Штандарт

2

Меня зовут Герберт Менис, начал он. Моим отцом был Генрих Кренневиль, морской лейтенант. Моя мать — Мария Менис. После некоторых препирательств, которые были у отца с Адмиралтейством, ему все-таки позволили взять фамилию моей матери, он отказался от фамилии Кренневиль и стал носить только одну фамилию Менис. Моим дедом по отцу был Людвиг Кренневиль, ротмистр Лотарингского кирасирского полка. Его младший брат, Фердинанд Кренневиль, впоследствии стал генералом кавалерии. Он умер в прошлом году.

Уволившись с военной службы, отец прожил недолго. Он постоянно искал ссоры с начальством из штаба Адмиралтейства, виновным, по его мнению, в его вынужденной отставке. На дуэли он тяжело ранил Лукези Палли, лейтенанта с линейного корабля. За это он два года просидел под стражей в крепости, а выйдя на свободу, поссорился с капитаном корвета Фидлером, и тот застрелил отца в школе верховой езды венгерской гвардии.

После его смерти мать много ездила по Европе. Во Флоренции она встретила человека по фамилии Шаттлворт, который, несмотря на английскую фамилию, был русским и оказался племянником Генри Федоровича Шаттлворта, управляющего вдовы князя Петра Ольденбургского. Моя мать вышла за него замуж и переехала с ним в Россию. В последний раз я видел ее, когда мне было четырнадцать, в Санкт-Петербурге, незадолго до войны. Когда началась война, ее письма доходили до нас только через Швейцарию. А потом и вовсе приходить перестали. Много позже мне стало известно, что Шаттлворт был убит Советами, а моя мать скончалась при попытке бежать на Украину.

Моим воспитанием занимался двоюродный дедушка, Фердинанд Кренневиль. Несмотря на свою блестящую военную карьеру, он не испытывал особого энтузиазма по поводу службы в армии. Он определил мне гражданскую профессию. Но жизнь распорядилась иначе. Ему пришлось передумать, поэтому через год после начала войны я, шестнадцати лет от роду, поступил в кавалерийский полк Обеих Сицилий.

Еще через год, при отступлении из Луцка, я был тяжело ранен, так, что не мог вернуться в строй почти до конца войны. Меня ранили в живот, и несколько дней я провел в багажном вагоне, пока мы не добрались, наконец, до врачей. Впрочем, лекарств у них не было и ничего сделать для меня они не могли. Один врач вскрыл рану, которая начала уже гноиться, и это спасло мне жизнь. Разрез заживал долго, мне приходилось носить корсет. Позже сделали еще одну операцию, но даже после нее полностью я не восстановился. Я вернулся в армию, но не в боевой полк. Меня прикомандировали к штабу Балканской армии в Белграде в качестве адъютанта и, хотя я только что получил чин прапорщика, выделили мне трех лошадей и двух ординарцев.

Помню, был уже конец октября 1918 года. Когда я явился к начальству, стало понятно, что все видят во мне подопечного моего двоюродного деда и только. Они не верили, что меня перевели в штаб из-за ранения, которому уже два года.

В первые сутки в обществе штабных офицеров я провел примерно полдня и вечер. Вот как это было: вечером того первого и последнего дня я в компании нескольких офицеров отправился в оперу. Тогда многим выдающимся певцам было приказано выступить в Белграде. Однако по дороге в театр речь шла не столько об их голосах, сколько, конечно же, о ситуации на фронте. В результате поражения болгар в течение нескольких недель между армиями фельдмаршала фон Макензена и австрийцами зияла брешь, в которую вклинились французские войска генерала Франше д’Эспере; наши балканские армии, фланги которых теперь остались без поддержки, ощущали растущее давление. Поговаривали, что на передовой у Макензена на каждые семьдесят шагов приходился всего один человек, а французская кавалерия всячески подталкивала наши части к отступлению.

Тем не менее командование эту возможность не рассматривало. Солдаты уверенно держали занятые позиции; и, как сообщалось, большое количество наших войск на Украине получило приказ собраться в Венгрии, пересечь Дунай и укрепить наш фронт.

Во всяком случае, вид зрительного зала в опере ни в малейшей степени не свидетельствовал о том, что в Белграде есть повод чувствовать себя в опасности. Партер был забит офицерами, их дамами, волонтерами Мальтийского ордена, медсестрами и машинистками из штаба. В ложах сидели генералы; некоторые дамы были в вечерних платьях и украшениях.

Давали «Женитьбу Фигаро».

Перед самой увертюрой в зале возникло движение, все поднялись со своих мест. В королевской ложе, где когда-то сидели правители Сербии, появилась дама, которая привлекла внимание всего партера. Ее сопровождали две совсем молодые девушки и несколько офицеров.

Дама была высокого роста, подчеркнуто консервативно одета и причесана. Она подошла к балюстраде ложи и всех поблагодарила. Один из сопровождавших ее офицеров снял с ее плеч манто, второй придвинул ей кресло, и она села, после чего все снова заняли свои места.

Слева и справа от нее, немного сзади, сели девушки. Офицеры остались стоять позади них. Мне сказали, что это эрцгерцогиня Мария Антония, навещавшая раненых в госпиталях Белграда.

Девушка справа была темноволоса, стройна, у нее было небезынтересное лицо с немного калмыцкими чертами. Баронесса Мордакс. Дама слева от эрцгерцогини была очаровательна. В бледно-розовом платье, в жемчужном ожерелье и длинных белых перчатках. Ее плечи и руки были прекрасны. Когда в зале померк свет и началась увертюра, я спросил о ней — оказалось, что ее зовут Реза Ланг.

Пока сидевший рядом со мной лейтенант, господин фон Багратион, называл мне имена офицеров, стоявших в ложе, я не отводил взгляда от этой обворожительной девушки. Ей было не больше восемнадцати. В полумраке ее лицо сияло, как алебастр. Когда занавес поднялся, луч света упал на нее и осветил глаза, волосы, жемчуг. Она поднесла к глазам бинокль, и его тень полумаской упала на лицо — только губы и подбородок остались освещены. Она что-то сказала, и на мгновение я увидел снежный блеск ее зубов.

Багратион сообщил, что она дочь промышленника, приехала сюда несколько дней назад, чтобы работать медсестрой. Тогда же ее заметила эрцгерцогиня и взяла под свое крыло. Багратион предположил, что она по вечерам читает эрцгерцогине. И добавил, что это одна из самых красивых девушек здесь. Я тихо заметил ему, что последнее замечание слишком очевидно, чтобы он мог гордиться своей наблюдательностью. Забрав у Багратиона бинокль, я смотрел только на эту ложу.

За спектаклем я вообще не следил. Неожиданно обнаружилось, что музыка отлично подходит для наблюдения за столь восхитительным объектом в ложе. После первого акта, как только закрылся занавес, я вложил бинокль в руку Багратиона, встал и вышел из зала.

Я вышел в вестибюль и взбежал по лестнице на первый ярус. Публика не покидала своих мест, а в коридорах я встретил только гардеробщиков и смотрителей, закрывающих ложи. Я поспешил вдоль дверей, пока не подошел к нужной. Она находилась в стене, отделявшей весь комплекс королевской ложи от остальной части вестибюля. Я был готов к тому, что дверь окажется заперта. Но, когда я осторожно нажал на ручку, она легко подалась и открылась.

Я заглянул в своего рода прихожую с бледно-зелеными стенами, помпезно украшенными золотом и слоновой костью. На вешалках висели офицерские шинели и меха дам. Тускло светили лампы. На бархатной банкетке сидел лакей. Больше там никого не было, но эта прихожая, как оказалось, отделена от самой ложи лишь портьерой, потому что из-за нее доносился шум зала.

Пока лакей изумленно смотрел на меня, я тихо и быстро подошел к портьере и отодвинул ее.

В ложе, как и в зале, никто не покинул своих мест. Я увидел спины офицеров и трех женщин, сидящих у края ложи. Эрцгерцогиня беседовала с девушками.

Все еще незамеченный, я задернул портьеру.

Обернувшись, я увидел, что лакей уже стоит передо мной, явно желая помешать мне либо спросить, что я здесь делаю. Он определенно собирался мне что-то сказать. «Молчать», — тихо приказал я ему. С этими словами я быстро прошел через прихожую, открыл дверь и вернулся в вестибюль. В тот же момент, как я снова занял свое место в партере, начался второй акт.

— Где ты был? — спросил Багратион.

Я что-то пробормотал и снова забрал у него бинокль.

Я не обращал ни малейшего внимания на интриги графа Альмавивы на сцене, а вместо этого почти неприлично наблюдал за Резой в бинокль Багратиона.

Должно быть, мое поведение показалось ему странным, потому что он косо поглядывал на меня.

Реза оказалась не особенной поклонницей музыки: я заметил, что она два или три раза зевнула, прикрыв рот рукой.

Почему-то я этому обрадовался. Сам я вряд ли мог стать предметом ее интереса, ведь она меня еще даже не видела. Меня радовал хотя бы тот факт, что опера ее не интересует.

Когда после второго акта занавес опустился, я вернул бинокль Багратиону и встал. Теперь свои места покинули многие — это был большой антракт. Я опередил всех у выхода, снова взбежал по лестнице к ложам, которые теперь одна за другой открывались, и остановился перед заветной дверью.

Выждав около минуты, я нажал ручку. На этот раз ситуация в прихожей, как я и ожидал, была иной.

Непосредственно передо мной лакей на маленьком столике накрывал угощение, рядом уже стояли Реза и трое офицеров. Светильники теперь горели ярче. Портьера, отделяющая ложу, была наполовину отдернута, эрцгерцогиня и баронесса Мордакс тоже поднялись и разговаривали с двумя другими офицерами.

Мое присутствие заметили не сразу.

Тем временем Реза подошла к столу с закусками и спросила троих мужчин рядом с нею, может ли она что-нибудь им предложить. Очевидно, ей было поручено сделать это из любезности.

Из трех офицеров в передней двое были австрийцами: один офицер генерального штаба, на груди другого я разглядел адъютантский аксельбант. Третий был немецкий гусар-ротмистр. Он церемонно стоял, левой рукой в перчатке опираясь на свою большую саблю. Правой он прижимал к бедру меховой кольбак[2], ловко удерживая пальцами перчатку и слегка покачивая ею из стороны в сторону. Он был строен и необычайно высок. На нем был серый мундир, перехваченный блестящим ремнем с серебряной пряжкой.

Я быстро подошел к адъютанту, поклонился и сказал, что я прапорщик драгунского полка Обеих Сицилий. Затем поклонился двум другим и попросил адъютанта познакомить меня с молодой леди.

Адъютант, застигнутый врасплох, не успел удивиться. Ему не показалось странным, что я внезапно оказался в их обществе. Он повернулся к Резе и сказал:

— Пожалуйста, позвольте мне, фройляйн, представить вам прапорщика… — тут он пробормотал что-то невнятное, поскольку не расслышал мое имя, — из драгунского полка Обеих Сицилий…

В этот момент офицер генерального штаба положил руку ему на плечо. Адъютант замолчал, а Реза наконец подняла на меня глаза.

Штабист сделал пару шагов и встал передо мной.

— Что вам угодно?

— Я просил познакомить меня с дамой.

— А кто вы?

— Я уже имел честь сообщить об этом.

— Как вы сюда попали?

Я кивнул на дверь.

— И по какой же причине, — продолжал он, — вы хотите, чтобы вас представили даме, если вас еще не представили Ее Императорскому Высочеству?

Только штабные и те, кто привык вращаться в высших кругах, могут так быстро разобраться в ситуации, как это сделал он. Похоже, он все понял. А мне ситуация перестала нравиться. Я ругал себя за то, что не дождался лучшей возможности встретиться с Резой. Возникла пауза. Реза смотрела на меня широко раскрытыми глазами. Серо-голубыми. Она была стройной, выше среднего роста и, безусловно, одной из самых красивых девушек, каких я когда-либо встречал. Багратион был прав. Он была прекрасна.

— Итак, — спросил штабной, — вы уже были представлены Ее Императорскому Высочеству или нет?

Похоже, он сомневался в том, что я не должен здесь находиться. Очень уж просто могло оказаться, что прапорщик, прибывший в ложу эрцгерцогини, — принц или кто-нибудь в этом роде. И штабист не хотел попасть впросак из-за этого. На мгновение я даже подумал, не стоит ли упомянуть о двоюродном дедушке. Короче говоря, я решил воспользоваться его замешательством.

— Нет, я еще не был представлен Ее Императорскому Высочеству, но смею просить господина подполковника сделать это.

Предполагалось, что эрцгерцогиня даже не спросит, почему меня ей представляют. Ведь если ей кого-то представляли, на то явно была причина, о которой не стоило спрашивать. Но подполковник думал иначе. Потому что он об этой причине спросил.

— Почему вы хотите, чтобы вас представили?

Я был обязан ответить на этот вопрос. Теперь следовало ожидать, что он сделает мне выговор. Но, чтобы изменить положение дел, я сказал:

— Я представился господину подполковнику и теперь ожидаю, что господин подполковник представится мне.

К сожалению, попытка провалилась. Мои слова произвели совсем не то впечатление, на которое я рассчитывал. Я сразу заметил по лицу подполковника, что он принял мои слова за дерзость. Он махнул адъютанту:

— Задерните, пожалуйста, занавеску.

Пока адъютант задергивал портьеру, подполковник приблизился ко мне и сказал, понизив голос, почти шепотом:

— Что вы о себе возомнили? Вы, должно быть, сошли с ума, придя сюда, чтобы познакомиться с девушкой. С каким заведеньем вы путаете ложу Ее Императорского Высочества? Завтра же явитесь в- штаб армии. А теперь убирайтесь отсюда!

Я смотрел на остальных присутствующих и колебался с ответом. Реза покраснела, в ее глазах промелькнуло возмущение, но, встретившись глазами со мной, она тут же опустила взгляд. Адъютант был в замешательстве. При этом мне показалось, что на губах гусара промелькнула улыбка. Во всяком случае, он смотрел на меня доброжелательно. Казалось, ситуация его скорее забавляет, чем беспокоит.

Я немного повысил голос:

— Господин подполковник не может ни в чем обвинять меня. Я попросил, чтобы меня представили даме. Без сомнения, я имею на это право. Но если господин подполковник считает, что это не подходящее место, то я прошу объяснить почему.

— Не нужно так кричать! — прошипел подполковник.

— Потому что мы здесь, — продолжал я, не понижая голоса, — не на службе.

— Я — на службе!

— А я нет. И, по крайней мере, я могу просить каждого офицера обращаться ко мне подобающим образом.

— Прапорщик еще не офицер!

— Обращение должно быть подобающим и вне службы. Само собой, все офицеры придерживаются этого правила.

Подполковник собрался было ответить, но в этот момент портьеру отдернули, и появилась эрцгерцогиня в сопровождении баронессы Мордакс. Двое других офицеров, с которыми она говорила, тоже подошли ближе и смотрели на нас удивленно.

— Что здесь происходит? — спросила эрцгерцогиня.

Повисла тишина.

— Ну, — вновь спросила она. — Кто этот молодой господин?

В этот момент немецкий гусар поступил поистине славно. Он взял меня за руку, подвел к эрцгерцогине и сказал:

— Ваше Высочество, позвольте мне представить прапорщика драгунского полка Обеих Сицилий, юнкера…

Тут он обратился ко мне:

— Я не вполне расслышал ваше имя.

Я прошептал ему свое имя на ухо.

— …прапорщика Мениса, — закончил он.

Эрцгерцогиня протянула руку для поцелуя. Для подполковника это было уже слишком. Он пережил тот факт, что гусар представил меня эрцгерцогине, но этот поцелуй пережить не смог. Он решил вмешаться.

— Граф Боттенлаубен, — обратился он к гусару, — как вы можете представлять этого прапорщика? Вы же понимаете, что он не имел права сюда врываться?

— Почему? — спросила эрцгерцогиня. — Кто сюда ворвался?

— Прапорщик, Ваше Императорское Высочество!

— Прапорщик?

— Да.

— Что вы имеете в виду?

— Он просто вошел и хотел познакомиться с фройляйн Ланг.

Брови эрцгерцогини приподнялись, она посмотрела на меня, затем на Резу. Реза покраснела еще сильнее. Боттенлаубен посмотрел на подполковника и покачал головой. Я тоже был возмущен.

— Как вы можете, господин подполковник, — воскликнул я, — ставить даму в такое положение!

— Я? — оскорбленно спросил он. — Это вы поставили ее в такое положение!

Конечно, правда была на его стороне, но слова подполковника не возымели действия. Все присутствующие внезапно переключили свое внимание с меня и Резы на него. Теперь он оказался в более щекотливом положении, чем ранее я. Но он овладел собой и провел ладонью по лбу.

Эрцгерцогиня взглянула на меня.

— Что все это значит? — спросила она. — Вы действительно пришли сюда, чтобы встретиться с фройляйн Ланг? Успокойтесь, дорогая, — обратилась она к Резе. — Само собой разумеется, что такая юная леди, как вы, должна иметь успех. Одна из главных причин, по которой я сразу привлекла вас к себе, заключалась в том, чтобы вы не чувствовали себя слишком неудобно из-за поведения некоторых наших офицеров. Вполне можно было ожидать, что все внимание будет отдано вам. Тем не менее, — тут она повернулась ко мне, — интерес господина прапорщика зашел слишком далеко. Что привело к опрометчивости. Вы расквартированы здесь, в городе, прапорщик Менис?

— Да, Ваше Высочество, — сказал я.

— При командовании?

— Да, Ваше Императорское Высочество.

— При каком?

— При штабе армии.

— И в каком качестве?

— В качестве адъютанта.

— Но у вас еще не было возможности представиться фройляйн?

— Не было, Ваше Императорское Высочество.

— Почему нет? Как давно вы вообще в Белграде?

— С сегодняшнего дня.

— Только сегодня?

— Да, Ваше Императорское Высочество.

Мне показалось, что она сдерживает улыбку.

— Кому, — спросила она, — подчиняются адъютанты?

— Майору Орбелиани, Ваше Императорское Высочество.

— Господин капитан, — сказала она адъютанту, — попросите майора Орбелиани прийти сюда. Если его нет, то пусть за ним пошлют.

Капитан тут же бросился к двери, ведущей в вестибюль, и гаркнул:

— Майор Орбелиани!

— Пожалуйста, не так громко, капитан, — произнесла эрцгерцогиня, — не стоит так утруждаться!

Но было уже поздно: адъютант бросился в толпу и продолжал звать майора. Ему стали помогать другие голоса.

— Пожалуйста, закройте дверь, — сказала эрцгерцогиня.

Дверь закрыли, и наступила тишина. Эрцгерцогиня смотрела прямо перед собой, затем снова перевела внимательный взгляд на меня и, наконец, сказала:

— Почему вы стали адъютантом, будучи прапорщиком? Насколько мне известно, это довольно необычно.

— Ваше Императорское Высочество, — ответил я, — я был ранен, и меня, вероятно, более не пожелали подвергать суровым условиям полевой службы.

— Вот оно что, — сказала она, казалось, задумавшись.

Я пытался отгадать, о чем она думает.

— Ваше Императорское Высочество, — сказал я, — я совершенно не хотел, чтобы меня приписали к штабу. Мне больше по душе быть на фронте. Я полагаю, что это из-за моего родственника, для которого может быть очень важно мое здоровье. Он — генерал кавалерии.

Последние слова предназначались более для подполковника. Я не смотрел на него, но мог предположить, что он внезапно почувствовал себя плохо.

— А как зовут вашего родственника? — спросила эрцгерцогиня.

— Кренневиль, Ваше Императорское Высочество, — ответил я.

Было непонятно, говорит ли ей о чем-то это имя. Через мгновение она сказала:

— Прапорщик Менис, вы, несомненно, желаете извиниться перед фройляйн Ланг за доставленные ей неудобства. Однако вас все еще друг другу не представили. Но граф Боттенлаубен, теперь, когда он познакомил вас со мной, определенно окажет нам любезность и познакомит вас с фройляйн.

Боттенлаубен поклонился, затем взял меня за руку, улыбаясь, подвел к Резе и сказал:

— Сударыня, это прапорщик Менис. На данный момент вы, похоже, знаете его даже лучше, по крайней мере, о его отношении к вам, чем если бы он неделями пытался привлечь ваше внимание.

Реза подняла взгляд, и я заглянул ей в глаза, боясь обнаружить в них следы слез. Затем она медленно протянула мне руку — неуверенно и очаровательно. Глаза ее расширились. Я сказал:

— Я бы не простил себе, если бы мое поведение было бы чем-то иным, как не доказательством, — тут я понизил голос, — вашей красоты.

Она посмотрела на меня еще мгновение, покраснела, затем снова опустила взгляд.

— Прапорщик, — пробормотал Боттенлаубен, слышавший мои последние слова, — вам лучше поухаживать за дамой в другой раз. У вас будет такой шанс.

С этими словами он развернул меня к баронессе Мордакс и представил меня ей. Та посмотрела на меня веселыми глазами и собиралась что-то сказать, но тут дверь распахнулась и, в сопровождении адъютанта, вошел майор Орбелиани.

Далее эрцгерцогиня посоветовала ему проследить за тем, чтобы меня перевели на службу в другое место, по крайней мере, не в Белграде и как можно скорее.

— Да, Ваше Императорское Высочество! — проревел Орбелиани. — Прапорщик будет направлен в свой полк.

— А где сейчас этот полк? — спросила эрцгерцогиня.

— Я думаю, в Италии.

— Тогда, — сказала она, — я этого не желаю. Он был ранен и до сих пор нуждается в помощи. Пожалуйста, организуйте, чтобы его перевели в один из полков, отправленных на Украину.

После этого нас отпустили. Мы поклонились. Я еще раз взглянул на Резу. Мне показалось, что она побледнела. Но прежде чем я смог над этим поразмышлять, майор вытолкнул меня за дверь. Вестибюль был полон людей, которые с интересом смотрели на нас. Новость о срочном вызове Орбелиани, должно быть, распространилась повсюду. Багратион и другие, с кем я пришел в театр, тоже были уже в курсе дела. Он бросился ко мне.

— Ради всего святого, — прошептал он, — что ты наделал?

Но Орбелиани уже подталкивал меня к выходу, и мне пришлось подчиниться.

— Несчастный, — ругался Орбелиани, — о чем вы вообще думали? Из-за вас у меня будут неприятности, не говоря уже о том, что я не смогу послушать последние два акта «Фигаро»!

— Господин майор, — ответил я, пока нам отдавали наши шинели, — мне говорили, что они хуже, чем первые два акта.

— Молчать! — воскликнул Орбелиани, выталкивая меня из театра. — Что вы понимаете в музыке?

Мне пришлось поспешить вместе с ним в штаб армии. Из-за возможных атак с воздуха он располагался в нескольких жилых зданиях, ради этого расселенных, а не в более подходящем общественном месте. Конечно, ночью здесь были дежурные, но из начальства, к которому должен был обратиться Орбелиани, большинство отсутствовало, и их нужно было дождаться. Потом они ругались и обвиняли Орбелиани в том, что один из его подчиненных повел себя столь неподобающим образом.

— Вы можете сами поговорить с этим прапорщиком! — кричал Орбелиани. — Он — мой подчиненный всего полдня, у нас не было времени даже чтобы толком познакомиться. Ее Императорское Высочество желает, чтобы его отправили в полк на Украину, где он сможет вести себя как хочет. Моя задача вовсе не в том, чтобы обуздывать темперамент моих офицеров. Я не пастырь!

Но оказалось, что кавалерийских полков на Украине больше нет. Как только возникла угроза Балканскому фронту, их немедленно отозвали. Теперь они находились в Банате: одна дивизия — в Эрменьеше, другая — в Караншебеше.

— В Эрменьеше и в Караншебеше? — воскликнул Орбелиани.

Да, ответили ему, они сейчас именно там. Но ведь это, воскликнул он, совсем рядом! Да, отвечали ему, самое большее — день пути. Но это же слишком близко! Их Императорское Высочество прямо сказали, что его следует отправить на Украину. Возможно, отвечали ему. Но ради одного прапорщика возвращать на азиатскую границу восемь кавалерийских полков никто не будет. Знали ли Их Императорское Высочество, что этих полков больше нет на Украине?

Очевидно, нет. Какое дело Их Императорскому Высочеству до оперативной дислокации кавалерийских частей! Даже он, Орбелиани, не знал, где они.

В любом случае, ему ясно указали, что Ее Императорское Высочество хочет, чтобы я отправился в украинский полк; и если они уже не на Украине, а где-то еще, мне следует ехать туда, где они сейчас.

Но не так же близко! — кричал майор.

Близко или нет, они определенно не останутся там надолго. Полки должны дождаться полного укомплектования, после чего вернуться на фронт.

Помолчав пару секунд, Орбелиани спросил, какое место находится дальше от Белграда — Эрменьеш или Караншебеш.

Караншебеш, сказали ему.

Выругавшись на чем свет стоит, Орбелиани заявил, что прапорщик отправится в Караншебеш. Будем надеяться, что Ее Императорское Высочество не узнает, что это так близко. У него не было большого желания заниматься моими делами, а финал «Фигаро», похоже, был уже безнадежно пропущен…

Однако прошло довольно много времени, прежде чем меня удалось откомандировать в тот полк: ведь штаб армии сам такие вопросы не решал. Нужно было получить по телефону указание военного министерства. И это указание было дано только потому, что в Вену доложили о желании эрцгерцогини. Был час ночи, когда я получил на руки приказ, в котором мне предписывалось немедленно присоединиться к драгунскому полку Марии-Изабеллы в Караншебеше.