицом прохрипел элегантный негодяй.

— Я — Путилин, любезный господин Приселов. Не делайте мелодрамы, она вас не спасет. Я пригласил вас для того, чтобы объясниться с вами, сказать, что я нашел… мой брелок. Вы понимаете?

— Виноват… Я вас не понимаю… Что вам угодно? — стараясь оправиться от страшного смущения, пролепетал зверь-человек.

— Что мне угодно? Сказать вам, что вы — гнусный негодяй, убийца-преступник.

— Милостивый государь!.. — прохрипел Приселов, делая шаг по направлению к Путилину. Путилин стоял, скрестив руки на груди.

— Вы мне еще грозите? Вы? Браво, это забавно, любопытно и нахально до чрезвычайности! Знаете ли вы, что я имею право сию минуту арестовать вас и одеть на ваши холеные руки железные браслетики?

— Но… по какому праву… на каком основании? — совершенно растерянно слетело с искривленных судорогой губ преступника-дяди.

— На основании вот этого, любезный! — загремел Путилин, показывая негодяю индийскую лилию.

Из груди Приселова вырвался крик бешеной злобы.

— Ну-с, теперь вы понимаете, что вы — в моих руках. Вы гнусно, подлым образом отравляли вашу племянницу с целью после ее смерти унаследовать все состояние вашего покойного брата, ее отца. Скажите, сколько вы разворовали из этого состояния?

Приселов бессильно, как мешок, опустился в кресло.

— Около… около трехсот… тысяч, — еле слышно пробормотал он.

И вдруг, быстро поднявшись, он грохнулся на колени перед великим сыщиком.

— Не погубите! Пощадите меня, господин Путилин! Во имя неба! Позор… суд… ссылка…

Он пополз на коленях, стараясь схватить Путилина за ноги. Путилин отшатнулся от него с чувством огромной брезгливости.

— Встаньте, господин Приселов… Мне стыдно и страшно за вас. Как вы могли решиться на такое неслыханное злодеяние? Вот что я вам скажу: лично мне ваша гибель не нужна. Ваша судьба зависит от решения вашей племянницы и ее будущего мужа, господин Беловодова.

Как раз в эту секунду я и Беловодов вошли в гостиную, где разыгрался финальный акт этой мрачной трагедии. Оповещенный мною обо всем, Беловодов бросился к Путилину и, схватив его руку, стал осыпать ее поцелуями.

— Дивный человек… Спаситель наш! Спасибо! Спасибо вам!..

Путилин обнял молодого человека.

— Я рад, бесконечно рад, что мне удалось спасти жизнь вашей прелестной невесты, — с чувством произнес он. — Ну, а теперь поговорим о деле. Я предлагаю вот что, господин Беловодов. Вы немедленно увезете отсюда вашу невесту к вашим родителям или родственникам. Вы сделаетесь ее попечителем и примете от этого господина отчетность по его попечительству. А затем… угодно вам привлекать его к уголовной ответственности? Он сознался мне, что растратил триста тысяч рублей.

— Бог с ними, Бог с ними, с этими деньгами! — вырвалось у Беловодова. — Жива бы была моя дорогая Наташа!

Через три месяца в Н-й церкви состоялось бракосочетание Наталии Приселовой с Беловодовым. Как потом мне довелось случайно узнать, старый барин-негодяй кончил плохо: попавшись в шулерском приеме, он пустил себе пулю в лоб.