Сказания и легенды

Сказание о красоте

(Сюжет сказания широко распространен в Грузии. Первая публикация относится к 1890 г. по записи Т. Разикашвили со слов сказителя Сол. Гулишвили. Вскоре, в 1897 г., последовала вторая публикация. Приключения ищущего бессмертия юноши привлекли внимание мировых фольклористов. В 1900 году сказание было опубликовано на французском языке де Бай (La Beaute Legende Georgienne. Paris, 1900), a затем на английском языке (перевод и публикация Бел Колб Карингтона, Beauty, 1932))

Некогда, в старые годы, царица Магдана^{63} жила c и мудро богатой страной управляла. Мужа лишилась она, и единственной радостью в жизни для нее ее сын Ростомела^{64}.

Мать до безумия любила его и с блаженством взирала, как нежный младенец в отрока чудного стал превращаться и красотой и умом сверстников всех превзошел.

Но вот наблюдая за сыном, стала она подмечать, что, без видимой всякой причины, грустен он стал чрезвычайно, стал молчалив и печален, и этой тоски и печали не могли разогнать и рассеять ни бешеной скачки порывы, ни диких соседей набеги, ни песни, ни пляски красавиц, ни черных очей их горячие взгляды.

Безмолвен, угрюм и задумчив, с тоскою своей удалялся он в чащу заснувшего сада и молча мечтаньям своим предавался. И вот порешила царица разведать у сына причину столь тяжкой, глубокой печали.

— О сын мой, — сказала она, — поведай ты мне откровенно, какая тяжелая дума, как червь, твое сердце тревожит и гонит улыбку с лица?

— Мать моя, — молвил царевич, — а ты мне скажи, не скрывай — скажи ты мне, где мой отец?

— Твой отец? Да он умер давно.

— Умер? А что это значит? Я этого слова не знаю, и значенье его для меня непонятно.

— Мой сын, — ответила царица, — узнай, что мы все из земли происходим и в землю вернуться должны, и для всех нас настанет такая минута, когда нас земля, как свое достояние, в недра свои поглотит, и вот это-то значит, мой сын, умереть.

— Как! — воскликнул царевич, — неужели же бог, даровавший нам жизнь, дал нам ее для того лишь, чтобы назад ее взять и снова нас в прах превратить? Нет, быть не может, не верю! Ни за что умереть не хочу я и знаю, что есть, что должна быть на свете такая страна, где вечная царствует жизнь и люди не ведают смерти. И я отыщу эту землю и более здесь не останусь. Мать! О прости, что тебя оставляю, но должен тебя я оставить. Прости!

Тщетно бедная мать убивалась, тщетно просила сына остаться, тщетно горючие слезы лила: не преклонил он к мольбам ее слуха, обнял ее горячо и ушел.

Долго царевич по белому странствовал свету, долго по разным краям он ходил, но нигде он бессмертья земли не обрел. И вот наконец он зашел в глухую пустынную степь. И видит — среди необъятной равнины, под чистым и ярко сияющим небом — стоит неподвижно олень и кверху рога свои поднимает. И спросил Ростомелу олень:

— Ты чего здесь, о юноша, ищешь в безлюдной пустыне и что тебе нужно? Скажи!

— Бессмертья страны я ищу, — был ответ.

— Бессмертья? Да где же найдешь его ты? Его нет, на смотри: ты видишь над нами небесного свода вершину? И вот я судьбой обречен здесь стоять неподвижно среди степи и жить до тех пор, пока я рогами небес не достану. Подумай же, сколько веков им расти еще нужно, покамест до неба они дорастут! Ну, так хочешь? Останься со мною до этой далекой минуты, и все это время — ручаюсь — ты будешь бессмертен и ты не умрешь до тех пор, пока назначенье мое не свершится земное. Останься!

— Остаться? О нет, не хочу! Ведь и сотни веков — не бессмертье, а я быть бессмертным хочу. Прощай!

И он дальше пошел.

И приходит он в дикую местность, где вершины скалистых гор облаков достигают высоких, а меж ними ущелья зияют.

И на самой высокой скале, над глубокой бездонной пропастью — старый ворон сидит неподвижно.

— Ты зачем, — вопрошает он юношу, — в эту дикую местность пришел и что ищешь ты здесь? Отвечай!

— Я бессмертья ищу!

— О безумный! Где ж, скажи, ты бессмертье найдешь? Ведь бессмертья нет на земле. Но взгляни в эту пропасть бездонную, в эту бездну, что здесь подо мной, и знай, что велением рока до тех пор обречен я на жизнь, пока клювом своим по песчинке, по осколку вот этой скалы не заполню я бездны глубокой. Если хочешь остаться со мной, оставайся — и все время, пока бездна останется бездной, пока в ней хоть малейшей песчинке хоть малейшее место найдется, до тех пор не умрешь ты. Останься!

— О нет, ни за что не останусь, соблазняешь меня ты напрасно: что века мне и длинные годы? Я бессмертия только желаю, и бессмертие скоро найду я. Прости!.. — И он снова пошел.

Долго шел он, и вот наконец он достиг конца-края земли. Необъятное, чудное море чудной радугой блещет пред ним, и прозрачные, синие волны, в белоснежную пену дробясь, с нежным рокотом плещут на берег и к ногам его тихо ложатся. А там — в беспредельной дали, за тем морем далеко-далеко, в золотой бледно-розовой дымке, точно утренний отблеск зари, дивный свет дивным блеском сияет, чудный, божественный свет. И манит к себе этот свет, и душу любовно ласкает, и сердце тревожно волнует, и чудесной, волшебною силой Ростомелу к себе призывает.

И чудесной, волшебною силой в один миг восхищенный, царевич на тот край переносится моря, и вот — он в сверкающем златом, волшебно-роскошном дворце и, небесным восторгом объятый, в сиянье камней самоцветных, пред собою он видит — ее!

Кто она — не знает, но бледнеют и меркнут пред ней и звезды, и солнца лучи. И узрела она Ростомелу и голосом нежным, шепоту листьев подобным, молвила:

— Я была уж в первый день творения и пребуду да конца веков.

— Я — счастие и жизнь вселенной. Покуда будешь ты со мной, доколе мною только будешь жить и, отрешившись от всего земного, меня одну лишь будешь созерцать, — дотоле смерть тебя не прикоснется. Я Красота! Останься!..

И он остался…

Прошли тысячелетия, а он, восторгом упоенный, глаз не сводил с чудесного виденья. И вот прошли еще века.

Вдруг сердце у него тоской заныло, и он сказал чарующей богине: «Божественная Красота! Как много лет прошло с тех пор, как я уж не видал ни матери, ни родины любимой, ни дома отчего, ни близких, ни родных!»

— А! Вижу я, — сказала Красота, — земля-таки свое похитить хочет и не отдаст того, что ей принадлежит по праву! Иди и подчинись всеобщему закону и общей человечьей участи подвергнись! Иди, а вот — на память обо мне тебе дарю я два цветка — пурпуровый и млечно-белый.

Когда захочешь ты своею жизнью пережить все те года, что здесь провел, меня ты созерцая, — вдохни пурпуровый цветок. Но если ты поймешь и смысл, и прелесть смерти, — приблизь к своим устам цветок ты белый и вдохни его. Иди!

И вот идет он прежнею дорогой. Знакомая стоит скала, и на скале чернеет старый ворон. Его зовет он, но ответа нет. Он ближе к ворону подходит, касается его рукою — и вмиг истлевшее уж тело, как порох, рассыпается в руке. Он смотрит вниз, но бездны нет уж и следа — она засыпана доверху. Свершил уж старый ворон свое земное назначение и успокоился навек.

И вот идет царевич дальше: подходит к месту он тому, где некогда олень стоял, и видит груду белых лишь костей и обнаженный череп, а из него ветвистые два рога в высь бесконечную уходят и свод небесный подпирают.

Как ворон, и олень свое исполнил назначенье и мертвым сном навеки уж почил.

Приходит наконец царевич в край родной. Но что он видит? Что произошло? Он никого и ничего узнать не может. Там, где пустыня некогда была, — пестреют села, города цветут; неведомые люди, в одеждах незнакомых, какою-то неведомою речью говорят, и он понять их слов не может. А вот и горы, родные горы, где он впервые свет увидел, где вырос он и жил, и мать оставил.

Но где ж она? Где замок тот, в котором она жила и славным правила народом? Все пусто, все молчит, и только глыбы поросших камней указывают место то, где некогда стоял дворец роскошный.

И видит он вблизи, в ущелье, там, где фонтан журчал когда-то и песни сладкие лились и белые девичьи ноги траву топтали, — часовня древняя стоит.

В нее он быстро входит и на могильном камне столетнего он видит старца священника, согбенного годами.

На камне старец тот сидит и бледными, дрожащими устами слова святой молитвы шепчет.

— Скажи, отец святой, ведь здесь то место, где некогда жила Магдана, царица славная, и правила народом? Я — сын ее, наследник я престола, и если матери моей в живых уж нет, то, значит, я теперь ваш царь и повелитель!

— Магдана? — старец отвечал. — Магдана? Да, слышал я, есть старое сказанье. Но я тебя почти не понимаю, ты говоришь не нашим языком, а языком старинных рукописей наших; я некогда их изучал, и потому кой-что из слов твоих я понимаю. Магдана — говоришь ты? Да, в народе есть преданье, — не знаю, верно ли оно, — что будто здесь когда-то, — лет тысяча, а может быть и больше, с тех пор уже прошло, — жила, действительно, могучая царица… ее Магданой звали, и у нее был сын, и он ушел, и без вести пропал, и умерла Магдана, и царство славное погибло…

Задумался царевич Ростомела и говорит: «О тайна вечная времен! Что я теперь? Преданье лишь одно, забытая легенда?» И вынул Ростомела пурпуровый цветок, вдохнул его и мигом пережил действительною жизнью века веков и мигом старцем стал он немощным и дряхлым: глаза потухли, ноги подкосились, засохла сморщенная кожа на старческих костях… И уж не мог поднять руки он и протянуть ее к той сумке подорожной, где белый у него цветок хранился. И тихо, тихо прошептал он старцу: «Скорей, отец, скорей достань ты белый мой цветок и приложи к устам моим его ты, дай мне его упиться ароматом, чтоб мог я наконец изведать и вкусить неведомую смерти прелесть!»

И умер Ростомела, и собрались люди, и возвратили его той земле, из которой он вышел, и ничто уже не нарушит его могильного покоя. А на его могиле и поныне каждый год расцветают два цветка — пурпуровый и млечно-белый.