Ширдак весёлый человек

РАССКАЗЫ О КАРАКУМАХ

Моя машина набита мальчиками и девочками с нашего двора. Мы едем есть чомуч.

Мчимся через пустыню.

Вы, наверное, читаете и удивляетесь: как это — мчимся через пустыню? А барханы? А сыпучие пески? В пустыне вездеходу трудно, а тут легковая машина!

Вы правы, но мы ехали по пустыне после дождя.

Была весна. И вместо песков бесшабашно летели под колёса толстенькие сытые тюльпаны. Холмы — рубины, равнины — малахит, небо — бирюза.

Мы вышли наконец из машины и побрели по зелёному дикому лучку, по дикой этой ниве к высоким стебелькам с кисточками, похожими на морковные лапки. Это и есть чомуч. Мы рвём стебли, едим. У чомуча вкус подслащённого, чуть горьковатого огурца. Его можно печь в горячей золе, но печёный чомуч я не люблю. Он напоминает мне варёную тыкву.

Любители чомуча делают из него варенье.

Кто попадал в Туркмению весной, не мог поверить, что через каких-нибудь двадцать дней зелёное море пожухнет, тяжёлые стебли чомуча станут лёгкими, как пёрышко, жёлтым змеем поднимется над барханами пыль, закрутит, разбросает по свету сухие, мёртвые стебельки трав и будет пустыня настоящей пустыней.

Ни капли дождя не упадёт на раскалённую землю до глубокой осени, а то и до весны.

Приехал к нам гость. Попросил показать пустыню. Поехали мы в «газике». Было жарко, хотелось пить. И вдруг гость сказал нам:

— Вы не туда едете! — Он показал на юг: — Видите, там озеро. Поехали купаться.

Мы переглянулись с шофёром, но спорить не стали. Через три часа шофёр наконец выключил мотор. — Хватит, — сказал он, — сегодня мы до этого озера не доедем.

Наш гость обиделся:

— Совсем немного осталось. Если устали, давайте я сам поведу машину!

Мы ехали ещё три часа и приехали на солончак. Озеро растаяло в воздухе.

— Это был мираж? — спросил наш гость.

— Он самый!

— Пить хочется, а вода в канистре железом пахнет.

Шофёр подозвал гостя к высокому, серому от зноя растению с метёлочкой на вершине. По всему стволу шли чаши-листья. В каждой из этих чаш было, пожалуй, по пол-литра воды.

— Джейраний водопровод, — сказал шофёр. — Они не то что мы — увидели мираж и погнались за ним сломя голову. Они за водой сотню километров могут отмахать, но уж выйдут точно.

Мы отведали джейраньей воды. Хорошая была вода, даже не очень тёплая.

Укусит тарантул — намучаешься, укусит фаланга — тоже радость маленькая, ужалит скорпион — помереть можешь. А каракурта недаром назвали каракуртом. «Каракурт» — это «чёрная смерть».

Что опасно для человека — верблюду нипочём. Но завидит верблюд колонию песчанок или сусликов — и в сторону. Нам, людям, они не страшны, а верблюду с подземным народом шутить нельзя. Провалиться, ногу сломать очень даже просто в их огромном доме.

Земзен, или варан, или пустынный крокодил, грозно щёлкает пастью, а подойдёшь к нему — бежит.

В жаркое время вараны забираются в черепашьи норы и ждут прохлады.

Бывают вараны длиной до полутора метров. Этот, когда сердится, начинает надуваться — пугает. Говорят, что такого сабля не берёт. Поедает варан грызунов, а балует себя птичьими яйцами.

Джик-джики — удивительная птичка. Птичка-невеличка. Гнездо себе строит не на дереве, не на земле, а в углублении, в заброшенном колодце или же в яме. Говорят, она боится, что на неё упадёт небо. Даже находясь в глубине, в своём гнёздышке, джик-джики спит, подняв лапки. Видимо, она хочет удержать небо, если оно вдруг всё-таки упадёт.

О всех обитателях пустыни рассказать трудно.

Живёт, например, здесь барханный кот. Живёт песчаная рысь.

Пролетает через пустыню множество птиц, но есть и оседлые. Сойка, пустынный воробей, филин, пустынный ворон… Но больше всего в этих краях любят индийскую майну.

Она из семейства скворцовых. Поёт весело, искусно. Майну приручить можно.

Говорят, у чайханщика Ибрагима жила в чайхане майна, которая встречала гостей фразой: «Ибрагим, михман гельды» — «Ибрагим, гость пришёл». А когда гость собирался уходить, птица напоминала хозяину: «Ибрагим. получи деньги».

Змей много в пустыне, но не все они ядовиты. Безобиден песчаный удавчик, безобидна серебряная стремительная стрела-змея.

А вот кобру, эфу, гюрзу надо стороной обходить. Правда, змееловы, наоборот, ищут в пустыне этих страшных, но очень нужных гадов. В последние годы змееловы жалуются: змей мало. Тревожный сигнал: змеиный яд излечивает многие болезни.

Живёт в Каракумах и гремучая змея. Иногда ночью можно услышать странный звон. И сразу всё настораживается в пустыне — гремучая змея вышла на охоту.

В пустыне встречаются целые леса. Их, конечно, немного, и очень уж они однообразны. Пустынный лес весь из саксаула. Корни саксаула достигают двадцати метров и питаются подземными водами. Древесина его очень твёрдая и служит отличным топливом. Саксаул даёт такой сильный жар, будто горит не дерево, а каменный уголь.

В пустыне много сюзена, кандыма, борджака, гребенщика, черкеза, ышкына и других растений. Корни ышкына раньше использовали вместо чая. Серпоносик песчаный заменяет людям сразу и чеснок, и горчицу, и лук. Сюзен — длинное, прямое и крепкое дерево. Но его ветви, как у плакучей ивы, опущены вниз. На верхушке пахучие, как у акации, цветы, только мелкие, фиолетовые. Белые цветы кандыма и красноватые гребенщика невзрачные вблизи, но издали необыкновенно красивы.

В Каракумах немало растений, приспособившихся к безводью. Например, селин растёт на вершинах песчаных холмов. Казалось бы, солнце должно спалить его раньше других. И верно, не всегда зелен он, но совсем не высыхает. Даже когда вырываешь его с корнем, он долго не сохнет. Корни его переплетаются, как моток ниток. А на кончиках корневищ — комочки земли. Корни выделяют клейкое вещество, к которому прилипает песок, и влага задерживается.

Над безбрежным песчаным) океаном низко-низко висит огромный диск солнца, похожий на пожелтевший от времени и частой игры бубен. Весь день солнце немилосердно жгло, а небосвод окутывала сероватобелёсая пелена. Но перед самым закатом природа вдруг преобразилась: небо стало голубым, зной сменился прохладой.

Искрятся песчинки. Барханы, которые весь день курились, словно вулканы, в эти предзакатные минуты замирают. Ночью над Каракумами вновь будут гулять ветры, опять будут куриться барханы и шелестеть, шептаться о чём-то своём ветки саксаула и стебли селина.

Но это ночью, когда над Каракумами повиснут крупные, как виноградины, звёзды южного неба, а сейчас…

Тишина и покой. Кажется, всё в природе замерло. Затаив дыхание, любуемся закатом.

Солнце коснулось вершины дальнего бархана, в последний раз окинуло Каракумы кроваво-красным взглядом и утонуло в песчаных волнах. Через несколько минут наступит ночь. На юге нет сумерек. Солнце зашло — ночь, солнце поднялось — день.

У нас её зовут сарыкелнезе — жёлтый ненавистник. Кожа сарыкелнезе под цвет песков и веток саксаула — жёлто-коричневая, а ненавистником она зовётся за то, что с восхода до заката дел у неё — сидеть на вахте саксаульника и проклинать солнце.

Сарыкелнезе проклинает солнце молча, и сама она умеет слиться с песками, но ярость выдаёт её. Мешочек на горлышке дрожит, клокочет, будто в нём кипяток.

Сарыкелнезе радуется, когда солнце начинает падать за барханы. Она думает, что заклятья погубили светило.

Наутро сияющее солнце поднимается в небо, и сарыкелнезе опять проклинает солнце. И ярость выдаёт её врагам, но она не может остановиться.

Солнце на закат — и сарыкелнезе думает, что это последний закат.

Но солнце и завтра взойдёт.

В бинокль мне было видно: шакал напал на барсука.

Шакал наскакивал, но его клыки были бессильны против толстой, лоснящейся от жира барсучьей шкуры.

Нападал шакал, и ему же попадало. Барсук приноровился к врагу, и то и дело когтистые лапы его впивались в шакалью морду.

Барсук был толстенький, этакий голубовато-серый бочонок с чёрным пятачком вместо крана. Бросить такую добычу шакал не мог. Мне хотелось досмотреть поединок до конца — знать бы, что придётся жариться на бархане полдня.

Наконец шакал упал на землю и заскулил по-щенячьи. Барсук смазал его на прощание по исцарапанной морде и побежал своей дорогой.

Чуть позже на месте битвы я нашёл несколько черепашьих панцирей. Барсуки — лакомки.

Видно, здесь-то, в черепашьем царстве, и подстерёг шакал барсука.

Тропинка, по которой мы поднимались в горы, заплуталась в траве и пропала.

— Иди сюда! — позвал меня Ашир.

Он раздвинул руками стебли высокой белой полыни и показал гнездо. Мы насчитали восемнадцать яиц. Они были серо-голубые, чуть больше голубиных.

— Это гнездо кеклика, — сказал Ашир. — Интересно понаблюдать за ним.

К гнезду мы пришли через три дня и нашли ворох скорлупы.

— А где же птенцы? — удивился я.

— А ты посмотри кругом, может, и увидишь.

Я стал разглядывать травянистые кочки, и почти под каждой увидел серовато-жёлтый камешек. Только был тот камешек пушистым.

Уходили мы от гнезда кеклика осторожно, глядя под ноги. Как бы не подавить эти живые камешки.

Меня зовут Мехмед. Мой дом в степи. Поэтому я учусь в городе, а домой приезжаю на каникулы.

В прошлом году мне подарили щенка.

Я назвал его Басар. Пусть он вырастет таким сильным и отважным, чтоб волки обходили отару моего отца стороной.

Щенок был весёлый. Ему понравилось гоняться за маленькими ягнятами.

Я строго ему сказал:

— Басар! Ягнята думают, что ты волк. Не пугай их!

Но щенок не послушал меня. Он разогнал бедных — ягнят по всей степи.

Я рассердился и ударил щенка. Басар заскулил, поджал хвост и стал совсем скучным. А тут как раз пришла мне пора ехать на учёбу. В городе я часто вспоминал Басара, и мне было стыдно, что я его ударил.

Наконец наступили каникулы.

Басар встретил меня в степи, за километр от дома. Он бегал за мной как привязанный, и я понял: Басар не помнит обиды.

И я очень обрадовался: друзья должны прощать друг друга.

Наши деды говаривали: «Заяц живёт на том холме, где родился». Куда бы ни уводили зайца его заячьи дела, он обязательно возвращается на свой холм.

Заяц всегда в хлопотах. Надо на травке попастись, веточки поглодать, водицы попить. Надо ноги унести ют лисы, от волка, от шакала, от охотника с ружьём.

Плохо было бы зайцу, когда бы не его хитрость.

Напетляет заяц восьмёрок, пробежится по своему следу и раз, и два, и три, да и скок за куст.

Бегает-бегает какой-нибудь шакал по заячьему следу, язык высунет, а у следа конца нет. Облизнётся шакал, да и пойдёт ни с чем.

Мы-то с вами знаем заячью хитрость. Знаем, да никому не расскажем. Тайна!