Сказания Корнуолла

Битва жаб

В юности я провёл некоторое время в ирландском монастыре, обучившись читать, писать и бегло говорить на латыни; всё это казалось весьма важным. Оттуда я отправился странствовать далеко на Восток и жил в Аравии. Я встречал много учёных старцев, которые любезно обучили меня всему, что они знали об алхимии, некромантии и фокусах. В конце концов, без какой иной причины, кроме своего желания, я вернулся в маленький городок Валлинг в Арморике, где был рождён.

Там я немного погостил у своего дядюшки Сесила, повелителя Хубелейров. Он всё ещё убивался из-за смерти своего единственного ребёнка, леди Анжелики.

— Её смерть — это больше, чем личная потеря, — объяснил он. — Останься она жить, выйди замуж за принца Густро и роди детей, линия Хубелейров не пресеклась бы. Твой отец был моим единственным братом, а ты — его единственный сын. Ты странствовал в дальних землях и, может быть, стал намного мудрее. Было бы славно, останься ты жить со мной и стань, когда я умру, повелителем Хубелейров. Мы — маленький народ и основное наше богатство — гордость; но нашим людям нужен мудрец, чтобы возглавлять и печься о них. Мне думается, твоя обязанность — готовиться ко времени, когда ты станешь повелителем.

— Это привлекательная мысль, дядюшка, но у меня другие планы. Я беседовал со многими стариками нашего рода и они рассказали, что некогда мы правили в Корнуолле, где у нас был могучий замок. Моё желание таково, чтобы отправиться в ту далёкую землю и каким-то образом стать властелином Корнуолла, хотя сейчас я понятия не имею, как можно этого добиться. Поскольку у меня имеется упорство молодости, ты ничего не сможешь сделать, чтобы изменить этот план.

— Меня огорчает твоё честолюбие, но, может статься, в этом тебя направляют боги, поэтому я не скажу нет. Вместо этого я дам тебе кошель с золотом и пергамент, принесённый с острова Ланди нашим предком Раймондом, сыном Раймонда Золотого. На этом пергаменте начерчена карта, показывающая, где спрятаны в замке родовые сокровища, которыми наш род связан с Корнуоллом. Я не знаю, каковы они, поскольку их тайна была утрачена за прошедшие годы. Но если ты отыщешь замок, то сможешь восстановить его и ни у кого нет на него больше прав, чем у тебя. Так поспеши же в путь и всегда помни, что ты — Хубелейр.

Поэтому, со временем, я отплыл из Арморики на маленьком рыбацком судне. Благодаря то ли мореходному искусству капитана, то ли попутным ветрам, я наконец высадился на берег Корнуолла. Мой боевой конь, хромой, старый, тощий и кривой на один глаз, не оценил этого путешествия и через час после высадки околел. Поскольку даже человеку моей огромной силы было невозможно далеко уйти пешком, облачённым в доспех, я печально спрятал большую его часть под грудой листвы, тщательно отметив это место, чтобы вернуть эти ценные вещи, когда представится возможность. Затем я отправился в путь, с кинжалом на поясе, длинным мечом и щитом, бьющимся о мою спину на каждом шагу.

Через несколько часов, усталый и проголодавшийся, я достиг большого замка, стоящего посреди огромного луга. Я был уверен, что это древний дом моего рода и что никто, разумеется, никто в Корнуолле, не имел на него больше прав, чем я. Но, к своему великому изумлению, я обнаружил его занятым, ибо характерно выглядящий человек в монашеской одежде стоял на подъёмном мосту, явно поджидая меня. Моей первой мыслью было, что он походит на жабу и тут же меня разозлила его наглость жить в замке Хубелейров. Я решил, что, когда буду править, как властелин Корнуолла, то сразу же выгоню его; но в то время я не стремился сказать ему, что чувствую, поскольку я больше нуждался в крове, пище и тёплом месте у огня, чем в перепалке.

Применив свою лучшую латынь, я объяснил монаху, кто я и откуда пришёл, и заверил его, что я человек культурный, а, значит, не причиню ему никакого вреда и весьма нуждаюсь в любом гостеприимстве и подкреплении сил, которое он может мне предложить. В ответ он рассказал, что является аббатом Руссо[4] и этот замок принадлежит ему, хотя несколько веков назад он находился в собственности старинного рода, который в конце концов его покинул. Он обнаружил замок незанятым и с несколькими друзьями поселился в нём. Он полагал, что не будет никакого вреда в том, чтобы меня принять, хотя, обычно, незнакомцам тут были не рады. Наконец он пригласил меня войти в замок.

Уже смеркалось; его лицо частично закрывал капюшон; сосновый факел, который он нёс, давал больше дыма, чем пламени. Таким образом, по нескольким причинам, я не стал всматриваться в его лицо после того, как мы пришли в пиршественный зал, где у одной стены полыхал в очаге огонь. Оставив меня там, он направился в тень и вскоре вернулся, неся изрядно обглоданный кусок мяса, немного хлебцев и бутылку кислого вина. На этом пиру я угощался с пылом, больше порождённым голодом, чем эпикурейским наслаждением.

Съев всё, что было, я поблагодарил своего хозяина. Теперь, когда он стоял у огня, согревая свои морщинистые голени и мягкие руки, я впервые ясно его рассмотрел. Эти руки, мертвенно-бледные, с бегущими по ним большими синими венами — эти руки с длинными тонкими пальцами и нестрижеными ногтями — заставили меня вздрогнуть; пальцы, шевелящиеся сами по себе, будто живые и независимые от человека, с которым соединялись; вызывали впечатление, что они непохожи на любые человеческие пальцы, которые я когда-либо видел.

Но лицо незнакомца всё же было человеческим. Конечно, это было лицо человека. Было легко посчитать человеком того, кто впустил меня, накормил, а теперь стоял у огня, готовясь заговорить. Я горько сказал себе, что был дураком, подумав иначе о том, кто столь гостеприимно принял меня, но, всё же в том лице, периодически освещаемом пляшущим огнём, было что-то, что полностью охладило меня и заставило торопливо сжать золотое распятие, висевшее на шее — ибо в лице этого человека было нечто, напомнившее мне жабу.

Тонкие, бескровные губы были плотно сжаты и тянулись через всё лицо, примечательное срезанным лбом и дряблыми щеками. Кожа походила на пергамент, тонкий, немного зеленоватый пергамент — и, время от времени, пока аббат стоял в тихих раздумьях, он начинал ритмично дышать ртом, раздувая тонкие щёки, словно рыбий пузырь; тогда он более, чем когда-либо походил на жабу.

Конечно, я не мог высказать своих мыслей. Христианский рыцарь, который всегда должен быть джентльменом, не станет, отведав угощения незнакомца, приняв этим его гостеприимство, платить ему, сказав, как он походит на жабу. По крайней мере, я постарался так не делать, хотя, по-моему, никакой обиды в этом не было и я, разумеется, сперва подумал.

Аббат расспрашивал меня, зачем я отправился в Корнуолл, где я провёл юность и какой у меня военный опыт. На все эти вопросы я отвечал по большей части правдиво, хотя и не желал признаваться ему, что я Хубелейр, прибывший, потребовать наш отчий дом и считающий его незваным гостем, которого сразу же выгонят из замка, если я сумею стать властелином Корнуолла. Он казался очень довольным всем, что я говорил и всё больше качался на ногах, которые казались длиннее ног большинства людей; всё быстрее и быстрее раздувал щёки, прерывая мои замечания странным пыхтением, которое, в моём возбуждённом воображении, походило на ква, ква, ква лягушек-быков в брачный сезон. Затем, когда я закончил, он поведал о себе.

— Прекрасный сэр, назвавшийся Сесилом, сыном Джеймса, внуком Дэвида и даже потомком Раймонда, кем бы он ни был, но не сообщивший ни сведений о своём роде, ни его имени, ты прибыл в Корнуолл в подходящее время и твоё появление в этом замке несомненно благоприятно. Как ты, возможно, предположил, ни я, ни мои друзья, которых ты увидишь сегодня вечером, не уроженцы этой дикой страны. Некоторые из нас из Франции, другие из Богемии, а кое-кто из далёких земель за Тартарией, в пустынях Гоби; но все мы братья, связанные узами крови, стремления и огромного честолюбия, которое скоро откроется тебе. Однако же, хотя все мы превзошли некромантию и имеем множество знаний, необычных и смертельных, ни один из нас не искусен в военном деле и применении оружия для защиты или нападения. Такое происходит не из-за нехватки храбрости — о, поверь, прекрасный сэр, когда я скажу, что это происходит не из-за недостатка мужества или смелости, но, скорее, из-за неких телесных недостатков, которые удерживают нас от участия в отважном искусстве войны, восхищающем большинство мужчин. Поэтому мы ищем помощи в других средствах. Но сегодня вечером у нас будет человек, который сразится за нас, если потребуется. Я надеюсь, что этого не произойдёт, но, тем не менее, в сражении может быть нужда — да, несомненно, нужно будет воспользоваться острым мечом, хотя, возможно, лучше использовать твой кинжал.

— О, что до этого, — отвечал я с вынужденной смелостью, — в случае необходимости я могу использовать что угодно. Лично я предпочитаю двуручный меч, который ношу за спиной, но, если комната небольшая и света немного, предпочитаю кинжал. Прежде, убивая великанов, я всегда предпочитал меч, потому что требовалось время, чтобы отрезать их головы, и, конечно, кинжалом это получалось дольше. Тем не менее, в коротком бою с одноглазым драконом в пещере на Канарских островах, я получил большое удовольствие, ослепив его одним ударом кинжала и в следующий момент остриё нашло его сердце. Ты получил бы удовольствие от той маленькой битвы, аббат, и я уверен, что, узрев её, ты бы полностью поверил в мою способность справиться с любой угрозой, которая может возникнуть сегодня вечером.

Аббат улыбнулся. — Ты мне нравишься. Честное слово, ты мне нравишься. Я так впечатлён тобой, что почти хочу попросить, чтобы ты стал одним из братьев. Это может подождать. Но вернёмся к моей истории: мы соберёмся здесь сегодня вечером, чтобы засвидетельствовать победу над одним из наших величайших и самых неприятных врагов. Многие века он обманывал и связывал нас. Не один из братьев отправился на тот свет злобными кознями этого изверга. Но наконец мы одолеем, если ты поможешь сегодня вечером нам его убить. Естественно, когда он умрёт, его сила перейдёт к нам; и невозможно сказать, до каких высот славы возвысятся братья с этой дополнительной силой. Мы убьём его. Много веков он кичился своим бессмертием, своим величием, своей неуязвимостью для вреда; о да, сегодня вечером мы убьём его.

Я неправильно выразился. Не мы убьём его. Это сделаю я! Именно так я желаю. Все мы могущественны, но я немного сильнее других братьев. Поэтому я собираюсь убить этого врага и, когда я это сделаю, то буду править всеми людьми на Земле и, быть может, людьми на других звёздах. Я стремлюсь отправиться в космос, завоёвывать звёзды, иные, чем та, у которой мы живём.

Я убью его сегодня вечером. Тот человек у меня в стеклянной бутыли, куда я заманил его обманом. Попав туда, он принял новое обличье — и разве не отрадно, что он принял ту форму, которую сотворил сам? Это подарило мне силу и славу — на веки вечные… нет, нет! Я не хочу так говорить — ещё нет, не сейчас! Я недостаточно могуч, чтобы бросить вызов Богу. — Его голос понизился до хныканья. — Пока нет, но, возможно, через несколько часов; после того, как я прибавлю к своей силе силу мёртвого демона.

Этого дьявола в бутыли нельзя убить ядом, сталью, огнём, водой или недостатком воздуха. Нет оружия, достаточно мощного, чтобы уничтожить его; но этой ночью он умрёт. Ибо он внутри стеклянной бутыли, а я снаружи и он добровольно принял облик, который позволит мне убить его через стекло. Понимаешь? Стекло прозрачно. Он посмотрит на меня. Я посмотрю на него и в том взгляде будет его погибель. Вскоре он иссохнет, уменьшится, постепенно утратит форму, пока не сляжет на донышке бутыли несколькими каплями слизи и сплетённой массой мягких костей. В этой бутыли есть стеклянная пробка, изготовленная с величайшей изобретательностью. В её полой середине — пепел из костей блаженных, слёзы, которые упали из глаз Марии и капли пота со лба замученного святого. Эти священные реликвии прошлого смогут заточить душу демона. После того, как он обратится в слизь, я вытащу пробку и втяну его дух в себя. Не имея больше тела для обитания, его дух будет рад вселиться в меня и таким образом я получу силу, власть и славу Великого, который Некогда правил Адом. Разве это не хитро?

— Действительно, это так, — ответил я, с оживлением в голосе и отвращением глубоко внутри. — Но зачем вам в этой драме я? Вы сказали, что мой меч и кинжал бесполезны против Врага.

— Ты будешь охранять меня, добрый юноша. Ты, кто столь отважен, полон желания и стремления стать кем-то, прежде чем умрёшь, прислан сюда судьбой в самый подходящий момент, чтобы защитить меня, когда мне необходима подобная помощь. Разве ты не понимаешь положение, в котором я окажусь? Я, со ртом, сжатым на горлышке бутыли, готовый вобрать дух, который сделает меня величайшим из всех людей, живых или мёртвых. Предположим, сразу перед тем, как я вдохну, один из братьев — и я особенно подозреваю человека из Гоби — вонзит кинжал мне в сердце и займёт моё место, дабы вдохнуть эту великую силу. Сколь ужасно это было бы! Какой печальный конец моих мечтаний об империи! Я спланировал и подготовил всё это, а теперь оно может ускользнуть. В конце концов, почему я должен отказываться от права стать Императором Могущественных, лишь потому, что китайский кинжал погрузится в моё сердце? Я знаю, что ты защитишь меня

О, обещай мне, что ты прикроешь мне спину и проследишь, чтобы никто из братьев не поступил неверно! Ты обещаешь это? Взамен я подумаю, чем тебе отплатить. Чего ты желаешь больше всего? Золота? Власти? Любви прекрасной женщины? Дай мне взглянуть тебе в глаза. О, прекрасно! Ты — истинный мой собрат, ибо я вижу, что ты желаешь тёплую комнату, наполненную библиотекой из множества книг, старинных манускриптов и удивительных пергаментов. Я дам тебе всё это и так докажу, что вознаграждаю тех, кто помогает мне в час опасности. Что скажешь, если я награжу тебя, добавив в эту библиотеку экземпляр Элефантиса[5]? Некоторые считают, что Нерон уничтожил их все, но я знаю, где находится одна копия. Ты защитишь меня, если я дам тебе всё это?

— Разумеется, да, — ответил я почти восторженно, когда представил себя сидящим перед огнём, наслаждающимся Элефантисом в совершенно философской манере. Конечно, я желал намного большего, чем библиотека, но полагал неблагоразумным сейчас перечислять все свои стремления. Я не слишком хорошо понимал аббата и, в конце концов, лучше не доверять слишком уж опрометчиво.

Аббат выглядел довольным. Он настоял, чтобы расцеловать меня в обе щеки, по французской моде.

Я хочу сказать в этот момент, что, хоть я и совершил в своей короткой жизни много безрассудных подвигов, как, например, собственноручно усмирил Жёлтого Муравья Фаргона (восьми футов высотой и смертельно ядовитого) и бесстрашно встретился с Таинственной Морской Женщиной Западных Морей, тем не менее самое отважное мгновение в моей жизни было, когда я выдержал жабий поцелуй аббата и не вскрикнул; пусть и хотелось — о, как хотелось избавиться от страха, прокричав его слушающим совам и скорпионам! Но, разумеется, такое поведение было бы недостойно будущего Властителя Корнуолла. Поэтому я улыбнулся, принёс ему свои клятвы, напомнил ему не забыть экземпляр Элефантиса, и не будет ли он добр подкрепить меня ещё вином, прежде чем начнётся это вечернее представление?

Это произошло позже — спустя целую вечность ожидания для меня, но, возможно, всего лишь час по реальным минутам — когда мы собрались в нижнем покое замка. В комнате сиял свет, но откуда он исходил, было лишь одной из вещей, беспокоящих меня. У одной стены стоял табурет, перед ним низкий стол, а на столе нечто высокое и округлое, покрытое квадратом бархатной материи. Аббат сел на табурет, тогда как я встал позади, теребя рукоятку моего любимого кинжала, рукоятку из слоновой кости, вырезанную, как подобие женщины. Блестящий клинок, спускающийся от её нагого тела одарил смертельным поцелуем не одного смельчака и мерзкого монстра.

Затем, из щелей в стене — да, может быть, из трещин в полу, или так представилось моему лихорадочному воображению — появились братья и собрались полукругом у стола. Их лица были схожи с жабьими, подобно лицу аббата. Они встали там и я сказал своим коленям, — Помните честь Хубелейров! — и прошептал своим челюстям, — Молчите и помните смелость вашего пращура Дэвида! — но, несмотря на эти наказы, мои колени и челюсти лихорадочно тряслись, к моему чрезвычайному беспокойству.

Аббат испустил кваканье и низкий хор ответил кваканьем, исходящим от мужчин, стоящих вокруг меня. Я изучил их лица и в движущемся, мерцающем свете увидел те же самые жабоподобные черты, так изумившие меня, когда я впервые увидел их на лице аббата. Прежде, чем я смог полностью скрыть своё удивление, аббат достал чашу из ниши в стене и, исполнив то, что выглядело достаточно непристойно, взял её обеими руками и дал каждому из братьев отпить из неё. Что это был за напиток, в то время я мог лишь представить, но позже, после глубокого изучения Сатанизма, я часто вздрагивал, вспомнив, как чудом спасся в ту ночь. По счастью, меня не попросили присоединиться к опустошению чаши.

Усевшись на табурет, аббат велел мне убрать покрывало с той вещи, что была высока и кругла. Я сделал это и там оказалась большая стеклянная бутыль со скорчившейся на дне огромной жабой. Можно было без труда увидеть каждую часть этой жабы, особенно морду и глаза. поскольку стекло было невероятно прозрачным. Она взглянула на Аббата — и глаза этих двоих, жабодемона и жабочеловека, дьявольски засверкали друг на друга. Между ними, разделёнными тысячелетием разницы в мышлении, враждующих амбиций, противоборства личностей, велось сражение душ, подобные которым, насколько я понимал, редко встречались на Земле или в любом другом месте; хотя, конечно, я не обладал премудростью о других планетах — или даже этой, в таком отношении.

Они впивались взглядом друг в друга, каждый сражаясь за превосходство, каждый пытаясь уничтожить другого. Я не видел глаз аббата, но ясно замечал, что глаза заточённой жабы сияли абсолютной уверенностью. Видел ли аббат в них то же, что и я?

Без сомнения! Потому что он пытался спастись. Три раза он силился подняться и сбежать, и каждый раз оседал на табурет, и его лицо и глаза приближались к глазам, насмешливо всматривающимся в него сквозь прозрачную стеклянную стенку. Затем, тихо простонав, бедняга внезапно рухнул вперёд и на моих глазах он расплавился, сначала в студень, а потом в гнусную зловонную слизь, разлившуюся по полу, но частично впитавшуюся и удержанную одеждой того, что когда-то было аббатом Руссо.

Когда он умер, жаба в бутыли увеличилась и приняла облик человека. Он медленно поворачивался в бутыли, в своём вращении устремляя взгляд на каждого из братьев и, после этого взгляда, они замирали, не в силах двинуться и на лице каждого появлялась отвратительная маска предельного отчаяния. Теперь человек в бутыли посмотрел на меня. Что ж, пусть смотрит, если это всё, чего он хочет! Я крепко вцепился в свой крестик и помнил о силе пробки, удерживающей его в хрустальном узилище. Если его взор станет слишком силён, то я могу закрыть глаза; по крайней мере, думал, что могу.

Но эти глаза не пытались мне повредить. Они смотрели доброжелательно и ласково. Затем человек воздел руки вверх и в то же время его губы проделали три несомненно волшебных мановения. Заинтересованный и поражённый, я вспомнил этот призыв о помощи, выученный в Аравии, когда я выбирался из гробницы, схваченный львом, Львом из Колена Иудиного. Что подразумевал человек, подав мне этот знак? Было ли это совпадением? Случайностью? Или он действительно был моим братом по духу?

Разумеется я понял, чего он хотел, поэтому я вытащил пробку.

Он пролез через бутылочное горлышко и спрыгнул на пол, маленький человечек, одетый в чёрный бархат с блестящими волосами и приятнейшей улыбкой, которая немного согрела моё сердце и сняла большую часть моих опасений.

Он не уделил мне внимания, но медленно прошёл перед жаболикими братьями и, когда он проходил, они стонали в муках и, пав перед ним ниц, пытались целовать ему ноги. Именно этот акт преклонения заставил меня взглянуть на его ноги; и, невероятно изумлённый, я увидел, что они были волосатыми и с копытами, будто у козла.

Наконец он миновал всех братьев и, обернувшись, сотворил знак, который помог им во всех отношениях уподобиться аббату. Они также превратились в слизь, ничего не оставив на полу, кроме своих одежд и жабьего сока, медленно вытекавшего из них. Потом он подошёл туда, где я стоял, опёршись о стену, чтобы избежать падения, и весело спросил: — ну, Сесил, мой добрый малый и необычный родич, как прошёл вечер?

— Довольно приятно, — ответил я, — одно развлечение за другим. На самом деле он был полезен для меня во многих отношениях.

— Парень, — добродушно сказал он, похлопывая меня по плечу и это похлопывание было полно теплоты человеческого дружелюбия, — Ты выказал редкую проницательность, выпустив меня из этой бутыли. Конечно, я мог её разбить, но в твоём лице было что-то, что мне понравилось и я решил тебя испытать. Я обнаружил, что ты тоже бывал на Востоке, в Аравии и, когда я обратился к тебе за помощью, ты мне помог. Эти люди-жабы беспокоили меня многие годы. Я пытался уничтожить то, чем они вредили мне, но никогда до нынешнего вечера, когда я их перехитрил, не было возможности собрать их в одной комнате. Остался лишь один и, думаю, он меня не побеспокоит. Ручаюсь, аббат был удивлён. Он экспериментировал и убил множество настоящих жаб, но, конечно, я-то не жаба, просто так появлялся в настоящее время. Ну, с этим покончено и я могу вернуться к лучшим и более весёлым занятиям. Но ты на самом деле освободил меня и, быть может, волшебство пробки оказалось сильнее, чем я думал. Поэтому я дарую тебе три желания, мой дорогой родич — проси меня обо всём, чего пожелаешь.

Моё сердце чуть не выпрыгивало из груди, но, тем не менее, я смело заговорил.

— Дай мне силу побеждать всех великанов, разбойников, негодяев, саламандр, огров, змей, драконов и всех злодеев, мужчин и женщин, на земле, под и над землёй, везде и всюду, где я буду биться с ними.

— Это огромная сила, но я дарую её.

— Затем, в этом замке, я желаю получить прекраснейшую библиотеку. Очень давно женщина написала книгу под названием Элефантис. Я желаю, чтобы эта книга была в библиотеке.

Человек рассмеялся. — Я слышал, как аббат говорил тебе об этой книге. Ты знаешь, что я был хорошо знаком с девушкой, которая её написала? На самом деле я вложил ей в голову некоторые факты, вошедшие в ту книгу. Хорошо, я дам тебе библиотеку и книгу. Разве у тебя нет желания светской власти?

— Да. Этот замок, где мы находимся, хоть и частично разрушен, некогда был домом моего рода, Хубелейров. Я хотел бы вернуть его прежнее великолепие и жить в нём, как повелитель Корнуолла.

— Этот вопрос решить просто, сущая безделица. — Тогда он раскрыл сжатую руку и в ладони лежал золотой ключ, нанизанный на чёрный шёлковый шнурок. Он повесил этот ключ мне на шею, сказав, — Это знак твоего права на власть. Всегда помни слова на нём:

ТОТ, КТО ВЛАДЕЕТ СИМ ЗОЛОТЫМ КЛЮЧОМ

ВСЕГДА ВЛАДЫКОЙ КОРНУОЛЛА БУДЕТ

Береги его хорошенько, если хочешь оставаться владыкой. Теперь я действительно должен отправляться в путь. Желаю тебе жить долго и весело. — И он тут же исчез, под совиное уханье.

Всё вокруг меня пробуждалось к новой жизни в камне и штукатурке. Я медленно шёл через длинные залы, теперь очищенные от вековой пыли. Наконец я добрался до пиршественного зала, где воины ожидали моих приказаний и маленькие пажи подбежали, спрашивая, чего я желаю.

Двигаясь медленно, как во сне, я достиг спиральной лестницы и поднялся на вершину башни. Там я встретил дюжего воина, поставленного сторожить замок. Это была прекрасная ночь, освещённая светом звёзд и полной луны. Далеко внизу по извилистой дороге приближался рёв труб, весёлая музыка лошадиных копыт по утоптанной глине и звон мечей, ударяющихся о доспехи на каждом конском шаге. Время от времени, смешиваясь с шумом многих мужчин, долетал перезвон женского смеха.

— Что это за кавалькада двигается к замку? — резко спросил я воина.

— Это великие люди Корнуолла, со своими дамами, рыцарями и всеми своими воинами, которые оберегают их на пути сквозь ночь, чтобы поприветствовать вас в Корнуолле и смиренно признать вас своим повелителем, — ответил он, улыбнувшись.

— Так и должно быть, — ответил я. — Ступай и прикажи, чтобы к их прибытию всё было готово. А когда они появятся, пригласи лордов ко мне. Они найдут меня в библиотеке.