Шунь и Шунечка

Лейтенант или полковник?

Паспортисткам — Александра, остальным — Шурочка… Шурочка газет не читала, телевизора не смотрела, радио не слушала. “Руки у меня сильные, а голова слабая. Я всему на слово верю, мне от их гадостей дурно делается”. И потому, кабы не Сюзанна эта Очкасова, не узнать ей никогда, куда запропастился Шунь.

Сюзанна была женщиной ураганного типа — ворвалась в Шурочкину квартирку, отчего та немедленно съежилась в метраже.

— Давай скорее примеримся, а то я на акцию опаздываю, — с порога закричала Сюзанна.

— Что за акция? Привилегированная, что ли? — вяло поинтересовалась Шурочка, доставая триколорную комбинацию.

Сюзанна пришла в возбуждение и захлопотала лицом:

— Акция благотворительная, “Газ — детям” называется. Я там речь зажигательную произнесу в пользу бедных, воздушные шарики сиротам раздам. Теперь, видишь, сирые в моду вошли, не сравнить с прошлыми беспризорными временами. А шарики не пустые — газом из моей новенькой трубы надуты. Чтобы все, значит, убедились, что газа нам никому не жалко. А то распускают, понимаешь, слухи, что мы с Очкасовым жадные. Обидно ведь, обидно, бля.

Примерив наряд, Сюзанна напружинила перед зеркалом бровь:

— Молодец! И линия груди достаточно подчеркнулась! И оборочка на месте! Я прям так и отправлюсь! — Полезла в сумочку: — Ах-ах, деньги-деньги, снова позабыла, очень уж занята стала, мне теперь в магазинах все бесплатно дают, чтобы я на них своим “Бентли” не наехала! Но ничего, это ведь тебе не страшно, деньги — прах, да и не в них счастье! Ерунда, переживешь, потерпишь! На вот, вместо этого газетку почитай, а не то от поступи великой страны навсегда отстанешь, как последняя мудосранка! — ткнула Сюзанна в Шурочку желтыми страницами “Дикоросса”, которые зашелестели от сероводородного смерча, поднятого ее сногсшибательным бегством по жизни.

“Надо бы дополнительно насытить воздух кислородом”, — подумала Шурочка и распахнула окно.

На первой полосе газеты красовался портрет Сюзанны, высоким указом назначенной, как оказалось, президентом добровольного общества “Единый зоофил”, эмблемой которого служила харя бурого медведя с острой секирой. “Сюзанна Очкасова, супруга небезызвестного всем члена Ближней Думы Очкасова, к своим многочисленным общественным деяниям добавила еще одно. После единогласного назначения на эту многотрудную должность она немедленно выступила с актуальной инициативой, заявив, в частности, вашему специальному корреспонденту в эксклюзивном интервью: “Бедным животным должно быть обидно, когда мы непродуманно произносим: “рыло свиньи”, “морда коровы”, “харя медведя” — и так далее, в том же роде. И не только обидно. От этого у них снижается привес, падает удой, портится вкус. Всем нам должно стать горько и стыдно; следует призвать себя к порядку и вместо “рыл” и “морд” однозначно именовать это место “лицом”, “ликом”, ну хотя бы “личиной” и тому подобным личиком…””

При этом Сюзанна прижимала к своей морде собственного карликового бульдога со сморщенным отвратительным ликом и к тому же в очках, в которые был вмонтирован слуховой аппарат. Хозяйка гордилась новомодным приобретением: годовалый кобелек был зачат в сингапурской пробирке. Умилительно, что к трапезе он приступал только в слюнявчике, а очки ему были надобны для рассматривания эротических собачьих журналов, без которых он не был способен к спариванию.

А вот рубрика “Понаехали!” наконец-то обратилась к внешней тематике: колумнист Швиблов обсуждал предполагаемый приезд Папы Римского в Златоглавую. “Разве ж в России-матушке отцы перевелись? Разве ж есть у нас сироты и безотцовщина? Разве ж у нас своего патриарха не имеется? Нет, нам заморский папаня не нужен! Тем более что он прибывает в составе группы поддержки итальянской сборной по футболу. Кто к нам с мячом придет, тот от меча и погибнет!” — таков был финальный аккорд бойкого автора.

Шурочка перевернула страницу и увидела фотографию Шуня. Он как-то совсем не походил на человека, в организме которого вызревает золотая пилюля. “Растворилась в желудочном соке, что ли? Питается, наверное, всухомятку, оттого и кислотность, видать, повысилась. Постарел, косичка обветшала, надо бы шерстяные носки связать”, — с любовью подумала Шурочка. Заметка под фотографией гласила: “Небезызвестный Шунь из Егорьевой пустыни совершил очередное чудо: после совершенно бесплатного сеанса шокотерапии (стакан первача на кошачьей моче без закуски плюс одновременное зачитывание указа об отмене отсрочки призыва в армию для инвалидов всех категорий, включая слепоглухонемых, плюс посыпание головы пеплом, полученным при сжигании истории болезни) слепоглухонемой Григорий Воттенатти прозрел, стал прекрасно слышать и даже заговорил. Будучи доставлен спецрейсом в столицу нашей родины, где ему была предоставлена возможность посетить мавзолей Ленина, могилу Неизвестного солдата и кладбище Новодевичьего монастыря, он, в частности, сказал: “Вот те на! И это все?” Консилиум во главе с членом Ближней Думы Очкасовым пришел к единогласному мнению, что первая часть данного высказывания не имеет ничего общего с фамилией больного, а высказывание в целом следует понимать однозначно в том смысле, что бывший пациент выразил свое восхищение увиденным и услышанным, одновременно выказав неудовольствие, что экскурсионная программа закончилась так быстро. Медики утверждают, что после реабилитационного периода Григорий Воттенатти сможет выражать свои мысли более развернутыми предложениями и честно выполнит свою почетную обязанность по защите Родины, ибо ему только что стукнуло восемнадцать”.

Разогнавшись по тексту, Шурочка по инерции пробежала и раздел объявлений “Совершенно конкретно”: “Убью. Дешево”, “Похороню. Дорого”, “Воскрешу и вознесу!”, “Безболезненное растворение трупов”, “Ищу женщину со всеми удобствами”, “Экологически чистые яблочки с древа познания”, “Продам душу. Куплю скелет”. Нет, Шурочке ничего такого было не надо. И лишь объявление цыганской гадалки задержало ее дыхание: “Прежде чем связаться со мной, сформулируй свой главный вопрос и чаемый ответ на него. Удачи!”

“Умно!” — подумала Шурочка. Она прошептала что-то вопросительное, потом прошевелила губами ответное “да”.

— Вот и про Шуня всю правду узнала! Теперь мне все нипочем! — воскликнула Шурочка.

А про своего сына Романа она узнала правду уже давно. В порыве растерянности вдруг приоткрылись сверхсекретные архивы, находившиеся в ведении Вычислительного Центра. И чего там только не было! Каких только гадостей общенациональной значимости! Тут тебе и затопленные баржи с зэками, и расстрел польских военнопленных, и пакт Молотова-Риббентропа. Много писали и про разгром большевиками Егорьевой пустыни. Интеллигентная публика злорадно потирала ладонями: “Вот она, правда-то! Теперь заживем!” Однако Шурочку интересовали детали личного свойства. Тут ей и протянули в окошечко бережно сохраненные письма сына. Они находились в папке с красивыми голубыми завязочками. И взяли-то всего сто долларов. Правда, пришлось целую неделю потратить, костер ночами жечь, на мостовую по нужде ходить — очередь к окошечку была длинная.

Шурочка чиркнула расписку в получении писем, но чека об уплате долларов не получила. “Пусть подавятся!” — решила она, хотя чутье ей подсказывало: те, за окошечком, ни за что не подавятся. Несмотря на растерянность, оригиналы писем они оставили у себя, выдав Шурочке грязные ксероксные копии. Порошка явно не хватало на всех.

“Питание отменное, я такой тушенки на суше никогда не пробовал! Борщ такой, что ложка стоит. Видел издалека американский эсминец. Обменялись предупредительными выстрелами”, — писал поначалу Роман.

“Стоим на рейде. Где — не говорят. С борта видны смуглые женщины, но на берег не пускают. Про дедовщину никому не верь. На прошлой неделе подрался, но пряжками не били, синяки сошли на удивление быстро. Весь экипаж — сухопутные парни из Бурятии. Ростом не вышли, но дерутся больно. Плавать они не умеют, их поэтому на флот и берут. Чтобы морем не убежали. Некоторые из них тайно берут у меня уроки теоретического плавания”.

“Кормят сытно. Макароны — слипаются, но пальчики все равно облизываю. Немного скучаю по сливочному маслу. Пришли посылочку на Мадагаскар. Не забудь про сахар-рафинад”.

“Посылка не дошла. Вместо Мадагаскара направились в Аден. С борта видел в бинокль местных женщин. Все в чадрах, лиц не разобрать, но, наверное, красивые. На берег не пускают. Овсянки дают от пуза. Пришли соли, а то так невкусно”.

“Твоя посылка не дошла — ушли из Адена прежде времени. Совершаем боевой переход через Атлантику. Бросил курить — кончились спички. Это и к лучшему, здоровье — прежде всего. Штормит, порох отсырел. Видел американский эсминец и погрозил ему кулаком. Капитан меня похвалил и дал закурить. Меня даже повело с отвычки”.

“Корабль дал течь. Ремонтируемся на полном ходу и ловим рыбу руками из иллюминаторов. Очень вкусная, даже соли не надо. Видел американский эсминец. Он подошел вплотную, их капитан протянул нашему руку помощи. Наш ничего не взял и задал ему каверзный вопрос: “Издеваешься?””

“С Божьей помощью добрались до Нью-Йорка. Получили приказ совершать отныне не боевой переход, а визит доброй воли. Я думаю, это оттого, что вода стоит в трюмах. Видел статую Свободы с провокационным факелом. Похожа не на Родину-Мать, а на поджигательницу войны. Посылок больше не шли, все равно не доходят”.

“Пишу тебе с Пятой авеню. На берег против обещания не отпустили, пришлось добираться вплавь. Два парня из Бурятии, Цибудеев и Цыдынджапов, все-таки утонули, зря я их учил. Из этнографического интереса сошелся с негритянкой, но ненадолго — денег не хватило. Теперь ищу кого-нибудь попроще. За бескозырку выручил пять долларов. Это сколько по-нашему? Кормят здесь хорошо, в мусорных баках полно недоеденных гамбургеров. Немного поправился”.

“Сошелся с креолкой, но ненадолго. Слишком уж страстная, а у меня еще морская болезнь не закончилась. Далеко не всегда могу попасть туда, куда ей надо. Устроился в порту грузчиком, посетил “Макдональдс”. Кормят хуже, чем я ожидал. И холестерина кладут в избытке”.

“Наконец-то сошелся с русской бабой, Руфью звать. Мы друг другу соответствуем по всем параметрам, недостатков я у нее пока что не обнаружил. Я сделал обрезание, а она крестилась. На следующей неделе поженимся, чтобы ребенок без отца не рос. Сказали, что будет мальчик. Как назвать посоветуешь? Мы сошлись на Роберте. Жалко, что тебя на свадьбе не будет. Что тебе прислать, мамочка?”

“Отец Руфи, Тарас Самуилович, взял меня на чистую работу в свое адвокатское агентство. Говорит, что вы вместе с ним в школе учились. Это правда? Нос у него слегка сплющенный. Говорит, что это братец твой его отмутузил. Это действительно так? Говорит, за то, что за тобой ухаживал. Неужели это правда, что и за тобой кто-то ухлестывал?”

“Правда, все правда, сынок”, — прошептала Шурочка и бережно сложила перлюстрированные письма в свой неподъемный комод. Хорошо, что вовремя успела: власти опомнились и архивы закрыли. Слишком много чего там было. “Много будут знать — скоро состаримся”, — веско сказал Очкасов на заседании Ближней Думы. Никто и не возражал. С народной мудростью ведь не поспоришь. Зато Шурочка теперь твердо знала, что с Романом уже ничего не случится.

Как-то раз она вынула из почтового ящика уведомление с требованием немедленно явиться в Вычислительный Центр и сдать письма Романа “на вечное хранение для лучшей сохранности. В случае неявки налагается штраф в размере 100 долларов США”. Бланк для уплаты был предусмотрительно вложен в конверт. Но расписки в получении уведомления Шурочка не давала, потому никуда не пошла. Шурочка не привыкла браниться, но на сей раз не выдержала. Предварительно сверившись с картой Москвы, она повернулась из своего Бибирева в сторону Вычислительного Центра и, вспомнив Вовкины уроки, сложила пальцы кукишем и произнесла: “Накось, выкуси!” Большой худенький палец выдвинулся далеко вперед, торчал убедительно. Произнеся свое проклятие, Шурочка собралась заплакать. Но не заплакала. Сглотнув слезу, погрозила сухоньким твердым кулачком: “Не дождетесь!” Повесток больше не приходило. То ли Шурочкины угрозы подействовали, то ли почта плохо работала. Разве узнаешь…

Раз в год Шурочка получала открыточку с типографской надписью “Merry Christmas!”. И ей было этого достаточно. Тем более что к открытке прилагалась и семейная фотография. Каждый год на ней прибавлялось по малышу, невестка Шурочке тоже нравилась: волосы густые, сама видная и, похоже, экономная. “Билеты на самолет теперь очень дорогие стали, даже в один конец”, — думала Шурочка и не мечтала о том, что когда-нибудь свидятся. Так что мать отвечала Роману тем же самым “Happy New Year!”. Но фотографии не прилагала. Зачем чувствительному Роману знать, что годы берут свое и за ней уже никто не ухлестывает… К тому же ей была неприятна возможность того, что какой-нибудь годящийся ей в сыновья лейтенантик из Вычислительного Центра внимательно шевелит губами над ее посланиями и отчеркивает красным места, которые ему особенно понравились. Или не понравились. Кто знает… В любом случае Шурочка была готова задушить этого лейтенантика своими исколотыми руками. И задушила бы, если б могла. А может, она имела в виду не лейтенантика, а, предположим, — страшно подумать! — какого-нибудь ровесника… скажем, полковника… Выше полковника Шурочка прыгнуть не могла, в высших чинах не разбиралась: ни одного генерала в своей жизни она не видела.