Штундист Павел Руденко

Глава XIX

Братья собрались на торжественное и печальное моленье, чтобы почтить память своего

первого учителя и мученика. Собрались все, старые и малые. Когда Павел с матерью вошли в

комнату, там была уже толпа. Он хотел было сесть у входа, но толпа расступилась перед ними,

открыв дорогу до самого стола, за которым сидели чтецы. Пришлось пройти вперед и сесть с

ними рядом. Ему предложили читать и вести службу. Но он покачал отрицательно головой, и

его оставили: все понимали, что, как самый близкий друг покойника, он должен всех сильнее

чувствовать его потерю. Службу повел старик Кондратий, не красноречивый, но умный,

толковый человек, хорошо знакомый с Писанием.

Сперва пропели псалом; и потом Кондратий открыл Новый Завет и начал:

– "И слово Божие росло, и число учеников весьма умножилось в Иерусалиме; и из

священников очень многие покорились вере".

В комнате воцарилась мертвая тишина. Под впечатлением только что полученного известия

евангельское повествование получило особое значение. Случаи были так похожи, что казалось,

будто дело идет не о Стефане-диаконе, а об их собственном учителе и первом мученике

Лукьяне. Гонители Иудеи – это были церковники; фарисеи и книжники – попы и чиновники,

которые, не в силах будучи одолеть их учителя словом, схватили и убили его в тюрьме.

Бабы начали всхлипывать. Наклонив голову над столом, Павел плакал тихими,

облегчающими слезами. Светлый и человеческий образ Лукьяна заслонил на минуту все его

сомнения и огорчения.

Кондратий продолжал между тем читать, ничего не пропуская. Длинная и скучная

историческая вставка в речь Стефана несколько успокоила собрание. Всхлипывания утихли.

Вздохи стали реже. Все слушали внимательно и терпеливо. Но вот трагическая развязка

приближается. Стефан кончил свою речь. Но это не Стефан – это об их Лукьяне пишет апостол.

Вот он грозно обличает своих судей в жестокости сердца, в противлении святому духу, в

избиении пророков, свидетельствовавших до него. И они уязвлены в самое сердце и скрежещут

на него зубами. У всех в воображении носится не еврейский синедрион в Иерусалиме, а русская

комната с зеленым столом и русскими чиновниками и попами, перед которыми стоит их брат и

учитель. Лица побледнели. Несколько человек вытирали дрожащей рукой выступивший на лбу

пот. Стоны и вздохи раздались снова. В тесно набитой комнате чувствовалось жгучее

напряжение, точно вся драма происходила перед глазами этой толпы. Неистовые судьи и

палачи, заткнув уши, бросаются с каменьями на исповедника.

Голос чтеца дрогнул.

– Убили, убили нашего родимого! – вскричала Анисья.

Раздались крики и плач. Сдержанное волнение вырвалось наружу. Кондратий смутился. Он

хотел избежать истерии, которой штундисты не любят на своих собраниях. Встав с своего

места, он начал что-то говорить. Но за общим шумом его голоса нельзя было расслышать. –

Песнь шестую, – сказал он своим соседям, открывая книжку гимнов. Он запел сам. Человека два

подхватили. Понемногу к ним присоединились несколько других. Пение размягчило собрание.

Волнение улеглось, и печаль утратила резкую шумливую форму. Вскоре пение стало стройным,

трогательным. Когда оно кончилось, все пришло в нормальное состояние.

Теперь надлежало говорить проповедь. Все глаза устремились на Павла. Он чувствовал, что

ему следует сказать слово в день моления за покойника. Но он не мог говорить. Тогда

Кондратий встал сам.

– Братья, – сказал он, – нашего учителя, что был нам отцом и братом, нет более в живых.

Другого такого нам не найти уже. Но не надлежит стаду оставаться без пастыря. Нужно нам

выбрать из себя заместителя ему. Мы уже говорили об этом с братьями, и мнится мне, что мы

единые в мыслях. Один есть между нами такой. Он млад годами, но Бог умудрил его духом

своим не по летам. Покойный учитель наш, царство ему небесное, его первым призвал. И ему

же довелось принять его последнее наставление и волю.

– Верно, Павла! Никого, как Павла, – проговорило несколько голосов в толпе.

Павел сделал движение. Но Кондрат еще не кончил.

– Кому дух внушает выбрать Павла, поднимите правую руку.

Все руки поднялись.

– Кому против?

Против выбора никого не было.

– Брат Павел, – сказал Кондратий, возвышая голос и обращаясь к нему прямо. – Тебя

выбирает братия, мир. Младший из нас, будь нам старшим братом и наставником. Пусть дух

Лукьяна перейдет на тебя, как дух Ильин на Елисея, и наставит тебя на всех путях твоих. Вот

книги. Вот причастная чаша. Вручает их тебе мир.

Он достал с полки деревянную простую чашу и поставил ее на стол.

Павел не смотрел на него. Он встал. Лицо его было бледно. Он предвидел возможность

выбора, но до последней минуты надеялся, что выберут Кондратия, который, хотя

присоединился к общине недавно, был старше его годами. В его теперешнем настроении выбор

братии был для него тяжелым испытанием. Все смотрели на него и ждали. Теперь не говорить

было нельзя. Он сделал над собою усилие, стараясь собраться с мыслями. Но что скажет он?

– Братья, – проговорил он с трудом… Глаза его потухли, голос звучал как-то дико.

В собрании произошло некоторое смущение. В задних рядах некоторые поднялись, чтобы

посмотреть, в чем дело.

– Братья, – повторил Павел более твердым голосом, стараясь побороть свое волнение. –

Спасибо вам за всю вашу доброту. Жизни не пожалел бы я, чтобы отблагодарить вас. А выбора

вашего принять не могу. Выберите другого.

Голос его упал, и он прибавил:

– Не знаю, захотели ли бы вы иметь меня братом… Последние слова вырвались у него

невольно, как стон отчаяния. Их расслышали только Ульяна да Кондратий, которые были одна –

по правую, другой – по левую его руку. Собрание не слышало их, но и того, что Павел сказал

громко, было достаточно, чтобы произвести среди братии замешательство и недоумение. По

тому, как Павел произнес свой отказ, было ясно, что это не выражение обычной в этих случаях

скромности. Никто не решился его уговаривать, до такой степени было очевидно, что это было

бы некстати. Что же мог значить этот непонятный и решительный отказ? Братья стали

переглядываться и перешептываться.

– Как же быть? Кого выбрать?

– Братья, – сказал Кондратий, – отложим это дело. Бог просветит и научит нас всех.

Надумаемся мы, и Павел пусть подумает. Пути Господни неисповедимы, и он посылает на нас

всякие испытания.

Никто не возражал, и собрание молча разошлось.