Шунь и Шунечка

Капитан Размахаев

Достигнув Северного полюса, Лектрод, князь Монакский, закурил сигару с трудом — ветер задувал даже охотничьи спички. Отставив руку в лайковой перчатке и голову в ушанке подальше друг от друга, он сфотографировал себя мобильником на фоне воткнутого во льды национального красно-белого флага. Его белое поле сливалось со снежным простором. Собаки жались к флагу, не испытывая, похоже, никакой гордости за свои свершения. Нажав на кнопку, Лектрод немедленно переправил автопортрет в ООН. Там притворно заохали, Генеральная ассамблея отвлеклась от вялотекущего обсуждения очередного ближневосточного кризиса и разразилась неискренними аплодисментами. Кроме фотографии, Лектрод отправил и сообщение на словах: извинялся за отсутствие и просил присоединить свой голос к резолюции, призывающей к отказу от употребления камней в случае возникновения массовых беспорядков. Он однозначно ратовал за слезоточивый газ со стороны полиции. Все знали, что это был камешек в арабский огород.

Председательствовал сам Николаев, которому стало обидно, что овация предназначалась не ему лично. “Вот гадина! С этими иностранцами нужно держать ухо востро. Чуть что — и земную атмосферу испортят. Не для того мы ему многократную визу выписали, чтобы он арктические рекорды бил, совался вперед меня и агитировал против интифады, — молча сокрушался Николаев перед микрофоном. — Впрочем, ездить в собачьей упряжке — разве ж царское это дело? Мне-то Mercedes на воздушной подушке подавай!” — успокоил он свои нервы, процедил: “Поздравляем коллегу!” — и объявил обеденный перерыв. Несмотря на участившиеся подрывы католических соборов, православных церквей и мечетей, в столовой ООН кормили по-прежнему сытно. После обеда полагалась сиеста.

На Северном полюсе светило солнце, настроение у Лектрода было превосходным, его лицо приняло еще более пренебрежительное выражение по отношению к покоренной им природе. “На всех горах побывал, во всех пустынях! С парашютом прыгал, на плотах сплавлялся, в кратеры лазил, лавой раскаленной дышал! Мировой океан на байдарке переплыл, из Мариинской впадины набор цветных фотографий вывез! И все сам, все один! Всех друзей растерял, все жены меня, слава богу, покинули! Никто меня не ждет, никто стакана воды на смертном одре не подаст! И индианочка моя вряд ли подаст, наверняка моего отсутствия не перенесла и сбежала в свою резервацию. И вот теперь — Северный полюс! Никого не видеть! Ничего не слышать! Вот оно, белое безмолвие и настоящее счастье!”

Лектрод разгреб кристаллический снег до самого льда. Мелкие арктические креветки просвечивали со дна. Со всего маху Лектрод подбросил ушанку. Она потерялась в вышине, но потом все-таки ударилась звездочкой о стерильный лед. Лектрод свинтил набалдашник, разлил загустевшую самогонку в две рюмочки, чокнул их друг о друга, выпил одну, закусил другой. Серебряным колокольчиком понесся над снежной пустыней веселый перезвон. Белые медведи удивленно поднимали одутловатые морды, гладкие тюлени выпрыгивали из воды на лед, упругие рыбы уходили на немыслимую глубину. И только разгоряченные бегом собаки продолжали лизать вековой снег. Последний раз Лектрод выпивал вместе с Шунем. “За Егорьеву пустынь! За Северный полюс!” — повторил он, вспоминая тот незабываемый день.

Тут он заметил вмерзшую в лед консервную банку. “И здесь нагадили!” Лектрод упал на колени, стал выдыхать свою самогоночку. Порядочно надышав на лед, поднес спичку — по льду полыхнуло голубое пламя, лед вокруг банки оплавился. Лектрод выковырял ее тростью. “Ужин полярника” — было написано на ней по-русски. “Состав: говядина постная, баранина жирная, селедка малосольная, картошка молодая, хлеб черный, огурец маринованный, капуста квашеная, грибочек белый, спирт питьевой, другие специи. Беременным женщинам во время вождения автомобиля употреблять по назначению, посоветовавшись с врачом”. Лектрод подивился несбалансированности пищевой диеты полярника, своими железными пальцами в лайковых перчатках смял банку и засунул ее в карман. Он терпеть не мог антропогенной грязи, и почти все человеческое было ему чуждо. А уж тем более на Северном полюсе. “Интересно, где находится ближайший мусорный бак или хотя бы помойное ведро?” — спросил сам себя князь. Спросил — и не получил даже приблизительного ответа.

Несмотря на солнце, ветер жег щеки, собаки жались друг к другу. Пора было отправляться куда-нибудь еще. Лектрод зажег пучок ароматических палочек “Шуньевый эрос”, поднял над головой. Со своей неземной орбиты спутник-шпион зафиксировал неопознанный чадящий объект и отбил телеграммку в Вычислительный центр. Как следует рассмотрев полученное изображение, там только посмеялись над спутником: “Да это ж Лектродушка наш фейерверком балуется!”

Кисейной пеленой ароматный дымок потянулся от Северного полюса в сторону Егорьевой пустыни. Проплыв над крепкими торосами и пастельной тундрой, он достиг и бескрайних русских лесов, где бурые медведи, олени, волки и более мелкая живность раздули ноздри от экзотического амбре. Шунь, расположившийся на скамеечке возле своего сада камней, тоже ощутил его и аллергически чихнул. Сомнений не было: северный ветер донес до него весть, что Лектрод достиг полюса и вспоминает о нем.

— Так держать! — воскликнул Шунь. Вернувшись в библиотеку, он подошел к глобусу и долго вымеривал ниткой расстояние от полюса до монастыря. Выходило сантиметров пятнадцать. Нитка была похожа на нулевой меридиан.

— Пора! — воскликнул Лектрод и взмахнул тростью. Тявкнула такса, разномастные собаки послушно натянули постромки и потащили повозку, временно переоборудованную князем под санный ход. Под брюками с безупречной складкой слабо шевельнулся детородный орган. Шевельнулся и затих. “Меня этими эротическими палочками так просто не проймешь!” — с гордостью подумал Лектрод.

— В Киото! — скомандовал князь. Он желал еще раз удостовериться в своем евроцентризме, еще раз убедиться, что тамошний сад камней ничуть не похож на настоящий рай. Лектрод бросил трость на дно повозки, залез в спальный мешок. — Я же сказал: в Киото, а не в Токио!

При этих словах такса Тирана остановилась и повела носом, корректируя маршрут. Теперь Лектрод мог со спокойной совестью впасть в спячку — знал, что собаки взяли верный курс.

Лектрод очнулся, только когда над ним склонилось обветренное лицо капитана Размахаева.

— Вставай, вражина, давай здороваться! — радостно произнес капитан.

Он был командиром пограничной заставы в Налыме. Вопреки пурге и бездорожью, умная сучка Тирана вывела упряжку прямо на КПП. Подобранная щенком в социалистической Албании, но выросшая в благополучном Монако, она старалась нарушать законы только в крайнем случае. Такой случай еще не наступил.

Лектрод был первым по-настоящему посторонним человеком, которого удалось увидеть капитану за все годы его беспорочной службы. Князь недоуменно разглядывал капитанскую шапку-ушанку с пятиконечной звездой. На нем была точно такая же.

— Вставай, вражина! — повторил Размахаев.

Служба была беспорочной, но бесперспективной, а Размахаев хотел уйти на пенсию майором. А для этого следовало отличиться. Отличиться, однако, в условиях Крайнего Севера было трудно — пространство было слишком промерзшим и надежно охраняло само себя от вторжений.

Размахаев сразу понял, что перед ним лежит бревном человек непростой. Несмотря на закрытые глаза и ушанку, он производил впечатление особи с чувством человеческого достоинства. Кроме того, изо рта у него торчала сигара и было совершенно непонятно, как ему удалось остаться выбритым до синевы. “От мороза, что ли, щетина у него не растет? То ли мумия, то ли принц; то ли египтянин, то ли француз, — гадал капитан, трогая Лектрода за лайковую перчатку. — А может, и монегаск, о котором давеча по рации передавали”. Далекий и трескучий голос полковника Петрова, увидеть которого у Размахаева не было никаких шансов, действительно объявил, что некий князь монакский лишен многократной визы “за действия, несовместимые со статусом ее правопользователя”. Как хочешь, так и понимай. Размахаев именно так и понимал служебные инструкции. “В связи с этим, в случае появления означенного лица в пределах видимости, капитана Размахаева обязываю визу обнулить”. Точка, fullstop, выполнять под страхом расстрела.

Князь соскочил с повозки и с достоинством предъявил паспорт. Впрочем, вернее было бы сказать, что он попытался сделать это с достоинством, ибо ветер валил с ног, и Лектроду пришлось схватиться за повозку, чтобы устоять на ногах. На Размахаева, однако, ветер не действовал: он стоял, как в снег вкопанный, будто бы в подошвы его валенок были зашиты свинцовые пластины. “Немного похож на водолаза”, — подумал Лектрод. Снег сек глаза, и даже отличавшийся зоркостью капитан Размахаев не мог сличить фотографию Лектрода с оригиналом.

То и дело падая в рашпильный снег, князь побрел за капитаном в дежурную часть. В жарко натопленной комнатушке двое рядовых цедили, обжигаясь, компот из сухофруктов. Они запивали им жилистую белую медвежатину, внесенную в “Красную книгу”.

— Ох, и надоела мне эта медвежья диета! Вот бы сейчас говяжьей тушеночки! — мечтал один.

— Следующий завоз только летом будет, — вытирая пот со лба, меланхолично откликнулся другой.

Размахаев сличил фотографию с оригиналом. Все сходилось.

— Ваша виза подлежит обнулению, господин Лектрод! — торжественно произнес капитан и отвесил легкий поклон портрету Николаева на стене.

Портрет был нарисован по памяти одним из бойцов. Правда, память явно подвела его: лихо закрученные молодецкие усы вызывали в памяти писаря царской армии. Но кого это волновало? Отвешивая поклон, капитан Размахаев уже ощущал себя майором.

“Зря я свою подпись под резолюцией ООН поставил”, — подумал князь.

— И что же мне теперь делать? — спросил он.

— Свобода выбора остается за вами.

— Мне ж в Киото надо!

— Я бы тоже хотел там побывать, но это меня не касается.

— Не могу же я через весь Северный полюс домой возвращаться! А огибать твою бескрайнюю родину по периметру, льдами да торосами, а где и вплавь, даже Лектроду не под силу! Да и свой принцип передвижения по прямой нарушать не хочется. У меня и собаки не кормлены!

Последний резон князя звучал убедительно, собак было жалко. Размахаев мигнул солдатику: “Покормить!” Тот спросил с недоверием:

— А зубы-то у них здоровые? Медвежатину-то осилят?

Лектроду было неприятно, что он нарушает краснокнижные принципы, но он все-таки кивнул утвердительно. Лектродовы собаки были не такими принципиальными, как он сам, а потому медвежатина пошла у них на ура.

— Можешь и здесь пока остаться, — с надеждой на возможного собеседника в полярную ночь произнес Размахаев. — До следующего транспорта ждать недолго осталось. Ну и как у вас там в Монако? Рай, небось, себе построили?

Лектрод сразу же представил себе свой замок и важно наклонил голову:

— Рай не рай, но что-то похожее.

— А футбольная команда “Монако” на каком сейчас месте идет?

— Не знаю, ее русские перекупили, господин Осинский. А я все больше собаками увлекаюсь.

— Зря не знаешь, надо хотя бы изредка “Радио Монте-Карло” слушать. Там проверенную информацию дают. Если футболом не интересуешься, — в рулетку по ночам играешь?

Князь сразу же представил себе принадлежавшие ему огромные игорные залы, набитые обкуренным сбродом со всего мира, и заявил твердокаменное “нет”.

— Правильно. Я тоже не играю. Как прочел “Игроков” Гоголя, так сразу и решил, что это не для меня. Уж больно я азартный, остановиться не могу. Начну огород копать — так до зимы и копаю. Полюблю кого — тому спасу нет, зацелую до смерти. Ох, давно это было… Да ты компотик-то пей. Горячий, в ясный ум приводит с морозца. Ты такого и не пробовал. Пионерских лагерей ведь в твоем детстве не было, правильно ли я понимаю международную обстановку?

Лектрод был вынужден согласиться.

— А собаки твои, вижу, сухим кормом питаются? Какие-то они у тебя облезлые. А у сучки течка никак не кончится. Это от отсутствия полезных веществ и оттого, что на воздухе редко бывает.

Лектрод стыдливо улыбнулся и, не снимая перчаток, отхлебнул из кружки. Размахаеву постепенно становилось его жаль. В сущности, сам он не любил компота, но это ни на что ни влияло.

— Дети-то у тебя хоть есть?

— Трое.

— А у меня двое. Ишь ты, меня перещеголял. Кто бы мог подумать, что в твоей Европе рождаемость такая высокая, — с обидой произнес капитан.

— Они у меня все приемные, — стал оправдываться Лектрод. — Один из Вьетнама, второй из Камбоджи, а третья — из Эфиопии.

— Чего так? Не стоит, что ли? И виагра не помогает? Тогда я тебя одному заговору научу, очень полезный, на себе испытал и, как видишь, жив-здоров остался. Как только твой бык огуляет твою корову, возьми кусок черного хлеба с солью. Вот на этот кусок так прямо и наговори:

Только учти, что соль должна быть грубого помола, такая, как грибы солят. Иначе никакого толку не будет. Сначала встанет, а потом опадет.

— Во-первых, я не православный, во-вторых, у меня в княжестве грибы не растут, в-третьих, у нас не продается соль грубого помола, в-четвертых, в Монако коровы не водятся, — огорчился Лектрод.

— Неужто ты некрещеный? Не может быть! Чем же вы тогда закусываете? Никогда бы не подумал! Неужто всю землю под казино заграбастал? Это непорядок, зря жадничаешь. И откуда ж мясо в твоем княжестве берется, позволь спросить?

— Во Францию через дорогу ходить приходится, в магазине покупаю у знакомого мясника, — повиноватился Лектрод. — Площадь Монако составляет всего 1800 квадратных километров, не разгуляешься, выхлопы от гонок “Формулы-1” все грибы потравили.

— А ты тогда к Шуню на своих собаках съездил бы, он, люди сказывают, от любой хворости враз излечивает. Про Шуня-то хоть слышал?

— Был я у него, но до этого предмета разговор как-то не дошел, — покраснел князь, вспоминая себя, бездыханного. Потом грустно добавил: — И жена меня тоже бросила.

По правде говоря, печаль его относилась вовсе не к жене, а к непредвиденным обстоятельствам путешествия, но капитан истолковал князя по-своему.

— Надо же! Никогда бы не подумал, ты вообще-то мужик видный и бреешься регулярно, — проникался все большим сочувствием Размахаев, проводя обветренной ладонью по собственной колкой щетине. — Чем же ты ей так не понравился? Зашибал, что ли? Да разве ж это повод! На то он и мужик, чтобы зашибать. И рулеткой не увлекаешься, деньги в дом несешь. А то, что не стоит, дело поправимое. Жена у тебя в каком магазине белье нижнее покупала? Надо было у нас в райцентре брать, там с кружавчиками прошлым летом завезли. Не ближний свет, конечно, меньше трех суток на дорогу не клади. Лучше не жадничай, на белье не экономь. Денег, конечно, жалко, но и себя пожалеть надо. Дура она, баба твоя, вот что я тебе скажу. Моя, конечно, не намного лучше, но до такого блядства ей очень далеко.

Лектрод не мог не согласиться.

— Может, в гости ко мне зайдешь? Посидим по-семейному. Телевизор, правда, здесь никаких программ не принимает. Но это ничего, можно и “Радио Монте-Карло” послушать, у меня хорошо слышно. Приемник добротный, ламповый, отец из покоренного Берлина вывез. Тут недалеко, метров двадцать до меня будет. А то чего всухую сидеть, компота больше нет. Теперь до следующего транспорта сухофрукта ждать. А он еще нескоро будет.

— Нет, мне в Киото надо.

— А то хочешь, будем друг другу книжки вслух читать. У нас здесь библиотека хорошая. Ты про майора Пронина читал?

— Нет.

— А про графа Монте-Кристо?

— Да вы, я посмотрю, образованный человек! — воскликнул Лектрод. — Нет, и про Монте-Кристо я не читал.

— Зря. Граф про графа обязательно читать должен. Я поэтому про Пронина и читаю, мне до майора недолго осталось. Но ничего, я тебе Дюма одолжу. У меня и про трех мушкетеров имеется. Книжка длинная, как-нибудь перезимуешь.

— Мне бы в Киото…

— Да что ты занудил — Киото да Киото. Я вот, например, вообще нигде не был — здесь родился, здесь учился, здесь и служу беспорочно. У меня и медаль соответствующая есть. А у тебя медаль-то имеется? Вот видишь, и медали у тебя нет, служил плохо. Диверсанта, наверное, нашего упустил, надо было крепче держать.

— У меня воинская повинность отменена, — сказал Лектрод, сгорая со стыда.

— Жалко мне тебя, даже в армии не служил, оттого и не стоит, — произнес капитан Размахаев и решил сменить тему разговора в какую-нибудь необидную для князя сторону. — Ну и хорошо ли там в Киото?

— Неплохо. Там есть сад камней, там рыбу сырую с соусом кушают.

— Ну это ничего особенного. Когда снег растает, ты здесь камней тоже много увидишь. В прошлом году, правда, не растаял. Но так редко бывает. А сырую рыбу аборигены тоже лопают. На мороз бросят, а потом ножичком стругают и лопают. Но мне не нравится, рыбой воняет. А водку рисовую ты, между прочим, пил?

— Пробовал.

— Правду говорят, что теплая?

— Правду.

— Это они зря, ты им передай, что из холодильника лучше идет. Или пускай на снег выставят, если они до холодильников не додумались. Ну и как, забирает?

— Забирает, но все-таки плохо.

— Я так и думал! И что ты тогда в своей Японии потерял? Оставайся, зимовать станем, со мной не соскучишься! Может, в шахматы партейку сгоняем? Ты в шахматы хоть умеешь играть? Если не умеешь, так скажи, не стесняйся. Я тебя запросто научу.

— Пропустил бы ты меня, капитан, на свою суверенную территорию. Мне в Киото все равно надо.

Размахаев призадумался. Уж очень ему хотелось стать майором. С другой стороны, Лектрод был мужиком неплохим и по жизни обиженным. Медаль у капитана уже была. Зачем ему вторая? Напрасно, конечно, князь его домом побрезговал. “Наверное, он зашитый, боится слабину дать, болезный”, — решил Размахаев.

— Ладно, задам тебе еще один контрольный вопрос. Ответишь правильно — отпущу, а за неверный ответ будешь здесь со мной куковать. Тебе в России-матушке нравится?

— Да, — честно ответил Лектрод. — У вас здесь мне интересно.

— А мне нет, — грустно сказал капитан. — Но в данном случае это не имеет значения. Черт с тобой, езжай, вражина, ответ твой засчитываю за правильный. Езжай, только на глаза мне больше не попадайся. Я тебя не видел, ты — меня. Если поймают, так и скажи: капитан Размахаев — мужик хороший, но только я с ним не знаком. Запомнишь? Только учти: дороги отсюда нет никуда. Вот у меня даже и автомобиль имеется, но доехать на нем никуда нельзя — дорога за околицей кончается, — сказал он, обнял князя и трижды облобызал.

В ответ Лектрод не мог не вытрясти из трости стаканчики: “На посошок!”

Размахаев удивился, что Лектрод, несмотря на болезненность, все-таки незашитый. Подивился он и трости.

— Может, мне подаришь? Я о такой заначке всю жизнь мечтал! А то свою мне приходится от жены за словарем Даля прятать. А она раскусила — как от меня пахнуть начнет, так она мне: “Опять глаза налил, опять за далью даль?” Может, мне теперь на Дюма переключиться? Отдал бы мне тросточку. Мне здесь все-таки зимовать, а не в Черном море плескаться. А ты в своем Монако себе новую купишь.

— Не могу. Хочу, но не могу. Рука не поднимается — это ж моя частная собственность! К тому же она у меня наследственная, — с жаром произнес князь.

“Хочет, но не может. В этом-то вся проблема, что не поднимается. Хорошо, что я ему визу не обнулил и трость не отнял, он ведь богом обиженный”, — еще раз убедился в своей правоте капитан на вечные времена.

— На вот, на помойку выкинь, — протянул ему Лектрод на прощанье консервную банку “Ужин полярника”.

Не посмотрев на банку, Размахаев полез к себе за шиворот и повесил на шею Лектроду медный крестик:

— Поноси на здоровье, может, все-таки хоть разок у тебя встанет.

— Трогай! — донесся до капитана из необъятного пространства голос, перекрывавший вьюжную ночь.

— Передай-ка шифровку в Вычислительный центр, — велел Размахаев солдатику — и смолк.

Не слыша текста, тот в недоумении развел руками. После инъекции компота сердце под гимнастеркой работало ровно.

— Что ты руками разводишь, будто неродной? Передай, как обычно: “Никаких объектов в пределах видимости не обнаружено. Капитан Размахаев”. А если про Лектрода кому разболтаешь — погублю. У меня в запасе один заговор имеется, — зашарил он по карманам. — Вот, послушай-ка для острастки:

— Слушаюсь, товарищ капитан! — сказал солдатик, но как-то без восторга, приличествующего подчиненному. До дембеля ему оставался еще год. И этот год нужно было прожить.