Скандально известная

1

– Мисс Габби, мне очень жаль, но я принес вам плохие новости.

«Очень жаль… Слишком мягко сказано», – подумала леди Габриэлла Бэннинг. Судя по виду Джима Даунса, переплывшего океан и проделавшего немалый путь сушей, весть была поистине ужасной. Его карие глаза, подернутые слезами, печально смотрели в расширившиеся от дурного предчувствия глаза молодой женщины. Сгорбленный старый дворецкий Стайверс осторожно, стараясь не мешать им, закрыл дверь.

Одежда Джима покрылась грязью и пропахла потом. Джим сжимал в руках изрядно измявшуюся шляпу. Его одежда, сильно износившаяся за время путешествия, была влажной; казалось, лившему за окнами дождю не будет конца. Сапоги и брюки Джима перепачкались глиной. В обычных условиях этот человек, служивший ее семье всю свою жизнь, никогда не посмел бы предстать перед ней в таком виде. То, что он не стал дожидаться утра и даже не удосужился переодеться, говорило само за себя.

Габби инстинктивно приготовилась к худшему. Ее губы плотно сжались, спина напряглась, и молодая женщина величественно выпрямилась. Она сидела за массивным письменным столом в углу кабинета управляющего имением, куда вернулась после обеда, чтобы разобрать счета. До сих пор ее заботило только одно: как сэкономить несколько шиллингов, урезав расходы на и без того скудное хозяйство.

От слов Джима у Габби сжалось сердце, и она тут же забыла про финансовые трудности семьи. Тем не менее она попыталась сохранить присутствие духа. Единственными признаками внезапно овладевшей ею тревоги были напряженная поза и мертвая хватка, которой пальцы сжали перо. Поняв это, Габби положила ручку рядом с чернильницей и опустила бледные тонкие руки на открытую книгу расходов.

Снаружи грянул такой раскат грома, что этот звук проник даже сквозь толстые, как у крепости, стены Го-торн-Холла. Пламя в очаге внезапно вспыхнуло; не приходилось сомневаться, что порыв ветра позволил потокам дождя проникнуть в каминную трубу. Внезапный грохот и последовавшая вслед за ним вспышка света показались Габби зловещим предзнаменованием. Она с трудом подавила дрожь. «Что случилось? – подумала она, не сводя глаз с Джима. – О боже, чего мне ждать?»

– Ты видел моего брата? – Почти всю жизнь ей приходилось скрывать свои чувства, и это приучило Габби хранить бесстрастность в любых ситуациях. Тон молодой женщины был холодным как лед.

– Мисс Габби, граф мертв.

Джим, прекрасно понимавший, что это значит для семьи, теребил в руках свою видавшую виды шляпу. Пятидесятилетний, с короткими седыми волосами и острыми чертами лица, он сохранил худую, жилистую фигуру жокея, кем действительно был когда-то. Сейчас Джим, ссутулившийся под тяжестью дурных новостей, которые он должен был сообщить хозяйке, казался еще меньше ростом, чем обычно.

Молодая женщина шумно выдохнула, ей казалось, что боль, пронзившая ее, никогда не утихнет. Габби ждала отказа в своей просьбе, может быть, даже резкого выговора за то, что осмелилась на такую дерзость (конечно, если Маркус был характером похож на их отца), но только не этого. Ее единокровный брат, Маркус Бэннинг, который после смерти их общего отца, последовавшей полтора года назад, стал седьмым графом Уикхэмом, был старше Габби всего на шесть лет. Два месяца назад, когда стало ясно, что новый граф не торопится вернуться в Англию, чтобы вступить в права наследства, она послала Джима с письмом на далекий остров Цейлон, где была расположена чайная плантация матери Маркуса. Именно там брат прожил большую часть своей жизни. В письме Габби постаралась как можно более кратко описать их бедственное положение и попросила у Маркуса разрешения (а вместе с ним и денег) на то, чтобы отвезти в Лондон их сестру Клер, которой предстоял дебют в высшем обществе.

Честно говоря, особой надежды на успех Габби не питала, но она не могла сидеть сложа руки. Клер скоро должно было исполниться девятнадцать, и Габби с содроганием представляла себе сестру женой деревенского эсквайра Катберта, туповатого вдовца средних лет, владельца соседнего имения (который был самым настойчивым из кавалеров Клер), а тем более супругой помощника сельского священника Освальда Престона. Оба, хотя и по разным причинам, так и увивались за Клер. Если при жизни шестого графа Уикхэма и того и другого не слишком привечали в Готорн-Холле, то теперь они стали там частыми гостями. Клер была добра к ним, поскольку доброта являлась неотъемлемой частью ее натуры, но Габби приходила в ужас при мысли о свадьбе сестры с тучным эсквайром или ханжой Освальдом.

– Мой брат мертв? – медленно повторила Габби, как будто смысл сказанного еще не дошел до ее сознания. – Джим, ты уверен в этом?

Вопрос был напрасный. В обычных условиях она никогда бы его не задала. Джим не стал бы говорить ей страшные вещи, если бы у него была хоть тень сомнения.

Лицо слуги приобрело еще более несчастное выражение, хотя казалось, что это уже невозможно.

– Да, мисс Габби. Совершенно уверен. Я был неподалеку, когда его светлость встретил свою кончину. Он отправился с друзьями охотиться на тигра, и зверь выскочил из укрытия, когда никто этого не ожидал. Кто-то в панике выстрелил, и пуля поразила его светлость. Он умер мгновенно. Ничего нельзя было сделать.

– О боже… – Габби закрыла глаза, внезапно почувствовав себя совершенно опустошенной.

Все эти месяцы она надеялась на приезд единокровного брата и одновременно смертельно боялась этой встречи. Она видела Маркуса всего лишь раз в жизни. С прибытием нового графа все должно было измениться, в том числе положение самой Габби и ее младших сестер. Габби надеялась, что изменения будут к лучшему, но жизнь приучила ее к тому, что чаще случается наоборот.

Неужели сестер ждет та же судьба, которая постигла ее саму? Ничего хуже Габби представить себе не могла. Отец, презиравший всех женщин на свете, то запугивал дочь, то не обращал на нее внимания и не проявлял ни малейшей любви к собственному ребенку; несмотря на отцовское богатство, она вечно нуждалась в деньгах, причем до такой степени, что нечего было подать на стол; ее лучшие годы уходили, и она прозябала в огромном и пустынном Готорн-Холле, не имея ни малейшей надежды на замужество и материнство.

Внезапно Габби стало ясно, что бывает судьба и хуже: полностью лишиться дома и дохода, который позволял им жить хотя и скудно, но, по крайней мере, сводить концы с концами; быть вынужденными покинуть Готорн-Холл и самим зарабатывать себе на жизнь – если очень повезет, то в качестве гувернанток или компаньонок.

Габби попыталась хладнокровно обдумать эту возможность и поняла, что Бет слишком мала и для того и для другого. А Клер… Кто же наймет в гувернантки Клер, красота которой столь ослепительна, что заставляет оглядываться на нее каждого встречного даже тогда, когда она просто идет по улицам Йорка, ближайшего из крупных городов? Ни одной женщине благородного происхождения и в голову не придет предложить Клер работу.

Когда Габби осознала сложность ситуации, в которой они оказались, ее бросило в дрожь. Двадцатипятилетняя старая дева с заурядной внешностью, да еще и охромевшая в результате несчастного случая, происшедшего с ней в возрасте двенадцати лет, она была единственной из трех сестер, кто мог рассчитывать на получение работы. Но даже если ей несказанно повезет и она сумеет найти себе место, позволят ли ей взять с собой сестер?

Едва ли. Почти наверняка нет. Особенно если потенциальная работодательница увидит Клер.

Что же делать? Габби так растерялась, что обычное здравомыслие покинуло ее. Внезапно эсквайр Катберт и мистер Престон стали казаться ей маяками в бурном море. Если придется выбирать, то Клер наверняка предпочтет выйти замуж, а не скитаться по свету в поисках ночлега и пропитания.

«Подожди, – твердо сказала себе Габби, пытаясь справиться с растущим страхом. – Еще слишком рано паниковать. Должны быть и другие варианты».

И тут ее осенило. Известие о смерти брата не успело дойти до Англии.

– У него осталась семья? Сын? – Габби с тревогой и надеждой всматривалась в лицо Джима.

– Мисс Габби, его светлость был холост и, насколько я знаю, бездетен. Думаю, если бы он вернулся в Англию и вступил в наследство, то нашел бы себе здесь достойную невесту.

– Да.

Габби постаралась унять волнение и сосредоточиться. Какая бы судьба ни ждала ее и сестер, были вещи, которые требовалось сделать немедленно. Например, составить список людей, которых следовало известить о смерти графа Уикхэма. Габби пришлось делать это после недавней кончины отца, так что опыта ей было не занимать. Во-первых, нужно будет поставить в известность мистера Челлоу, старшего поверенного отца; во-вторых, двоюродного брата Томаса…

Эта мысль заставила Габби похолодеть.

Со смертью Маркуса титул и все имущество перейдет к ближайшему родственнику по мужской линии, достопочтенному[1] Томасу Бэннингу, сыну покойного кузена отца. Ее отец ненавидел Томаса, а Томас, его ужасная жена, проглотившая аршин леди Мод, и две дуры-дочери с наслаждением отвечали ему тем же. Габби видела эту семейку раз пять-шесть за всю свою жизнь, в последний раз на похоронах отца. По отношению к ней и сестрам Томас с трудом соблюдал приличия, а его жена и дочери не делали и этого.

Отныне она, Клер и Бет оказывались во власти Томаса. Поняв это, Габби похолодела. Отец, бывший убежденным женоненавистником, ничего не завещал трем своим дочерям. К ужасу Габби, это выяснилось только после его смерти. У сестер не было ни денег, ни собственного дохода. Они целиком и полностью зависели от щедрости – или отсутствия оной – нового графа.

Габби уже не в первый раз подумала, что покойный отец отправился прямиком в ад.

Хотя грешно было так думать о собственном родителе, она ничего не могла поделать. Отец заслужил геенну огненную, ибо даже после смерти продолжал приносить несчастье тем, кого должен был любить и о ком надлежало заботиться.

«Может быть, Томас позволит нам остаться в Готорн-Холле», – без особой надежды подумала Габби. Может быть, леди Мод доставит удовольствие, если «смесь святого Матфея» (как она пренебрежительно называла Габби и ее сестер, потому что все они были от разных матерей, поочередно сменявших друг друга в роли графини Уикхэм) окажется у нее на положении бедных родственников.

Но тут Габби снова подумала о Клер и поняла, что даже этой слабой надежде сбыться не суждено. Мод не подпустит Клер к своим дочерям-уродинам на пушечный выстрел.

– Мисс Габби, его светлость написал вам письмо.

Слова Джима вывели Габби из задумчивости.

– Письмо? – Молодая женщина сама удивилась тому, как ровно и бесстрастно звучит ее голос.

– Его светлость написал письмо вечером накануне… накануне своего ухода. Утром он отправился на охоту, шел по следу тигра. Он был в джунглях один, если не считать этих язычников, его туземных слуг. Его светлость позвал меня в свою палатку и дал мне это для передачи вам. – Джим порылся в кожаной сумке, висевшей у него на боку, вынул слегка помятый, запачканный лист бумаги и вручил его хозяйке.

Габби взяла его, сломала печать и развернула. На листке, который играл роль конверта, было всего несколько строчек, написанных крупным, уверенным почерком. Однако внутри оказался еще один запечатанный листок. Габби отложила его в сторону.

Письмо гласило:

«Дорогая Габби!

То, что я знаю о нашем отце, и дошедшие до Цейлона слухи заставляют меня считать, что ты, по крайней мере, преуменьшаешь трудности, с которыми столкнулась после его смерти. Я прошу прощения за то, что не занялся этим делом раньше. Охотно признаю, что не подумал о материальном положении своих сестер. Настоящим письмом я разрешаю тебе отправить нашу сестру Клер в Лондон для дебюта в наступающем сезоне. Сделай все как можно лучше и распорядись выделенной суммой так, как считаешь нужным. С этой целью прилагаю письмо, которое тебе следует передать нашим поверенным, господам адвокатам Челлоу, Мейсеру и Сейдону, вместе с моими наилучшими пожеланиями. Обстоятельства складываются так, что я скоро покину Цейлон и уже с удовольствием предвкушаю путешествие в Англию. Не пройдет и нескольких недель, как я встречусь с вами в Лондоне. С нетерпением жду продолжения нашего знакомства, а также возможности познакомиться с Клер и малышкой Бет.

Искренне твой Уикхэм».

Габби, не сводившая глаз с письма, почувствовала, как их застилают слезы. Брат был очень любезен, настроен дружелюбно и, судя по письму, собирался позаботиться о своих единокровных сестрах, несмотря на то что видел Габби лишь однажды. Маркус приезжал в Готорн-Холл, когда ей было одиннадцать лет. Естественно, подробности того старого визита почти изгладились из ее памяти. Теперь от единокровного брата остались только смутные воспоминания и жалкий клочок бумаги.

Это было тяжело, но Габби уже привыкла к мысли, что такова жизнь.

Другое письмо действительно было адресовано господам Челлоу, Мейсеру и Сейдону. Габби повертела сложенный листок в пальцах и снова посмотрела на Джима.

– Габби, Габби, неужели вернулся Джим?

Дверь библиотеки распахнулась, и в комнату без стука ворвалась леди Элизабет Бэннинг, живая рыжеволосая пятнадцатилетняя девушка, еще не утратившая детской округлости. Как и Габби, она носила строгий траур, хотя его официальный срок давно истек. Все объяснялось очень просто: денег на новые платья у сестер не было. После смерти их отца мистер Челлоу неохотно дал согласие на приобретение траурных нарядов за счет средств, которыми распоряжался, однако добавил, что по закону он не имеет права расходовать эти деньги без разрешения нового графа, которому они теперь принадлежат. Он сказал, что даже выплата мизерного жалованья слугам, которой раньше распоряжалась Габби, стала поводом для споров между адвокатами. В конце концов партнеры сошлись на том, что до вступления в права наследства нового графа все должно идти по-прежнему, если только они не получат письменных указаний об обратном.

– Ох, Джим, это и в самом деле ты! Что сказал наш брат? – Карие, как у спаниеля, глаза Бет тут же отыскали Джима. Это избавило Габби от необходимости отвечать на первый вопрос сестры. Бет устремилась к ним и засыпала Джима вопросами. – Ты нашел его?

Отдал ему письмо Габби? Что он сказал? Можно нам ехать? Ехать в Лондон?

– Извини, Габби. Я пыталась остановить Бет, но ты же знаешь, какая она, – со вздохом сказала леди Клер Бэннинг, войдя в комнату следом за сестрой.

Даже черное траурное платье не могло приглушить ослепительную красоту этой девушки. У нее были точеные черты лица, фарфорово-белая кожа, огромные золотисто-карие глаза с пушистыми ресницами и шелковые иссиня-черные кудри, изящно рассыпавшиеся по хрупким плечам. Кроме того, она обладала идеальной фигурой, стройной, очень женственной.

– Бет не может усидеть на месте ни минуты.

«Если бы Клер смогла дебютировать в свете, у нее не было бы отбоя от выгодных женихов», – с болью в сердце подумала Габби. Самое печальное заключалось в том, что средство, которое могло бы обеспечить будущее Клер – будущее, которого она заслуживала и на которое могла рассчитывать по праву рождения, – было под рукой.

Маркус дал разрешение отправить Клер в Лондон. И практически выдал Габби carteblanche[2] на получение необходимых для этого сумм.

Но Маркус был мертв. Присланные им письма превратились в никчемные листы бумаги. Как только кузен Томас узнает, что он стал графом Уикхэмом, сестрам придется сказать спасибо, если их не вышвырнут из Готорн-Холла.

Язык Габби словно налился свинцом. То, что она была обязана сообщить сестрам, было слишком жестоко. Она оттягивала эту неприятную минуту, но не могла же она молчать вечно. Если бы Маркус прожил еще хотя бы три месяца, пока не состоится дебют Клер…

– Ради бога, Джим, не молчи! Ты нашел нашего брата или нет?

Бет, как веселый щенок, прыгала вокруг человека, который учил ее и сестер ездить верхом, охотиться, ловить рыбу и всячески наслаждаться щедротами природы. За долгие годы сестры привыкли относиться к Джиму скорее как к наперснику и другу, чем как к слуге, хотя правила этикета не одобряли столь дружеских отношений с простым грумом.

Лицо Джима стало еще более несчастным.

– Да, мисс Бет, нашел, но…

Он беспомощно посмотрел на Габби. Не сводя глаз с зажатого в руке письма, старшая сестра сделала глубокий вдох и приготовилась сообщить страшную новость.

В этот момент Бет увидела письмо, мгновенно очутилась рядом и с радостным криком выхватила его у Габби.

– Бет, подожди… – запротестовала Габби.

Она протянула руку, намереваясь забрать письмо, но младшая сестра ускользнула от нее с победной улыбкой. Габби понимала, что должна сказать правду, но оттягивала эту тяжелую минуту.

– Бет, неужели тебе ни капельки не стыдно? – сердито спросила Клер, садясь в кресло у камина и делая вид, что ее ничуть не интересует содержание письма, с которым жадно знакомилась младшая сестра. – Ты стала настоящей разбойницей. Ведешь себя хуже всякого мальчишки…

– Зато я не сломаю себе шею, заглядывая в каждое попавшееся зеркало, – парировала Бет, оторвавшись от письма и сердито покосившись на обидчицу. Затем она уткнулась в листок, мечтательно улыбнулась и снова посмотрела на Клер. – Клер, твой дебют в свете все-таки состоится! Брат разрешает нам ехать в Лондон!

Клер резко выпрямилась. Ее глаза расширились, щеки залил румянец.

– Бет, неужели это правда? – Она уставилась на старшую сестру. – Габби…

Девушка отчаянно боялась поверить своему счастью.

«О господи, сейчас у меня разорвется сердце, – подумала Габби, глядя на Клер. – Как я скажу ей, что теперь это невозможно?»

В это мгновение раздался треск, похожий на громкий хлопок в ладоши; затем огонь в камине вспыхнул жарче и ярче прежнего, приковав к себе всеобщее внимание. Отсвет пламени окрасил руки Габби в зловещий красный цвет. Она заметила это, потому что смотрела на письмо поверенным, которое все еще прикрывала ладонями. Габби не сомневалась, что на ее лицо лег тот же адский отблеск, полностью соответствовавший случаю.

Потому что именно в этот момент ее посетила чудовищно-грешная мысль…

– Читай сама.

Бет сунула письмо Клер, взгромоздилась на ручку кресла и стала следить за сестрой. На лице девочки были написаны ликование и ожидание.

Дочитав письмо до конца, Клер принялась его перечитывать. Две девичьи головки – одна рыжая, другая черная как смоль – склонились над листком бумаги, и сестры, перебивая друг друга, начали вслух перечитывать уже знакомые строки.

Пока сестры строили планы на будущее, Габби приняла решение. Она с легким удивлением обнаружила, что все же не лишена фамильных черт. У всех Бэннингов была в крови капля авантюризма, страсть к азартной игре. Настала ее очередь бросить кости. Худенькая женщина среднего роста, облаченная в платье из черного бомбазина, с непокорной гривой каштановых волос, собранных в аккуратный пучок на затылке, встала из-за стола. Ее бледное лицо с прямым маленьким носом, решительным ртом и надменным подбородком внезапно озарила яростная решимость, в обычно спокойных серых глазах вспыхнул огонь. Легкой походкой, давно научившись искусно скрывать хромоту, Габби обогнула стол и подошла к Джиму.

– Ты уже говорил о несчастном случае кому-нибудь? Говорил с кем-нибудь на корабле или после высадки в Англии? – спросила молодая женщина так тихо, чтобы было слышно только ему.

Тем временем сестры снова углубились в чтение письма. Перечитав его, должно быть, уже в десятый раз, девушки посмотрели друг на друга и возбужденно защебетали. Это зрелище окончательно добило беднягу Джима. Шепот Габби стал настойчивее:

– Я спрашиваю, кто еще знает о смерти брата?

Слуга и хозяйка были примерно одного роста, и их глаза находились почти на одном уровне. Джим пристально посмотрел на Габби, еще не понимая, куда она клонит.

– В Англии никто не знает, мисс Габби. Боже упаси! Разве я стал бы говорить с незнакомцами о семейных делах? Ни на корабле, ни в других местах. Думаю, на Цейлоне кое-кто знает о случившемся, но это главным образом туземцы.

– Тогда я хочу попросить тебя о большой услуге, – быстро пробормотала Габби, боясь передумать. – Притворись, что ты оставил брата сразу же, как только получил эти письма, и не был свидетелем его смерти. Сделай вид, будто думаешь, что граф все еще жив, находится на Цейлоне и собирается прибыть в Англию сразу же, как только покончит с делами.

При виде решительного лица хозяйки у Джима расширились глаза, а губы вытянулись так, словно он хотел присвистнуть.

– Мисс Габби, я, конечно, сделаю это. Сами знаете, для вас я готов на все. Но правда рано или поздно выйдет наружу. Так всегда бывает. И что мы тогда будем делать? – Джим смотрел на нее с сомнением и тревогой.

– Хуже, чем сейчас, уже не будет, а лучше – почти наверняка, – решительно сказала Габби. – Все, что нам нужно, это немного времени и немного удачи.

– Габби, неужели ты не рада? Мы едем в Лондон! – восторженно воскликнула Бет, спрыгнула с ручки кресла, бросилась к старшей сестре и заключила ее в объятия. – У Клер будет настоящий дебют, и мы столько всего увидим. Ох, Габби, я никогда нигде не была, кроме Йоркшира!

– Никто из нас не был, – поддержала Бет Клер. Ее глаза сияли.

Она присоединилась к сестрам; было видно, что только положение взрослой молодой леди мешает ей уподобиться Бет и запрыгать от радости.

– Лондон станет лекарством для всех нас. – Габби высвободилась из объятий Бет и сумела изобразить вполне правдоподобную улыбку. Она покосилась на Джима и увидела, что слуга смотрит на нее с таким ужасом, словно у хозяйки внезапно выросли рога и хвост.

– Значит, мы сможем купить себе несколько новых платьев?

Клер никак не могла поверить, что все так счастливо разрешилось. Она любила красивые наряды и при каждом удобном случае рассматривала картинки в таких журналах, как «Леди мэгэзин», которые при жизни отца были в их доме под запретом, однако иногда все же попадали в руки девушки. Клер не была слишком тщеславной, но прекрасно сознавала свою красоту, и такие вещи, как последние фасоны платьев или модные прически, казались ей очень важными. Она страстно хотела дебютировать в свете, однако понимала, что в данных обстоятельствах шансов на это почти нет. Надо отдать Клер должное: девушка была готова к тому, что ее мечты не сбудутся. И вот теперь…

Теперь выяснилось, что дебют все-таки состоится. А Габби, прекрасно знавшая, как она рискует, тем не менее бурно обрадовалась тому, что может предоставить сестре такую возможность.

– Конечно, сможем, – сказала Габби, избегая смотреть на Джима. Она махнула рукой на осторожность и добавила: – Более того, у каждой из нас будет полный новый гардероб.

Снова раздался громкий треск, и в камине вспыхнул огонь, заставив Габби испуганно вздрогнуть. Сестры возбужденно обсуждали неслыханную удачу, а Габби нервно покосилась на взбесившийся очаг.

Намерения молодой женщины были бескорыстными, но почему же она не могла избавиться от чувства, будто только что заключила сделку с дьяволом?