Шевалье д'Арманталь

II
НАЧАЛО КОНЦА

В тот же самый день, около двух часов пополудни, когда д'Арманталь, пользуясь отсутствием Бюва, по-видимому ушедшего в библиотеку, в тысячный раз повторял Батильде, что он любит только ее и что он никогда не полюбит другую, вошла Нанетта и сообщила шевалье, что дома его ожидает какой-то господин, сказавший, что пришел по важному делу. Д'Арманталь, желая узнать, какой докучливый человек преследует его даже в раю любви, подошел к окну и увидел аббата Бриго, который прохаживался взад и вперед по его комнате. Тогда шевалье успокоил улыбкой встревоженную Батильду, запечатлел на ее девственно-чистом лбу целомудренный поцелуй и поднялся к себе.

- Ну вот, - сказал аббат, завидев его, - хорошенькие дела творятся, дорогой питомец, в то время как вы преспокойно милуетесь с вашей соседкой.

- А что случилось? - спросил д'Арманталь.

- Так вы, значит, ничего не знаете?

- Ничего, ровно ничего, но предупреждаю, что, если известие, которое вы собираетесь мне сообщить, окажется не таким уж важным, я задушу вас за то, что вы мне помешали. Итак, берегитесь и, если у вас нет важных известий, уж лучше придумайте их.

- К несчастью, дорогой питомец, - сказал аббат Бриго, - действительность оставляет мало простора для моего воображения.

- В самом деле, дорогой Бриго, - сказал д'Арманталь, внимательнее поглядев на аббата, - у вас чертовски похоронный вид. Так что же случилось? Расскажите!

- Что случилось? О Бог мой, почти ничего, разве только то, что нас кто-то предал, что маршал де Вильруа сегодня утром был арестован в Версале и что два письма Филиппа Пятого, которые он должен был передать королю, в руках у регента.

- Повторите, аббат, - сказал д'Арманталь, который до этой минуты был на седьмом небе от счастья и которому было бесконечно трудно спуститься на землю, - повторите, что вы сказали, я не расслышал.

И аббат повторил слово в слово, чуть ли не по слогам известие, которое он принес шевалье.

Д'Арманталь выслушал горестный рассказ Бриго и понял всю серьезность положения. Но какие бы мрачные мысли ни вызывало у него это известие, лицо шевалье не выдало его чувств, а лишь приобрело выражение спокойной твердости, обычное для него в минуты опасности. Потом, когда аббат кончил, д'Арманталь спросил голосом, в котором невозможно было уловить ни малейшего волнения:

- Это все?

- Да, пока все, но мне кажется, что этого вполне достаточно и что если вам этого мало, то на вас трудно угодить.

- Дорогой аббат, когда мы затевали заговор, у нас были приблизительно равные шансы на успех и на провал. Вначале наши шансы на удачу поднялись, теперь они падают. Вчера у нас было девяносто шансов из ста, сегодня - только тридцать, вот и все.

- Что же, - сказал аббат Бриго, - я с удовольствием вижу, что вас не так-то легко смутить.

- Что вы хотите, дорогой аббат? - сказал д'Арманталь. - Я сейчас счастлив и смотрю на вещи как счастливый человек. Если бы вы застали меня в минуту печали, мне то же самое представилось бы в черном свете, и я ответил бы «Аминь» на ваше «Из глубины взываю».

- Итак, значит, каково ваше мнение?

- Мое мнение состоит в том, что игра осложняется, но что партия отнюдь не проиграна. Маршал де Вильруа не участвует в заговоре, он не знает имен заговорщиков; в письмах Филиппа Пятого, насколько я помню, никто не назван, и действительно скомпрометирован в этой истории один только принц де Селламаре. Но его дипломатическая неприкосновенность гарантирует его от всякой реальной опасности. К тому же, если наш план уже известен кардиналу Альберони, господин де Сент-Эньян должен послужить ему заложником.

- В том, что вы говорите, есть доля правды, - сказал, успокаиваясь, аббат Бриго.

- А от кого вам известны эти новости? - спросил шевалье.

- От де Валефа. Ему все это сообщила герцогиня дю Мен, и он отправился выяснить, как обстоит дело, к самому принцу де Селламаре.

- Ну что же, нам надо было бы повидать де Валефа.

- Я назначил ему свидание здесь. И, так как, прежде чем прийти к вам, я зашел к маркизу де Помпадур, меня даже не удивляет, что его еще нет.

- Рауль! - послышался голос на лестнице. - Рауль!

- А, вот и он! - вскричал д'Арманталь, подбегая к двери и открывая ее.

- Спасибо, дорогой, - сказал барон де Валеф, - вы как раз вовремя пришли мне на помощь, потому что, клянусь честью, я уже готов был уйти, решив, что Бриго перепутал адреса и что ни один христианин не может жить в такой голубятне. Ах, мой дорогой, - продолжал он, поворачиваясь вокруг себя на каблуке и оглядывая мансарду д'Арманталя, - я должен привести к вам герцогиню дю Мен - пусть она знает, на что вы обрекаете себя ради нее.

- Дай Бог, барон, - сказал аббат Бриго, - чтобы через несколько дней вы, шевалье и я не переселились в еще худшее жилье.

- А, вы хотите сказать, в Бастилию? Это возможно, аббат, но тут мы по меньшей мере бессильны. И потом Бастилия - это королевская собственность, что все-таки немного облагораживает ее и делает таким жилищем, в котором дворянин может жить не роняя достоинства. Но эта квартира… Фи, аббат! Честное слово, от нее за целую милю несет клерком стряпчего.

- Но, если бы вы знали, кого я здесь нашел, Валеф, - сказал д'Арманталь, невольно задетый презрительным отзывом барона о его жилище, - вы бы, как и я, не захотели отсюда уехать.

- Ба! В самом деле? Кого же? Какую-нибудь мещаночку? Этакую мадам Мишлен? Осторожнее, шевалье, такие вещи позволительны только Ришелье. Мы с вами, хотя, быть может, и стоим больше, чем он, но пока что не пользуемся его успехом, и нам это как нельзя более повредило бы.

- Как ни фривольны ваши замечания, барон, - сказал аббат Бриго, - я слушаю их с величайшим удовольствием, поскольку они доказывают мне, что наши дела вовсе не так плохи, как мы думали.

- Напротив. Кстати, заговор полетел ко всем чертям.

- Что вы говорите, барон! - вскричал Бриго.

- Я даже думал, что мне не дадут возможности сообщить вам это известие.

- Вас чуть было не арестовали, дорогой де Валеф? - спросил д'Арманталь.

- Я был на волосок от этого.

- Как же это случилось, барон?

- Как? А вот так. Вы знаете, аббат, что я вас покинул, чтобы пойти к принцу де Селламаре.

- Да.

- Так вот: я был у него, когда пришли наложить арест на его бумаги.

- Как, захвачены бумаги принца?

- За исключением тех, которые мы сожгли, а, к несчастью, они составляют меньшую часть.

- Но тогда мы все пропали! - сказал аббат.

- О дорогой Бриго! Что это, вы уже махнули на наше дело рукой? Черт возьми, разве у нас не останется возможности устроить маленькую фронду и неужели вы думаете, что герцогиня дю Мен не стоит герцогини де Лонгвиль?

- Но все-таки, как же это произошло, дорогой Валеф? - спросил д'Арманталь.

- Дорогой шевалье, вообразите самую смехотворную сцену на свете. Я бы много дал за то, чтобы вы там были. Мы бы смеялись с вами как сумасшедшие. Вот взбесился бы бедняга Дюбуа!

- Как, - спросил Бриго, - к послу пришел сам Дюбуа?

- Собственной персоной! Представьте себе, мы с принцем де Селламаре, сидя у огня, спокойно болтали о наших делишках, роясь в шкатулке, полной более или менее важных писем, и сжигая все те, которые, по нашему мнению, заслуживали аутодафе, как вдруг входит лакей принца и объявляет нам, что особняк оцеплен мушкетерами и что Дюбуа и Леблан спрашивают посла. Цель их визита было нетрудно разгадать. Принц, не давая себе труда выбирать бумаги, подлежащие сожжению, вываливает всю шкатулку в огонь, толкает меня в туалетную комнату и приказывает лакею ввести посетителей. В этом распоряжении не было надобности: Дюбуа к Леблан уже стояли в дверях. К счастью, ни тот ни другой меня не увидели.

- Пока что я не вижу во всем этом ничего забавного, - заметил аббат Бриго, качая головой.

- Как раз тут-то и начинается самое смешное, - сказал Валеф. - Представьте себе прежде всего меня в туалетной, откуда я все видел и слышал. В дверях появился Дюбуа, а за его спиной - Леблан. Дюбуа вытянул вперед свою лисью мордочку, отыскивая взглядом принца де Селламаре, который, кутаясь в халат, стоял перед камином, чтобы заслонять собой бумаги, пока они еще не успели сгореть.

«Могу ли я осведомиться, сударь, - сказал принц со свойственной ему флегмой, - чему я обязан удовольствию видеть вас у себя?»

«О Боже мой, монсеньер, только тому, что господину де Леблану и мне пришло желание познакомиться с вашими бумагами, два образчика которых, - добавил он, показывая письма короля Филиппа Пятого, - заставили нас с нетерпением предвкушать это удовольствие».

- Как, - сказал Бриго, - эти письма, только в десять часов утра отобранные в Версале у маршала де Вильруа, в час дня оказались уже в Париже, в руках Дюбуа?

- Именно так, аббат. Как видите, они проделали более длинный путь, чем если бы их послали по почте.

- И что же сказал на это принц? - спросил д'Арманталь.

- О, принц хотел было возвысить голос, хотел сослаться на международное право, но Дюбуа, которому нельзя отказать в логике, заметил ему, что тот сам в некотором роде нарушил это право, прикрывая заговор своим званием посла. Короче, так как сила была не на стороне принца, ему пришлось стерпеть то, чему он не мог помешать. К тому же Леблан, не спрашивая разрешения, уже открыл секретер и начал осматривать его содержимое, в то время как Дюбуа выдвинул ящик бюро и тоже рылся в бумагах. Вдруг Селламаре покинул свое место и, остановив Леблана, который наложил руку на пачку писем, перевязанных розовой лентой, сказал ему:

«Простите, сударь, у каждого свои прерогативы. Это письма женщин; их надлежит просматривать другу принца».

«Спасибо за доверие, - не смутившись, сказал Дюбуа и подошел к Леблану, чтобы взять у него эту пачку, - я привык к такого рода тайнам, и ваша будет сохранена».

В эту минуту его взгляд упал на камин, и среди пепла сожженных писем Дюбуа увидел одну бумагу, еще не тронутую огнем; бросившись к камину, он схватил ее как раз в тот момент, когда она готова была вспыхнуть. Это движение было таким стремительным, что посол не смог ему помешать, и бумага оказалась в руках Дюбуа, прежде чем принц разгадал его намерение.

«Черт возьми! - сказал принц, глядя на Дюбуа, который помахивал рукой, потому что обжег пальцы. - Я знал, что у господина регента ловкие шпионы, но я не знал, что они настолько храбры, чтобы бросаться в огонь».

«И право, принц, - сказал Дюбуа, уже развернувший бумагу, - они бывают щедро вознаграждены за свою храбрость! Посмотрите-ка…»

Принц бросил взгляд на бумагу. Я не знаю, что в ней содержалось, но принц стал бледен как смерть. Дюбуа расхохотался, а Селламаре в приступе гнева разбил очаровательную статуэтку, которая попалась ему под руку.

«Хорошо, что вы обрушились на нее, а не на меня», - холодно сказал Дюбуа, глядя на обломки, катившиеся ему под ноги, и пряча бумагу в карман.

«Всему свой черед, сударь, Небо справедливо», - ответил посол.

«А пока, - сказал Дюбуа своим обычным насмешливым тоном, - поскольку мы нашли примерно то, что хотели найти, и сегодня нам нельзя больше терять времени, мы опечатаем ваш кабинет».

«Опечатаете мой кабинет?!» - выходя из себя, вскричал посол.

«Да, с вашего разрешения, - сказал Дюбуа. - Господин Леблан, приступайте».

Леблан вытащил из сумки приготовленные ленточки и сургуч.

Он опечатал сначала секретер и бюро, а потом направился к туалетной, где находился я.

«Господа, - вскричал принц, - я не потерплю…»

«Господа, - сказал Дюбуа, открывая дверь и вводя двух офицеров-мушкетеров, - вот посол Испании, который обвиняется в государственном преступлении. Извольте проводить посла к ожидающей его карете и отвезти, куда вам указано.

Если он будет сопротивляться, позовите восемь человек и прикажите унести его».

- И что же сделал принц? - спросил Брито.

- То, что и вы бы сделали на его месте, как я полагаю, дорогой аббат: он последовал за двумя офицерами. И через пять минут ваш слуга оказался в опечатанной комнате.

- Бедный барон! - воскликнул д'Арманталь. - А как же, черт возьми, вы выбрались оттуда?

- А, в этом-то и вся прелесть моей истории. Едва принц вышел, а я оказался под сургучом - мою дверь опечатали последней, и, следовательно, Леблан закончил свое дело, - Дюбуа позвал лакея принца.

«Как вас зовут?» - спросил Дюбуа.

«Лапьер, ваша милость», - ответил лакей, весь дрожа.

«Дорогой Леблан, - сказал Дюбуа, - объясните, пожалуйста, господину Лапьеру, какому наказанию подлежит тот, кто повинен в срывании печатей, наложенных полицией его величества».

«Отправке на галеры», - ответил Леблан своим обычным любезным тоном.

«Дорогой господин Лапьер, - продолжал Дюбуа медовым голосом, - вы слышите: если вам угодно побыть несколько лет гребцом на судах его величества короля Франции, вам стоит только тронуть пальцем одну из этих ленточек или сургучных печатей, и ваше дело будет сделано. Если же, напротив, вам приятно получить сотню луидоров, берегите как зеницу ока печати, которые мы наложили, и через три дня вам будут отсчитаны эти сто луидоров».

«Я предпочитаю сто луидоров», - сказал этот прохвост Лапьер.

«Ну что же, тогда подпишите этот протокол: мы назначаем вас сторожем кабинета принца».

«Я к вашим услугам, ваша милость», - ответил Лапьер и подписал бумагу.

«Теперь скажите, - спросил Дюбуа, - понимаете ли вы, какая ответственность ложится на вас?»

«Да, ваша милость».

«Прекрасно, дорогой Леблан, нам здесь больше нечего делать, - сказал Дюбуа. - Я получил все что хотел», - добавил он, показывая на бумагу, которую вытащил из камина.

И при этих словах он вышел в сопровождении своего приспешника.

Лапьер посмотрел им вслед, потом, увидев в окно, что они садятся в экипаж, сказал мне, повернувшись в сторону туалетной:

«Скорее, скорее, господин барон, вам нужно уйти отсюда, пока мы одни».

«Ты, плут, значит, знал, что я здесь?»

«Черт возьми, разве иначе я согласился бы быть сторожем!

Я видел, как вы вошли в туалетную и подумал, что вам было бы не особенно приятно пробыть там три дня».

«И ты был прав. В награду за эту хорошую мысль ты получишь от меня сто луидоров».

«Боже мой, что вы делаете?» - вскричал Лапьер.

«Ты же видишь - пытаюсь выйти».

«Только не через дверь, господин барон, только не через дверь. Не хотите же вы, чтобы бедный отец семейства отправился на галеры. К тому же для верности они заперли комнату на ключ и унесли его с собой».

«Как же тогда мне выйти, негодяй?»

«Поднимите голову».

«Поднял».

«Посмотрите вверх».

«Смотрю».

«Направо».

«Ну?»

«Вы ничего не видите?»

«А-а, круглое оконце!»

«Ну вот. Встаньте на стул, на стол, на что придется. Окно выходит в альков… Так… Теперь прыгайте, вы упадете на кровать, вот и все. Вы не ушиблись, господин барон?»

«Нет. Принц, право, очень мягко спал. Желаю ему, чтобы там, куда его увезли, у него была такая же прекрасная постель!»

«Надеюсь, теперь господин барон не забудет о той услуге, которую я ему оказал».

«Ты говоришь о ста луидорах, не так ли?»

«Господин барон их сам обещал».

«Вот что, бездельник, поскольку я сейчас не склонен остаться без денег, возьми это кольцо, оно стоит триста пистолей; значит, ты выгадаешь на этой замене шестьсот ливров».

«Господин барон - самый щедрый из всех господ, каких я знаю».

«Хорошо. А теперь как мне отсюда выйти?»

«По этой лестничке. Спустившись, господин барон окажется в буфетной, потом пройдет через кухню и выйдет через калитку, потому что парадный подъезд, быть может, охраняется».

«Спасибо за объяснение».

Я последовал указаниям Лапьера, прошел через буфетную, кухню, сад, нашел калитку, мигом добрался с улицы Святых Отцов сюда, и вот я у вас.

- А где теперь принц де Селламаре? - спросил шевалье.

- Откуда я знаю! - сказал де Валеф. - Наверное, в тюрьме.

- Проклятье, проклятье, проклятье! - пробормотал Бриго.

- Ну что же вы скажете о моей одиссее, аббат?

- Что она была бы очень забавной, если бы не эта злосчастная бумага, которую проклятый Дюбуа выхватил из огня.

- Да, в самом деле, - сказал де Валеф, - это все портит.

- И у вас нет никакого представления, что это была за бумага?

- Ни малейшего. Но будьте спокойны, аббат, она не потеряна, и когда-нибудь мы это узнаем.

В эту минуту послышались шаги на лестнице. Открылась дверь, и показалась толстощекая физиономия Бонифаса.

- Прошу прощенья, господин Рауль, - сказал наследник госпожи Дени, - но я ищу не вас, а папашу Бриго.

- Неважно, господин Бонифас, милости прошу. Господин барон, позвольте вам представить крестника аббата Бриго, сына моей достойной хозяйки госпожи Дени, который до меня занимал эту комнату.

- Смотри-ка, вы дружите с баронами, господин Рауль! Какая честь, черт возьми, для дома матушки Дени! Вы вправду барон?

- Ладно, ладно, пострел, - сказал аббат, которому не улыбалось, чтобы здесь знали, что он вращается в таком обществе. - Ты сказал, что искал меня?

- Именно вас.

- Что тебе надо?

- Мне - ничего. Это мамаша Дени вас требует.

- А что ей нужно? Ты знаешь, в чем дело?

- Еще бы мне не знать! Она хочет у вас спросить, почему завтра собирается парламент.

- Завтра собирается парламент?! - вскричали де Валеф и д'Арманталь.

- С какой целью? - спросил Бриго.

- Да ведь именно это и интересует бедную женщину.

- А откуда твоя мать узнала., что собирается парламент?

- Это я ей сказал.

- А ты откуда узнал?

- От моего прокурора, ей-Богу! Жулю сегодня был у первого президента, и как раз в это время пришел приказ из Тюильри. Так что, если завтра загорится контора, вы можете быть совершенно уверены, папаша Бриго, что это не я ее поджег. Подумайте только, они все придут в красных мантиях. Вот раков-то соберется!

- Ладно, шалопай, скажи матери, что я зайду к ней, когда буду спускаться.

- Этого достаточно! Мы будем вас ждать. До свидания, господин Рауль, до свидания, господин барон. Да уж, раки будут дешевы! Два су штука!

И господин Бонифас вышел, даже не подозревая, какое впечатление произвело это известие на трех его слушателей.

- Замышляется какой-то государственный переворот, - проговорил д'Арманталь.

- Я побегу к герцогине дю Мен, чтобы предупредить ее, - сказал де Валеф.

- А я к маркизу де Помпадур, узнать новости, - отозвался Бриго.

- А я остаюсь, - сказал д'Арманталь. - Если я вам понадоблюсь, аббат, вы знаете, где меня найти.

- Но если вас не будет дома, шевалье?

- О, я буду недалеко. Вам стоит только открыть окно, да три раза хлопнуть в ладоши, и я прибегу.

Аббат Бриго и барон де Валеф взяли свои шляпы и вместе спустились на улицу, чтобы направиться каждый в свою сторону. Через пять минут после их ухода д'Арманталь тоже вышел и поднялся к Батильде, которую застал в большом волнении. Было уже пять часов пополудни, а Бюва еще не вернулся. Это был первый такой случай с тех пор, как Батильда себя помнила.