Сказания Корнуолла

Более ранние варианты рассказов, изданные в различных журналах с 1929 по 1941 годы.

Тридцать и одна

[Marvel Science Stories, November 1938]

Сесил, властелин Валлинга в Тёмном Лесу, задумался у огня. Слепой Бард спел саги древних времён, долго ждал похвалы, а затем, встревоженный, покинул пиршественный зал, ведомый своей собакой. Жонглёр весело подбрасывал свои золотые шары в воздух, пока они не стали выглядеть сверкающим водопадом, но властелин не заметил этого, всё ещё размышляя. Мудрый Гомункул сидел у его ног, произнося мудрые речи и рассказывая истории о Гоби и захороненном городе Анкоре. Но ничто не могло пробудить властелина от его раздумий.

Наконец он встал и ударил золотым молоточком по серебряному колокольчику. Прислужники откликнулись на зов.

— Пришлите ко мне леди Анжелику и лорда Густро, — велел он, а затем снова уселся, ожидая, оперевшись подбородком на руку.

Наконец эти двое прибыли в ответ на его призыв. Леди была его единственной дочерью, самой прекрасной и самой мудрой леди во всём Валлинге. Лорд Густро в один прекрасный день мог стать её мужем и помогать ей править в Тёмном Лесу. Тем временем он совершенствовался во владении палашом, лютней, соколиной охоте и изучении книг. Он был шести футов ростом, двадцати лет и имел все необходимые мужчине качества.

Трое сидели у огня, двое ожидая, что скажет один, а один в ожидании, что поймёт, как сказать то, что должно быть сказано. Наконец Сесил заговорил.

— Вы, без сомнения, знаете, что у меня на уме. Много лет я пытался добиться счастья, мира и процветания простого народа в нашей земле, Валлинге. Мы удачно расположены в долине, окружённой высокими непроходимыми лесами. Лишь один горный перевал соединяет нас с огромным, жестоким и почти неизвестным внешним миром. Весенней порой, летом и осенью мы посылаем в этот мир караваны мулов, нагруженных зерном, маслинами, вином и неотёсанным камнем. Оттуда мы привозим соль, оружие, тюки шерсти и шёлка для наших нужд. Никто не пытается нападать на нас, ибо у нас нет ничего, что они сильно алчут. Наверное, безопасность заставила нас стать мягкими, сонными и неготовыми к опасности.

Но она пришла. Мы могли бы понять, что во внешнем мире бывает то, что мы не знаем и даже подумать не можем. Но наш первый караван этой весной, поднявшись в горы, обнаружил на границе Тёмного Леса Замок, преграждающий им путь. Их мулы не были птицами и не могли пролететь сверху; они не были кротами и не могли прорыться снизу. И парни с мулами не были воинами и не могли проложить путь силой. Поэтому они вернулись назад, правда, невредимые, но с непроданными и необменёнными товарами.

Теперь я не думаю, что Замок был выстроен волшебством. Я лично смотрел на него и не увидел ничего, кроме камней и извести. И в нём не содержится целое войско бойцов, всё, что мы слышали — то, что его держит один человек. Но какой человек! Вполовину выше самого рослого из наших и искусный во владении оружием. Я испытал его. По одному я посылал на него Джона, мечущего топоры, Германа, не имевшего равных с двуручным мечом и Рубина, который мог стрелой со стальным наконечником расщепить ивовый прут в двухстах шагах. Эти три мужа лежат в ущелье перед замком, пищей для червей. А тем временем наша страна задыхается без торговли. У нас есть коровы на лугу, древесина в лесу и зерно в закромах, но нет соли, нет одежды, чтобы защитить нас от холода, нет украшений для наших женщин или оружия для наших мужчин. И никогда не будет, пока этот замок и этот человек препятствуют нашим караванам.

— Мы можем захватить Замок и убить великана! — вскричал лорд Густро с горячностью юности.

— Как? — спросил властелин. — Разве я не сказал вам, что путь узок? Вы знаете это. С одной стороны высится утёс, высокий, как полёт птицы и гладкий, как женская кожа. С другой стороны Долина Демонов и никто из попавших туда не возвращался живым. А единственный путь, достаточно широкий для одного человека или одного ведомого человеком мула теперь ведёт через замок. Другое дело, если мы могли бы послать войско. Но лишь одного человека за один раз и нет никого равного, чтобы успешно сразиться с этим великаном.

Леди Анжелика, улыбнувшись, прошептала: — Мы можем захватить его обманом. К примеру, я видела этот зал, заполненный воинами и прекрасными леди, почти погружёнными в бесконечный сон, взирая на золотые шары, взлетающие в воздух и назад, в искусные руки Жонглёра. А Слепой Бард может заставить любого забыть всё, кроме музыки его историй. И наш Гомункул очень мудр.

Властелин покачал головой: — Не так разрешится этот вопрос. Тот безумец хочет одну вещь и эта вещь означает конец всего, что касается нашей земли и людей. Возможно, вы догадались. Я отвечу вам, прежде чем вы зададите вопрос. Руку нашей леди, чтобы, когда я умру, он стал бы властелином Валлинга.

Леди Анжелика взглянула на лорда Густро. Тот посмотрел на дочь властелина. Наконец он сказал:

— Лучше съесть наше зерно, наши маслины и выпить наше вино. Лучше пусть наши мужчины носят шкуры медведей, а наши женщины прикрываются оленьими шкурами. Лучше пусть они носят деревянные башмаки, чем туфли из шкуры единорога, привезённые из Аравии. Лучше пусть им будет слаще запах их тел с растёртыми фиалками и майскими цветами из наших лесов, чем сладкий аромат благовоний с деревьев неведомых восточных островов. Такая цена слишком велика. Скорее мы станем жить, как жили наши отцы и отцы отцов, даже залезем на деревья, словно обезьянье племя, чем доверимся подобному властелину. Кроме того, я люблю леди Анжелику.

Леди благодарно улыбнулась. — Я всё ещё думаю, что разум одолеет силу. Разве у нас в Валлинге не осталось мудрости, кроме светлых бесхитростных надежд слабой женщины?

— Я пошлю за Гомункулом, — ответил её отец. — Он может знать ответ на этот вопрос.

Вошёл маленький человечек. Человек, не рождённый женщиной, но семь лет выращиваемый в стеклянной бутыли, во время чего он читал книги, удерживаемые перед ним мудрецом и питался каплями вина и крошечными шариками из асфоделиева теста. Он внимательно выслушал проблему, хотя временами казался спящим. Наконец он произнёс одно слово,

— Синтез.

Сесил дотянулся и, подняв его, усадил на колено.

— Сжалься над нами, Мудрец. Мы всего лишь простые люди и знаем только простые слова. Что означает это премудрое слово?

— Мне неведомо, — последовал необычный ответ. — Лишь то, что это слово, пришло ко мне из прошлого. У него сладостное звучание и по-моему, оно может что-то значить. Дайте подумать. Теперь я вспомнил! Когда я находился в стеклянной бутыли, приходил мудрец и держал перед моими глазами освещённый пергамент, и на нём золотом было написано это слово и его значение.

— Синтез. Всё в одном и одно во всём.

— Что лишь усложняет всё это для меня, — вздохнул властелин Валлинга.

Леди Анжелика оставила своё место и подошла к отцу. Она опустилась на медвежью шкуру у его ног и обхватила своими руками маленькую ручку карлика.

— Скажи мне, дорогой Гомункул, что это был за мудрец, который таким способом передал тебе сообщение на освещённом пергаменте?

— Это был очень мудрый и очень старый человек, который уединённо обитает в пещере с говорливым ручьём и каждый год простые люди приносят ему хлеб, мясо и вино, но много лет его никто не видел. Может, он жив, может, он мёртв, потому что кто знает, куда исчезает пища, но, возможно, птицы думают, что она теперь предназначена им, когда он, незрячий и неразумный, много лет лежит на своём каменном ложе.

— Это мы можем разузнать и сами. Лорд Густро, распорядись о лошадях и четверо из нас отправятся к пещере этого человека. Три лошади для нас, господин мой и иноходец с подушкой для нашего маленького друга, чтобы не причинить ему никакого вреда.

Четверо прибыли к пещере и четверо вошли внутрь. В дальнем конце горел свет и там был мудрец, очень старый и дряхлый, лишь его глаза говорили об уме, неподвластном возрасту. На столе перед ним в замысловатом беспорядке находилась стеклянная и глиняная посуда, реторты и даже астролябия, перегонный куб и песочные часы, в которых бежал серебряный песок, и они были закреплены в хитроумном механизме так, чтобы переворачивались каждый день и снова позволяли песку отсчитывать проходящие двадцать четыре часа. Там были книги, переплетённые в заплесневелую кожу и замкнутые железными замками и паутиной. С сырого потолка свешивалось изображение солнца с планетами, вечно кружащими вокруг этого светящегося шара, кроме то светлеющей, то темнеющей изрытой луны.

И мудрец читал книгу, записанную письменами на давно мёртвом языке, время от времени съедая хлебную корку или прихлёбывая вина из бараньего рога, но никогда не прекращал читать, а, когда его тронули за плечо, чтобы привлечь внимание, он стряхнул руку, бормоча, — Во имя Семи Священных Пауков! дайте мне дочитать эту страницу, ибо жаль было бы умереть, не узнав того, что этот человек написал в Анкоре несколько тысяч лет назад.

Но наконец он завершил страницу и сел, моргая на них мудрыми глазами, глубоко утонувшими в лице мумии, в то время как его тело тряслось от старческой немощи. И Сесил спросил его,

— Каково значение слова «синтез?»

— Это моё видение, значение которого я узнал лишь теперь.

— Расскажи это видение, — велел властелин.

— Это всего лишь грёза. Представьте, что было тридцать мудрецов, изучивших всю премудрость, полученную из чтения древних книг по алхимии, магии, истории и философии. Эти люди ведали о животных и самоцветах, вроде жемчуга и хризобериллов и всех растениях, таких, как ясенец, исцеляющий раны и мандрагора, погружающая в сон (хотя я не понимаю, как люди могут желать спать, когда можно столь много прочесть и получить пользу от прочитанного). Но эти люди стареют и когда-нибудь умрут. Поэтому я взял бы этих тридцать стариков и одного юношу, и дал бы им выпить вино, которое я перегонял много лет, и объединил бы их лишь в одно тело — принадлежащее юноше — но разум в котором обладал бы всей утончённой и древней мудростью тех тридцати учёных мужей, и проделывал бы так век за веком, чтобы никакая мудрость не была утрачена для мира.

Леди Анжелика склонилась над его плечом. — И ты приготовил это вино? — спросила она.

— Да и теперь я тружусь над его противоположностью, ведь, зачем объединять тридцать тел в одно, если не обладать искусством опять разделить это тело на изначальные тридцать. Но это сложно. Ибо любой дурак может слить вино из тридцати бутылей в единственный кувшин, но кто достаточно мудр, чтобы разделить его и вернуть в исходные бутыли?

— Ты испробовал это вино синтетической магии? — спросил властелин.

— Отчасти. Я взял ворону и канарейку, и напоил их вином, и сейчас в той плетёной клетке сидит жёлтая ворона и по ночам наполняет мою пещеру песней, будто порождаемой лютнями и цитрами волшебной страны.

— Теперь, когда я поразмыслила, — вскричала леди Анжелика. — Мы можем взять лучших и храбрейших воинов нашей земли, и самого сладкоголосого барда и лучшего жонглёра золотыми шарами, всего числом тридцать и я сама выпью этого объединяющего вина, и так эти тридцать вольются в моё тело. Затем я пойду и навещу великана, и в его зале я выпью другого вина и тридцать появятся, чтобы сразиться с врагом нашего народа. Они одолеют и убьют его, а потом я снова выпью объединяющего вина и в своём теле доставлю тридцать завоевателей обратно в Валлинг, а там выпью второго зелья и пронесённые в моём теле через тёмный лес тридцать героев той битвы будут освобождены твоим чудесным вином. Некоторые могут быть убиты, а другие ранены, но я останусь в безопасности, а великан будет убит. Достаточно ли у тебя его обоих видов?

Старик выглядел озадаченным.

— У меня есть фляга объединяющего вина. Другого же, чтобы возвращать объединённых в их первоначальные тела, хватит лишь на один опыт и, может быть, ещё несколько капель.

— Испробуй эти капли на той жёлтой птице, — велел Сесил.

Старик налил из бутыли чистого золота с выгравированным червём, который вечно омолаживался, глотая свой хвост, несколько капель бесцветной жидкости и предложил их жёлтой птице в плетёной клетке. Птица жадно выпила их и вдруг там оказалось две птицы, чёрная ворона и жёлтая канарейка, и, прежде, чем канарейка смогла запеть, ворона набросилась на неё и убила.

— Оно действует, — прохрипел старик. — Оно действует.

— Ты можешь приготовить больше второго эликсира? — спросил лорд Густро.

— Что я сделал однажды, могу сделать и дважды, — гордо ответил старец.

— Тогда начинай и сделай побольше, а когда ты его приготовишь, мы возьмём золотую бутыль и флягу, и посмотрим, что можно сделать, чтобы спасти простой народ наших тёмных лесов, хотя это приключение я считаю исполненным опасности для женщины, которую люблю. — Так молвил повелитель.

И с хорошо укрытыми эликсирами они поехали прочь от пещеры старика. Но лорд Густро отвёл повелителя в сторону и сказал,

— Я прошу о милости. Позволь мне стать одним из этих тридцати мужей.

Сесил покачал головой. — Нет. И снова и всегда НЕТ! Сделав это я могу потерять свет моих очей и если она не вернётся назад ко мне, то я умру с горя и ты один останешься заботиться о простом народе. Если у человека есть только две стрелы и одной он выстрелил в воздух, то будет мудро приберечь другую в колчане до дня нужды.

Леди Анжелика рассмеялась, поскольку предположила причину их перешёптывания.

— Я вернусь, — сказала она смеясь, — ведь старик был так мудр и разве вы не видели, как жёлтая птица разделилась на две и ворона убила канарейку?

Но Гомункул, сидящий на руках лорда Сесила, начал кричать.

— Что с тобой? — мягко спросил властелин.

— Я хочу снова вернуться в свою бутыль, — всхлипывал малютка. И он рыдал, пока не заснул, убаюканный качанием лёгкого галопа боевого коня.

Через два вечера в пиршественном зале собралась толпа храбрецов. Там были огромные молчаливые воины, искусно владеющие булавой, кольчугой и перевязью, которые могли разить мечом, копьём и двулезвийным боевым топором. Жонглёр был там и бард, и книгочей, очень юный, но очень мудрый. И был муж со сверкающими глазами, который взглядом мог погружать людей в сон, подобный смерти и пробуждать их, щёлкнув пальцами. И к ним присоединились властелин и лорд Густро, и дрожащий Гомункул, и на своём троне сидела леди Анжелика, прекрасная и счастливая из-за великого приключения, где у неё была своя роль. В руке у неё был золотой кубок, а в руках тридцати мужчин — хрустальные чарки и эти тридцать и один сосуд были наполнены вином объединения, опустошив половину бутыли, но наполовину полную золотую бутыль со снадобьем леди Анжелика скрывала под блестящим платьем. Лошадь леди, в усыпанной алмазами сбруе, беспокойно ржала снаружи, в лунном свете.

Лорд Сесил разъяснил это приключение и все тридцать мужчин сидели, неподвижные и торжественные; ибо они ни разу не слыхали прежде о чём-то подобном, ведь никто из них не боялся обычной смерти, но это растворение было такой вещью, которая даже храбрейшего заставила задуматься, чем всё это может кончиться. Но когда настало время и был отдан приказ, все, как один, осушили свои сосуды и, пока леди пила своё вино, они осушили вместе с ней последнюю каплю.

Затем настала тишина, нарушаемая только резким уханьем совы, плачущейся луне на дела ночных обитателей тёмного леса. Маленький Гомункул спрятал лицо на плече повелителя, но Сесил и лорд Густро смотрели прямо перед собой над пиршественным столом, чтобы видеть то, что будет.

Казалось, тридцать мужчин задрожали, а затем уменьшились в накрывшем их тумане и, наконец, за пиршественным столом остались лишь пустые места и пустые бокалы. И остались только двое мужчин и леди Анджелика, да дрожащий Гомункул. И леди засмеялась.

— Это подействовало, — вскричала она. — Я выгляжу так же, но чувствую себя другой, ибо во мне скрытые тела тридцати храбрецов, которые одолеют великана и принесут в страну мир. А теперь я одарю вас поцелуем прощальным и приветственным, и отправлюсь вперёд на ожидающей меня лошади. — И, поцеловав своего отца в губы, возлюбленного в щёку, а малютку в курчавую макушку, она отважно выбежала из комнаты и в тишине они услышали стук подкованных серебром копыт её лошади по камням внутреннего двора.

— Я боюсь, — трясся малютка. — Я обладаю всей мудростью, но страшусь этого приключения и его завершения.

Лорд Сесил успокоил его. — Ты боишься, потому что очень мудр. Лорд Густро и я хотели бы испугаться, но мы слишком глупы для этого. Могу я как-то успокоить тебя, мой маленький друг?

— Мне хочется вернуться в мою бутыль, — рыдал Гомункул, — но этого нельзя сделать, потому что бутыль разбили, когда меня вынимали из неё, ибо её горлышко было слишком узко, а однажды разбитую бутыль нельзя вновь сделать целой. — Поэтому всю ту ночь лорд Сесил убаюкивал его, напевая колыбельные, в то время, как лорд Густро бодрствовал перед огнём, кусая ногти и задаваясь вопросом, чем это кончится.

Позже ночью леди Анжелика достигла врат Замка Великана и подула в витой рог. Великан отворил окованные железом врата и с любопытством уставился на леди верхом.

— Я — госпожа Анжелика, — сказала леди, — и я стану твоей невестой, если только ты дашь свободный проход нашим караванам, чтобы мы могли торговать с большим миром снаружи, а когда мой отец умрёт, ты станешь повелителем нашей страны и, быть может, я сумею тебя полюбить, ибо ты прекрасно сложённый мужчина и я много слыхала о тебе.

Великан возвышался над головой её лошади и он взял рукой её за талию, стащил с лошади, унёс в свой пиршественный зал и усадил её на одном конце стола. И, немного глупо посмеиваясь, он обошёл вокруг комнаты, зажигая сосновые факелы и высокие свечи, пока наконец не осветилась вся комната. И он налил большой бокал вина леди и гораздо больший себе, и сел на другом конце стола и рассмеявшись снова, вскричал.

— Всё, о чём я мечтал, сбылось. Кто бы мог подумать, что благородный лорд Сесил и храбрый лорд Густро будут столь трусливы! Выпьем же за нашу свадьбу, а потом в спальню новобрачных.

И он выпил свой напиток одним глотком. Но леди Анжелика вытащила из-под платья золотую флягу и, подняв её, крикнула,

— Я пью за тебя и твоё будущее, каково бы оно ни было, — И она осушила золотую флягу и села совсем неподвижно. Туман заполнил комнату и скрутился противосолонь в тридцать колонн вокруг длинного дубового стола, и, когда он рассеялся, между великаном и леди оказалось тридцать мужчин.

Жонглёр схватил свои золотые шары и человек со сверкающими глазами уставил взор на великана, и учёный вытащил из мантии книгу и стал читать задом наперёд мудрые высказывания мёртвых Богов, в то время, как бард перебирал струны арфы и пел об отважных деяниях давно умерших смельчаков. Но воины со всех сторон ринулись вперёд и началась битва. Великан отскочил назад, сорвал со стены булаву и сражался, как никогда прежде не сражался человек. У него на уме было две вещи — убивать и добраться до улыбающейся леди и задушить её голыми руками за то, что она ему сделала. Но всегда между ним и леди оказывалась стена из мужчин, сталью, песней и сверкающими глазами создающих живую стену, которая прогибалась и сминалась, но не ломалась.

Многие последующие века в залах Валлинга слепые барды рассказывали о том сражении — тогда как простой народ сидел в безмолвии, слушая рассказ. И, несомненно, как история, передающаяся от одного певца, престарелого к другому певцу, юному, она становилась разукрашенной, расцвеченной и переделанной в нечто, отличное от того, что действительно произошло той ночью. Но даже голая правда, рассказанная из первых рук, поведанная некоторыми из тех, что сражались, была достаточно великой историей. Мужи бились, проливали кровь и погибали в том зале, и наконец умирающий великан прорвался и почти достиг леди, но тогда бард метнул ему под ноги свою арфу и мудрец швырнул свой тяжёлый фолиант ему в лицо, и жонглёр разбил три золотых шара о лоб великана, и, напоследок, сверкающие глаза насылающего сон вонзились в умирающие глаза великана и заставили его уснуть последним сном.

И леди Анжелика оглядела разрушенный зал и тридцать мужчин, каждый из которых внёс свой вклад, и тихо сказала, — Они были отважными людьми и совершили то, что было необходимо, для блага своей страны и ради чести нашей земли, и я не могу бросить их или оставить без надежды, — и она взяла оставшееся вино объединения, выпила часть его и дала напиток каждому человеку, даже мёртвым, чьи рты ей приходилось осторожно разжимать и отирать кровь со стиснутых зубов, прежде чем она могла вылить вино в их бездыханные рты. И она вернулась на своё место и, усевшись там, стала ждать.

Вновь туман наполнил зал, покрыл мёртвых и умирающих, и тех, кто не был сильно ранен, но задыхался от яростной битвы. И когда туман рассеялся, то осталась лишь леди Анжелика, поскольку все тридцать вернулись в её тело волшебством объединяющего вина.

И леди сказала сама себе,

— Я чувствую себя старой и сильно изменившейся, и силы покинули меня, и хорошо, что нет зеркала, показывающего мои поседевшие волосы и бескровные щёки, ибо мужчины, которые возвратились в меня, были мертвы, а не погибшие — тяжело ранены, и мне нужно вернуться к моей лошади, прежде чем я впаду в смертельную слабость.

Она попыталась выйти, но споткнувшись, упала. На четвереньках она доползла туда, где ждала лошадь. Леди поднялась в седло и, привязавшись поясом, тут же велела лошади идти домой. Но сама лежала поперёк седла, словно мёртвая.

Лошадь отвезла её назад. Придворные дамы уложили её в кровать, омыли иссохшие конечности, принесли подогретого питья и укрыли её ослабевшее тело одеялами из шерсти ягнят и мудрые лекари смешали для неё целебные напитки, и наконец она излечилась достаточно, чтобы рассказать отцу и возлюбленному историю битвы тридцати с великаном, и как он был убит и страна спасена.

— А теперь идите к старцу и возьмите другой эликсир, — прошептала она, — и когда он подействует, похороните мёртвых с честью и мягко и мудро позаботьтесь о раненых, а затем мы завершим это приключение, и оно станет тем, о чём бард будет много зимних вечеров рассказывать простому народу Валлинга.

— Оставайся с ней, лорд Густро, — приказал повелитель, — а я возьму на руки мудрого Гомункула, поскачу к пещере и достану эликсир, а когда вернусь, мы дадим ей напиток и она снова станет здоровой и юной, а потом я желаю, чтобы вы, двое молодых влюблённых, сочетались браком, поскольку я не так молод, как прежде, и хочу дожить, чтобы увидеть трон в безопасности и, дадут Боги, внуков, бегающих у замка.

Лорд Густро сел подле кровати своей леди и взял её истощённую руку в свою, тёплую, поцеловал её белые губы своими, красными и тёплыми, и прошептал, — Что бы ни произошло и как бы ни окончилось это приключение, я буду всегда любить тебя, сердце моё. — И леди Анжелика улыбнулась ему и уснула.

Сесил, повелитель Валлинга, проскакал через Тёмный Лес, с маленьким мудрецом на руках. Он соскочил с боевого коня и вбежал в пещеру.

— Ты доделал эликсир? — крикнул он.

Старик поднял глаза, будто усомнившись в вопросе. Теперь он тяжело дышал и капельки пота катились по его кожистому лицу.

— О! Да! Теперь я вспомнил. Эликсир, который спасёт леди и извлечёт из неё тридцать тел мужчин, которых мы поместили в неё силой нашего объединяющего волшебства. Теперь я вспомнил! Я трудился над ним. Через несколько минут он будет закончен.

И, рухнув вперёд, на дубовый стол, он умер. В падении иссохшая рука ударила по золотой фляге и опрокинула её на пол. Жидкий янтарь пролился в вековую пыль. Выбежавший таракан отпил его и внезапно издох.

— Я боюсь, — стонал маленький Гомункул. — Мне хочется вернуться назад, в свою бутыль.

Но Сесил, повелитель Валлинга, не знал, как его успокоить.

Битва жаб

[Weird Tales, October 1929]

Моей первой мыслью при виде монаха было: — “Он выглядит, как жаба!” Второй моей мыслью было: — “Но, возможно, он пригодится мне в становлении Властителем Корнуолла”.

Несколько лет я был одержим желанием стать правителем той неизвестной страны. Необычное стремление тянуло меня в чужие земли и там я видел такие вещи и совершал действия, слушая о которых заурядные домоседы разевали рты от изумления. Теперь же, с образованием, получаемым лишь от подобной авантюрной деятельности, я почувствовал, что пришло время мне остепениться и стать важной персоной среди помещиков Британских островов. Узнав, что никаких великих людей выдающихся заслуг в части мира, известной как Корнуолл, не было, я понял, что шанс постучался в мою дверь; поэтому я отправился в Корнуолл.

Это путешествие, по вынужденным причинам, проходило медленно. Мой боевой конь, хромой, старый, тощий и кривой на один глаз, тяжело трудился, перевозя меня и мои доспехи. В действительности, на третий день после вступления в новую землю, правителем которой я стану, этот одр показал своё полное безразличие к моим амбициям, позволив мне обнаружить его мёртвым, когда я проснулся подле него в тёмном лесу. Поскольку даже человеку моей огромной силы было невозможно далеко уйти пешком, таща полный набор вооружения, включая копьё, булаву, двуручный меч и щит, я печально схоронил большую часть своих сокровищ под грудой листвы и камней, и отправился в путь с кинжалом на поясе, тяжеленным мечом и щитом, бьющимся о мою спину на каждом шагу.

Таким образом я и добрался до замка Аббата Руссо. Разумеется, ему следовало бы жить в монастыре, с другими священниками; фактически, человеку с его именем вообще нечего было делать в Корнуолле, поскольку его имя, как ни посмотри, было французским. Я составил себе заметку, что, когда стану Властителем этой страны, обращать на подобные недоразумения особое внимание. Но, всё же, в то время поскольку я нуждался в крове, пище и тёплом месте у огня; поэтому не стремился высказать ему свои взгляды на чужеземцев. По правде говоря, некоторые местные жители могли справедливо назвать чужестранцем меня самого; что, в каком-то смысле было верно, так как я едва говорил на их языке, но, в другом смысле неправильно, ибо я намеревался стать их Властителем (хотя о последнем факте они не догадывались первые несколько недель моего пребывания в Корнуолле).

Аббат обитал в груде развалин, которые из любезности можно было бы назвать замком. Хотя это место было скорее походило на непоправимое месиво рухнувших камней, тем не менее оно было крепким орешком и я полагал, что, не оказавшись вне этих стен, не смог бы убедить Аббата, при помощи лучших моих латыни и французского, что я человек культурный, а, значит, не причиню ему никакого вреда и весьма нуждаюсь в любом гостеприимстве и подкреплении сил, которое он может мне предложить.

Наконец он приоткрыл дверь и впустил меня.

Уже смеркалось; его лицо было частично закрыто капюшоном; сосновый факел, который он нёс, был маленьким и сильно дымил; поэтому, по нескольким причинам, я не видел его лица, пока не оказался вместе с ним прямо перед большим очагом, полыхающем в огромном зале. Оставив меня там, он направился в тень, где нашёл и принёс мне изрядно обглоданный кусок мяса, немного хлебцев и бутылку кислого вина. На этом пиру я угощался с пылом, больше порождённым голодом, чем наслаждением эпикурейца.

И, съевши всё, что там можно было съесть, я поблагодарил своего хозяина. Теперь, впервые, я увидел его лицо. В потёртом бархате он стоял перед огнём, грея свои иссохшие голени и костлявые руки. Эти руки, мертвенно-бледные, с бегущими по ним большими синими венами — эти руки с длинными тонкими пальцами и нестрижеными ногтями — заставили меня вздрогнуть; пальцы, шевелящиеся сами по себе и будто живые и независимые от человека, из которого они вырастали; вызывавшие впечатление, что они совсем непохожи на любые человеческие пальцы, которые я когда-либо видел.

Но, при всех странностях, потрясших меня, лицо его всё же выглядело человеческим. Конечно, это было лицо человека. Было легко посчитать человеком того, кто впустил меня, накормил, а теперь стоял у огня, готовясь со мной заговорить; я горько себе сказал, что был дураком, подумав иначе о том, кто столь гостеприимно принял меня, но, всё же в том лице, периодически освещаемом пляшущими отблесками трепещущего огня — было нечто в том лице, что охладило меня и заставило торопливо сжать золотое распятие, что висело на шее — ибо в лице этого человека было нечто, заставившее меня вспомнить жаб.

Губы были тонкими, бескровными, плотно сжатыми и тянулись через всё лицо, примечательное срезанным лбом и дряблыми щеками. Кожа походила на пергамент, тонкий, немного зеленоватый пергамент — и, время от времени, пока аббат стоял в тихих раздумьях, он начинал ритмично дышать ртом, надувая тонкие щёки, словно рыбий пузырь и тогда он походил на лягушку более, чем когда-либо.

Конечно, я не мог произнести это слово применительно к нему. Христианский рыцарь, претендующий на то, чтобы быть джентльменом, не станет, отведав пищи незнакомца и приняв его гостеприимство, платить ему, сказав, что он выглядит, как лягушка. По крайней мере, это не тот способ, каким я действовал в подобных чрезвычайных ситуациях; хотя, по-моему, никакой обиды в этом не было и я, разумеется, сперва думал.

Затем Аббат расспросил меня, кто я такой, как меня зовут и по какому делу я отправился в Корнуолл; на все эти вопросы я отвечал по большей части правдиво, хотя, конечно, и не желал признаваться ему в своём желании стать Властителем этой земли. Он казался очень довольным всем, что я говорил и всё больше качался на ногах, которые были длиннее, чем ноги большинства людей, и всё быстрее и быстрее раздувал щёки, прерывая мои замечания странным пыхтением, которое, в моём возбуждённом воображении, походило на ква, ква, ква лягушек-быков в брачный сезон. Потом, когда я закончил, он поведал о себе.

— Прекрасный сэр, назвавшийся Сесилом, сыном Джеймса, сына Дэвида, сына Джона, и даже столь отдалённо в прошлом, как сына святого Христофора, ты прибыл в Корнуолл в подходящее время и час твоего появления прибытия в этой дикой земле несомненно благоприятен. Конечно, ни я, ни мои друзья, которых ты увидишь здесь сегодня вечером, не корнуолльцы. Некоторые из нас из Франции, другие из Богемии, а кое-кто из далёких земель за пустынями Тартарии, но все мы братья, объединённые узами крови и стремления, и крепко связанные клятвой на крови и огромным честолюбием, которое скоро откроется тебе. Однако же, хотя все мы искусны в премудростях, уловках и знаниях, необычных и смертельных, всё же ни один из нас не искусен в военном деле и применении оружия для защиты или нападения, и такое происходит не из-за нехватки отважности с нашей стороны — о! поверь, прекрасный сэр, когда я скажу, что это происходит не из-за нехватки смелости с нашей стороны, но, скорее, из-за обладания определёнными недостатками, которые удерживают нас от отважного искусства войны, коим восхищается большинство мужчин. Поэтому мы ищем решений в других средствах, но сегодня вечером у нас будет человек, который сразится за нас, если потребуется, и хотя я надеюсь, что этого не произойдёт, тем не менее, в сражении может быть нужда — да, несомненно, что он может воспользоваться острым мечом, хотя, возможно, эффективнее было бы использовать твой кинжал.

— О! что до этого, — ответил я, — В случае необходимости я могу использовать и то, и то. Лично я предпочитаю двуручный меч, что ношу за спиной, но, если комната небольшая и света немного, предпочитаю кинжал. Прежде, в трудах по уничтожению великанов, я всегда больше предпочитал меч, потому что требовалось время, чтобы отрезать их головы, и, конечно, кинжалом это получалось дольше. Тем не менее, в коротком бою с одноглазым драконом в пещере на Канарских островах, я получил большое удовлетворение, ослепив его одним ударом кинжала и в следующий момент остриё нашло его сердце. Ты получил бы удовольствие от той маленькой битвы, аббат, и я уверен, что, узрев её, ты бы полностью поверил в мою способность справиться с любой угрозой, которая может возникнуть сегодня вечером.

Аббат улыбнулся. — Ты мне нравишься. Честное слово, ты мне нравишься. Я так впечатлён тобой, что почти хочу попросить, чтобы ты стал одним из Братьев. Это может подождать. Но вернёмся к моей истории. Мы соберёмся здесь сегодня вечером, чтобы засвидетельствовать победу над одним из наших величайших и самых неприятных врагов. Многие века он обманывал и связывал нас. Не один из братьев отправился на тот свет злобными кознями этого изверга. Но наконец мы переиграем его и сегодня вечером убьём. Естественно, когда он умрёт, его сила перейдёт к нам; и невозможно сказать, до каких высот славы возвысятся братья с этой дополнительной силой. Мы убьём его. Много веков он кичился своим бессмертием, своим величием, своей неуязвимостью к повреждениям; о да, сегодня вечером мы убьём его.

Я неправильно выразился. Не мы убьём его. Это сделаю я! Именно так я желаю. Все мы могущественны, но я немного сильнее других братьев. мужчинами, которые связаны со мной. Я буду управлять ими и также всеми мужчинами на этой земле, и, возможно, мужчинами и женщинами на других землях Поэтому я собираюсь убить этого врага и, когда я это сделаю, то буду править людьми, вязанными со мной. Я буду править ими, а также всеми людьми на этой Земле и, быть может, мужчинами и женщинами на других Землях. Я стремлюсь отправиться в космос, завоёвывать иные звёзды, чем та, где мы живём.

Итак, сегодня вечером мы сделаем это. Тот человек у меня в стеклянной бутыли. Хитростью я заманил его в эту бутыль. Попав туда, он принял новое обличье — и разве не отрадно, что он принял ту форму, которую сотворил сам! Это подарило мне силу и славу — на веки вечные… нет! Нет! НЕТ! О, Боже! Я не хочу так говорить — не сейчас! Пока нет! Я недостаточно могуч, чтобы бросить вызов Богу. — Его голос понизился до хныканья. — Пока нет, но, возможно, через несколько часов; после того, как я прибавлю к своей силе силу мёртвого демона.

Эту тварь в бутыли нельзя убить ядом, сталью, огнём, водой или перекрыв ему воздух. Нет подходящего оружия, чтобы уничтожить его; но этой ночью он умрёт — сегодня ночью он окажется внутри стеклянной бутыли, а я снаружи и он добровольно примет облик, который позволит мне убить его через стекло, видишь ли. Стекло прозрачно. Он посмотрит на меня! Я посмотрю на него и в том взгляде будет его погибель. Вскоре он иссохнет, уменьшится, постепенно он утратит форму, пока не сляжет на донышке бутыли несколькими каплями слизи и сплетённой массой мягких костей. Тогда я вытащу пробку и вот! изобретательность, которое я выказал, когда изготавливал эту пробку! Действительно, она стеклянная, но в середине находится пепел из костей святых, слёзы, которые упали из глаз Марии и капли пота со лба одного из святых, и таким образом я смогу заточить этого демона. Как следует, пока он не умрёт, когда пробка потеряет ценность; я вытащу её, прижмусь ртом к горлышку бутыли и втяну в себя дух этого мёртвого демона. Не имея больше тела, где оставаться, тот дух будет рад вселиться в меня, и таким образом я получу силу, власть и славу этого демона из Ада. Разве это не хитро?

— Действительно, это так, — ответил я, с оживлением в голосе и отвращением глубоко внутри. — Но зачем вам в этой драме я, если мой меч и кинжал бесполезны против Врага.

Он приблизился ко мне. Он шёл и его ноги не топали по каменному полу; он скользнул ко мне, вкрадчиво притронулся к моей руке и почти своей щекой к моей щеке, и, когда я вздрогнул от его холодного касания и липкой кожи, столь же холодной и влажной, он заскулил мне в ухо:

— Ты охранишь меня, добрый юноша. Ты, кто столь отважен, полон желания и стремления стать кем-то, прежде чем умрёшь, ты прислан сюда Судьбой в самый подходящий момент, чтобы оберегать меня, когда мне потребуется защита. Разве ты не понимаешь ситуации? Я, со ртом на горлышке бутыли, готовый вобрать дух, который сделает меня величайшим из всех людей, живых или мёртвых. Предположим, сразу перед тем, как я вдохну, один из братьев (и я особенно подозреваю человека из Гоби) вонзит кинжал мне в сердце и займёт моё место, дабы вдохнуть эту силу величия. Подумай, сколь ужасно это было бы — какой печальный конец моих помыслов о величии! А я спланировал и подготовил всё это, а теперь оно может ускользнуть и, в конце концов, почему я должен отказываться от права стать Императором Могущественных, лишь потому, что китайский кинжал погрузится в моё сердце? Я знаю, что ты меня защитишь. О! обещай мне, что прикроешь мне спину и проследишь, чтобы никто из Братьев не совершил неверного действия. Я знаю, что ты уже распознал меня, как нового брата. Мы с тобой сродни. Ха! Ты обещаешь мне? А взамен я подумаю, чем тебе отплатить. Чего ты желаешь больше всего? Золота? Власти? Любви прекрасной женщины? Дай мне взглянуть тебе в глаза. О, прекрасно! Ты — истинный мой собрат, ибо я вижу, что ты желаешь тёплую комнату, безопасность и библиотеку со множеством книг, старинных манускриптов и удивительных пергаментов. Я дам тебе всё это. Что скажешь, если в награду я отдам тебе экземпляр Элефантиса? Некоторые считают, что Нерон уничтожил их все, но я знаю, где находится одна копия. Ты защитишь меня, если я дам тебе всё это?

— Разумеется, да, — ответил я и был почти в восторге.

Конечно, было ещё несколько вещей, которые я желал, но полагал неблагоразумным сейчас перечислять все эти стремления. На самом деле я не слишком хорошо понимал Аббата и, в конце концов, лучше быть не слишком доверчивым.

Аббат выглядел довольным. Он настоял, на рукопожатии, И даже расцеловал меня в обе щеки, по французской моде.

Я хочу сказать в этом месте, что, хоть я и совершил в своей короткой жизни много отважных подвигов, как, например, собственноручно усмирил Жёлтого Муравья Фаргона восьми футов высотой и смертельно ядовитого, и бесстрашно встретился с Таинственной Морской Женщиной Западного Моря, тем не менее самое отважное мгновение в моей жизни было, когда я выдержал лягушачий поцелуй Аббата и не вскрикнул; пусть и хотелось — о, как хотелось избавиться от страха, прокричав его слушающим совам и скорпионам, но, разумеется, такое поведение было бы недостойно будущего властителя Корнуолла. Поэтому я улыбнулся, принёс ему свои клятвы, напомнил ему не забыть экземпляр Элефантиса, и не будет ли он любезен немного подкрепить меня ещё вином, прежде чем начнётся это вечернее представление?

Это произошло позже, спустя целую вечность ожидания по моему представлению, но, возможно, всего лишь час по реальным минутам, а затем мы собрались в нижнем покое замка. В этой комнате сиял свет, но откуда он исходил, было лишь одной из вещей, беспокоящих меня. У одной стены стоял низкий табурет, перед ним низкий стол, а на столе нечто высокое и округлое, покрытое квадратом бархатной материи.

Аббат сел на этот табурет.

Я встал позади него, правой рукой задумчиво теребя рукоятку моего любимого кинжала, того, что с рукояткой из слоновой кости, вырезанной наподобие женщины и её обнажённый клинок одарил смертельным поцелуем не одного смельчака и мерзкого монстра.

Затем, из трещин в стенах, да! может быть, из щелей в полу, или так представилось моему воображению — появились братья и собрались полукругом у стола и их лица были схожи с лягушачьими, особенно у Аббата, и они встали там и я сказал своим коленям, — Вы — потомки чресл Христофора! — и прошептал своим челюстям, — Молча вспомни смелость твоего пращура Дэвида! Но, несмотря на эти наказы, мои колени и челюсти лихорадочно тряслись, к моему чрезвычайному беспокойству.

Аббат испустил кваканье. И низкий хор ответил кваканьем, исходящим от мужчин, стоящих перед нами. Я изучил их лица и в движущейся, мерцающей полоске свете увидел те же самые лягушкоподобные черты, так изумившие меня на лице Аббата.

Прежде, чем я смог полностью скрыть своё удивление, Аббат достал чашу из отверстия в стене и, исполнив то, что выглядело достаточно непристойно, взял её обеими руками и дал каждому из братьев отпить из неё. Чем в действительности был этот напиток, в то время я мог лишь представить, но позже, после глубокого изучения Сатанизма, я часто вздрагивал, вспомнив, как чудом спасся в ту ночь. По счастью, меня не попросили присоединиться к опустошению чаши.

Усевшись на табурет за столом, он велел мне убрать покрывало с той вещи, что была высока и кругла. Я сделал это и, как он и рассказывал, там оказалась большая стеклянная бутыль со скорчившейся на дне жабой. Стекло этого сосуда было на удивление прозрачным. Жаба была ясно различима, каждая её часть, но особенно морда и глаза. Она взглянула на Аббата — и глаза этих двоих омерзительных тварей — демона-лягушки и человека-лягушки дьявольски засверкали друг на друга.

Два этих зверя смотрели друг на друга. Между ними, разделёнными стеклянной стенкой, расходящимися тысячелетием разницы в мышлении, враждующих амбиций, противоборства личностей, велось сражение душ, подобного которому, насколько я понимал, редко бывало на Земле или в любом другом месте; хотя, конечно, я не обладал премудростью о других планетах — или даже этой, в таком отношении.

Между тем другие Братья, из Богемии, и даже из такой дали, как Гоби, стояли в безмолвии и нельзя было сказать, дышали ли они вообще или нет, но всё, что я знал — это то, что никто из них не должен подходить к Аббату со спины, а также знал, что виденное мной было любопытнейшим зрелищем.

Они впивались взглядом друг в друга, каждый сражаясь за превосходство, каждый пытаясь уничтожить другого. Я не видел глаз Аббата, но ясно замечал, что взгляд заточённой жабы был полон уверенностью, абсолютной уверенностью.

Видел ли Аббат в них то же, что и я?

Без сомнения! Потому что он пытался спастись. Три раза он силился подняться и сбежать, и каждый раз падал на табурет, и его лицо и глаза приближались к морде, насмешливо всматривающейся в него сквозь прозрачную стеклянную стенку. Затем, тихо простонав, бедняга внезапно рухнул вперёд и на наших глазах он расплавился, сначала в студень, а потом в лужу гнусной зловонной слизи, растёкшуюся по полу тут и там, но в основном впитавшуюся и удержанную одеждой того, что когда-то было Аббатом Руссо.

Когда он умер, лягушка увеличилась и в некоторой степени приняла на более человеческий облик. Он медленно поворачивался в бутыли, и, по ходу круга, который описывал его взгляд, он долго смотрел на каждого из Братьев, и, после этого взгляда они замирали и не двигались, хотя на лице каждого отражалось отчаянье.

Теперь тварь в бутыли посмотрела на меня. Что ж, пусть смотрит, если это всё, чего он хочет! Я крепко вцепился в свой крестик на груди и помнил о силе пробки, удерживающей его в хрустальном узилище. Если бы я что-то обнаружил в его взоре, то мог бы закрыть глаза. Разумеется, я понимал, что мог закрывать глаза всякий раз, когда захочу, если влияние станет слишком зловещим.

Но этот взор не пытался мне повредить. Скорее…

Тварь поднялась на задние лапы, а верхней сделала мне знак

Чрезвычайно потрясённый, я вспомнил этот призыв о помощи, которому научил меня другой Брат, в аравийской пустыне. Что подобное создание могло под этим подразумевать? Или это была случайность? Совпадение?

Или эта жаба тоже когда-то побывала в святом месте в Аравии?

Разумеется я понял, чего он хотел.

И, отвечая на его знак, я вытащил пробку.

Он вышел.

Я ожидал этого, но был удивлён, обнаружив, что, после того, как он пролез через бутылочное горлышко, то больше не был жабой, а более уподобился человеку. Даже его лицо не было похоже на лицо Аббата, но имело приятное выражение, которое немного согрело моё сердце и сняло хотя бы часть моих опасений.

Он не уделил мне внимания, но медленно прошёл перед лягушколицыми людьми, и, когда он проходил, они стонали в муках и, пав перед ним на колени и лица, пытались целовать ему ноги…

Но именно этот акт преклонения заставил меня взглянуть на его ноги, и затем я увидел, что они были волосатыми и с копытами, будто у козла.

Наконец он миновал всех мужчин и, обернувшись, сотворил знак и от этого знака они также превратились в слизь, и их гибель во всех отношениях походила на гибель Аббата, ничего не оставив на полу, кроме своих одежд, в которые были облачены и жабьего сока, медленно вытекавшего из них.

Потом этот странный человек подошёл туда, где я стоял, опёршись о стену, чтобы избежать падения, и весело спросил:

— Ну, Сесил, мой добрый малый и необычный родич, как прошёл вечер?

— Довольно приятно, — ответил я; — сначала одно развлечение, затем другое. На самом деле это было весьма полезное для меня время.

— Парень, — добродушно сказал он, похлопывая меня по плечу и это похлопывание было полно теплоты человеческого дружелюбия, — Ты выказал редкую проницательность, выпустив меня из этой бутыли. Конечно, я мог её разбить, но в твоём лице было что-то, что мне понравилось и я решил тебя испытать. Ты тоже бывал в Аравии, на Востоке и, когда я обратился к тебе за помощью, ты мне помог. Эти люди-жабы беспокоили меня многие годы. Я пытался уничтожить их, ибо они вредили мне, поскольку они повреждают мою причину, но никогда до нынешнего вечера, когда я разгадал их лучше, чем они меня, не было возможности собрать их в одной комнате. Ручаюсь, аббат был удивлён. Он экспериментировал и убил множество настоящих жаб, и, разумеется, считал, что, если я нахожусь в обличье жабы, то сможет меня убить; но, конечно, я-то не жаба, просто так появлялся в настоящее время. Ну, с этим покончено и я могу вернуться к лучшим и более весёлым занятиям. Но — ты на самом деле освободил меня и, быть может, волшебство той пробки оказалось сильнее, чем я думал, поэтому я дам тебе три желания, мой дорогой родич — проси меня обо всём, чего пожелаешь.

Моё сердце чуть не выпрыгивало из груди, но, тем не менее, я смело заговорил:

— Дай мне силу побеждать всех великанов, разбойников, негодяев, саламандр, огров, змей, драконов и всех злодеев, мужчин и женщин, на земле, под и над землёй, везде и всюду, где я буду биться с ними.

— Это огромная сила, но я дарую её.

— Затем я желаю прекрасный замок, со всей обстановкой и, прежде всего, хорошей библиотекой. Давным-давно была книга под названием Элефантис, написанная женщиной. Я должен иметь эту книгу в библиотеке.

Человек рассмеялся.

— Я слышал, как аббат говорил тебе об этой книге. Ты знаешь, что я был хорошо знаком с той девушкой? На самом деле я вложил ей в голову некоторые идеи об этой книге. Хорошо, я обустрою этот замок так, как ты желаешь. А, теперь, что следующее? Разве ты не хочешь мирской власти?

— Конечно, — почти величественно произнёс я: — Я желаю править Корнуоллом.

— Это легко, сущая безделица. Думаю, они назовут такого человека Властителем. Что ж, мне нужно идти. Желаю тебе жить долго и весело.

Он исчез под совиное уханье. Всё вокруг меня пробуждалось к новой жизни в камне и штукатурке, и возрождении тех вещей, что пылились тысячу лет. Медленно я проходил через длинные залы, где, там и сям, челядь низко склонялась в почтительном смирении. Я шёл всё вперёд и вперёд и, наконец, добрался до огромного зала, и там воины ожидали моих приказаний и маленькие пажи подбежали, спрашивая, чего я желаю.

Всё ещё медленно, будто во сне, я достиг спиральной лестницы и поднялся на верхушку башни. Это была прекрасная ночь, освещённая светом звёзд и полной луны. Там я встал рядом с дюжим воином, поставленным сторожить замок.

Далеко внизу по извилистой дороге приближался звук труб, весёлая музыка лошадиного топота по утоптанной глине и громкий звон мечей, стучащих по доспехам на каждом конском шаге. Сюда долетал гомон множества мужчин и, время от времени, перезвон женского смеха.

— Что это за кавалькада движется к моим владениям? — резко спросил я престарелого воина, который, улыбнувшись в лунном свете, отвечал:

— Это великие люди Корнуолла, со своими дамами, рыцарями и всеми своими воинами, шествующие сквозь ночь, чтобы поприветствовать вас в Корнуолле и кротко смиренно признать вас своим Властителем.

— Так и должно быть, — отозвался я. — Ступай и прикажи, чтобы к их появлению всё было готово. А, когда они прибудут, пригласи лордов ко мне; они найдут меня в библиотеке.

Хвостатый человек из Корнуолла

[Weird Tales, November 1929]

Несколько дней я был более, чем занят приёмом великих людей Корнуолла, что собрались в моём замке, ведомые неким таинственным убеждением, которое, кроме меня, никто до конца не понимал, чтобы признать меня их Властителем. Заявления, что они делали мне о моей пригодности на этот титул, были самыми лестными и, наряду с этим, когда я выслушивал их прошения, сделать то или иное, убить великана или другого врага, прогнать из страны или уничтожить кого-либо, я чувствовал, что определённо предстоят огромные труды. Однако я говорил им, всем до единого, что, сразу же, как только смогу, уделю внимание всем этим незначительным приключениям, ибо, если я собирался стать Властителем этой страны, то хочу, чтобы она была мирной, спокойной и безопасной. Они удовлетворились моими обещаниями и отбыли, полностью убеждённые в моей власти сделать всё, о чём меня попросили. Разумеется, я не сомневался насчёт своей способности совершить любой великий рыцарский подвиг, выпавший на мою участь. Я верил, что достаточно умён, чтобы победить всё, что угодно, даже без помощи, но, конечно, было гораздо приятнее знать, что мне помогает Демон, которого я спас из стеклянной бутыли в Битве Жаб.

Наконец остался лишь один великий лорд. Он был довольно приятной, но угрюмой личностью, поскольку все дни, что он гостил у меня, ни разу не улыбнулся. Он задерживался и я небезосновательно подозревал, что причиной, по которой он так делает, было желание обсудить со мной некоторые вопросы, которые нельзя было обсуждать в присутствии других рыцарей. Я слышал краем уха, что у него были некоторые амбиции самому стать Властителем Корнуолла; естественно, эти амбиции разбило моё невероятно изумительное вступление во власть. Некоторое время я думал, что у него имеется желание ткнуть меня кинжалом, но вскоре обнаружил, что совсем неверно судил о бедняге. Он беспокоился не об утрате власти, но о чём-то, гораздо более драгоценном для него — утрате его прекрасной возлюбленной.

Несчастный юноша поведал мне эту печальную историю в первый же вечер, когда мы остались одни. Я намеренно пригласил его в свою новую библиотеку, поскольку обнаружил, что он любил в жизни прекрасное и это уверило меня, что в тихом умиротворении той комнаты, у огня, рассказывая свою историю, он почувствует себя более доверительно и менее смущённым, чем в иной обстановке. Эта догадка оказалась верна. Очень скоро он облегчил душу и поведал мне о своей великой печали.

— Я — человек Корнуолла, — сказал он. — Мой род всегда жил в Корнуолле. Возможно, было бы мудрее всегда оставаться здесь, но, как многие молодые рыцари, я отправился на поиски приключений. Судьба занесла меня в Ирландию и Купидон познакомил меня с королевой Бродой. Когда мы встретились, над нами пролетели голуби и воробей сел на её золотую колесницу. Это была любовь с первого взгляда, но к сожалению она не поняла, что я из Корнуолла. Она твёрдо правила большей частью острова и её слово было законом. Она полюбила меня и то, что я беден, мало влияло на сладость её лобзаний. Мы готовились пожениться, но, когда она узнала, что я из Корнуолла, то просто сказала мне, что никогда не выйдет за меня замуж. Тогда я вернулся домой и с тех пор для меня неважно, стану ли я когда-нибудь Властителем, или даже жив я или мёртв. Ибо, для счастья в жизни, Брода должна стать моей женой, а её счастье — в том, чтобы её возлюбленным стал я и всё же она говорит, что этого не может быть никогда, просто потому что я — корнуоллец.

— Это печальная история, — согласился я, — и, полагаю, тебе нужна моя помощь?

— Именно поэтому я и задержался.

— Она назвала какую-либо причину, почему столь жестоко отвергла твою любовь?

— О, поистине, она это сделала. Она сказала, что я из Корнуолла, а у всех корнуолльцев ходят истории о браггадоччио и других хвостатых, самое упоминание которых наполняет её страхом.

— По-твоему, она считает, что ты — хвостатый человек?

— Да. Она убеждена в этом.

— Разумеется, у неё должен был быть какой-то повод для такой мысли.

— Конечно.

— Естественно, мы не можем обвинить её, что она не вышла за тебя замуж, лишь замыслив это сделать. Мне кажется, при таких обстоятельствах леди выказала редкостную рассудительность и замечательную разборчивость. Но почему ты не показал ей, что она ошибается?

— Я пытался по-всякому, как только мог. Я говорил ей, что такой же бесхвостый, как ирландцы, но она просто раскричалась и сказала, что не может мне верить и если она нащупает его, после того, как выйдет за меня и не сможет это отменить, и обнаружит, что я ей солгал? Я сказал ей, что я — настоящий человек и говорю правду, но она парировала, что все мужчины так говорят женщинам, со времён рыцаря Энея и леди Дидоны, и что никому из них нельзя верить, особенно хвостатым.

Я печально покачал головой, заметив, — О! Эти женщины! Эти женщины!

— Вы когда-нибудь влюблялись? — печально спросил он.

— Пока нет.

— Тогда вы не знаете и половины о них. Но вы поможете мне?

— Конечно, я сделаю всё, что смогу. Собственно, я думаю послать за этой могущественной Королевой, а после объяснить ей некоторые вещи. Я могу уверенно заявить ей, что у тебя нет хвоста?

— Это вы должны будете решить сами, — вот и все заверения, что лорд Фиц-Хью принёс мне.

Я пожал плечами и предостерёг его.

— Думаю, ты должен быть искренним со мной. Теперь я — Властитель того, что, надеюсь, однажды станет великим царством. Одной из основ этой страны станет честность и добропорядочность с нашими соседями. Так мы надеемся избежать разрушительных войн. Предположим, дав слово чести истинного короля, я скажу этой леди, что у тебя нет хвоста и, поверив моему слову, она выйдет за тебя замуж, а потом предположим, что она обнаружит, что я солгал. Подумай, что она почувствует! Что почувствую я, если она отрежет тебе голову и хвост, и явится в Корнуолл, чтобы мне отомстить? Я должен точно это знать. Это действительно очень важно.

— Вам придётся просто решить — составить своё собственное мнение.

Он был так упрям, что я понял — с этим ничего не поделаешь; поэтому я предложил ему вернуться в свой замок и сказал, что, когда настанет время, я пошлю за ним. На самом деле я сделал больше. Обнаружив, что он обитал в дне пути от моего замка, на следующий день я отправился туда вместе с ним и очень приятно провёл время. Он жил в замке, где и был рождён, и где много поколений обитала его семья. Я встретил его мать, очень приятную леди, довольно остроумную и в то же время примечательно учёную, но глубоко сокрушающуюся над несчастьем её сына. Затем я оставил их, пообещав, что сделаю всё, что смогу, как только смогу, уверяя, что всё сложится наилучшим способом к полному удовлетворению лорда Фиц-Хью.

Это был счастливый случай, что я возвратился именно тогда. Хотя лорды и рыцари Корнуолла полностью желали, чтобы я стал их Властителем, у валлийцев имелось несколько другое мнение. На самом деле, у них был собственный кандидат. Они передали мне, через посланников, что, если я незамедлительно не покину страну, они призовут на помощь ирландцев, особенно королеву Броду, которая ненавидела Корнуолл больше, чем Преисподнюю и они вторгнутся на мою землю и заменят всех убитых корнуолльцев отборными валлийцами:

Я посовещался с некоторыми из окрестных седовласых дворян. Получалось так, что, если придут одни валлийцы, то битва была бы равной, но если откуда-то придёт ирландское подкрепление, их будет тяжело одолеть. Они заявили, что будут поддерживать меня до конца, но, несомненно, также боялись той ирландской королевы. Я помнил, как Демон пообещал, что я стану Властителем Корнуолла, но в нашем соглашении ничего не было сказано о том, как долго мне удастся занимать этот пост и сохранять своё доброе имя. Тем вечером мне было нелегко наслаждаться библиотекой. Даже рукопись Элефантиса не радовала меня и я сказал сам себе, что политические вопросы — это самое неудовлетворительное и, что сразу же, как только смогу, удалюсь в хорошее спокойное место, вроде Авалона-у-моря.

На следующий день разразился шторм. Так было и на следующий день. А на третий день прибыли напуганные гонцы, которые рассказали, что ирландцы вторглись в страну и, прежде, чем я решил, как действовать, огромное войско окружило мой замок и по одну сторону замковой стены оказалась королева Брода, а по другую — я, весьма специфическое положение, в которое мог попасть истинный Властитель.

Поскольку не оставалось ничего другого, кроме как узнать, чего же она хочет, я с готовностью согласился на её предложение переговоров. Она передала мне, через подъёмный мост, устами презабавнейшего старого герольда, что, если я сомневаюсь в её словах, то могу взять в сопровождение несколько сотен моих воинов, но она предпочитает личную встречу и поэтому просит меня встретиться с ней этим вечером, на закате, на зелёном лугу перед замком. Я ответил герольду, что буду там и приду один, как просит королева.

Я провёл день в тревожной тиши библиотеки, пытаясь решить, что же хотела леди и что её удовлетворит, но в конце концов бросил это, как что-то безнадёжное, ибо, по-видимому, никак нельзя было понять, что же она хотела и, насколько я знал, ни один мужчина никогда ещё не смог угодить женщине; по крайней мере, никогда в жизни не хвастался этим. Поэтому я убивал остаток времени, читая про искушения святого Антония и утомительнейшее время, которое он проводил с пустыней, пылью и прекрасной женщиной, которой он не поддался — по крайней мере, хвастался, что не поддался. Позже днём я облачился в лучшие одежды и, при условленном заходе солнца, медленно вышел через ворота на луг перед замком.

В золотой колеснице безмолвно сидела королева Брода. Она была довольно привлекательна. Разумеется, я не винил молодого Фиц-Хью за его безрассудную страсть. На самом деле я даже обдумывал возможность объяснить ей, что я из Франции и могут произойти и худшие вещи, чем объединить наши силы и задать валлийцам хорошую трёпку, с последующим в подходящий момент браком, который объединит два королевства Ирландии и Корнуолла. Но решительный блеск её глаз и дерзко вскинутая голова, заставляли почувствовать, что для меня будет лучше, если я смогу убедить её поверить Фиц-Хью — пожалуй, я мог бы добиться большего с любой другой женщиной, чем с ней — возможно, Фиц-Хью справится с ней лучше и легче.

Она не подождала, пока я представлюсь, но сразу же начала, — Вы отдадите мне то, чего я желаю?

— Ну, как сказать. Пока что я не представляю, чего вы добиваетесь. Что ж, если вы хотите, чтобы я помог вам сражаться с валлийцами, думаю, мы можем прийти к согласию…

— Не глупите! Я желаю всего одну вещь и это — голова вашего лорда Фиц-Хью.

Я слегка приподнял брови.

— Но, королева Брода! Я в изумлении. Я думал, что вы и этот юноша были дружны. Было бы очень жаль лишать его головы, и он так молод и примечательно любезен. Что мог сделать этот бедняга, чтобы вы так к нему относились?

— Он ухаживал за мной, а затем, когда я пообещала выйти за него, сказал мне, что он из Корнуолла.

— Ну и что из того? Он должен быть откуда-то, разве нет?

— Теперь послушай меня, Сесил, сын Джеймса, сына Джона, ты, который удерживает своё место Властителя какими-то уловками, вызывающими бесконечные пересуды в этой части мира. У нас, в моей стране есть слоны, каметеннусы, метаколлинарумы, белые и красные львы, люди с глазами спереди и сзади. У нас есть сатиры, пигмеи и великаны в сорок элей, но у нас нет хвостатых людей и, разумеется, мы не собираемся их заводить, конечно, не как мужа королевы Броды; поэтому я приехала за головой этого человека, оскорбившего меня.

— Ирландия, — ответил я, — должно быть, весьма интересная страна. Вы когда-либо слышали о том, что есть у нас в Корнуолле? Путешественники рассказывали вам о наших циклопах, фавнах и кентаврах, наших диких турах, гиенах и ламиях; о наших белых дроздах, сверчках и людях с глазами спереди и сзади? Сразу же, как только смогу, я намерен уничтожить всех этих злобных чудовищ и я по-настоящему удивлён, королева Брода; на самом деле совсем, совсем не понимаю, как получилось, что вы позволили вашей прекрасной земле переполниться подобными отбросами, о которых вы мне рассказали. Позвольте предложить свои услуги после того, как я очищу Корнуолл от его чудовищ. Знаете ли вы, что у меня имеются волшебные силы? Как удивились Гог и Магог, когда я завоевал их, а Агит и Агиманди были абсолютно ошеломлены, когда я сковал их цепями и забросил в Средиземное море. Я съел растение Ассидос, который защищает съевшего от злых духов и ношу на теле камень Нудиоси, который препятствует ослаблению зрения и позволяет владельцу видеть на огромном расстоянии. Например, в этот самый момент я вижу, как завершится всё это дело.

Я видел, что впечатлил её, поскольку она ответила, — Только лишь взглянув на вас, сэр Сесил, нельзя поверить, что у вас есть все эти силы и всё же в вас должно что-то быть, потому что вы утвердились здесь в мгновение ока.

— Ну, трудно понять человека, лишь посмотрев на него. Но скажите мне одно: как в вашу голову пришла мысль о том, что у лорда Фиц-Хью есть хвост?

— Он — человек из Корнуолла, а вся эта страна хвостата.

— Вы уверены?

— Конечно. Вы же не сомневаетесь в моих словах, не так ли? За следующую вещь вы можете назвать меня лгуньей. Это случилось таким образом. Весьма учёный муж, Полидор Вергилий, написал в своей книге целую историю. Он рассказывает, как святой Томас Беккет пришёл в Струд, одну из ваших деревень, которая расположена на Медуэе, реке, что омывает Рочестер. Люди Корнуолла, живущие в том месте, желая отметить доброго святого бесчестьем, не постеснялись отрезать хвост у лошади, на которой он ездил, и этим нечестивым и негостеприимным действием они покрыли себя вечным позором, и с тех пор все мужчины Корнуолла рождаются с хвостами, и ни один подобный человек никогда не должен сидеть рядом со мной и править Ирландией, и единственный способ, которым я могу сохранить свою гордость, состоит в том, чтобы забрать его отрубленную голову с собой — тут бедная леди начала кричать — и он должен был подумать об этом и что это заставит меня почувствовать, прежде чем он заставил меня его полюбить. И как может быть, чтобы я стала матерью бедной маленькой принцессы с хвостом, как у гориллы или мартышки?

— Этого вообще не может случится, — ответил я своим самым мягким тоном, а, когда я пытаюсь успокоить леди, у меня это обычно получается. Я очень хорошо помню, как однажды полностью переменил желание леди из Аравии, когда сперва она хотела убить меня, но, с помощью моей властью и определённого носимого талисмана, я вызвал у неё другие мысли. Поэтому я успокаивающе сказал:

— Этого вообще не может случится. Но что, если своей силой я удалю этот хвост? Предположим, что я сделаю лорда Фиц-Хью подобным другим мужчинам? Что тогда? Вы всё ещё будете требовать его голову?

— Не глупите, — насмешливо ответила она. — Конечно, я лучше бы вышла за него, чем его убивать, но я никогда не думала, что нечто подобное можно проделать — вы имеете в виду, без шрама? И если будет малышка, то она была бы в порядке? Так же, как любой другой маленький ребёнок?

— Если я обещаю вам, что всё будет в порядке, то всё будет в порядке. Что вам нужно сделать — это доверять мне. Конечно, потребуется некая могучая магия. Я сейчас же начну своё колдовство, используя рабдомантию; позже мне, вероятно, придётся воспользоваться кровью новорождённого младенца, но я не стану делать этого без необходимости. Допустим, мы добьёмся, чтобы лорд Фиц-Хью приехал сюда? Думаю, вы пообещаете ему гарантию безопасности. Тогда мы трое сможем спуститься в мою особую пещеру, глубоко в земных недрах, под моим замком и там я сделаю то, что необходимо для этого мужчины из Корнуолла и приближу его к желанию вашего сердца.

— Вы обещаете мне, что это будет для него не очень больно?

— Не настолько, как отсечение головы. Конечно, он может немного постонать, но это очень отважный человек и я уверен, что он сможет это выдержать. Допустим, вы отошлёте большую часть своей армии назад и войдёте в замок моей гостьей. Я могу принять около пятидесяти ваших людей. Тогда мы сразу же пошлём за этим хвостатым человеком и примемся за дело. Думаю, вы стремитесь вернуться в Ирландию? Но я хочу, чтобы вы пообещали мне одну вещь: если я совершу для вас этот подвиг волшебства и верну вам вашего возлюбленного, сложённого, как все прочие мужчины, без опасения наследственного порока, то вы велите людям из Уэльса оставить Корнуолл в покое или примириться со мной. Вы обещаете?

Она пообещала; поэтому я оставил её, согласившись на том, что она и пятьдесят её людей на следующий день станут моими гостями, а остальные буйные ирландцы должны будут вернуться на свой остров. И я отправился назад в замок.

Королева Брода безмолвно сидела в своей золотой колеснице, но её прекрасное лицо лучилось счастьем и надеждой.

На следующий день появился лорд Фиц-Хью. Он был мрачен, как обычно.

— Я должен забрать твою голову или твой хвост, — сказал я ему, — или эта твоя дикая ирландская милашка позволит валлийцам перерезать наши глотки и умыть Корнуолл кровью. Так что, твой хвост — прочь.

— Никто не может забрать мой хвост, — неприветливо и мрачно ответил он.

— А почему нет?

— Вам известно, почему, — вот всё, что он сказал.

Разумеется, в таком настроении он был бы неподходящим приятелем для девушки, вроде королевы Броды. Я видел, что должен быть достаточно хитёр или они никогда не поженятся, с хвостом или без хвоста, и так и останутся любящими до безумия и убивающимися из-за этого до хвори.

Той ночью мы трое встретились в келье, глубоко под замком. Это место было очень неприглядным, но лучшим, что я смог наспех найти. Я спустил туда несколько грохочущих цепей и жаровню с углём и горсткой курения, испускавшего ужасный запах, и я привязал в углу гончую и повесил на стену клетку с семью крысами; так что всё выглядело достаточно ужасно и даже моя кровь застывала, когда гончая выла, что она делала всякий раз, когда смотрела на крыс. У меня был табурет, чтобы леди села, но Фиц-Хью и я стояли. Я начал с Отче наш на латыни, задом наперёд — трюк, который я выучил в безоблачном детстве. Потом я бросил дохлую мышь на горящие угли, закрыл глаза и просто побормотал, а затем, с воем, ошеломившим их всех, даже собаку, я бросился на бедного Фиц-Хью и стал с ним бороться, и, когда я оторвался от него, в моей руке был хвост и, показав его королеве, я, дрожа, положил его на угли и, сгорая, он испускал мощный смрад.

Теперь сомнения покинули мысли королевы Броды. У человека из Корнуолла был хвост; своим волшебством я забрал у него этот хвост; и теперь у него не было больше хвоста и она могла выйти за него. Она не стала терять время, но заключила беднягу в свои объятия и целовала его, пока я не сбился со счёта и он целовал её, и я увидел, что не нужен; поэтому я предложил вернуться в библиотеку и оставил их там, обсуждать дела и устраивать будущее.

В библиотеке они рассыпались в благодарностях. Королева сказала, что мне не стоит беспокоиться о тех валлийцах, поскольку она собиралась лично уделить им внимание, сразу же, как только закончится медовый месяц. Радостный Фиц-Хью пообещал прислать мне золотую цепь и некоторые имеющиеся у него книги, которые я хотел получить. Так что всё прошло замечательно и этой же ночью мой священник поженил их.

На следующее утро они покинули меня. Мы проехали часть пути вместе. Разумеется, лорд Фиц-Хью ехал с королевой Бродой в её золотой колеснице и она была молчалива, но её глаза и щёки с ямочками говорили о многом. Он вышел из колесницы и подошёл к моему коню, попрощаться со мной. Он серьёзно посмотрел на меня.

— Сесил, сын Джеймса, сын Джона, сын самого святого Христофора, — сказал он, — откуда ты узнал, что у меня нет хвоста?

Я рассмеялся. — Это было нетрудно узнать, Фиц-Хью. Когда у меня была возможность, я спросил у твоей матери.

Мы взглянули на молодую невесту.

Королева Брода молча сидела в своей золотой колеснице. Она улыбалась.

Никто другой

[Weird Tales, December 1929]

— Почему со своими бедами вы пришли ко мне? — довольно раздражённо вопросил я стариков своего народа. — Любой человек может найти вашу дочь, да и в вашем собственном краю много славных мужей.

Я был зол.

После того, как я убил дракона из Торповых Лесов, народ Корнуолла считал, будто всё, что им нужно сделать со своими заботами — это прийти ко мне. Некоторое время я старался быть доброжелательным: тогда мне действительно верилось, что, наверное, это часть моих обязанностей, как Властителя страны — убивать змеев, изничтожать великанов и по возможности стараться, чтобы эта земля стала прекрасным и приятным местом. Жизнь по таким высоким идеалам оставляла мало времени для моих особых исследований и, зачастую, едва вернувшись с одного приключения и переодевшись в бархат, я утыкался в книгу, как новое прошение заставляло снова влезать в доспехи и отправляться прогонять ещё каких-нибудь разбойников или отрубать голову приползшему змею. Отрываться от хорошей книги было тяжело, а оружие и доспехи зимой настолько остывали, что только через несколько часов я переставал покрываться гусиной кожей и устраивался поудобнее на боевом коне.

Уже несколько недель в Корнуолле всё было спокойно. Если и оставались какие-то драконы, то они сочли за лучшее скрыться в тайных горных пещерах, все разбойники сбежали в Уэльс и Бретань, а все великаны гнили в своей же запёкшейся крови. Насколько простиралась моя власть, всё было тихо и я чувствовал, что вполне заслужил отдых. Стояли холода, небо хмурилось, дороги утопали в слякоти, мой славный скакун удобно устроился по колено в соломе и жевал лучшее зерно, выращенное крестьянами; у меня была куча поленьев в камине, мягкие подушки, шерстяное покрывало на коленях и ещё одно на плечах, старое вино в бокале, кусок мяса на столе и книга в руках; к чему мне беспокоиться о случившемся в Уэльсе, землях скоттов или ирландцев?

Затем, после всего нескольких дней уюта, явились эти старики. Они принесли с собой длинный пергамент, содержащий каракули и печать короля Уэльса. Это не так много значило для меня, поскольку они меняли своих королей каждый месяц, но на моих людей это произвело такое впечатление, что они привели стариков к дверям моей библиотеки, а когда я отказался встречаться с ними, и велел накормить их и проводить из замка, они подняли такой жалобный крик, что из чистой необходимости я уступил этим стенаниям и велел старикам поведать свою историю.

Они промокли и замёрзли; поэтому я уступил им место у огня. И они выглядели голодными; поэтому я приказал принести им мяса и вина, и, во имя доброго святого Иеронима, велел им сперва набить брюхо и обсохнуть, а уж потом я выслушаю то, с чем они явились ко мне. Таким образом я выиграл дополнительных полчаса на чтение книги, а когда увидел, что это время ссыпалось вниз по перемычке песочных часов и обнаружил, что уже перевёл больше четырёх строк латыни, то весьма повеселел и почти решил быть любезным с этими стариками.

История, поведанная ими, была мне знакома. У них похитили дочь; они считали, что она томилась в одной из горных пещер в дюжине миль от их хижины. Они не знали, какой человек или зверь сделал это грязное дело; о тварях, обитающих на той горе ходили необычные россказни. Они пришли к королю своей земли и он тщетно упрашивал всех своих рыцарей спасти деву; все они отказались от этого приключения; тогда он додумался написать мне об обиде, причинённой этим старикам и просил меня её исправить. Разволновавшись ещё больше, они воздели руки и принялись клясться, что никогда не бывало ни столь прекрасной, ни столь чистой девушки, как их дочь и отчего же святые позволили этому ужасу произойти с ней?

Естественно, я пожалел их. Но всё же мне казалось, что я обманулся и валлийские рыцари должны сами заниматься собственными великанами и драконами; поэтому, когда они наконец добрались до конца своей истории, грубо спросил;

— Почему со своими бедами вы пришли ко мне? Любой человек может найти вашу дочь, да и в вашем собственном краю много славных мужей.

Тут они вскричали, что я ошибаюсь и женщина принялась твердить: — Никто другой. Никто другой! НИКТО ДРУГОЙ! — что было полной чушью, ибо глупо и далеко от истины.

Всё это окончилось тем, что я велел им отправляться спать и хорошенько отдохнуть, и пообещал наутро отправиться вместе с ними назад и поглядеть, что можно сделать для спасения их дочери, хотя навряд ли она ещё жива; так что, пожелав им спокойной ночи, я приказал подбросить в очаг новых дров и принести немного пряного пива, подогретого по моему вкусу и начал читать о приключениях славного рыцаря Геркулеса, который был либо лучшим воином, либо лучшим лгуном, чем я мог надеяться стать. В конце концов я тоже отправился в тёплую постель, со взбаламученными чувствами ожидая, что же принесёт грядущий день.

На следующий день, под моросящим дождём, мы отправились в какой-то валлийский городок, название которого у меня никогда не получалось правильно выговорить. Старая дама и её муж медленно тащились впереди на двух унылых клячах, тогда как позади ехал я, на своём любимом скакуне.

Шерстяные и кожаные одежды, носимые под доспехами, были хорошенько прогреты и смазаны жиром, прежде чем я их надел, но день был холодным и в мгновение ока я продрог — особенно со спины. Так что я убивал время, декламируя латинские глаголы, что заставляло стариков вздрагивать и креститься, ибо они считали моё бормотание проклятиями и заклинаниями против дьявольских сил; и время от времени мой жеребец поднимался на дыбы и ржал, вероятно, тоскуя по тёплому стойлу и обильному корму, а, может и по другим вещам, но я сразу же заставлял его опускаться на все четыре копыта.

Вот так пять дней мы тащились через пустоши. Ночью мы засыпали, где могли, а днём ехали и мучились от холодного дождя. Я захватил немного золота и поэтому мог заплатить за лучшее, но даже это лучшее заставляло пожалеть о худшем, и то и дело я вздыхал по моему бархату и камину, доброму пиву и латинским манускриптам. Но этому всё же настал конец, и мы добрались до дома старика и его жены. Когда мы приехали туда, шёл дождь, и небо было мрачным и насупившимся; однако сквозь мглу я различал вдалеке тёмные горы, поросшие могучими деревьями и хранившие свои таинственные твердыни, где, предположительно, и находились их прекрасная дочь и неведомое чудовище, похитившее её из родительского дома.

Когда новости о нашем прибытии разошлись по этому маленькому городку, явились соседи, несомненно, чтобы поглазеть на Убийцу Великанов, но не знаю, разочаровал ли их мой вид; по крайней мере, они этого не сказали. Однако, раз я проделал это долгое пятидневное путешествие, чтобы свершить ещё один поразительный подвиг галантности, то с радостью сообщил этим простым людям, что хочу узнать об этой стране всё, что только можно, в особенности, про таившихся в ней чудовищ, как была похищена та юная дева и каким образом злодей проделал это (поскольку я обнаружил, что подобные предварительные расследования имеют огромную ценность для победы). Также я с радостью поручил нескольким простолюдинам тщательно обсушить мои доспехи и натереть их салом и маслом, а также растереть мои озябшие мышцы привезённом в золотом пузырьке из Святой земли особым маслом, приготовленным из сала, вываренного из великого святого при его мученичестве, что было мне очень приятно как в телесном, так и в религиозном смысле.

Все люди рассказывали о чудовище по-разному. На самом деле никто из них его не видел, но все сходились на том, что это был двадцатиярдовый змей, подобие огромного единорога, безголовый человек, бык с человеческой головой, настоящий дракон, вроде тех, что из Гоби или трёхногий великан. Все соглашались, что это была могучая тварь, которая могла легко убить человека, просто дохнув огнём ему в лицо. Обычное оружие было бессильно; сталь не рубила его, копьё не протыкало, булава не сокрушала. Чем больше они говорили, тем необычнее я себя чувствовал и яснее понимал, почему валлийские рыцари были слишком заняты, чтобы обратить внимание на это дело. Положение становилось по-настоящему неловким.

Однако все они слишком сильно обрадовались моему появлению и повторяли, что любой человек мог бы убить это чудовище и Корнуолльский Убийца Великанов мог, а я заверил их, что отыщу деву и избавлю землю от этой мерзкой твари, будь то человек, зверь или демон. При этом довольно старый еврей поклонился мне, кротко поблагодарил и сказал, что даст мне пятьдесят золотых крон, если я сделаю это, ибо он приходился той деве женихом, выкупив её у отца и что свадьба уже могла состояться, если бы горный злодей не похитил девицу.

Я взглянул на старика, его иссохшее лицо, дряблое тело и редкие седые волосы; чем больше я смотрел на него, тем меньше он мне нравился и появилась мысль, что, возможно, девушке лучше в горах, чем в его доме. На самом деле я внезапно ощутил усталость от всего этого приключения и потребовал, чтобы меня проводили в мою комнату и не будили до следующего утра. Так они и поступили, оставив меня беспокойно вертеться всё то время, что я провёл на ложе, набитом мякиной и жестоко лишённом перины.

Следующим утром всё население городка собралось, чтобы посмотреть, как я облачаюсь в свою броню, а после того, как это было проделано и угрюмо выпита кварта пива (оно оказалось дрянным), я уныло взгромоздился на коня и поехал к горе, вместе с возглавляющим нас священником, распевающим молитвы, стариком и старухой по бокам коня и старым евреем, тащившимся позади, призывавшим меня к осторожности и уверявшим, что он, без всяких сомнений отдаст мне пятьдесят крон.

Старуха продолжала повторять,

— Никто другой не сделает этого. Никто другой!

— Не был бы таким дурнем, — добавил я шёпотом. — Никто другой. О да, тысяча мужей, о которых я читал, была бы рада совершить такой подвиг — только я, очистивший свою собственную страну от подобных чудовищ, был таким дурнем, чтобы делать эту грязную работу ещё и для людей Уэльса.

И старик и священник, и еврей подхватили её бубнёж, — Никто другой не сделает этого — никто другой… Но всё же, в конце концов, мы добрались до кромки леса в миле от горы, и они остановились и сказали, что не пойдут со мной дальше, но возвратятся и станут ждать, молясь о моём безопасном возвращении.

Деревья росли так тесно, что на коне было невозможно проехать; поэтому я спешился и привязал его к дереву, а потом оглядел лес. Он был тёмным и сказочным, но меж деревьев пробивались сверкающие и блестящие самоцветы солнечного света, а вдали с деревьев слышалось пение дрозда и трескотня белок, и тогда я понял, что оказался в Зачарованном Лесу, ибо здесь стояла весенняя пора и приятная погода. Так как было тепло, я пересмотрел обстоятельства и, сообразив, что не смогу хорошо сражаться во всей навешанной на меня стали, вернулся к своему коню и там переоделся, и когда я двинулся, то был в шерстяных одеждах, с огромным двуручным мечом за спиной, щитом на руке, кинжалом на поясе, а в правой руке держал прекрасный цветок.

Итак, приближаясь к скалам, я услыхал пение и в той песне говорилось о любви, розах и женских локонах, и я, изумившись этому и поняв, что это волшебство, побрёл дальше и наконец достиг певицы, и она весьма устрашила меня. Ибо я знал, что нахожусь посреди великой тайны и могучей магии. Злобная бестия, похитившая бедную девушку у родителей, приготовишись к моему появлению, коварно переменила свой ужасный облик на прекрасный девичий и ожидала там, чтобы обмануть меня и, если я ничего не заподозрю, погубить своими ядами и силами.

Я знал, что бесполезно рубить подобное существо мечом или пронзать кинжалом. Его тело в основном состояло из воздуха. Не стоило использовать в таком противостоянии обычное оружие. Поэтому я осторожно отложил меч, щит и кинжал, и, держа лесной цветок в протянутой руке, вступил в бой.

— Хоть ты и могучий чародей, — вскричал я, — повелеваю отдать мне бедную девушку, которую ты похитил у родителей на Пепельную Среду. Отдай её мне и я не трону тебя, но если ты продолжишь упорствовать в своих злобных желаниях, то я противопоставлю твоей магии свою и одолею тебя.

— Кто ты? — вопросило это существо, — и зачем ты здесь?

По манере, в которой он говорил, было понятно, что моя угроза его впечатлила.

— Я — Властитель Корнуолла, Сесил, сын Джеймса, сына Дэвида, сына Джона и так до самого святого Христофора, который полюбил, прежде чем стать святым. Много лет я правил в Корнуолле. Знай, что я — тот, кто убил дракона Торповых Лесов. Я перебил семерых скользящих и сверкающих змеев в Ирландии. Один и невооружённый я уничтожил семь флотов, угрожавших чести одной из наших леди. В моей стране на двадцати трёх виселицах висят, скованные цепями и покрытые смолой, двадцать три разбойника, которых я настиг и покарал за их преступления.

Я сделал паузу, чтобы увидеть эффект от этого выступления. Без сомнения, злодей был впечатлён. Затем я продолжил:

— Поэтому случилось так, что, когда эту бедную девушку, которая, между прочим, должна была выйти замуж за очень богатого человека, похитили у её родителей, эти простые люди обратились к королю Уэльса и он умолял своих рыцарей спасти её, но все они отказались, будучи слишком заняты. Так что он послал мне особое письмо и я прискакал за пять дней по отвратительным дорогам, чтобы исполнить это великое дело. Думаю, тебе лучше мирно подчиниться и позволить мне вернуть девушку родителям и будущему мужу, ибо, если ты откажешься, я сражусь с тобой и одолею, какой бы облик ты ни принял.

На это чудовище возопило: — Она никогда не вернётся и не выйдет замуж за того жалкого старика. Уж лучше умереть.

Я сразу понял, что это лишь часть обмана, которым ужасное чудище пыталось меня одурачить; поэтому только больше ожесточился.

— Она должна вернуться! — выкрикнул я и завертел лесным цветком в руке, чтобы отвлечь внимание, пока приближался к чудовищу, поскольку я замыслил внезапно ринуться, схватить его за глотку и задушить, прежде чем у него появится шанс сменить облик с красавицы на обычный для него драконий или шестиногого скорпиона.

Чудовище взглянуло на меня. Глаза, которые оно присвоило, были голубыми, лицо красивым и гладким, как лепесток розы, а уста — чудным красным бантиком. Обличье, принятое им для маскировки, было прекрасным, а шёлковое одеяние колыхалось над обольстительными изгибами греческой Афродиты. Внезапно оно закричало.

— Никто другой, — всхлипывало оно, — не заставит меня вернуться и выйти за того старого еврея. Никто другой…

Но я уже прыгнул вперёд и схватил его.

Несколько дней спустя я вышел из тёмного леса. Мой бедный скакун объел всю траву в пределах досягаемости и сорвался с привязи, но, верный своему хозяину, оставался около доспехов. Я медленно облачился в тяжёлые латы, собираясь вернуться в таком виде. Затем я сел на коня, посадил девицу перед собой и так мы медленно поехали назад в город.

К моему удивлению, встречала меня огромная толпа вооружённых мужчин. Видимо, король Уэльса и его рыцари, прослышав, что я отправился в горы, на подобное зловещее приключение, собрались мне на выручку и, если бы я не появился в тот день, отыскали бы мои кости, чтобы захоронить их по-христиански. Моё внезапное появление сделало поиски излишними; поэтому никому ничего не пришлось делать, кроме как возрадоваться моему возвращению из такого великого приключения и позволить празднеству и веселью сменить торжественную мессу за упокой моей души.

За пиршественным столом я велел девице сесть рядом со мной, объяснив, что имеются очень веские причины так поступить. Затем началось пиршество и беседы, причём валлийцы были весьма отважны в обоих этих состязаниях. Король Уэльса говорил, насколько они горды тем, что сам Властитель Корнуолла принял участие в таком славном приключении; отец девушки говорил о своей радости и благодарил за её возвращение в целости и сохранности; пожилой еврей вручил мне шёлковый кошель с пятьюдесятью золотыми кронами, как обещанную награду, а затем пригласил на свадьбу монарха вместе со всем обществом, посулив каждому гостю прекрасный подарок. Но я поднялся со своего места и возгласил:

— Я не могу позволить этому еврею погибнуть!

— Что ты имеешь в виду? — спросил король.

— Объяснить, — ответил я, — будет мне в радость, хотя я не смогу этого сделать, не упомянув о моей победе над огромным валлийским чудовищем в горной пещере. Если, рассказывая это, я иногда буду казаться хвастливым, то простите мою гордыню; это деяние действительно было великим и отлично исполненным. Я не хочу рассказывать все подробности, но мне необходимо это сделать, чтобы показать, почему еврею невозможно на ней жениться. Ведь он славный еврей и я не хочу, чтобы он погиб.

Когда я подъехал к лесу, то услышал ужасающее шипение и понял, что этим звуком чудовище пыталось меня напугать. Поэтому, оставив коня, я осторожно двинулся вперёд и, когда лес стал мрачнее, я увидел вспышки молнии и эти вспышки исходили из глаз дракона. Наконец я приблизился достаточно, чтобы увидеть это создание и можете представить моё удивление, когда это оказался червь, длиной во много футов, но вместо ног, как у многоножки, у него были руки и ладони, и каждая рука сжимала оружие, острое, словно кинжал и отравленное смертельным драконьим ядом. У него было три головы и могу заметить, что трёхголовые чудовища мне не в новинку, я убил нескольких в Горкинланде, но в этом случае морда была лишь у одной из них; две прочие — гладкие, без черт, исключая пасти, откуда стекала кровь и слюна.

Оно не выказало никакого страха и ринулось на меня, и более часа мне требовалась вся искусность для защиты от его оружия. По своему обыкновению в подобных случаях я пользуюсь двуручным мечом и, в конце концов, мне удалось отрубить одну из голов. Чудовище печально взвыло и кинулось в свою пещеру.

Я помчался за ним и не удивился, обнаружив большую пещеру, ярко освещённую болезненным светом из глаз чудовища. К тому же этот безголовый обрубок истекал белой кровью, блестевшей на полу пещеры.

Теперь сражаться стало тяжелее, потому что я постоянно спотыкался о кости дев, ранее похищенных и сожранных. Наконец я отрубил ещё одну голову и чудище отступило в пещеру поменьше. К стене пещеры была прикована цепью эта маленькая девушка, которая была похищена у своих родителей и была бы уничтожена, телом и душой, на следующее полнолуние, если бы я не откликнулся на зов о помощи.

Теперь дракон принял облик старого чародея и, задыхаясь, молил меня оставить его с миром, предложив разделить со мной красоту девы, если я это сделаю. Конечно же, я пренебрёг таким подлым предложением и, призвав его защищаться, кинулся на него с кинжалом. Поняв, что обречён, силой своего волшебства он обернулся пузырьком воздуха и скрылся в горле у девицы.

Я возвратил её. Чудовище всё ещё в ней, ожидая возможности воскреснуть и уничтожить всех вас, добрые люди Уэльса. Если эта бедная девица выйдет за еврея, чудовище сможет выбраться в брачную ночь и разорвать его на части. Если она останется здесь, вся деревня будет в опасности. Окружающие в безопасности, пока он знает, что я рядом, чтобы удавить его, как только он покажется.

Слушатели трепетали и выглядели поражёнными моим рассказом.

Наконец король спросил, — Что ты собираешься делать? И зачем тебе подвергаться такому риску, спасая жизнь еврея или простолюдинов этой деревни?

— Я могу взять эту злосчастную девушку с собой, в Корнуолл. Я буду внимательно следить за нею во время поездки. Если чудовище выйдет из неё, то я сразу убью его и верну её родителям и еврею. Если оно ещё будет в её внутренностях к тому времени, как я достигну Корнуолла, я дам ей редкие лекарства, известные мне и постепенно чудовище умрёт в ней. Я — одинокий человек, без жены или детей и для меня лучше принять на себя этот огромный риск, пусть даже я погибну, чем допустить, чтобы все эти добрые люди умерли за одну ночь бойни. Кроме того, мне многое ведомо о дьяволах и их образе действий, и поэтому лучше будет держать деву рядом, пока этот демон не сгинет полностью.

— О, милостивый сэр, — вскричала мать, — как мы можем отблагодарить вас? Вы слишком добры с нами. Никто другой не сделал бы все эти поразительные вещи для простых незнакомцев; я чувствую, что моя дочь в безопасности под вашим присмотром.

И еврей приблизился ко мне на коленях, кротко вручил мне золотую цепь и поблагодарил меня за то, что я спас его жизнь от ужасной гибели в лапах чудовища.

Хотя день уже клонился к вечеру, но, всё-таки, поскольку было тепло, я настоял, чтобы отправиться в Корнуолл; так что я уселся на своего скакуна и посадил девицу перед собой, а сзади была сума с подаренными драгоценностями и прекрасным шёлком от короля и его рыцарей, и я облачился во все свои доспехи, кроме шлема, который я привязал к седлу, а вместо этого надел маленькую бархатную шапочку.

Мы сердечно распрощались со всеми этими людьми.

Король немного проехал рядом со мной.

— Уверен ли ты, дорогой брат, — спросил он, когда собрался покинуть меня, — уверен ли ты, что в этой девице сидит дьявол?

— Безусловно, — очень серьёзно ответил я.

— Тогда она — истинная женщина, — ответил он; — ибо все женщины, которых я когда-либо встречал, одержимы подобным образом.

На этом он подмигнул мне и развернувшись, поскакал назад в город, где его ожидала свита.

Руфь и я ехали весь летний день. Пока солнце всё больше и больше опускалось на великолепных небесах, она всё сильнее прижималась ко мне и время от времени вздыхала, смотрела на меня голубыми глазами и спрашивала: — Не выглядывает ли из моего рта чудовище?

— Нет, — ответил я, прижимая её плотнее, чтобы она не тревожилась.

— И всё-таки я боюсь, что оно вылезет наружу. Загони его назад, милый!

И так я и поступал, поцелуями.

Как упрям был этот дьявол! Как тяжело было загнать его назад!.. Но вот дева была довольна.

Наконец она запыхалась.

— Никто другой, — прошептала она, — не сможет сделать это так, как ты.

— Никто другой, — эхом отозвался я.

И снова изгнал дьявола из её рта.

Невестин Колодец

[Weird Tales, October 1930]

Лишь изрядно углубившись в пределы моего любимого Корнуолла, я осознал, что моё появление перед подданными с дамой из Уэльса может оказаться непонятным или неприемлемым для отважных рыцарей, столь преданных мне в первые дни владычества. Всё это было довольно приятно — и спасать прекрасную Руфь, и даже долгие минуты загонять в неё дьявола затянувшимися поцелуями, но дерзко привезти эту леди в мои владения значило вызвать губительные политические волнения. С другой стороны Руфь была прямо тут, на коне, передо мной; и по развившейся у неё привычке прижиматься ко мне, были все основания полагать, что она намеревалась провести остаток жизни в моих объятиях.

— Я — Властитель Корнуолла, — в конце концов решился я, — и большая часть моей поддержки проистекает от знати с дочерьми на выданье. Пока я холост, эти лорды остаются моими друзьями, но если они увидят тебя и узнают, что ты из Уэльса, то сразу же возникнут завистливые распри. Так что мы остановимся у первого же бродячего торговца, купим тебе мужскую одежду и ты войдёшь в мой замок, как паж.

— Я буду твоим пажом? — переспросила Руфь.

— О! Пожалуй, так. По крайней мере, никакого другого у меня не будет, и ты сможешь выполнять мои поручения и облачать меня в доспехи, когда я отправлюсь охотиться на великанов.

— Это было бы неплохо. Думаю, что буду недурно выглядеть в одежде мальчика. Я раньше носила такое, когда была гораздо моложе. Ты дашь мне мальчишеское имя?

Мы обсудили всё это и решили дать ей имя Перси. Позже, в тот же день, мы повстречали еврея, продававшего одежду всем, кто её покупал и я заключил с ним выгодную сделку; так что, когда Руфь вышла из-за кустов, она выглядела, как юный паренёк, ещё не бреющийся. Еврей получил её одежду и немного серебра, и покинул нас.

После этого я пересадил Руфь позади себя и если бы пришлось как-то удерживаться, то она вполне могла это сделать. Мы скакали весь тот день и следующий, и ночью вновь вернулись в мой замок. Распорядившись хорошенько накормить и устроить моего верного скакуна, и поместить привезённые мной сокровища в безопасное место за замками и засовами, я устало потащился в свои покои, чтобы снять железные и кожаные доспехи, которые приходилось носить правителю, если он в одиночестве разъезжал по дорогам моей страны. Я вспомнил о короле Артуре, который сделал страну столь безопасной, что золотой браслет три года провисел на кусте терновника непотревоженным, ожидая своего законного хозяина. Такой страной я и желал когда-нибудь сделать Корнуолл.

Перси последовала за мной в уединение моих покоев и, прежде, чем я это осознал, она принялась снимать мою броню и, обнаружив оливковое масло, натёрла им меня и мои одежды из шёлка и мягкой кожи; и так, прежде чем это уразуметь, я удобно расположился перед камином и Перси протягивала мне рог эля со специями, о котором, ради моего удобства, видимо, распорядилась, поднимаясь по каменным ступеням.

После этого прошло несколько приятных дней в библиотеке. Конечно, Руфь не умела читать, но она толково разбиралась по картинкам, а её готовность признать, что мне известно гораздо больше её, определённо освежала мою мужскую гордость. Во время своих удивительных приключений в Долине Апуримака, Благословенных Островах, Кейбеле и Дагомее, я встречал множество женщин, но никогда таких, кто охотно бы признавал моё умственное превосходство. Поэтому, раз это простодушное дитя желало учиться, я разрешил ей просматривать многие свои книги и даже проводил долгие часы, читая ей. Разумеется, она носила мальчишечью одежду и я очень старался называть её Перси, но иногда, когда мы оставались наедине, я любезно предоставлял ей целовальное излечение от дьявола, которого поселил в неё.

Всё это было довольно прелестно и могло тянуться приятными вечерами до бесконечности или, по крайней мере, с месяц, если бы не неожиданный и немного беспокоящий визит нескольких из наиболее могущественных моих лордов. Их было лишь трое, но они имели такое влияние в Корнуолле, что могли считаться за три десятка или даже три сотни. Я принял их в библиотеке, сперва велев Перси уйти и не приходить, пока она не узнает, что они благополучно покинули Замок. Чтобы помочь пажу провести время вдали от меня, я препоручил её слуге, дабы она изучала буквы и приближала день, когда научится читать.

Славные рыцари Бевидер, Артур и Мэлори сидели у камина, отогревая ноги и потягивая моё вино, поглядывая друг на друга и искоса на меня, словно сомневаясь, кто же должен начать разговор или в эффекте, который он возымеет на их Властителя. Наконец Мэлори откашлялся и заговорил о том, что было у них на уме.

— Нужно признать, Сесил, сын Джеймса, сына Дэвида, сына Джона и потомок святого Христофора, что твоё прибытие в нашу страну и становление Властителем были непостижимо загадочным вопросом для всех нас.

— Несомненно, это произошло весьма необычно, — ответил я.

— Мы признаём, что нуждались в сильном человеке, чтобы править нами. Это королевство наводняли разбойники, великаны и демоны, и нас окружало множество сильных и завистливых стран, жаждущих нашей гибели. Ты прибыл сюда в подходящее время и, благодаря твоим способностям истребителя великанов и политика, принёс Корнуоллу чувство защищённости, чего перед твоим появлением ему очень сильно недоставало.

— Моя репутация говорит сама за себя, — практически расхвастался я. — Пять шаек разбойников рассеяны и больше ста перебиты в сражении или повешены на ветвях, предупреждая весь народ об опасности такого занятия в моих пределах. Три великана, семь смертоносных змеев, один дракон, и множество саламандр и людоедов отправлены в преисподнюю. Ирландия, благодаря моим волшебным силам, более, чем дружественна к нам. Уэльс не может напасть. Фактически, только за последние несколько недель я побывал там и избавил их землю от самого ужасающего проклятия, и после этого приключения сам король Уэльса одарил меня множеством самоцветов и других подарков великой ценности. Поэтому нет сомнений, что, по крайней мере на мой взгляд, Корнуолл получил большую выгоду от присутствия меня, взявшего на себя государственные заботы.

Тут Бевидер изрыгнул грандиозную божбу!

— Клянусь костями одиннадцати тысяч и одной кёльнской девы, никто не отрицает той истины, что ты сказал и, говоря за нас троих, а мы представляем всю страну, уверяю, что мы ценим твои заслуги, как Властителя, хотя твоё книжничество вне нашего…

— Ах! — перебил я, — но вы видели не все мои книги. Я уверен, если вы посмотрите на мой том Элефантиса… Где же эта книга? Я всегда держу её тут. Наверное, её утащила собака пажа. В любом случае, я предвкушаю ваше глубокое удовольствие от её просмотра.

— Может быть, но мы не монахи. Ни один из нас не владеет искусством чтения.

— Вам и не придётся читать. В книге Элефантис только картинки.

— Это другое дело. Но продолжим с того места, где Твоя Милость прервала мои доводы. Мы любим тебя и ценим твою способность управлять страной, но что с нами станет, если ты умрёшь от чёрной чумы или оспы? У тебя, насколько нам известно, нет ни семьи, ни родни и, поскольку ты неженат — никаких детей, чтобы продолжить твою династию. Поэтому мы и приехали сюда. Побудить тебя к браку.

Мне понадобилось немного времени, чтобы придумать ответ.

— Эта забота не нова для меня, господа. Я понимаю, что должен ради страны жениться и обзавестись детьми, крепкими сыновьями, чтобы нести это бремя и красивыми дочерями, чтобы создавать удачные союзы. Но как я могу жениться? Я мудр, но недостаточно, чтобы выбрать жену среди прекрасных дев Корнуолла. Я встретил Элинору, дочь сэра Бевидера и отдал своё сердце ей, но на следующий день приехал сэр Артур со своей дочерью Хелен и я увидел, что она белокура, тогда как Элинора — брюнетка. Затем, в ту же неделю, случай привёл меня в дом сэра Мэлори и его дочь Гвиневера заняла почётное место за пиршественным столом. Скажите мне, милорды, что должен решить мужчина, выбирая из трёх подобных красавиц? Взять ли мне Хелен и оскорбить отцов Элиноры и Гвиневеры? Если я женюсь на Элиноре, то как смогу избежать преследующей меня по ночам мистической красоты двух других граций? Именно поэтому я всё ещё холост. Разве я неправ? Лишь оставаясь в одиночестве я могу поддерживать мир с моими любезными рыцарями и этими дорогими девушками, по крайней мере, с некоторой надеждой, что, пока я одинок, то могу стать законной добычей любой женщины, достаточно блистательной, чтобы меня завоевать.

Сэр Артур улыбнулся:

— Очень тонко. Эта речь не уступит ни одному твоему деянию, начиная с пришествия из ниоткуда в нашу страну. Мы понимаем, что ты чувствуешь. Ты желаешь быть справедливым ко всем нам. Но тебе всё равно следует жениться. Я слыхал, что ты — учёный волшебник; что посредством своих демонических сил ты и стал Властителем, а позже добился дружбы с Ирландией, удалив хвост мужу королевы Броды. Мы просим тебя воспользоваться этим волшебством при выборе невесты. Западнее этого замка, в тёмном лесу, окружённый ведьминым кругом, находится Невестин Колодец. Холостой мужчина, посмотревший туда, увидит лицо своей будущей невесты. Мы соберёмся там — корнуолльские лорды и их достойные дочери. Ты заглянешь в колодец, сравнишь образ, который там увидишь, с прекрасными девицами и объявишь своё решение. Это древний обычай и, поскольку мы знаем, что ты честен, он даст удовлетворительный ответ на наше затруднение. Много веков наши Властители избирали себе невест таким образом. Так что на следующее полнолуние мы соберёмся там, прихватив священника, и выбор и брак станут делом нескольких минут. Доволен ли ты таким планом?

— Это замечательно, — ответил я. — Здесь присутствуют все элементы прекраснейшей белой магии.

— Теперь же — продолжал Артур, — мы с Бевидером уедем на ночь глядя. Мэлори останется, полагаю. У него жена-мегера и бедняга не пропускает ни одной возможности ускользнуть от неё подальше, особенно когда у него с собой любовница. — Сказав это, он хлопнул сэра Мэлори по спине, от души расхохотался над его смущением и вместе с сэром Бевидером вышел в ночь.

— Это странный способ выбирать королеву, — заметил я.

— Это верно, — согласился старый седой рыцарь, — но в этом не больше риска, чем в любом другом способе. Рассказывают, что сотни лет назад знать собралась, чтобы увидеть выбор невесты и когда Властитель взглянул в колодец, то увидел там, вместо женского отражения, настоящую женщину, по имени Мелюзина, дочь французской феи Прессины и она, выбравшись из колодца, потребовала, чтобы её сделали королевой и никто не смог оспорить её право. Они поженились и, сняв с неё одежды, бедный Властитель обнаружил, что она оказалась наполовину женщиной, наполовину змеёй. Это вызвало огромный скандал и породило новые стили одежды и туфель. Многие женщины калечили себя, лишь бы соответствовать этому стилю.

— Ужасно! Но как она попала в колодец?

— Без сомнения, залезла туда, чтобы выйти за Властителя. Ха! Ха! Было бы неприятно, если эту старую историю сейчас вспомнят в Корнуолле. И дюжина колодцев не вместит красоток, которые тебя домогаются. — И старый разбойник ткнул меня в мои королевские рёбра, допивая ещё один рог вина. В конце концов я спровадил его в гостевые покои, на попечение любовницы.

Как только он ушёл, я позвал Перси. Я хотел узнать, где же мой том Элефантиса. Как я и подозревал, она захватила его с собой, когда покинула библиотеку; на всё то время, когда я полагал, что она учит буквы. Я отчитал её:

— Как ты надеешься когда-нибудь стать учёным, если глазеешь на такие картинки, вместо того, чтобы изучать буквы?

— Я не хочу становиться учёным, — надулась она.

— Кем же ты хочешь стать? — вопросил я.

Но она лишь раскричалась; поэтому я оттаскал её за уши и прогнал прочь. До ночи полнолуния оставалась одна неделя. Если я собирался обзавестись женой, то лучше бы Перси, Руфи, как её ни называй, в любом случае, лучше бы ей вернуться в Уэльс. Поэтому я дождался утра, нагрузил верховую лошадь шёлковыми платьями и драгоценностями, поручил её и ещё одного пони заботам двоих самых надёжных воинов, и отправил их в дорогу.

— Возвращайся назад и выходи за своего старого еврея, — сурово сказал я. — Стань порядочной женщиной, матерью, и брось свою ерунду и странные штучки.

— Я не верю, что ты больше не желаешь меня, — довольно серьёзно заявила она и то, как она глянула на меня и изогнула губки, заставило меня пожалеть, что я сделал то, что сделал.

— Это не так, — защищаясь, ответил я, — но я — Властитель великой страны и должен жениться и основать династию; поэтому отправляйся в путь и иногда вспоминай меня с добротой, Руфь.

Вот так она вернулась назад, в Уэльс и я посчитал, что удачно избежал опасной ситуации; ибо теперь, когда мне следовало жениться и остепениться, оставался лишь один образ жизни, должный послужить примером моему народу, и образчиком верности и умеренности.

Следующая неделя была заполнена делами. Мне потребовалось всё моё гостеприимство. Ко мне съехалась вся знать, чтобы, по меньшей мере, попировать. Тут были угрюмые отцы, заботливые матери и прекрасные дочери, в бесчисленном множестве. Тому холостяку, который бы не сумел выбрать невесту из этих корнуолльских красавиц, было по-настоящему трудно угодить. Естественно, прилагались усилия, чтобы повлиять на меня — подарки, личные беседы, всевозможные маленькие интриги; но я действовал так мудро, что, когда настала ночь полнолуния, каждая из прекрасных претенденток и вся их родня убедились, что я буду справедлив и стану руководствоваться лишь наичестнейшим сравнением образа в колодце и той леди, которую этот образ более всего будет напоминать.

Тут был и священник. Я немного встревожился, когда увидел священника, ибо, несмотря на его облачения, он сильно напоминал человека, который победил в Битве Жаб, могучего чародея, исполнившего три моих желания и сделавшего меня Властителем Корнуолла. Он увидел, что я заподозрил его и сделал мне знак Братьев, поэтому я понял, что он друг мне и возрадовался, ибо он сможет так повлиять на мой выбор, что всё это закончится только к счастью. Сэр Бевидер был тут и Артур, и ещё пятьдесят любящих отцов. Это могло стать трудным выбором и я обрадовался, что в этом деле участвует Мастер Волшебства.

Мы с некоторым волнением ждали, пока поднимется луна. Разумеется, никто не приближался к колодцу. Это право оставили мне и я не должен был смотреть туда, пока луна не встанет прямо над ним. Всё сборище оставалось серьёзным и безмолвным, все надеялись на чудо и каждый — на своё. Они не могли выиграть все. Лишь одна прекрасная женщина станет невестой и королевой.

Я слегка трепетал. В этом был виноват прохладный ночной воздух. Однако, преодолеть испытание этой ночи было нелёгкой задачей даже для закалённого авантюриста. Допустим, мне придётся выбрать дочь сэра Мэлори? Я знал его жену и не было никаких поводов полагать, что дочь будет отличаться. Что ж, хорошо! Если случится худшее из худшего, то я всегда могу отправиться поохотиться на жуликандеров в Эфиопии.

В конце концов священник, по-видимому, бывший и Распорядителем, призвал к тишине и предложил мне подойти к колодцу. Прямо над древней впадиной нависла луна. Содрогаясь, я заглянул туда и сразу же прикрыл ослеплённые глаза. Потом я отступил назад.

— Видел ли ты образ там? — спросил священник.

— Видел.

— Тогда выбери из этих прекрасных дев ту, чей образ ты увидел в Невестином Колодце.

— Не могу! Он не похож ни на одну из этих ожидающих леди.

Мои люди заворчали, когда услышали меня. То, что я сказал, было неприятно и непонятно никому из них. Но я по-королевски взмахнул рукой, требуя тишины.

— Вот волшебное событие, — вскричал я. — Там, в колодце, нет никакого образа, но лишь настоящая женщина. Священник, вели ей выйти, и назвать своё имя и сословие. Пусть она объяснит, как попала туда.

Священник так и сделал. На семи разных языках и пяти древних диалектах он воззвал к той, что в колодце, дабы она вышла оттуда. Она вышла; медленно, будто всплывая вверх, вышла, изящно переступив через каменную ограду, подошла ко мне и сделала глубокий реверанс, а затем чистым властным голосом проговорила:

— Я — Леонора.

Королевская дочь,

Из рода многих королей.

Пришла я из благороднейшей земли,

Что людям известна.

Страна та лежит

Не на земле

Как края, людьми населённые,

Но в небесном Раю.

Прекрасна земля та,

Благословеньем отрадным.

Оттуда явилась я в Корнуолл,

Соединиться с тем, кто царит,

И одарить любовью и изобилием

Всё его царство.

Затем, вытянув ко мне руку, она прокричала священнику:

— Сейчас же пожени нас, чтобы мы могли, объединившись, благословить эту прекрасную корнуолльскую землю и её возлюбленный народ. К чему мне беспокоиться о покинутом Рае, когда я могу провести вечность в Корнуолле?

Она выглядела по-королевски. От золотой короны, что удерживала золотые локоны, до серебряных туфелек на маленьких ножках, она стала бы превосходной супругой любому Властителю. Должно быть, подобное впечатление возникло и у моих людей. Наверное, они почувствовали, что это счастливое завершение того, что могло оказаться затруднительным положением. По крайней мере, они прокричали вслух о своём согласии на этот брак.

Но сквозь лес донёсся звук серебряных рожков, лошадиное ржание и монотонный рокот колесниц. Кто мог прийти с той стороны, как не королева Брода в своей золотой колеснице, вместе с моим другом и её мужем? Какое же удачное волшебство помогло ей прибыть в это время? Я посмотрел на священника и он подмигнул мне. Замечательно! С таким компаньоном я мог бы далеко пойти.

— Приветствую, Сесил, Властитель Корнуолла! Приветствую и трижды приветствую! Я слыхала, что сегодняшней ночью ты отправился в это супружеское место и если эта леди рядом с тобой станет твоей невестой, то твоё испытание будет действительно приятным. Но у тебя здесь много незамужних девиц. Мне пришло в голову выбрать пятьдесят из моих молодых рыцарей и предложить им сочетаться браком с твоими прелестными девушками. От подобных браков дружба Ирландии и Корнуолла станет слишком сильной, чтобы её разбить.

Затем в лунный свет вступили пятьдесят ирландцев в пурпурных одеждах, золотых наручах, золотых цепях на шеях и золотых кудрях на головах, и трудно было выбрать меж ними. Корнуолльские девицы с трудом дождались окончания подобающих церемоний представления. Затем, с помощью волшебства, царящего весь вечер, пары тут же влюбились и вскоре заключили договорённости, так, что после часа веселья, вместо одной пары бракосочетания ждала уже пятьдесят одна.

Естественно, все ушли довольными. Я задерживал их в Замке так долго, как мог, но наконец пришёл час, когда я остался со своей невестой наедине. Она выскользнула из королевских одежд и облачила своё прекрасное тело в шёлковое платье, каждой частью доказывающее истинность её заявления, что она явилась из Рая. Я решил быть с ней пожёстче. Пришло время понять, кто будет править.

— Зачем ты сделала это? — спросил я.

— Почему бы и нет? Той ночью, когда сэр Мэлори беседовал с тобой, я укрылась за бархатными портьерами. Что могла сделать одна женщина, сможет и другая. Ты подарил мне платья и драгоценности, и я решила ими воспользоваться с умом. Ты, конечно же, вспомнил ту поэму? Ты сам научил меня и я просто внесла туда несколько изменений.

— Я сразу вспомнил эти стихи, — сознался я. — Я читал их тебе из Эксетерской Книги и их название «Феникс». Несомненно, это было хитро и ты смотрелась более, чем прекрасно, когда поднялась из колодца.

— Конечно, мне пришлось поупражняться. Было довольно трудно взбираться по висячей лестнице, но ради тебя я сделаю, что угодно, милый Сесил. И всё закончилось совершенно восхитительно. Словно одна из тех историй, которые ты раньше читал мне.

Она так сладко улыбалась мне, так мило обнимала меня, с таким обожанием смотрела мне в глаза, что вся моя суровость растаяла. Я прижал её к себе.

— Ох, Руфь, Руфь! Я рад, что это случилось именно так. Никакая другая женщина не отважилась бы совершить такое. Я рад, что ты станешь моей королевой. Я не верю, что когда-нибудь перестану тебя целовать.

Мы услыхали тихий смех. Обернувшись, мы натолкнулись на священника.

— Я просто заглянул попрощаться и пожелать вам всяческих успехов. Ты далеко пойдёшь, Сесил, Властитель Корнуолла, с такой женщиной в жёнах. К слову, ты не возражаешь, если я одолжу твой том Элефантиса? В Италии есть кардинал, мой друг, который пожелал его увидеть.

— Всё в порядке — ответил я. — Просто забирай его с собой. Теперь, когда мы с Руфью поженились, не думаю, что захочу проводить столько времени с Элефантисом, как было раньше.

— Ты обнаружишь, что я гораздо лучше, — проворковала Руфь, теснее прижимаясь ко мне.

Ключ от Корнуолла

[Stirring Science Stories, February 1941]

Властитель Корнуолла погрузился в думы у камина. Он и изначально не был крупным мужчиной; теперь же годы неспешно сгибали его, пока юность, некогда принадлежавшая ему, не сохранилась лишь во взоре. С другой стороны камина стоял его сын, Эрик.

Они ждали, когда мудрый лекарь объявит о рождении ребёнка Эрика, который, в свой черёд, однажды станет править всей страной. Сесил пришёл в Корнуолл, когда тот был землёй голодающего простонародья, ужасающих чудовищ и ещё более ужасных великанов. Его мудрость, даже более, чем сила его рук, вычищала зло, пока Корнуолл не стал приятным местом для обитания. В своё время его единственный сын, Эрик Золотой, женился на Брэде Черноволосой, валлийской принцессе. Это был странный брак, муж — златовласый гигант и жена — маленькая черноволосая женщина с огромной любовью в сердце и смехом эльфов в душе.

Старик погладил золотой ключ, висящий у него на шее на толстом шёлковом шнурке. Он взглянул на сына.

— Я беспокоюсь за Брэду и её ребёнка, — молвил он. — Много лет назад я прибыл в эту землю из Франции, хитростью одолел Людей-Жаб и стал властелином страны. В той битве права с силой и света с тьмой, мой друг вручил мне этот ключ. На нём выгравированы слова расы, погибшей столь давно, что никто не может их прочесть, но значение тех слов таково:

Тот, кто владеет сим золотым ключом

Всегда владыкой Корнуолла будет.

Пока что пророчество на ключе было верным. Так или иначе, я удерживал эту землю для тебя и тех, кто придёт после. Мы заключили мир с окружающими нас соседями, укрепили наши границы против тех, кто живёт мечом. Наши лорды правят мудро и весь народ доволен.

Но вчера я видел сон. Возможно, это было лишь предчувствие зла, вызванное излишним беспокойством о твоей леди и её родовых муках, но мне показалось, что несколько Людей-Жаб ещё живы, чтобы вредить мне и моим близким. Я считал, что все они погибли, но может статься, что зло никогда полностью не умирает. Ты слышал, что я прежде говорил о ключе, но сохрани в памяти эти древние слова. Расскажи о них сыну и проследи, чтобы он передал своему сыну. Пока мы владеем этим ключом — мы владеем Корнуоллом, но, если его утратить, Корнуолл скатится к варварству, в котором я его и обнаружил.

Сесил мог сказать и больше, но его прервал старый лекарь. Он подошёл к огню и встал там, потирая иссохшие руки, хотя стояла весенняя пора и воздух прогрелся. Наконец он обратился к Эрику и, будто отвечая на вопрос, промолвил:

— Ваша леди будет жить, принц Эрик, но она больше не сможет родить вам детей.

Золотоволосый гигант подскочил к нему, грубо встряхнул его и вскричал,

— Что с ребёнком? Это мальчик? Он будет жить?

Лорд Сесил наклонился вперёд, его руки сжали подлокотники из слоновой кости. Лекарь рассмеялся.

— Это мальчик и он будет жить, хотя, когда ты увидишь его, то подумаешь, что лучше бы он умер. Через него мы отомстили за тех Людей-Жаб, которых безвременно погубил той ночью Сесил, бедный поэт, превзошедший нас своей гордыней.

Властитель Корнуолла поднялся, прошептав.

— Возраст заставил меня утратить мудрую осторожность. Я должен был догадаться. — Резко развернувшись, он крикнул своему сыну, — Отпусти этого человека, Эрик. С тобой ничего не должно случиться!

Медленной, но твёрдой поступью он приблизился к старому лекарю. Старцу некуда было отступать, кроме как в пылающий огонь. Затем они сошлись, схватились, закачались и рухнули, Властитель Корнуолла внизу. Одна рука лекаря обхватила тело, а другая горло правителя, но Сесил выглядел довольным, обеими руками сжимая шею противника. Эрик сорвал кинжал с пояса и нагнулся, чтобы вонзить его в Человека-Жабу, когда его запястье удержала необоримая хватка. Обернувшись, он увидел незнакомца, который просто улыбнулся и прошептал,

— Не вмешивайся. Твой родитель — гордый человек и я знаю, он достаточно мудр, чтобы воспользоваться единственным способом, которым можно победить. Он не желал бы спасения от любого из нас, даже если бы он в нём нуждался, но, думаю, этого не потребуется.

Сесил медленно приближал своё лицо к лицу противника; медленно впился устами в его уста и удерживал так, высасывая дыхание жизни из его тела. Тот человек извивался над ним, пытаясь подняться, освободиться от своего палача, но медленно обмякал и наконец, несколько раз мучительно дёрнувшись, умер. Когда смерть пришла к нему, его тело стало меняться, пока, в конце концов, не превратилось в огромную жабу, облачённую в человеческое платье, но тем не менее жабу, мёртвую и бездыханную. Незнакомец разделил живого и мёртвого, а затем стал на колени подле Властителя Корнуолла.

— Мне следовало прийти гораздо раньше, дорогой друг, — произнёс он хриплым от волнения голосом. — Я был занят серьёзными обязанностями в Гоби и лишь сегодня узнал, что ты в опасности; я прибыл на крылах света и едва успел тебе на помощь. Но не успел спасти мальчика. Теперь он таков, каков есть и никто не может сделать его иным. Но его отец может присматривать за ним, а впоследствии, возможно, мальчик сможет перемениться. Я очень мудр и теперь знаю, что ещё остался один из племени Жаб, чтобы вредить нам; но я не всеведущ и поэтому не знаю, где он или в каком виде появится зло, чтобы причинить зло тебе и твоему роду. Ты ужасно ранен; сдаётся мне, яд, источаемый этим адским отродьем, зачарован на твою погибель. Но все отважные мужи когда-нибудь уходят и ты можешь быть спокоен, зная, что ушёл с честью.

Так отошёл Сесил, первый Властитель Корнуолла и Эрик Золотой стал хранителем золотого ключа и править на земле своего отца. Посланцы пронесли сломанный лук и беспламенный факел по всей стране, и на третий день множество благородных из близких и дальних краёв явились почтить этого мёртвого человека. Но простой народ безутешно сидел по своим хижинам и гадал, что же теперь с ними будет.

Лишь когда гости на погребение уже отбыли и незнакомец вернулся в Гоби, Эрик нашёл время или даже желание навестить жену и сына. Он часто спрашивал о них и всегда получал ответ, что они хорошо себя чувствуют. Теперь, в покинутом гостями замке, он взял новые бархатные одежды и отправился к реке, где плавал, пока с него не смыло большую часть горя и глубокой скорби. Затем он облачился в нарядный придворный костюм и, негромко напевая, возвратился в замок, в комнату, где лежали его жена и ребёнок.

У ложа Брэды Черноволосой он опустился на колени. Это было высокое ложе, но и он был высоким мужчиной и даже на коленях возвышался над своей женой. Он взял её за руку и не спрашивая понял, что Смерть пометила крестом её чело. Она улыбнулась.

— Я рада видеть тебя, Эрик, моя первая и последняя любовь; печально, что я недолго была с тобою. Кажется, что я умираю не из-за какой-то хвори, но просто из-за нежелания жить. Мои фрейлины сказали, что теперь я — супруга Властителя и мать нового принца; но я видела мальчика, всего на миг, хотя фрейлины и пытались помешать мне это сделать, и, понимая, что ты чувствуешь — у меня нет желания жить. Поторопи меня твоим поцелуем и зажги свечи для успокоения моей души.

Так Эрик Золотой утратил двоих из дорогих ему людей. Но он отважно поднялся над своей мёртвой женой и прошептал,

— У меня есть сын и я должен жить ради него и его будущего величия. Однажды он будет носить золотой ключ.

Он велел фрейлинам привести его к ребёнку. В страхе они сопроводили его в детскую, где иссохшая старая нянюшка сидела у изножья колыбели, инкрустированной золотом, чёрным деревом и слоновой костью, где много лет назад баюкали Эрика. Отец взглянул вниз, на своего сына. Леди исчезли из комнаты. Осталась лишь старая дама, потирающая холодные пальцы.

— У мальчика большая голова, — заметил Эрик. — Он должен быть мудр, как взрослый муж.

— Голова большая и красивая, — пробормотала нянька.

— Славная челюсть. Когда он укрепится во мнении, то будет его держаться. У него сильная шея и он будет высоко держать голову, когда отправится в путешествие по жизни.

— Челюсть тверда, а шея сильна, — подтвердила нянюшка, хотя её никто об этом не просил.

Эрик обошёл вокруг, взял её за плечо и потряс,

— Что не так с парнем? — потребовал он. — Что с ним не так?

Она раскричалась. Большими, сильными, дрожащими, но нежными руками Эрик снял с ребёнка одежду; затем, побледнев и замолчав, вернул её на место и тихо покинул комнату. В зале леди застыли у стен, словно ожидая, чем их поразят.

Он помолчал.

— Заботливо ухаживайте за парнем и присмотрите, чтобы его кормили козьим молоком. Я ухожу похоронить его мать; когда будет сделано то, что должно, я вернусь назад и позабочусь о своём сыне.

На утро третьего дня он облачился в кожаные охотничьи одежды, взял ребёнка из детской и без свиты заехал в тёмный лес подальше. Малыш спал, но к полудню начал кричать, требуя пищи. Тогда из леса вышла женщина в зелёном уборе и остановилась перед скакуном Эрика. Глядя на неё сверху вниз, Эрик видел, что она была молода, полногруда, золотоволоса и привлекательна во всех отношениях. Он любезно спросил,

— Кто ты? Почему останавливаешь меня? Что я могу для тебя сделать?

— Я — Брэда, женщина Олакса-датчанина и мать его ребёнка. Наш боевой корабль, «Лебедь», налетел на ваши скалы два солнца назад и я была единственной, кто добрался до берега. Я обнаружила хижину и заснула; прошлой ночью во сне я увидела, что ты идёшь с малышом, который тоскует по матери, как я тоскую по погибшему ребёнку.

Не сказав ни слова, Эрик вручил ей ребёнка. Не сказав ни слова, женщина села на траву, раскрыла своё платье и стала кормить малыша. Наконец дитя уснуло. Женщина покачала его на руках и спокойно произнесла,

— У этого ребёнка прекрасное лицо.

Не ответив, Эрик поглядел на них двоих.

— Сильный подбородок и мощная шея, — продолжала она. — При надлежащем уходе он станет прекрасным мужчиной.

— Дай мне дитя, — велел Властитель Корнуолла, — и садись позади меня на коня. Поручаю мальчика твоим заботам и я отвезу вас обоих в мой охотничий домик, где есть слуги, чтобы прислуживать вам и воины, чтобы защищать вас; ибо это дитя, если оно выживет, однажды станет господином всего Корнуолла. Ты славная женщина и потому у тебя будет дом и безопасность; твоя забота о ребёнке будет вознаграждена, если можно платить женщине за подобную доброту к такому ребёнку.

Шло время. Эрик находил дела, чтобы загружать себя напряжённым трудом. Его отец очистил Корнуолл, но сын доводил эту землю до блеска, пока она не стала страной, в которой рад был жить кто угодно. В один день каждого месяца он ездил навестить своего сына, а оставшееся время пытался его забыть, что было очень тяжело. Когда мальчику исполнилось три года, Эрик вызвал в Замок старого лесничего, искусного в натаскивании собак.

— Отныне, Рассел, вместо волкодавов ты будешь натаскивать принца. У моего сына сильная челюсть. Его нужно научить применять её. Он должен научиться висеть на верёвке на этой челюсти и не отпускать, пока сам не захочет. Обучи его перекатываться по траве, выгибать спину, доставать низкие ветки и подтягиваться на них. Каждый день натирай тело маслом. Я позабочусь, чтобы мудрец обучил его пользоваться словами, а после этого всем наукам. Он может научиться держать перо во рту и писать. Когда ему исполнится шесть, мы посадим его на пони с особой упряжью и седлом. Тебе известно об этом парне?

— Я слыхал пересуды о нём, но пропускал их мимо ушей. Мне казалось, что дела не могут быть настолько плохи, как говорят.

— Они настолько плохи или ещё хуже. Но этот мальчик имеет великолепный ум и очень хорошо говорит для своего возраста; пока что он не понимает — он не видел никаких других детей… он не знает.

— Однажды, — смело заметил лесничий, — он узнает, а после не поблагодарит за то, то ты сохранил ему жизнь.

Эрик обернулся к нему.

— Как мне убить собственного сына? У всех нас есть какие-то изъяны, в наших умах и телах. Мальчик не виноват. Пусть будущее доскажет эту историю! У парня сильная челюсть и острый ум. Пусть они несут его туда, куда он направится. Нам же следует помочь ему максимально использовать то, что он имеет. Исполняй, что я тебе велел и помни, что на твоём попечении — следующий Властитель этой земли.

С этого времени началась новая жизнь для Бальдера, ибо так его нарекли, по выбранному Брэдой Черноволосой имени, пока она вынашивала его. Временами Эрик считал такое имя насмешкой и думал, что его следует переменить. Бальдер! Бальдер Прекрасный, возлюбленный, совершенный Бог Севера. Разве это имя для подобного ребёнка.

Мальчик учился удерживать предметы ртом, сжимая их мёртвой хваткой. Он учился ездить на пони, управляя им зубами. Снова и снова он перекатывался по земле. В семь он мог написать своё имя, держа перо во рту. Брэда ухаживала за ним, Рассел тренировал его тело, а очень мудрый старик обучал наукам. К тому времени, как ему исполнилось двенадцать, он узнал от старика всё, чему тот мог его научить и умел скакать на боевом коне. Эрик понял, что пришло время возвратить его в Замок и начать преподавать ему обязанности Властителя, которые ему когда-нибудь придётся принять. Тело его стало сильным и он делал то, что мог делать с подобным телом любой другой ладный мальчик его возраста — ни больше, ни меньше. Так как в основном он зависел от своего разума, эта его часть стала необычайно развита.

Ремесленник изготовил для него кожаную упряжь, так, что он мог сидеть в седле или рядом с отцом в пиршественном зале. Там, исключая то, как ему приходилось питаться, он выглядел, как любой другой молодой принц, и поскольку окружающие были привычны к уходу за ним и любя его никогда не упоминали фатальное различие между ним и другими мальчиками, чаще всего он бывал радостен и счастлив, и, казалось, наслаждался жизнью, как и следует в юности. Так настал его двадцать первый день рождения.

— Пришло время тебе жениться, сын мой, — сказал Эрик, Властитель Корнуолла. — Времена тревожны и для нас становится всё труднее сохранять мир и удерживать страну в Золотом Веке. Брак с принцессой соседней земли, Уэльса, Шотландии или Ирландии, может помочь и, возможно, твой сын будет править в мире и безопасности. Думаю, это можно устроить.

Бальдер печально улыбнулся, когда отвечал:

— Лучше было бы тебе снова жениться, отец, и вырастить сына. Несомненно, какая-нибудь начитавшаяся принцесса пожелает выйти за меня из-за того, что выше шеи, но какая прекрасная леди захочет то, что ниже?

— У тебя сильная шея, мощная челюсть и тонкий ум, сын мой, — сказал, Властитель, — и может настать время, когда подобное далеко заведёт человека в этом тревожном мире. Твой дедушка был не таким уж великим воином. Только между нами — я сомневаюсь во всех легендах про его победы над двухголовыми великанами и мерзкими драконами; но он обладал острым умом. Если бы он дожил, то гордился бы твоими познаниями книг из его библиотеки. Пожалуй, я огляжусь вокруг и посмотрю, нельзя ли тебе заключить подходящий брак.

Это было легче сказать чем сделать. Во всех землях близ Корнуолла мужчины всё ещё улаживали споры мечом и секирой. Все короли были любезны и благожелательны, и, когда Эрик встречался с ними, не ссылались на необычное увечье принца Бальдера; но находили первые, вторые и третьи причины невозможности брака между ним и одной из их дочерей. Затем, когда Эрик уже решил, что его затея невыполнима, прибыли посланники из далёкой страны, предложившие руку принцессы, прекрасной леди, с невероятно богатым приданым. Они принесли дары и портрет ожидающей леди, и благопристойно пояснили, что и ей, и её отцу известно о принце Бальдере, но это не имеет никакого значения. Эрик послал ответные дары, в конце года прибыла принцесса и на великом празднестве она сочеталась браком с Бальдером, принцем Корнуолла.

Этим же днём Властитель обратился к своему сыну, сказав:

— Как я и говорил тебе, это тревожные времена. Король Уэльса отправил ко мне посланцев. С Севера явились враги на длинные кораблях и разоряют его побережье. Он просит помощи и эту помощь я должен оказать ему без промедления. Раз мне придётся покинуть Корнуолл, ты должен править на моём месте, пока я не вернусь, поэтому я вешаю тебе на шею этот шнурок, свитый из шёлка, на котором висит Золотой Ключ. Хорошенько береги его и помни древний стих:

Тот, кто владеет сим золотым ключом

Всегда владыкой Корнуолла будет.

А когда враги будут изгнаны или даже уничтожены, я вернусь; мне нелегко оставлять тебя в это время, когда ничто не должно встать между тобой и твоей невестой, кроме мыслей о любви до гроба.

— Не опасайся, отец и возвращайся, как настанет время, — ответил сын, — пока ты будешь отсутствовать, с Ключом ничего не случится, а моя невеста Мэрилин во всём поможет мне, потому что она кажется мудрейшей и прекраснейшей леди.

Поэтому Эрик уехал в сопровождении своих воинов, лучников и пикинёров, и мост замка был поднят; но Брэда-кормилица и Рассел-лесник тревожились и долго беседовали в ту ночь об их любимом принце, его внезапном вступлении в возмужалость и её обязанностях. Но леди Мэрилин пришла в опочивальню к своему мужу, затворила дверь и заперла её, пока Бальдер лежал на кровати и восхищался красотой жены — но недолго.

— И меня печалит, что такая прекрасная леди, как ты, обдуманно сочеталась с подобным мне, — грустно промолвил он.

Она рассмеялась над ним.

— Я вышла за тебя, потому что так захотела.

— Но почему ты захотела этого? — спросил он.

— Из-за того ключа, что ты носишь на шее. Много лет назад Князь Тьмы, которому помог твой великий предок, уничтожил Людей-Жаб, веками правивших Корнуоллом. Лишь один смог сбежать и это был мой отец. Вскоре после того твоего рождения, Сесил, Властитель этой страны, убил моего отца, убил его самым ужасным и безжалостным образом. Я последняя из своего племени. Уловками я добилась брака, ибо, хоть твой отец и умеет сражаться, выше шеи он просто добродушный дурень. Весть из Уэльса была всего лишь частью моего плана, чтобы твой отец узнал, когда станет слишком поздно. Мои эльфы окружили замок. Позже ночью, когда я отдохну, то поставлю на окно свечу. Тогда шёлковый шнурок будет висеть у меня на шее, а золотой ключ — между моих грудей; мои воины ворвутся в замок, разрушать и убивать корнуолльцев и мы вновь станем править Корнуоллом. Слишком поздно твой отец узнает об этом, слишком поздно. — Она весело расхохоталась и закончила, — И именно поэтому я вышла за тебя, несчастный дурак!

Обхватив его своими прекрасными руками, она подняла его с брачного ложа и скатила на пол: потом она сняла свадебное платье и серебряные башмачки, и Бальдер понял, что она говорила правду, потому что пальцы её ног были длинными и перепончатыми, как у жабы. Она грубо сдёрнула шёлковый шнурок с его шеи и повесила на свою, затем, с зажжённой свечой на сундуке у изножья кровати, она улеглась поудобнее и вскоре заснула — ибо ей нечего было опасаться — нечего опасаться подобного новобрачного.

Сын Эрика, внук Сесила, Бальдер, совсем не Прекрасный, лишь тем, что выше шеи, беспомощно лежал на полу. Он думал о Корнуолле, его земле, где столько лет царил мир и понимал, что он, только он стоит между счастливым народом, и смертью и горем. Поскольку сказать тут было нечего, то он не говорил ничего. Но выжидал, понимая, что, хоть он и утратил ключ, никто из эльфов это не узнает, пока свечу не поставят на окно.

Его невеста, столь прекрасная Мэрилин, последняя из народа Жаб, с руками Венеры и лягушачьими ногами, лежала на ложе, спящая, выжидающая, видящая сны. Наконец она, должно быть во сне, свесила одну белую руку с ложа и коснулась ладонью пола. Тогда Бальдер понял, что, возможно, судьба отдаёт её на его милость. Он очень осторожно перекатился и снова — уловка, которой он научился на луговой траве. Теперь его лицо было лишь в нескольких дюймах от запястья дьяволицы. Он изогнул шею, сильную, бычью шею и раскрыл рот; потом внезапно схватил это запястье и вцепился в него челюстями, которые уже много лет, раз схватившись, не отпускали.

Женщина-жаба завопила от боли.

Дёрнувшись, он стащил её с кровати.

Она била его по лицу свободной рукой, но он просто усиливал хватку, встряхивая её руку, как терьер трясёт крысу. Её кровь заливала ему лицо, но он всё сильнее сжимал челюсти. Она волокла его по полу, пытаясь добраться до свечи, а с ней — до окна; но, хотя раз и другой она почти достигла цели, каждый раз могучим, почти судорожным движением он опрокидывал её на пол. Наконец она свалилась без чувств, от боли и потери крови. Именно этого он и ждал. Открыв рот, он толчками полез вверх и заново вцепился ей в плечо. Она очнулась лишь затем, чтобы вскрикнуть и снова упасть в обморок. Теперь, прилагая все силы, он добрался до её шеи и сжал на ней, под подбородком, свои челюсти. Почти теряя сознание, он подумал:

— Всё, что мне теперь нужно делать, это крепко держаться.

Всё крепче и крепче он сжимал её! Его челюсти сильнее и сильнее смыкались на этой белой башне красоты и, в конце концов, он понял, что лежит, вцепившись в свою мёртвую невесту. Бальдер разжал челюсти, спустился ртом по шёлковому шнурку, теперь покрытому кровью и наконец добрался до золотого ключа. Он спрятал его у себя во рту и, с радостью понимая, что его земля в безопасности, погрузился в сон.

Следующим утром, понукаемый кормилицей Брэдой, лесник Рассел с несколькими воинами выломали дверь. На полу лежала уже раздутая от гниения гигантская жаба, с оторванной и изломанной лапой, и ужасно искромсанной шеей. Рядом с мёртвой жабой лежал Бальдер, принц Корнуолла, с золотым ключом во рту, его лицо и тело были красны от засохшей крови. Они разбудили его.

— Корнуолл в безопасности, — произнёс он с улыбкой и снова заснул.

Брэда повесила ему на шею ключ на завязках от своего фартука, и Рассел забрал его и унёс в свою комнату. Там они умыли его и ухаживали за ним, и в свой срок он поведал им историю ночной битвы. А позже Брэда рассказала её Эрику, Властителю Корнуолла, который поспешно возвратился, заподозрив предательство, когда обнаружил, что в Уэльсе царит мир.

Эрик терпеливо выслушал рассказ до конца.

— Мой сын поступил очень славно, — удовлетворённо произнёс он. — Сознавая, что у него нет ни рук, ни ног, чтобы сражаться, он поступил очень славно.

— У него сильная челюсть, — добавила Брэда-кормилица.

Перевод: BertranD, 2022, ноябрь