Глава одиннадцатая Тот вечер. Школьное оцепенение. Папа уезжает. Колодец миров. Другой мир. Старушка. Неприятный сюрприз



1

— С тобой все в порядке, Чарли?

Я оторвал взгляд от книги, в которую глубоко погрузился. Я мог бы сказать, что ничто не могло отвлечь меня от кассеты, которую я прослушал на кухне мистера Боудича — теперь она была спрятана на верхней полке моего шкафа под стопкой старых футболок. Но книга, которую я взял в спальне мистера Боудича, создавала свой собственный мир. Радар спала рядом со мной, время от времени издавая негромкий храп.

— А?

— Я спросил, все ли с тобой в порядке. Ты едва притронулся к ужину и весь вечер был будто не в себе. Думаешь о мистере Боудиче?

— Ну да, — это была правда, хоть и не совсем та, о которой думал папа.

— Скучаешь по нему?

— Скучаю. Очень, — я наклонился и погладил Радар по голове. Теперь это моя собака. Моя собака и моя ответственность.

— Что ж, так и должно быть. С тобой все будет в порядке на следующей неделе?

— Конечно, а что?

Он испустил такой терпеливый вздох, какой, я думаю, могут испускать только папы.

— Слушай, я уже говорил тебе об этом. Наверно, ты думал тогда о чем-то другом. Во вторник утром я уезжаю на четыре чудесных дня в северные леса. Это выездная конференция страховщиков, и Линди добыл для меня приглашение. Там будет много обычных рабочих семинаров, ничего особенного, и несколько по проверке мошеннических претензий — а вот это очень важно, особенно для фирмы, которая только встает на ноги.

— Как твоя.

— Как моя. Кроме того, будут тренинги по взаимодействию, — он закатил глаза.

— А выпивка будет? — спросил я

— Будет, и много, но тут я пас. А со своими делами ты справишься?

— Конечно, — если только не заблужусь в городе, который, по словам мистера Боудича, был очень опасным и управлялся каким-то спящим богом.

И если, конечно, я вообще туда пойду.

— Со мной все будет в порядке. Если что-нибудь случится, я тебе позвоню.

— Ты улыбаешься. Что-то смешное?

— Только то, что мне больше не десять, папа — на самом деле, меня заставил улыбнуться вопрос, есть ли в колодце миров сотовая связь. Я предполагал, что «Верайзон»[134] еще не освоила эту территорию.

— Уверен, что я ничем не могу тебе помочь?

Скажи ему, подумал я.

— Нет, все хорошо. А что такое тренинг по взаимодействию?

— Сейчас покажу. Вставай, — он тоже встал. — Теперь становись позади меня.

Я положил книгу на стул и встал позади него.

— Мы должны доверять команде, — сказал папа. — Не то чтобы у меня на самом деле была команда, поскольку это шоу одного актера, но я могу быть хорошим игроком. Мы лазаем по деревьям с…

Деревья? Ты лазаешь по деревьям?

— Я и раньше лазил, иногда не совсем трезвый. С корректировщиком. Мы все это делали, кроме Вилли Дигана, у которого кардиостимулятор.

— Господи, папа!

— И мы делаем вот так, — он без предупреждения упал на спину, не выставив перед собой руки. Я больше не занимался спортом, но с моими рефлексами все было в порядке. Поймав его и посмотрев на его опрокинутое лицо, я увидел, что глаза у него закрыты и он улыбается. Я любил его и за эту улыбку. Отпустив, я помог ему подняться на ноги. Радар сонно посмотрела на нашу возню, хрипло тявкнула и снова опустила голову.

— Мне придется доверять тому, кто стоит за мной — вероятно, это будет Норм Ричардс, — но тебе я доверяю больше, Чарли. Мы ведь семья.

— Это здорово, папа, но не падай ни с каких деревьев. Забота об одном упавшем — это мой предел. Теперь я могу почитать книгу?

— Попробуй, — он поднял ее со стула и посмотрел на обложку. — Это мистера Боудича?

— Да.

— Я читал ее, когда был в твоем возрасте или даже младше. Насколько я помню, Безумный карнавал там проходит в городке прямо здесь, в Иллинойсе.

— Шоу Кугера и Дарка «Пандемониум теней».

— Все, что я помню — это то, что там была слепая гадалка. Очень жуткая.

— Да, Пыльная Ведьма жуткая, все верно.

— Ты читай, а я буду смотреть телевизор и отключать свои мозги. Но смотри, чтобы тебе не приснились кошмары.

«Если я вообще засну», — подумал я.

2

Хотя Радар после приема нового лекарства могла подняться по лестнице, я пошел в спальню для гостей, и она направилась за мной, уже чувствуя себя у нас как дома. Я разделся до трусов, подложил под голову дополнительную подушку и продолжил читать. На записи мистер Боудич сказал, что на площади за дворцом были громадные солнечные часы, которые вращались, как карусель в романе Брэдбери, и в этом заключался секрет его долголетия. Эти часы позволили ему вернуться домой достаточно молодым, чтобы выдать себя за собственного сына. В «Чем-то страшном» карусель могла сделать вас старше, когда крутилась вперед, и моложе, когда двигалась в обратном направлении. Но мистер Боудич сказал что-то еще или начал говорить. Я уверен, что… но неважно.

Начал ли он говорить, что Рэй Брэдбери почерпнул идею своей карусели из солнечных часов в том, другом мире? Идея выиграть или потерять годы на карусели была безумной, но мысль о том, что уважаемый американский автор посетил то место, была еще более безумной. Разве не так? Брэдбери провел свое раннее детство в Уокигане, который находился менее чем в семидесяти милях от Сентри-Рест. Краткое ознакомление со статьей о Брэдбери в «Википедии» убедило меня, что это просто совпадение, если только он не побывал в другом мире маленьким ребенком. И если этот другой мир существовал. Как бы то ни было, ко времени, когда он был в моем возрасте, он жил уже в Лос-Анджелесе.

Думаю, что они… Неважно

Я отметил место, до которого дочитал, и положил книгу на пол. Я был почти уверен, что Уилл и Джим переживут свои приключения, но предполагал, что они никогда уже не будут невинными. Дети не должны сталкиваться с ужасными вещами — я знал это по собственному опыту.

Я встал и натянул штаны.

— Давай, Радар. Тебе нужно выйти полить траву.

Она пошла довольно охотно, совсем не хромая. Утром она снова будет хромать, но после небольшой тренировки ее походка выровняется. По крайней мере, так было до сих пор. Это продлится недолго, если помощница ветеринара была права. Она сказала, что удивится, если Радар доживет до Хэллуина, а до него оставалось всего пять недель. Точнее, немного меньше.

Радар обнюхала лужайку. Я посмотрел на звезды, отыскивая те, что знал — Пояс Ориона и Большую Медведицу. По словам мистера Боудича, в том другом мире было две луны и созвездия, которых наши астрономы никогда не видели.

Все это невозможно.

И все же колодец был там. И ступеньки. И этот ужасный таракан. Я видел все это своими глазами.

Радар присела на задние лапы в свойственной ей изящной манере, а потом подошла ко мне в поисках лакомства. Я дал ей половину взятого с собой печенья и повел обратно в дом. Потом читал допоздна, когда отец уже лег спать. Пришло время и мне сделать то же самое. Собака мистера Боудича — моя собака — плюхнулась на пол со вздохом и тихим (даже тишайшим) пуканьем. Я выключил свет и уставился в темноту.

Расскажи папе все. Отведи его в сарай. Таракан, которого подстрелил мистер Боудич, все еще будет там — во всяком случае, часть его, — и даже если он испарился, там будет колодец. Это тяжело, так разделите груз на двоих.

Сохранит ли мой отец эту тайну? Как бы я его ни любил, я не верил, что он это сделает. У «Анонимных Алкоголиков» есть сотни лозунгов и речевок, и один из них гласит: «Ты болен, пока у тебя есть секреты». Может быть, он проговорится Линди? Или надежному товарищу по работе? Или своему брату, моему дяде Бобу?

Потом я вспомнил кое-что из школы, что было в шестом или седьмом классе. Американская история, мисс Гринфилд. Это была цитата из Бенджамина Франклина: «Трое могут хранить тайну, если двое из них мертвы».

Можешь ли ты представить, что произойдет, если люди узнают, что там, внизу, есть другой мир?

Это был вопрос мистера Боудича, и я думал, что знаю на него ответ. Это место будет отнято у меня. «Кооптированно», — как сказал бы мой хипповатый учитель истории. Дом на Сикамор-стрит, 1 станет сверхсекретным правительственным объектом. Да и весь район, как я понимал, будет очищен от жителей. А потом начнется использование этого открытия, и, если мистер Боудич прав, последствия могут быть ужасными.

Наконец я заснул, но мне приснилось, что я проснулся и что-то шевелится под кроватью. Во сне я знал, что это было — гигантский таракан, только из тех, что кусаются. Я проснулся рано утром, убежденный, что это правда. Но Радар бы залаяла, а она крепко спала, пробираясь сквозь какой-то собственный непостижимый сон.

3

В воскресенье я отправился в дом мистера Боудича, чтобы начать то, что собирался накануне — уборку. Конечно, кое-чего я сделать не мог; вспоротые подушки и изрезанные обои должны были подождать. Но там было много другого, чем мне пришлось заниматься, причем в два захода — в первый раз я взял с собой Радар, и это было ошибкой. Она бродила из комнаты в комнату нижнего этажа в поисках мистера Боудича. Казалось, вандализм ее не расстроил, но она яростно лаяла на диван, время от времени оглядываясь на меня с немым укором. Разве я не видел, в чем дело? Хозяин, ее хозяин куда-то исчез!

Я заставил ее пойти за мной на кухню и велел спуститься во двор, но она не послушалась, продолжая неотрывно смотреть в сторону гостиной. Тогда я предложил ей куриные чипсы, ее любимую закуску, но она выплюнула их на линолеум. Тут я решил отвести ее домой и оставить с папой, но, увидев поводок, она очень ловко пробежала через гостиную и устремилась вверх по лестнице. Я нашел ее в спальне мистера Боудича, свернувшейся калачиком на импровизированной лежанке из одежды, выброшенной из шкафа. Казалось, с ней все в порядке, поэтому я вернулся вниз и начал убираться.

Около одиннадцати я услышал, как она стучит когтями по лестнице. Вид ее ранил мое сердце. Она не хромала, но двигалась медленно, повесив голову и опустив хвост. Она посмотрела на меня с выражением, яснее слов спрашивающим: «Где он?»

— Давай, девочка, — сказал я. — Давай уведем тебя отсюда.

На этот раз она не протестовала против поводка.

4

Во второй половине дня я сделал наверху все, что мог. Маленький человечек в бейсболке «Уайт Сокс» и вельветовых штанах (если предположить, что это был он) не причинил никакого вреда третьему этажу — по крайней мере, я этого не заметил. Я думал, что он сосредоточил внимание на втором этаже — и на сейфе, как только нашел его. Он явно следил за временем, зная, что похороны одинокого старика продлятся недолго.

Я собрал свою одежду и сложил в небольшую кучку на верхней площадке лестницы, собираясь отнести ее домой. Потом принялся за спальню мистера Боудича: поставил на место кровать, которая была перевернута, снова повесил в шкаф его одежду (попутно заправив в ней карманы) и собрав с пола набивку подушек. Я был зол на мистера Прискорбно-Ха — Ха за то, что казалось мне почти осквернением могил, но не мог не думать о некоторых вещах, которые я сам вытворял с Берти Бердом — собачье дерьмо на ветровых стеклах, петарды в почтовых ящиках, перевернутые мусорные баки, надпись «ИИСУС ДРОЧИТ», выведенную краской из баллончика на стене методистской церкви. Правда, нас ни разу не поймали, и все же я это делал. Глядя на хаос, оставленный мистером Ха-Ха, я поймал себя на этом чувстве — тогда я был ничуть не лучше этого маленького человечка со странной манерой ходить и говорить. В некотором смысле даже хуже. У маленького человечка, по крайней мере, был мотив: он искал золото. А Берд и я были просто парой великовозрастных дебилов.

Правда, Берд и я никогда никого не убивали. А мистер Ха-Ха, если я не ошибался, сделал именно это.

Один из книжных шкафов в спальне был опрокинут. Я поднял его и стал расставлять упавшие книги на полки. В самом низу стопки лежал тот научный том, который лежал на его тумбочке вместе с романом Брэдбери, который я сейчас читал. Я поднял его и взглянул на обложку: воронка, заполняющаяся звездами. «Истоки фэнтези и его место в мировой матрице» — что за заголовок. И юнгианские перспективы в придачу. Я заглянул в указатель, чтобы посмотреть, нет ли там чего-нибудь про Джека и бобовый стебель. Оказалось, что так оно и было. Я попытался прочитать текст, а потом просто сфотографировал. Это было то, что я терпеть не мог — унылое академическое чтиво, полное заумных словечек по пять долларов каждое и вымученного синтаксиса. Может быть, я проявил тогда интеллектуальную леность, а может, и нет.

Насколько я мог понять, автор этой конкретной главы утверждал, что на самом деле историй о бобовом стебле было две: кровожадный оригинал и улучшенная версия, которую дети получили в одобренных мамами «Маленьких золотых книжках» и мультиках. В итоге произошла бифуркация (одно из тех самых пятидолларовых слов) на два мифологических потока — темный и светлый. Темный был связан с радостями грабежа и убийства (это когда Джек срубил бобовый стебель и великан расшибся в лепешку). Светлый же имел отношение к тому, что автор назвал «эпистемологией витгенштейновских религиозных верований», и если вы знаете, что это значит или хотя бы где это можно выяснить, вы куда умнее меня.

Я поставил книгу на полку, вышел из комнаты, а потом вернулся, чтобы взглянуть на обложку. Внутри было полно скучных многосоставных предложений, не дающих глазам отдохнуть, но обложка была лирической и столь же совершенной в своем роде, как стихотворение Уильяма Карлоса Уильямса о красной тачке[135] — воронка, наполняющаяся звездами.

5

В понедельник я зашел в учительскую к своей старой подруге миссис Сильвиус и спросил ее, могу ли я взять во вторник положенный мне раз в семестр день общественной работы. Она наклонилась ко мне через стол и заговорила тихим, доверительным голосом:

— Неужели я чувствую запах мальчика, который хочет прогулять уроки? Я спрашиваю только потому, что ученики должны уведомлять об этом по крайней мере за неделю до того, как им потребуется такой день. Это не обязательно, Чарли, но весьма желательно.

— Но мне и правда нужно, — сказал я, серьезно глядя ей в глаза. Это был полезный прием при вранье, которому я научился у Берти Берда. — Я собираюсь обойти магазины в центре города и предложить им присоединиться к программе «Опекай».

— Опекай кого? — миссис Сильвиус невольно заинтересовалась.

— Ну, обычно это опека над дорогами, я занимался этим от «Кей Клаб»[136], но теперь я хочу пойти дальше. Убедить владельцев магазинов взять под опеку парк — у нас ведь их шесть, вы знаете — или подземный переход — многие из них в ужасном состоянии, просто позор для города. Может даже пустырь, если я смогу убедить…

— Я понимаю, к чему ты клонишь, — она взяла бланк и что-то нацарапала на нем. — Отнеси это своим учителям, получи разрешение от всех и верни мне.

Когда я уже уходил, она добавила:

— Чарли, я все еще чувствую запах прогульщика. Ты им просто пропах.

Я не совсем лгал о своем плане общественной работы, но скрывал правду о том, для чего мне нужен выходной. На пятом уроке я пошел в библиотеку, взял буклет «Молодежной палаты Соединенных Штатов»[137], в котором были перечислены все магазины в центре, и отправил их владельцам электронные письма, просто изменив фамилии и названия разных проектов по кураторству, которые я придумал. Это заняло полчаса, и у меня осталось еще двадцать минут до звонка на перемену. Подойдя к мисс Норман, я спросил, есть ли у нее «Сказки братьев Гримм». Бумажной книги в библиотеке не нашлось, поэтому она вручила мне киндл[138] с наклейкой «СОБСТВЕННОСТЬ ШКОЛЫ ХИЛЛВЬЮ» на обороте и дала одноразовый код для загрузки книги.

Я не читал ни одной сказки, только пробежал глазами содержание и бегло просмотрел введение. Меня заинтересовало (но совсем не удивило) то, что у большинства тех сказок, что я знал с детства, были более темные версии. Оригинал «Златовласки и трех медведей» был народной сказкой, которая существовала с XVI столетия, и в ней отсутствовала девочка по имени Златовласка. Главной героиней была мерзкая старуха, которая вторглась в дом медведей, переломала там все, а потом вылезла в окно и убежала в лес, хихикая. «Румпельштильцхен» оказался еще хуже. В варианте, который я смутно помнил, старый Румпель в гневе улетел, когда девушка, которой было поручено превратить солому в золото, угадала его имя. Но в версии братьев Гримм 1857 года он уперся одной ногой в землю, схватился за другую и разорвал себя пополам. Я подумал, что этот ужастик ничуть не хуже франшизы «Пила».

Шестым уроком был семестровый курс под названием «Америка сегодня». Я понятия не имел, о чем говорил мистер Масенсик, поскольку думал о параллелях. Например, карусель в «Чем-то страшном» напоминала солнечные часы в том, другом мире. «Это секрет моего долголетия», — сказал мистер Боудич. Джек украл золото у великана, мистер Боудич тоже украл золото — но у кого? У великана? Или у какого-то демона из страшных сказок по имени Гогмагог?

Как только мой разум пошел по этому пути, я начал видеть параллели буквально во всем. Моя мать погибла на мосту через реку Литтл-Рампл. А как насчет маленького человечка со смешным голосом? Разве не так в сказке описывался Румпельштильцхен? А что касается меня, то в скольких вымышленных историях фигурировал молодой герой (например, Джек), отправившийся на поиски в фантастическую страну? Или возьмем «Волшебника страны Оз», где торнадо унес маленькую девочку из Канзаса в мир ведьм и Жевунов. Я не был Дороти, а Радар Тото[139], но все же…

— Чарльз, вы там что, заснули? Или, может быть, мой сладкозвучный голос загипнотизировал вас? Ввел в транс?

Раздался смех моих одноклассников, большинство которых знать не знали слова «сладкозвучный».

— Нет, я тут.

— Тогда, может быть, вы выскажете нам свое аргументированное мнение по поводу расстрелов полицией Филандо Кастилии и Элтона Стерлинга[140]?

— Это плохо, — я все еще думал о своем, и эта фраза просто вырвалась у меня изо рта.

Мистер Масенсик одарил меня своей фирменной ядовитой улыбкой, а потом сказал:

— Действительно, хорошего тут мало. Что ж, можете снова войти в ваш транс, мистер Рид.

Он продолжил лекцию. Я попытался слушать то, что он говорит, но потом вспомнил кое-что из того, что сказала миссис Сильвиус: не «Фи-фай-фо-фам, дух британца чую там», но все равно: «Чувствую запах прогульщика. Ты им просто пропах». Конечно, это совпадение — мой отец говорил, что если вы купили синюю машину, то видите синие машины повсюду, — но после того, что я увидел в сарае, я не мог не удивляться. И кое-что еще. В фантастическом рассказе автор всегда изобретал какой-нибудь способ, благодаря которому юный герой или героиня могли бы исследовать то, что я уже привык называть другим миром. Автор мог, например, придумать место, куда его родитель или родители должны были уехать на несколько дней, тем самым позволяя юному герою посетить другой мир, не отвечая при этом на кучу неуместных вопросов.

«Совпадение, — думал я, когда прозвучал звонок с урока и все бросились к двери. — Синдром синей машины».

Только гигантский таракан не был синей машиной, как и те каменные ступени, уходящие в темноту.

Я попросил мистера Масенсика подписать мою квитанцию об общественных работах, и он снова одарил меня своей ядовитой улыбкой.

— Плохо, да?

— Простите меня.

— Что ж, ты не так уж ошибся.

Я сбежал по лестнице и направился к своему шкафчику для вещей.

— Чарли?

Это была Арнетта Фримен, выглядевшая более-менее шикарно в обтягивающих джинсах и топе-ракушке. Арнетта с ее голубыми глазами и светлыми волосами до плеч своим видом доказывала, что белая Америка не так уж плоха. Годом раньше — когда я был более спортивным и скромно прославился своими достижениями в Индюшачьей лиге, — мы с Арнеттой несколько раз вместе делали уроки у нее дома. Кое-что мы выучили, но гораздо больше целовались.

— Арни, как дела?

— Не хочешь зайти сегодня вечером? Мы могли бы подготовиться к тесту по Гамлету.

Ее голубые глаза пристально вгляделись в мои карие.

— Я бы с удовольствием, но мой отец завтра надолго уезжает на какую-то бизнес-встречу. Сегодня мне надо быть дома.

— Вот жалость, — она нежно прижала к груди пару учебников.

— Я могу в среду вечером. Если, конечно, ты не занята.

Она просияла.

— Это было бы здорово! — взяв меня за руку, она положила ее себе на талию. — Я расспрошу тебя о Полонии, и, может быть, дам взглянуть на моего Фортинбраса.

Она чмокнула меня в щеку и ушла, крутя задом так, что это можно было назвать обворожительным. Впервые после посещения библиотеки я не думал о сходстве реальности и сказки. Мои мысли были заняты только Арнеттой Фримен.

6

Папа ушел рано утром во вторник, взяв дорожную сумку и одевшись в свой дежурный костюм «Я собираюсь в лес»: вельветовые брюки, фланелевую рубашку и кепку «Чикагских медведей». Через плечо у него было перекинуто пончо.

— Обещают дождь, — сказал он. — Это отменяет лазание по деревьям, но я не жалею.

— Вместо коктейля будет содовая, верно?

Он ухмыльнулся:

— Может быть, с ломтиком лайма. Не волнуйся, малыш. Линди тоже там будет, и я не отойду от него. Позаботься о своей собаке — она снова хромает.

— Я знаю.

Он торопливо обнял меня одной рукой и вышел. Когда он сдавал назад на подъездной дорожке, я жестом остановил его и подбежал к окошку со стороны водителя. Он опустил стекло.

— Я что-то забыл? — спросил он.

— Нет, это я забыл, — я нагнулся, обнял его за шею и поцеловал.

Он озадаченно улыбнулся:

— Что это было?

— Я просто люблю тебя, вот и все.

— Я тоже, Чарли, — потрепав меня по щеке, он выехал задом на улицу и помчался к проклятому мосту. Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся из виду.

Думаю, в глубине души он что-то знал.

7

Я вывел Радар на задний двор. Наш двор не мог сравниться с акром с лишним мистера Боудича, но был достаточно большим, чтобы дать Радар место для ее дел. Которые она в конце концов сделала, но я понимал, что ее время подходит к концу. Если я мог что-то для нее сделать, это должно было произойти как можно скорее. Мы вернулись в дом, и я дал ей пару кусков мясного рулета, оставшегося со вчерашнего вечера, спрятав в нем лишнюю таблетку. Она проглотила все это и свернулась калачиком на ковре в гостиной — это место она уже застолбила за собой. Я потрепал ее за ушами, что всегда заставляло ее зажмурить глаза и улыбаться.

— Мне нужно кое-что проверить, — сказал я. — Будь хорошей девочкой. Я вернусь, как только смогу, хорошо? Постарайся не гадить в доме, но если придется, делай это где-нибудь, где будет легко убрать.

Она пару раз стукнула хвостом по ковру, для меня этого было достаточно. Я подъехал на велосипеде к дому номер 1, высматривая по сторонам дороги маленького человечка с забавной манерой ходить и говорить. Но не увидел никого, даже миссис Ричленд.

Войдя в дом, я поднялся наверх, открыл сейф и застегнул на талии пояс с кобурой. Я совсем не чувствовал себя стрелком, несмотря на все эти причудливые ракушки и завязки; я чувствовал себя испуганным мальчишкой. Если я поскользнусь на этой лестнице и упаду, сколько времени пройдет, прежде чем кто-нибудь найдет меня? Может быть, это никогда не случится. А если случится, то что еще они найдут? На пленке мистер Боудич сказал, что то, что он мне оставляет, было не подарком, а бременем. Тогда я не до конца осознал это, но когда достал фонарик из кухонного шкафа и сунул его в задний карман джинсов, понял в полной мере. Я понуро направился к сараю, почти надеясь, что дойду до подножия этой лестницы и найду там не коридор в другой мир, а только груду камней и грязную лужу.

И никаких больших тараканов. Мне все равно, безвредны они или нет — никаких тараканов.

Я зашел в сарай, посветил вокруг и увидел, что таракан, которого подстрелил мистер Боудич, окончательно превратился в лужицу темно-серой слизи. Когда я направил на него луч фонарика, одна из пластин на том, что осталось от его спины, слетела на пол, заставив меня вздрогнуть.

Включив лампы на батарейках, я подошел к доскам и блокам, закрывающим колодец, и посветил фонариком в одну из щелей. Я не видел ничего, кроме ступенек, уходящих вниз, в темноту. Ничто не шевелилось. Не было никаких шуршащих звуков. Это меня не успокоило; я вспоминал фразу из десятков, а может и сотен дешевых ужастиков: «Мне это не нравится. Тут слишком тихо».

«Будь благоразумен, тишина — это хорошо», — сказал я себе, но, заглядывая в эту каменную пропасть, не считал эту идею такой уж здравой. Я понимал, что если буду долго колебаться, то отступлю, и потом мне будет вдвое труднее снова зайти так далеко. Поэтому я снова сунул фонарик в задний карман и убрал с досок шлакоблоки. Потом сдвинул доски в сторону и сел на край колодца, поставив ноги на третью ступеньку сверху. Подождал, пока утихнет сердцебиение, а потом встал на эту ступеньку, убеждая себя, что для моих ног там достаточно места, хотя это было не совсем так. Вытерев пот со лба, я сказал себе, что все будет хорошо.

Я совсем не был в этом уверен. Но все равно начал спускаться.

8

«Сто восемьдесят пять каменных ступеней разной высоты», — сказал мистер Боудич, и я пересчитал их все, спускаясь. Я шел очень медленно, стараясь держаться ближе к неровной каменной стене и подальше от обрыва. Камни были грубыми и влажными. Я держал фонарик нацеленным на свои ноги. Разной высоты. Я не хотел споткнуться — это могло стать концом путешествия.

На девяностой ступеньке, не пройдя и половины пути, я услышал под собой шорох. Я раздумывал, не направить ли фонарик на звук, и почти решил этого не делать. Если бы я спугнул колонию гигантских летучих мышей, и они набросились бы на меня, я, вероятно, упал бы вниз.

Это был хороший довод, но страх оказался сильнее. Я немного отступил от стены, посветил вдоль нисходящего изгиба ступеней и увидел там что-то черное, копошащееся далеко внизу. Когда свет упал на него, у меня было достаточно времени, чтобы разглядеть, что это был один из гигантских тараканов, который тут же убежал, скрывшись в темноте.

Я сделал несколько глубоких вдохов, сказал себе, что все в порядке, не поверил в это и пошел дальше. Мне потребовалось девять или десять минут, чтобы добраться до дна, потому что я двигался очень медленно. Эти минуты показались мне еще длиннее. Время от времени я поднимал глаза, и мне было не особенно приятно видеть, как круг колодца, подсвеченный лампами на батарейках, становится все меньше. Я уже был глубоко под землей и уходил все глубже.

Я достиг дна точно на сто восемьдесят пятой ступеньке. Как и сказал мистер Боудич, меня встретил грязный земляной пол, на котором валялись камни, выпавшие из стены — вероятно, с самого верха, где чередование мороза и оттепели сначала расшевелило их, а потом вытолкнуло наружу. Мистер Боудич ухватился за выемку в стене, из которой выпал камень, и это спасло ему жизнь. Куча камней была испещрена черными пятнами, которые, как я догадался, были тараканьим дерьмом.

Коридор был там, где ему и полагалось. Я перешагнул через камни и вошел в него. Мистер Боудич был прав — он оказался таким высоким, что мне даже не пришлось нагибаться. Теперь я слышал больше шорохов впереди и догадался, что это были те самые летучие мыши, о которых предупреждал мистер Боудич. Мне эти животные не нравились — они переносят микробы, иногда бешенство, — но не внушали такого страха, как ему. Идя на их звук, я испытывал скорее любопытство, чем другие чувства. Эти узкие выщербленные ступеньки (разной высоты), грозящие падением, вызвали у меня страх, но теперь я был на твердой земле, что казалось гораздо лучше. Конечно, надо мной нависали тысячи тонн камня и земли, но этот коридор был здесь долгое время, и я не думал, что он выберет именно этот момент, чтобы обрушиться и похоронить меня. Мне не нужно было и бояться быть погребенным заживо; если бы крыша, так сказать, поехала, я был бы убит мгновенно.

Весело, подумал я.

Веселья у меня не было, но страх постепенно сменялся — по крайней мере, затмевался — возбуждением. Если мистер Боудич говорил правду, то в небольшом отдалении меня ждал другой мир. Зайдя так далеко, я хотел увидеть его. Золото было самым незначительным из поводов увидеть этот мир.

Земляной пол сменился каменным. Или, скорее, булыжным, как в старых фильмах на TКM о Лондоне девятнадцатого века. Теперь шорох раздавался прямо у меня над головой, и я выключил свет. Кромешная тьма снова заставила меня бояться, но я не хотел оказаться среди тучи летучих мышей. Насколько я знал, они могли оказаться вампирами. Конечно, в Иллинойсе это маловероятно — но ведь я больше не был в Иллинойсе, не так ли?

Мистер Боудич сказал, что прошел по меньшей мере милю, поэтому я считал шаги, пока не сбился со счета. По крайней мере, я не опасался, что мой фонарик выйдет из строя, если он мне снова понадобится; батарейки в нем были новыми. Я ждал появления дневного света, продолжая прислушиваться к мягкому хлопанью крыльев над головой. Были ли эти летучие мыши и правда такими же большими, как индюшачьи грифы? Я не хотел этого знать.

Наконец я увидел свет — яркую искру, как и сказал мистер Боудич. Я пошел дальше, и искра превратилась в кружок, достаточно яркий, чтобы оставить след в моих глазах каждый раз, когда я закрывал их. Я совсем забыл о том моменте, который описал мистер Боудич, но когда меня накрыло, я точно понял, что это именно он.

Однажды, когда мне было лет десять или около того, мы с Берти Бердом сделали себе гипервентиляцию[141], а потом крепко обнялись, чтобы посмотреть, не потеряем ли мы сознание, как утверждал один друг Берти. Мы этого не сделали, но я вдруг поплыл куда-то и сел на задницу медленно, как в замедленной съемке. Это ощущение было похожим: я продолжал идти, но чувствовал себя как воздушный шар с гелием, подпрыгивающий над моим собственным телом, и если бы веревка лопнула, я бы просто улетел.

Потом все прошло, как и сказал мистер Боудич. Он сказал, что это и есть граница миров. Я оставил позади Сентри-Рест. И Иллинойс. И Америку. Я был в другом мире.

Добравшись до отверстия, я увидел, что потолок над головой теперь был земляным, с тонкими усиками корней, свисавшими вниз. Я поднырнул под несколько нависающих виноградных лоз и вышел на пологий склон холма. Небо было серым, но поле — ярко-красным. Маки раскинулись великолепным покрывалом, простиравшимся влево и вправо, насколько я мог видеть. Тропинка вела сквозь цветы к дороге. На дальней ее стороне еще больше маков тянулось примерно на милю к густому лесу, заставив меня подумать о лесах, которые когда-то росли на месте моего городка. Тропинка была еле заметной, но дорога нет. Она была грунтовой, но широкой — не колея, а магистраль. Там, где тропинка соединялась с дорогой, стоял аккуратный маленький коттедж, из каменной трубы которого поднимался дым. Возле него висели перекрещенные бельевые веревки с развешанными на них вещами, которые не были одеждой. Я не мог разобрать, что это такое.

Посмотрел на горизонт, я увидел очертания большого города. Дневной свет туманно отражался от его высоких башен, как будто сделанных из стекла. Зеленого стекла. Я читал «Волшебника страны Оз», видел фильм и узнал Изумрудный город, как только увидел его.

9

Тропинка, ведущая к дороге и коттеджу, имела в длину около полумили. Я дважды останавливался, один раз, чтобы оглянуться на дыру в склоне холма — она выглядела как вход в маленькую пещеру с этими виноградными лозами, свисающими над входом, — а другой, чтобы взглянуть на свой мобильник. Я ожидал сообщения «НЕТ СОЕДИНЕНИЯ», но не увидел даже его. Мой айфон вообще не включился. Это был просто прямоугольник черного стекла, который здесь годился разве что для пресс-папье.

Я не помню, чтобы чувствовал себя ошеломленным или пораженным, даже при виде этих стеклянных шпилей. Чувства меня не подводили: я мог видеть серое небо над головой и низкие облака, говорившие, что дождь не за горами. Шагая про узкой тропинке, я слышал, как под ногами у меня шелестит растительность. Когда я спустился с холма, большинство зданий города исчезли из виду; я мог видеть только три самых высоких шпиля. Я попытался угадать, как далеко они от меня, и не смог. Тридцать миль? Сорок?

Маки пахли восхитительно: это напоминало одновременно какао, ваниль и вишню. Лучше был только запах маминых волос, когда я маленьким утыкался в них лицом, чтобы вдохнуть ее аромат; это был самый восхитительный запах, который когда-либо знало мое обоняние. Я надеялся, что дождя не будет, но не потому, что боялся промокнуть. Я знал, что дождь усилит запах цветов, и это может убить меня. (Я преувеличиваю, но не так сильно, как вы можете подумать.) Я не видел кроликов, больших или маленьких, но слышал, как они прыгают по траве и цветам, а однажды, всего на пару секунд, увидел торчащие уши одного из них. Слышалось стрекотание сверчков, и я думал, такие ли они большие, как тараканы и летучие мыши.

Когда я подошел сзади к коттеджу — деревянные стены, соломенная крыша, — то остановился, ошеломленный тем, что теперь смог разглядеть. На перекрещенных веревках позади коттеджа и по обе стороны от него висела обувь. Деревянная и парусиновая, сандалии и туфли. Одна из веревок прогнулась под тяжестью замшевого ботинка с серебряными пряжками. Был ли это семимильный сапог, как в старых сказках? Мне он определенно показался таким. Я подошел ближе и протянул руку, чтобы дотронуться до него. Кожа была мягкой, как масло, и гладкой, как атлас. Создан для дороги, подумал я. Создан для Кота в сапогах. Где же второй?

Словно под воздействием этой мысли задняя дверь коттеджа открылась, и оттуда вышла женщина, держащая второй ботинок, пряжки которого поблескивали в мягком свете пасмурного дня. Я знал, что это женщина, потому что на ней были розовое платье и красные туфли, а еще потому, что ее грудь выпирала из-под лифа, но ее кожа была грифельно-серой, а лицо жестоко обезображено. Это выглядело так, как если бы ее черты нарисовали углем, и какое-то злое божество потерло их рукой, размазав и размыв почти до неузнаваемости. Ее глаза превратились в щелочки, как и ноздри. Ее рот представлял собой безгубый полумесяц. Она заговорила со мной, но я не мог разобрать, что она сказала. Очевидно, ее голосовые связки были так же изуродованы, как ее лицо. Но безгубый рот безошибочно изогнулся в улыбке, и возникло ощущение — волна, если хотите, — говорящее, что ее можно не бояться.

Хизз, хазз! Аззи? Мен? — она дотронулась до ботинка, висящего на веревке.

— Да, очень мило, — сказал я. — Вы меня понимаете?

Женщина кивнула и сделала жест, который я хорошо знал: круг из большого и указательного пальцев, что означает «оки-доки»[142] почти во всем мире (за исключением тех нечастых случаев, когда всякие имбецилы демонстрируют его в значении «власть белым»). Она издала еще несколько шипящих звуков, а потом показала на мои теннисные туфли.

— Что?

Она сорвала ботинок с веревки, где он удерживался двумя деревянными прищепками — старомодными, без пружин. Держа ботинки в одной руке, другой она указала на мои теннисные туфли и снова на ботинки. Может быть, спрашивала, не хочу ли я поменять их на свои.

— Был бы рад, но они мне не подходят по размеру.

Пожав плечами, она повесила оба ботинка на веревку. Другая обувь — в том числе одна зеленая атласная туфелька с загнутым носком, как у калифа, — качалась и вертелась на легком ветру. Глядя на почти стертое лицо женщины, я почувствовал легкое головокружение. Я пытался увидеть ее черты такими, какими они были раньше, и мне это почти удалось.

Она подошла ко мне ближе и понюхала мою рубашку своими ноздрями-щелками. Потом подняла руки к плечам и помахала ими.

— Я не понимаю.

Подпрыгнув, она издала звук, который в сочетании с тем, как она обнюхивала меня, прояснил ситуацию.

— Вы имеете в виду Радар?

Она кивнула так энергично, что ее редеющие каштановые волосы взметнулись вверх. Звук, произнесенный ею, звучал как «гозз-гозз», что было довольно близко к «гав-гав».

— Она у меня дома.

Кивнув, она приложила руку к груди над сердцем.

— Если вы имеете в виду, что любите ее, то я тоже, — сказал я. — Когда вы видели ее в последний раз?

Обувщица посмотрела на небо, казалось, что-то прикидывая, потом пожала плечами:

Даззо.

— Если это значит «давно», то, должно быть, так и есть, потому что она уже старая. Сейчас она уже не может прыгать. А мистер Боудич… Вы ведь знали его? Если вы знаете Радар, вы должны были знать и мистера Боудича.

Она кивнула с той же энергией, и остатки ее рта снова выгнулись в улыбке. У нее почти не было зубов, но те, что остались, выглядели очень белыми на фоне ее серой кожи.

Ари-ззан.

— Адриан? Адриан Боудич?

Она кивнула так сильно, что едва не свернула шею.

— Но вы не знаете, как давно он был здесь?

Она посмотрела на небо, потом покачала головой.

— Радар тогда была молодая?

Ззе-но.

— Щенок?

Новый энергичный кивок.

Она взяла меня за руку и потащила за угол. Мне пришлось поднырнуть под другой ряд болтающихся ботинок, чтобы не зацепиться головой за веревку. Там был клочок земли, весь перекопанный и разрыхленный, словно она собиралась что-то на нем посадить. Рядом стояла маленькая ветхая тележка, опирающаяся на пару длинных деревянных ручек. Внутри лежали два холщовых мешка, из которых торчала какая-то зелень. Женщина опустилась на колени и жестом попросила меня сделать то же самое.

Мы посмотрели друг на друга. Ее палец двигался очень медленно и нерешительно, пока она выводила на земле буквы. Пару раз она остановилась, наверное, вспоминая, что идет дальше, потом снова начинала писать.

«Была очнь хороша жизь»

А потом, после еще более продолжительной паузы — вопросительный знак.

Я непонимающе покачал головой, тогда женщина встала на четвереньки и снова издала свой вариант лая. Тогда я понял.

— Да, — сказал я. — У нее была очень хорошая жизнь. Но теперь она старая, как я уже сказал. И у нее не… не все хорошо.

Тут-то на меня все и навалилось. Не только Радар, не только мистер Боудич, но и все остальное. Дар, ставший бременем, которое я должен был теперь нести. Разлагающиеся тараканы и то, что дом номер 1 на Сикамор-стрит перевернул вверх дном человек, убивший мистера Генриха. А теперь еще и это безумие — я сижу здесь в грязи вместе с почти безликой женщиной, которая собирает обувь и развешивает ее на веревках. Но прежде всего я думал о Радар. О том, как она с трудом поднимается утром или после дневного сна. Как иногда не доедает свою порцию, а потом бросает на меня взгляд, говорящий: «Я знаю, что должна это съесть, но не могу». Я начал плакать.

Обувщица обняла меня за плечи и прижала к себе.

Сьо-хоззо, — сказала она. Потом, сделав заметное усилие, выговорила оба слова полностью. — Все-хоросо.

Я обнял ее в ответ. От нее исходил запах, слабый, но приятный — наверное, это был запах маков. Я горько всхлипывал, а она обнимала меня, гладя по спине. Когда я, наконец, отстранился, она не плакала — возможно, и не могла, — но полумесяц ее рта был повернут вниз, а не вверх. Вытерев слезы рукавом, я спросил, научил ли ее мистер Боудич писать или она и раньше умела это.

Она приблизила свой серый большой палец к двум другим, которые были как будто склеены.

— Он тебя научил? Немного?

Она кивнула, потом снова что-то написала на земле.

«Мыдруг».

— Мне он тоже был другом. Он нас покинул.

Она склонила голову набок, пряди волос упали ей на плечо.

— Умер.

Она зажмурила свои щелевидные глаза — самое чистое выражение горя, какое я когда-либо видел. Потом еще раз обняла меня. Отпустив, показала на обувь на ближайшей веревке и покачала головой.

— Нет, — согласился я. — Обувь ему не понадобится. Больше нет.

Она поднесла руку ко рту и сделал несколько жевательных движений, что выглядело довольно пугающе. Потом указала на коттедж.

— Если вы спрашиваете, не хочу ли я есть, то спасибо, не могу. Мне нужно вернуться. Может быть, в другой раз. Скоро. Я приведу сюда Радар, если смогу. Перед смертью мистер Боудич сказал, что есть способ снова сделать ее молодой. Я знаю, это звучит безумно, но он сказал, что с ним это сработало. Это большие солнечные часы. Вон там, — я указал в сторону города.

Ее глаза-щелочки немного расширились, а рот округлился почти как буква «О». Она прижала руки к своим серым щекам, выглядя как то знаменитое фото с кричащей женщиной[143]. Потом снова наклонилась к земле, стерла написанное там и стала писать снова. Теперь она делала это быстрее, и, похоже, это слово она использовала часто, потому что написала его без ошибок:

«Опасность».

— Я знаю. Я буду осторожен.

Она приложила свои слипшиеся пальцы к полустертому рту в жесте, означающем «тссс».

— Да, знаю. Там нужно вести себя тихо. Он мне это сказал. Мэм, как вас зовут? Не могли бы вы сказать мне свое имя?

Она нетерпеливо покачала головой и указала на свой рот.

— Вам трудно говорить ясно.

Кивнув, она написала на земле «Дири». Потом посмотрела на это слово, зачеркнула его и написала снова. ДОРА.

Я спросил, что значит Дири — это ее прозвище? По крайней мере, пытался спросить, но слово «прозвище» не сходило с моих губ. Я не то чтобы забыл его, а просто не мог выговорить. Под конец я сдался и спросил:

— Дора, мистер Боудич называл вас Дири по-дружески?

Она кивнула и встала, отряхивая руки. Встал и я.

— Было очень приятно познакомиться, Дора.

Я не знал ее достаточно хорошо, чтобы называть Дири, но понимал, почему мистер Боудич с ней дружил. У нее было доброе сердце.

Она кивнула, похлопав по груди себя, а потом меня. Думаю, чтобы показать, что мы симпатизируем друг другу. Мыдруг. Полумесяц ее рта снова приподнялся, и она подпрыгнула на своих красных туфлях, как, я полагаю, могла бы прыгать Радар до того, как ее суставы стали так плохи.

— Да, я приведу ее, если смогу. И если она сможет. И отведу ее к солнечным часам, если у меня получится, — хотя я понятия не имел, как это сделать.

Она указала на меня, потом мягко поводила руками в воздухе ладонями вниз. Не уверен, но думаю, это означало «будь осторожен».

— Так и сделаю. Спасибо вам за доброту, Дора.

Я повернулся к тропинке, но она схватила меня за рубашку и потащила к задней двери своего маленького жилища.

— Я в самом деле не могу…

Она кивнула, сообщая, что понимает, что я не могу остаться на ужин, но продолжала тянуть. У задней двери она указала наверх. Что-то было вырезано на перекладине — выше, чем Дора могла бы дотянуться. Это были его инициалы АБ. Его подлинные инициалы.

Тогда у меня появилась идея, рожденная моей неспособностью произнести слово «прозвище». Я указал на инициалы и сказал: «Это…» В моем сознании всплыло жаргонное слово «потрясно», самое глупое, какое я мог придумать, но хорошо подходящее для теста.

Я не мог выдавить его изо рта. Оно просто не выходило.

Дора озадаченно смотрела на меня.

— Удивительно, — сказал я. — Это удивительно.

10

Я поднялся на холм, поднырнул под свисающие виноградные лозы и пошел обратно по проходу. Ощущение потусторонности, иномирности пришло и ушло. Над головой шуршали летучие мыши, но я был слишком поглощен тем, что только что произошло, чтобы обращать на них много внимания, и по глупости включил фонарик, чтобы посмотреть, сколько еще нужно пройти. Они не взлетели все разом, но пара взлетела, и я хорошо видел их в луче света. Они в самом деле были большими — громадными. Я шел в темноте, вытянув руку, чтобы отбить их, если они вдруг полетят в мою сторону, но они этого не сделали. Если там были тараканы-гиганты, то я их не слышал.

Я не смог выговорить «прозвище», не смог сказать «потрясно». Мог ли я сказать «умнозавр», «зуботычина» или «да ты кукухой поехал, бро»? Я так не думал. Возможно, я не знал наверняка, почему это происходит, но был почти уверен. Сперва я думал, что Дора поняла меня, потому что знает английский. Но что если она поняла меня, потому что я говорил на ее языке? Том, где не существовало таких слов, как «прозвище» и «потрясно»?

Когда булыжники кончились и началась грязь, я почувствовал, что можно снова включить фонарик, но все равно держал его направленным на пол. Мистер Боудич сказал, что между тем местом, где кончалась булыжная мостовая, и началом лестницы была четверть мили; он даже утверждал, что измерил это расстояние. На этот раз я не сбился со счета и дошел до пятисот пятидесяти шагов, когда увидел впереди ступеньки. Далеко вверху, у входа в колодец, я мог видеть свет от горящих там ламп на батарейках.

Я поднимался с большей уверенностью, чем спускался, но так же крепко прижимался правым плечом к стене. Выбравшись наружу без происшествий, я наклонился, чтобы снова закрыть колодец досками, как вдруг мне в затылок уперлось что-то круглое и очень твердое. Я замер на месте.

— Правильно, стой смирно, и у нас не будет проблем. Я скажу тебе, когда двигаться, — было очень легко представить, как этот певучий голос говорит: «Что ты мне дашь, если я превращу твою солому в золото?» — Я не хочу стрелять в тебя, малыш. И не сделаю этого, если получу то, за чем пришел.

А потом он добавил — не засмеялся, а сказал, словно прочитал в книге:

— Ха-ха.

Загрузка...