Глава двадцатая Заточение. Хейми. Время кормления. Верховный лорд. Допрос



1

Радар пытается вернуться к новому хозяину, возвращается к воротам, подпрыгивает, ее передние лапы царапают металл. Потом она останавливается. Она получила приказ и должна бежать. Она чувствует, что может бежать всю ночь, но ей не придется этого делать, потому что есть безопасное место — если только она сможет туда попасть.

Шлеп-шлеп.

Она убегает все дальше и дальше, припадая к земле. Луны еще не светят, и волки не подняли вой, но она чувствует, что они рядом. Когда появится лунный свет, они нападут, и она уже чувствует приближение этого. Если это произойдет, а так и случится, она будет драться. Они могут одолеть ее, их много, но она будет драться до конца.

Шлеп-шлеп.

— Эй, парень, проснись!

Луны выскальзывают из расступившихся облаков, меньшая как всегда гонится за большей, и раздается первый волчий вой. Но впереди красный троллейбус и приют, где они с Чарли провели ночь, когда она еще была больна. Если она доберется до него, то сможет проскользнуть внутрь, если дверь все еще открыта. Она думает, что он закрыл ее не до конца, но не уверена. Это было так давно! Если дверь открыта, она может забраться внутрь, встать на задние лапы и прикрыть ее. Если закрыта, она повернется к ней спиной и будет сражаться до тех пор, пока останутся хоть какие-то силы.

Шлеп-шлеп.

— Хочешь пропустить еще одно кормление? Не советую.

Дверь приоткрыта. Радар протискивается в нее и…

ШЛЕП!

2

Последняя пощечина разрушила, наконец, сон, который мне снился, и я открыл глаза, увидев тусклый мерцающий свет и кого-то, склонившегося надо мной. Его волосы спадали на плечи, и он был так бледен, что на мгновение я подумал, что это тот самый ночной солдат, который вел маленький электромобиль. Я рывком сел. Вспышка боли тут же пронзила мою голову, за ней накатила волна головокружения. Я поднял кулаки, глаза мужчины расширились, и он отшатнулся. Он оказался человеком, а не бледным существом, окруженным аурой голубого света, льющегося из глаз. Глаза его глубоко запали и выглядели как темные пятна на лице, но это были человеческие глаза, а волосы были темно-каштановыми, почти черными, а не седыми.

— Дай ему сдохнуть, Хейми! — крикнул кто-то. — Он, черт возьми, тридцать первый. Они ни за что не будут дожидаться шестидесяти четырех, те времена прошли. Еще один, и нам крышка!

Хейми — если так его звали — обернулся на голос и ухмыльнулся, показав белые зубы на грязном лице. Он был похож на загнанного в угол хорька.

— Не искушай меня понапрасну, Глаз! Нужно делать людям добро, ты же знаешь. Мы слишком близки к концу, чтобы не думать о посмертии!

— Трахни себя и трахни свое посмертие, — сказал тот, кого назвали Глазом. — Есть этот мир, потом фейерверк, и все.

Я лежал на холодном, влажном камне. За тощим плечом Хейми я мог видеть стену из каменных плит, из-под которых сочилась вода, с зарешеченным окном высоко вверху. Между прутьями решетки не было ничего, кроме черноты. Я был в камере. «В заточении», — подумал я. Я не знал, откуда взялось это выражение, даже не был уверен, что знаю его значение. Что я знал, так это то, что у меня ужасно болела голова, а у человека, который бил меня, чтобы разбудить, было такое мерзкое дыхание, как будто у него во рту сдохло какое-то маленькое животное. И еще, похоже, я намочил штаны.

Хейми наклонился ко мне ближе. Я попытался отстраниться, но за моей спиной оказалась еще одна решетка.

— Ты выглядишь сильным, парень, — обросший щетиной рот Хейми щекотал мне ухо, это было противно и почему-то казалось жалким. — Будешь защищать меня так же, как я тебя?

Я попытался выяснить, где я нахожусь, но из моих губ вылетали только обрывки звуков. Я облизнул губы — они были сухими и опухшими.

— Хочу… пить.

— Это можно.

Он поспешил к ведру в углу того, что, как я теперь не сомневался, было камерой — а этот Хейми был моим сокамерником. На нем были рваные штаны, доходившие до голеней, как у потерпевшего кораблекрушение на журнальной карикатуре. Его рубашка больше походила на майку, голые руки белели в неверном свете. Они были тонкими, как макаронины, но не выглядели серыми. Правда, при таком освещении трудно было сказать наверняка.

— Ты чертов идиот! — это был кто-то другой, не тот, кого Хейми назвал Глазом. — Зачем ухудшать наше положение? Тебя что, повитуха уронила при рождении? Парень едва дышал, ты мог бы сесть ему на грудь и покончить с ним! Мы вернулись бы к тридцати, и все было бы шито-крыто!

Хейми не обратил на это внимания. Он взял с полки над тем, что, как я думал, было его лежаком, жестяную кружку и окунул ее в ведро. Потом поднес кружку ко мне, прижав ко дну палец — такой же грязный, как и остальное его тело.

— Тут в дне дырка, — предупредил он.

Мне было все равно, потому что вода не имела шанса просочиться. Я схватил кружку и выпил залпом. Он смотрел на меня, но меня это тоже не волновало. Я будто попал в рай.

— Отсоси ему, пока он это делает, почему нет? — спросил другой голос. — Сделай ему хороший отсос, Хеймс, и он станет ловким, как хлыст для пони!

— Где я нахожусь?

Хейми снова наклонился вперед, не желая, чтобы его слышали другие. Мне было тошно от его дыхания, от него еще сильнее разболелась голова, но я терпел, потому что должен был узнать побольше. Теперь, когда я немного пришел в себя, пробудившись от приятного сна о Радар, я был удивлен тому, что не умер.

— Малейн, — прошептал он. — Глубь Малейн[199]. Десять…. — последовало слово, которого я не знал, — под дворцом.

— Двадцать! — крикнул Глаз. — И ты никогда больше не увидишь солнца, новенький! Никто из нас не увидит, так что привыкай!

Я взял у Хейми кружку и прошел по камере, чувствуя себя Радар — когда она была старой и больной. Наполнил кружку из ведра, заткнул пальцем маленькое отверстие внизу и снова выпил. Мальчик, который когда-то смотрел фильмы «Тернер классик» и заказывал их онлайн на «Амазоне», оказался в темнице. Ее невозможно было спутать ни с чем другим. Камеры тянулись по обе стороны сырого коридора. В стены между камерами были вставлены газовые лампы, источавшие тусклый голубовато-желтый свет. С вырубленного в камне потолка капала вода, в центральном проходе собравшаяся в лужи. Крупный парень напротив меня, одетый во что-то похожее на остатки пижамы, увидел, что я смотрю на него, и запрыгнул на решетку, тряся ее и издавая обезьянье уханье. Грудь у него была голая, широкая и волосатая. С его плоским лицом и низким лбом он был чертовски уродлив — но не имел ни одного из тех увечий, которые я видел по пути в это славное местечко, и слова его были совершенно понятными и разборчивыми.

— Добро пожаловать, новенький! — это был Глаз, которого, как я узнал позже, по-настоящему звали Йота. — Добро пожаловать в ад! Когда начнутся игры… если они начнутся… думаю, я вырву твою печень и надену ее вместо шляпы. В первом раунде твою, во втором того, кого дальше выставят против меня! А до тех пор желаю тебе приятного пребывания здесь!

Дальше по коридору, возле окованной железом деревянной двери в конце, послышался другой голос, на этот раз женский:

— Тебе следовало остаться в Цитадели, детка! — потом, потише. — И мне тоже. Лучше было голодать.

Хейми прошел в угол камеры напротив ведра с водой, спустил штаны и присел на корточки над дырой в полу.

— Черт, опять понос! Все из-за тех проклятых грибов.

— Что за чушь? — отозвался Глаз. — Это было, должно быть, не меньше года назад. Дряни ты здесь и правда нажрался, но грибы тут ни при чем.

Я закрыл глаза.

3

Время шло. Не знаю, сколько его прошло, но я начал приходить в себя. Я чувствовал запах грязи, сырости и газа из ламп, которые давали этому месту что-то, похожее на свет. Слышал журчание текущей воды и шаги заключенных, иногда их разговоры друг с другом, а то и с самими собой. Мой сокамерник сидел возле ведра с водой, угрюмо разглядывая свои руки.

— Хейми?

Он поднял глаза.

— Кто такие целые?

Он фыркнул от смеха, скорчил гримасу и схватился за живот.

— Это же мы. Ты что, дурак? Или с неба свалился?

— Поверь, так и есть — свалился.

— Сядь здесь, рядом со мной, — увидев мои колебания, он добавил. — Не-не, не беспокойся об этом. Я не собираюсь щекотать тебе потроха, если ты этого боишься. Может быть, к тебе перескочит пара блох, вот и все. У меня ничего не встает уже полгода или больше. Все из-за больных кишок.

Я сел рядом с ним, и он хлопнул меня по коленке.

— Так-то лучше. Не люблю говорить, когда они слышат. Не то чтобы это было важно, все мы рыбы в одном ведре, но я держу свое при себе — так меня учили, — он вздохнул. — Беспокойство не идет на пользу моим бедным кишкам, могу сказать точно. Каково видеть, как эти цифры растут и растут? Двадцать пять, двадцать шесть, теперь вот тридцать один. И они не станут ждать до шестидесяти четырех, в этом Глаз прав. Когда-то нас, целых, было много, как сахара в мешке, но теперь мешок пуст, не считая последних нескольких крупинок.

Вместо «крупинок» он, как мне показалось, сказал что-то другое, но мой уставший мозг автоматически заменил это слово привычным. Голова опять заныла, а ноги и не прекращали болеть от ходьбы, кручения педалей и бега. Я так сильно устал, как будто меня непонятным образом вывернули наизнанку.

Хейми испустил еще один вздох, перешедший в приступ кашля. Он держался за живот, пока боль не прошла.

— А Губитель Летучих и его…, — снова какое-то странное слово, которое мой разум не мог перевести, что-то вроде «руггамунки». — продолжают трясти мешок. Они не успокоятся, пока не прикончат всех нас до единого. Но шестьдесят четыре? Не-не. Это будут последние игры, а я покину их одним из первых. Может быть, самым первым. Видишь ли, я ослаб. Съел что-то не то, и теперь еда во мне не держится.

Тут он, казалось, вспомнил, что говорит со мной, своим новым сокамерником.

— Но ты… Глаз прав, ты в самом деле большой. И можешь стать быстрым, если у тебя прибавится сил.

Я хотел было сказать ему, что я не слишком быстрый, но решил этого не делать. Пусть думает, что хочет.

— Он не боится тебя, Йота, и никого не боится — кроме, разве что, Красной Молли и ее гребаной мамаши, — но тоже не хочет помереть раньше срока. Как тебя зовут?

— Чарли.

Он понизил голос еще больше:

— И ты не знаешь, где находишься? Правда не знаешь?

«В заточении», — подумал я.

— Ну, в тюрьме… в темнице… Думаю, она находится под дворцом… но это почти все, что я знаю.

Я не собирался рассказывать ему, зачем сюда пришел и кого встретил по пути. Невзирая на усталость, я начал приходить в себя и мог мыслить здраво. Хейми могли ко мне подсадить. Полученную от меня информацию он мог бы обменять на привилегии. Глубь Малейн не казалась местом, где были какие-то привилегии — находилась, так сказать, в конце списка, — но я не хотел рисковать. Возможно, им было наплевать на одну сбежавшую немецкую овчарку из Сентри, штат Иллинойс… но, возможно, и нет.

— Ты ведь не из Цитадели?

Я покачал головой.

— И даже не знаешь, что это, не так ли?

— Не знаю.

— Ты с Зеленых островов? Деск? Может, один из Тейви?

— Этих мест я тоже не знаю.

— Тогда откуда ты, Чарли?

Я промолчал.

— И не говори, — горячо прошептал Хейми. — Правильно делаешь. Не говори никому из них, и я тоже не скажу. Если ты позаботишься обо мне. Ты поступишь разумно, если это сделаешь. Знаешь, есть места и похуже Глуби Малейн, парень. Можешь в это не верить, но я-то знаю. Верховный лорд плох, но все, что я знаю о Губителе Летучих, еще хуже.

— Кто такой этот Губитель? И Верховный лорд?

— Верховный лорд — это тот, кого зовут Келлин, вожак ночных солдат. Это он притащил тебя сюда, пока я прятался в углу. Эти его глаза…

За окованной железом дверью в конце подземелья приглушенно зазвонил колокольчик.

— Перси! — закричал Йота. Он вскочил на прутья и снова начал их трясти. — Пришло гребаное время! Иди сюда, Перси, старый приятель, и покажи, что осталось от твоего лица!

Послышался звук отодвигаемых засовов — я насчитал четыре — и дверь открылась. Сперва появилась тележка, почти такая же, как в супермаркетах, но деревянная. Ее толкал серый человек, лицо которого казалось растаявшим. У него остался только один глаз. Нос едва виднелся из распухшей плоти. Рот полностью затянулся, за исключением продолговатого отверстия с левой стороны. Пальцы так слиплись, что руки стали похожи на ласты. На нем были мешковатые брюки и майка, растянутая до размеров платья. На шее висел колокольчик на кожаной веревке.

Остановившись у самой двери, он взялся за звонок и потряс его. В это время он оглядывал камеры своим единственным глазом.

— Дите! Дите! Дите, людки! — по сравнению с ним Дора звучала как Лоуренс Оливье[200], декламирующий Шекспира.

Хейми схватил меня за плечо и оттащил назад. Напротив нас Глаз тоже отступил в глубь камеры. То же сделали все заключенные. Перси продолжал звонить в колокольчик, пока не убедился, что мы достаточно далеко от решетки, чтобы схватить его, хотя я не видел никаких причин, по которым нам захотелось бы это сделать Он походил на служителя в фильме про тюрьму, а служители не имеют при себе ключей.

Камера, в которой сидели мы с Хейми, была к нему ближе всего. Покопавшись в своей тележке, Перси достал два больших куска мяса и бросил через решетку. Я поймал свой на лету. Хейми потянулся за своим, но промахнулся, и кусок шлепнулся на пол.

Почти все заключенные что-то кричали. Один — позже я узнал, что это Фремми — поинтересовался, содрали ли с задницы Перси кожу, и если да, то срет ли он теперь изо рта. Они бесились, как львы в зоопарке во время кормления. Только это было не совсем так — они больше походили на гиен, а не на львов, кроме, может быть, Йоты.

Перси медленно катил свою тележку по коридору между камерами, шлепая сандалиями (пальцы его ног тоже склеились) и разбрасывая мясо направо и налево. Несмотря на одноглазость, он хорошо прицеливался; ни один кусок не ударился об решетку и не упал в стоячую воду коридора.

Я поднес кусок к носу и понюхал. Наверное, я все еще находился в режиме сказки, потому что ожидал чего-то гнилого и мерзкого, может быть, даже кишащего личинками, но это был кусок стейка, какой можно купить в супермаркете «Сентри Хай-Ви», хоть и без гигиенической пластиковой упаковки. Он едва коснулся огня (я вспомнил, как мой отец, заказывая стейк в ресторане, велел официанту просто пронести его через теплое помещение), но запах был таким, что изо рта у меня потекли слюнки, а в животе заурчало. Последний раз я по-настоящему ел в деревянном доме Клаудии.

Напротив меня Глаз сидел на своем тюфяке, скрестив ноги, и грыз стейк. По его спутанной бороде стекал красный сок. Заметив, что я смотрю на него, он ухмыльнулся.

— Давай, детка, лопай, пока у тебя есть зубы. Я вышибу их, как только смогу.

Я стал есть. Стейк был жестким и восхитительным. Каждый кусочек заставлял жаждать следующего.

Перси добрался до последней пары камер. Он бросил в них мясо и начал пятиться тем же путем, каким пришел, одной рукой звоня в колокольчик, другой волоча тележку и крича: «Дите! Дите!» Что, как я предполагал, означало: «Отойдите!» Но никто, казалось, не собирался беспокоить его сейчас — а тем более нападать. Отовсюду доносилось довольное чавканье и чмоканье.

Я съел все, кроме кусочков жира и хрящей, а потом съел и их тоже. Хейми тем временем откусил пару кусочков стейка, а потом улегся на тюфяк, положив мясо на свое костлявое колено. Он смотрел на него с озадаченным выражением, будто удивляясь, зачем он нужен. Заметив мой взгляд, он протянул кусок мне.

— Хочешь? Эта еда мне не нравится, а я не нравлюсь ей. Раньше, когда я работал на лесопилке, я ел все подряд, пока не слопал те грибы. Если попадется не та порода, она сожжет тебе все кишки. Это со мной и случилось.

Я хотел этот кусок, мой желудок все еще урчал, но у меня осталось достаточно самообладания, чтобы спросить, уверен ли он. Он сказал, что уверен, и я схватил мясо — быстро, пока он не передумал.

Перси остановился возле нашей камеры и указал на меня одной из своих слипшихся рук.

— Хелли ет бя вии.

— Не понимаю, — сказал я почти так же неразборчиво, потому что мой рот был набит полусырым стейком. Тогда Перси снова начал пятиться, пока не оказался за дверью. Там он еще раз позвонил в колокольчик и защелкал затворами: один, два, три и четыре.

— Он сказал, что Келлин хочет тебя видеть, — сказал Хейми. — Я не удивлен. Ты целый, но ты не такой, как мы. Даже твой акцент не…, — он замолчал, и его глаза расширились, когда его осенила какая-то идея. — Скажи ему, что ты из Уллума! Это сработает! Далеко к северу от Цитадели!

— Что за Уллум? — спросил я.

— Там живут сектанты! Они говорят не так, как другие! Скажи им, что вас не тронула отрава!

— Понятия не имею, о чем ты говоришь.

— Хейми, не говори того, чего не знаешь! — крикнул кто-то. — Ты спятил!

— Заткнись, Стукс! — воскликнул Хейми. — Этот парень будет обо мне заботиться!

С другой стороны коридора Глаз встал и ухватился за прутья блестящими от жира пальцами. Он улыбался.

— Может, ты и не спятил, но никто не станет защищать тебя, Хейми. Всех нас никто не защитит.

4

Тюфяка у меня не было. Я подумывал о том, чтобы отнять его у Хейми — он никак не смог бы мне помешать, — но потом задался вопросом, о чем, черт возьми, я думаю… или кем становлюсь. Я уже съел его еду, но он, по крайней мере, сам мне ее предложил. Кроме того, влажный каменный пол не был препятствием для сна, если спать хочется сильно. Я пришел в себя не так давно, после того, как провалялся без сознания Бог знает сколько времени, но меня вновь одолела усталость. Я попил из ведра, а потом улегся там, где, как я предполагал, находилась моя часть камеры.

В следующей камере сидели двое мужчин: Фремми и Стакс. Они были молоды и выглядели сильными. Не большими, как Йота, но сильными.

Фремми затянул:

— Спи, моя ра-а-дость, усни!

Стакс тут же продолжил:

— В доме погасли огни-и-и!

«Эббот и Костелло[201] из Глуби Малейи, — подумал я. — Да еще в ближайшей ко мне камере, вот уж повезло так повезло!»

— Не обращай на них внимания, Чарли, — сказал Хейми. — Спи. У всех, с кем разбираются ночные солдаты. нет сил. Они высасывают их из тебя. Забирают твою… как это…

— Энергию? — спросил я. Я чувствовал себя так, словно мои веки окунули в цемент.

— Вот именно! Так это и называется, и ее-то они и забирают! Это ведь сам Келлин принес тебя сюда. Ты должно быть силен, иначе этот ублюдок поджарил бы тебя, как яйцо. Я видел, как это делается, да, видел!

Я хотел спросить его, как долго он здесь, но смог только пробормотать что-то, проваливаясь в сон. Засыпая, я думал о спиральных ступенях, которые привели меня сюда, и мне показалось, что я снова бегу по ним, догоняя Радар.

«Надо остерегаться тараканов, — сонно подумал я. — И летучих мышей».

— Уллум, к северу от Цитадели! — Хейми склонился надо мной, как в тот раз, когда я впервые очнулся в этой дыре. — Не забывай! И ты обещал меня защищать, не забывай и об этом!

Я не мог припомнить, чтобы обещал ему что-то подобное, но отключился прежде, чем успел это сказать.

5

Проснулся я от того, что Хейми тряс меня за плечо — это было лучше, чем пощечины. Мое похмелье прошло. Вот на что было похоже мое состояние, и я не понимал, как отец переносил его каждое утро во время своего пьянства. Левое плечо пульсировало; вероятно, я растянул его, когда падал с пьедестала, но все прочее болело гораздо меньше.

— Что… как долго я…

— Вставай! Они идут! Берегись гибких хлыстов!

Я встал. Дверь в нашем конце коридора открылась, мгновенно наполнившись голубым светом. В нее вошли трое ночных солдат, высоких и бледных в своих аурах, внутри их тел показывались и исчезали кости скелета, напоминая тени от ставен в день, когда по небу проносятся облака. В руках они держали длинные гибкие палки, похожие на старые автомобильные антенны.

— Вставайте! — крикнул один из них. — Вставайте, игровое время!

Двое из них шли впереди, раскинув руки, как проповедники, приглашающие прихожан на богослужение. Когда они шли по коридору, двери камер с визгом распахивались, осыпая их дождем ржавчины. Третий, идущий сзади, остановился и указал на меня.

— Ты останься.

Тридцать заключенных вышли в коридор. Хейми одарил меня ухмылкой отчаяния, пытаясь держаться подальше от ауры ночного солдата. Глаз ухмыльнулся и поднял обе руки, описав круги большими и указательными пальцами, а потом ткнув средними в мою сторону. Это было не совсем то же, что американская птичка[202], но наверняка имело тот же смысл. Когда заключенные шли по коридору вслед за парой ночных солдат, я увидел, что двое из них были женщинами, а двое — чернокожими. Один из последних был даже крупнее Йоты, с широкими плечами и большим задом профессионального футболиста, но он шел медленно, опустив голову, и прежде, чем он скрылся в двери в конце тюремного блока, я увидел, что он шатается. Это был Домми, а женщин звали Джая и Эрис.

Ожидающий у двери ночной солдат поманил меня к себе бледным пальцем. Его человеческое лицо было суровым, но под ним, то появляясь, то исчезая, вечно скалился череп. Своей палкой он указал мне на выход, велев идти впереди него. Но прежде чем я успел пройти в дверь, он сказал:

— Стой, — а потом. — Черт!

Я остановился. Справа от нас выпала из стены одна из газовых ламп. Она косо свисала с металлической трубки под отверстием, похожим на зияющий рот, все еще горя и покрывая сажей один из каменных блоков. Когда солдат потянулся к ней, его аура коснулась меня. Я почувствовал, как все мои мышцы обмякли, и понял, почему Хейми так старался избежать этого голубого сияния. Это было все равно, что получить удар током от оголенного провода. Я отступил в сторону.

— Стой на месте, черт тебя возьми!

Ночной солдат взялся за лампу, сделанную из чего-то вроде латуни. Должно быть, она была жарче, чем ад, но он, похоже, не испытывал никакой боли. Он запихнул лампу обратно в отверстие, она какое-то мгновение держалась там, потом выпала снова.

— Черт!

Меня захлестнула волна нереальности. Я был заключен в темницу, меня вело Бог знает куда неживое существо, очень похожее на фигурку пляшущего скелета, которая была у меня в детстве — и это существо выполняло обыденную домашнюю работу!

Он снова схватил лампу и накрыл ее пламя ладонью, погасив его. Потом отбросил ее к стене, отчего она издала негромкий жалобный звон.

— Теперь иди! Иди, черт бы тебя побрал!

Он ударил меня по больному плечу своей гибкой палкой. Меня обожгло как огнем. Эта порка была унизительной и приводила в ярость, но все это отступало по сравнению с изнуряющей слабостью, которую я почувствовал, когда его аура коснулась меня.

Я пошел.

6

Он следовал за мной по длинному каменному коридору, близко, но не настолько, чтобы его аура коснулась меня. Мы прошли мимо голландской двери[203], верхняя часть которой была приоткрыта, выпуская наружу запах готовящихся блюд. Я видел, как мимо прошли мужчина и женщина, один нес пару ведер, другой — деревянный поднос с чем-то дымящимся. Оба были одеты в белое, но их кожа была серой, а лица растеклись, как тесто.

— Иди! — гибкая палка снова ударила меня, на этот раз по другому плечу.

— Вам не обязательно меня бить, сэр. Я не лошадь.

— Нет, детка, — его голос был странным, как будто в голосовых связках жужжал рой насекомых. — Ты и есть моя лошадь. Скажи спасибо, что я не заставляю тебя скакать галопом.

Мы прошли мимо открытой двери помещения, заполненного инструментами, названия которых я хотел бы не знать, но знал: дыба, Железная Дева, паук, клещи. На дощатом полу виднелись темные пятна. Крыса размером со щенка стояла на задних лапах рядом с дыбой и ухмылялась мне.

«Господи, — подумал я. — Христос и Боже Всемогущий».

— Радуешься, что ты целый, да? — спросил мой конвоир. — Посмотрим, будешь ли ты так рад, когда начнутся игры.

— А что это? — спросил я.

Вместо ответа я получил еще один удар гибкой палкой, на этот раз по задней части шеи. Когда я дотронулся до этого места рукой, она оказалась испачканной в крови.

— Налево, детка, налево! Не бойся, там не заперто.

Я открыл дверь слева от себя и начал подниматься по крутой и узкой лестнице, которая, казалось, тянулась бесконечно. Я насчитал четыреста ступенек, прежде чем сбился со счета. Мои ноги снова начали болеть, а порез, оставленный гибкой палкой на затылке, горел огнем.

— Топай, детка, топ-топ! Лучше не отставай, если не хочешь снова попробовать холодного огня.

Если он говорил об ауре, которая окружала его, я определенно не хотел ее пробовать. Я продолжал карабкаться, и как раз в тот момент, когда почувствовал, что мои ноги вот-вот сведет судорога и они откажутся нести меня дальше, мы добрались до двери наверху. К тому времени я уже задыхался, но существо, что было позади меня, не проявляло никаких признаков усталости. В конце концов, оно было уже мертво.

Этот коридор был шире, увешанный бархатными гобеленами красного, фиолетового и синего цветов. Газовые лампы здесь были заключены в изящные стеклянные абажуры. «Жилое крыло», — подумал я. Мы проходили мимо небольших ниш, которые по большей части были пусты, и я подумал, что раньше в них помещались статуэтки бабочек. В нескольких нишах стояли мраморные фигуры обнаженных женщин и мужчин, а в одной — ужасающее существо с облаком щупалец вокруг головы. Это снова навело меня на мысли о Дженни Шустер, познакомившей меня с любимым домашним монстром Г. Ф. Лавкрафта — Ктулху, известным также как Тот, Кто Ждет Внизу.

Мы, должно быть, прошли полмили по этому богато обставленному коридору. Ближе к концу мы миновали несколько зеркал в золотых рамах, обращенных друг к другу, что сделало мое отражение бесконечным. Я увидел, что лицо и волосы у меня грязные после тех безумных часов, когда я пытался сбежать из Лилимара. На шее выступила кровь. И я, казалось, был один — мой ночной солдат не отбрасывал никакого отражения. Там, где он должен был быть, виднелись только легкая голубая дымка — и гибкая палка, казалось, плывущая в воздухе сама по себе. Я оглянулся, чтобы убедиться, что он еще там, и палка опустилась на меня, безошибочно отыскав уже пораненное место на шее. Ожог был мгновенным и болезненным.

— Иди! Иди, черт бы тебя побрал!

Я пошел дальше. Коридор заканчивался массивной дверью из резного красного дерева, обрамленного позолотой. Ночной солдат ткнул меня в руку своей проклятой палкой, а потом указал на дверь. Поняв намек, я постучал. Гибкая палка опустилась, рассекая мою рубашку на плече.

— Сильнее!

Я постучал тыльной стороной кулака. Кровь стекала по моему предплечью и задней части шеи. Пот, смешиваясь с ней, стал обжигающим. Я думал про себя: «Не знаю, можешь ли ты умереть, чертов синий ублюдок, но если можешь и если у меня будет хоть один шанс, я тебя прикончу».

Дверь открылась, и на пороге появился Келлин, известный также как Верховный лорд. На нем был красный бархатный смокинг.

7

Нереальность снова нахлынула на меня. Существо, которое схватило меня за несколько секунд до того, как я мог бы ускользнуть, выглядело тогда чем-то из старых комиксов в стиле «хоррор» — наполовину вампир, наполовину скелет, наполовину зомби из «Ходячих мертвецов». Теперь седые волосы, свисавшие по бокам его головы, были аккуратно зачесаны назад, открывая лицо джентльмена — пожилого, но, казалось, вполне благополучного. Его губы были полными и красными. Глаза, окруженные морщинками от частых улыбок, выглядывали из-под густых седых бровей. Он напоминал мне кого-то, но я не мог вспомнить кого.

— Ага, — сказал он и улыбнулся. — Вот и наш наш новый гость. Входи, пожалуйста. Аарон, можешь идти.

Ночной солдат, который привел меня, заколебался, но Келлин беспечно махнул рукой, отпуская его. Слегка поклонившись, Аарон отступил назад и закрыл за собой дверь.

Я огляделся. Мы находились в прихожей, обшитой деревянными панелями. За ней была гостиная, напомнившая мне английский клуб из рассказов о Шерлоке Холмсе: панели из благородного дуба на стенах, стулья с высокими спинками, длинный диван, обитый темно-синим бархатом. Полдюжины ламп отбрасывали мягкий свет, и я подумал, что их питает не газ. В этой части дворца, похоже, было электричество. На нем, конечно, работал и электромобиль, возглавлявший атаку ночных солдат. Тот, на котором ехал этот тип.

— Пойдем же, гость.

Он повернулся ко мне спиной, по-видимому, нисколько не боясь, что я нападу на него сзади. Мы прошли в гостиную, настолько непохожую на сырую камеру, в которой я очнулся, что на меня накатила третья волна нереальности. Может быть, он не боялся, потому что у него были глаза на затылке, выглядывающие из-под тщательно причесанных (и довольно густых) седых волос, спадающих до воротника. Меня бы это не удивило — к тому времени меня уже ничто не удивляло.

Два клубных кресла расположились друг напротив друга вокруг маленького столика с инкрустацией, изображавшей гарцующего единорога. На заднице единорога стоял маленький поднос с чайником, сахарницей размером с пузырек (я надеялся, что это был сахар, а не белый мышьяк), крошечными ложечками и двумя фарфоровыми чашками с розочками по краям.

— Садись, садись. Чаю?

— Да, пожалуйста.

— Сахару? Боюсь, сливок нет. У меня от них несварение желудка. На самом деле, гость, у меня несварение от любой еды.

Он налил сначала мне, потом себе. Я опрокинул половину крошечной сахарницы в свою чашку, сдерживаясь, чтобы не вытряхнуть все целиком; мне вдруг безумно захотелось сладкого. Я поднес чай ко рту, но потом остановился.

— Боишься яда? — спросил Келлин, продолжая улыбаться. — Если бы мне так хотелось, я мог бы приказать отравить тебя внизу, в Малейне. Или умертвить тебя бесчисленным множеством других способов.

Я боялся яда, это правда, но не это вызвало мои колебания. Цветы, обрамлявшие чашку, оказались не розами. Это были маки, заставившие меня вспомнить Дору. Я всем сердцем надеялся, что Радар найдет дорогу обратно к этой добросердечной женщине. Конечно, шансы на это были невелики, но вы же знаете выражение, что надежда — это штука с крыльями. Оно прилетает даже к тем, кто находится в заключении. Может быть, к ним особенно.

Я поднял свою чашку за Келлина.

— Долгих дней и приятных ночей, — я выпил. Чай оказался сладким и вкусным.

— Какой интересный тост! Я никогда не слышал его раньше.

— Я научился ему у своего отца[204], — это было правдой. Я думал, что в этой богато обставленной комнате не стоит открывать никакой правды, но эту сказал. Конечно, я мог сказать, что прочитал об этом в какой-то книге, но не стал. Может быть, тот человек, которого я должен был изображать, не должен был знать грамоту.

— Я не могу и дальше называть тебя гостем. Как тебя зовут?

— Чарли.

Я думал, он спросит мою фамилию, но он этого не сделал.

— Чарли? Чарли, — казалось, он пробовал мое имя на вкус. — Я никогда не слышал такого имени, — он ждал, пока я объясню свое экзотическое имя — которое там, откуда я родом, было обычным, как грязь, — а когда я этого не сделал, прямо спросил, откуда я родом. — Потому что твой акцент непривычен для моего уха.

— Уллум, — сказал я.

— Ага! Значит, так далеко? Это ведь далеко отсюда?

— Вы так сказали.

Он нахмурился, и тут я понял две вещи. Во-первых, он был на самом деле таким же бледным, как и прежде. Краска на его щеках и губах была следствием макияжа. Во-вторых, человеком, которого он мне напоминал, был Дональд Сазерленд[205], которого я видел волшебным образом взрослеющим в огромном количестве фильмов «Тернер классик», от «М*А*С*Х» до «Голодных игр». И еще кое-что: голубая аура все еще окружала его, хоть и слабая. Тонкий прозрачный завиток в глубине ноздрей; едва заметные тени у нижних век.

— А в Уллуме считается вежливым так смотреть на людей, Чарли? Может быть, это даже знак уважения? Это так?

— Извините, — пробормотал я, допивая чай. На дне чашки оставалась небольшая пленка сахара. Мне пришлось сдерживаться, чтобы не вытереть ее грязным пальцем и потом не облизать его. — Здесь для меня многое кажется странным. И вы тоже.

— Конечно, конечно. Еще чаю? Угощайся и не жалей сахара. Я-то его не ем, но вижу, что ты хочешь еще. Я вижу очень много. Некоторые узнают об этом слишком поздно, к своему большому сожалению.

Не знаю, как долго чайник стоял на столе до моего прихода, но чай все еще был горячим, из него даже шел пар. Может быть, благодаря магии. Мне было все равно. Я устал от магии. Я просто хотел забрать свою собаку и вернуться домой. Только вот та русалка… Убивать ее было неправильно. И отвратительно. Отвратительно губить красоту.

— Почему ты ушел из Уллума, Чарли?

В этом вопросе заключалась ловушка. Благодаря Хейми я думал, что смогу ее избежать.

— Не хотел умирать.

— Что?

— Сбежал от отравы.

— Я бы сказал, что это мудро с твоей стороны. А вот приходить сюда было глупо. Ты так не думаешь?

— Я почти смог выбраться, — сказал я и вспомнил еще одно изречение моего отца: «Почти не считается». Каждый из вопросов Келлина казался мне миной, которую надо было обойти или подорваться.

— А сколько еще ваших сбежало, как ты говоришь, от отравы? И все ли они были целыми?

Я пожал плечами. Келлин нахмурился и со стуком поставил чашку (он едва притронулся к чаю).

— Не дерзи мне, Чарли. Это будет неразумно.

— Я не знаю, сколько, — это был самый безопасный ответ, который я мог придумать, учитывая то немногое, что я знал о целых, — что они не седеют, не теряют голос и не умирают оттого, что их внутренности плавятся, а дыхательные пути закрываются. Черт, я даже этого не знал наверняка.

— Мой господин Губитель Летучих с нетерпением ждет тридцати двух. Он очень мудр, но в этом отношении немного ребячлив. — Келлин поднял палец, ноготь на котором был длинным как гвоздь и таким же острым. — Дело в том, Чарли, что он еще не знает, что теперь вас у меня тридцать один. Это значит, что я могу легко избавиться от тебя, если захочу. Так что будь очень осторожен и отвечай на мои вопросы правдиво.

Я кивнул, надеясь, что выгляжу испуганным. Я и правда был испуган и действительно намеревался соблюдать осторожность. Но что касается правдивых ответов на вопросы этого монстра — нет уж, увольте.

— Под конец там все было довольно запутанно, — сказал я. Я подумал о массовых отравлениях в Джонстауне[206] и понадеялся, что в Уллуме было так же. Наверное, это звучит патетически, но я был почти уверен, что в этой приятной, хорошо освещенной комнате на карту поставлена моя жизнь. На самом деле я это знал.

— Должно быть, так и было. Они пытались молиться, чтобы изгнать серость, а когда это не сработало… чему ты улыбаешься? Тебе это кажется смешным?

Я не мог сказать ему, что в моем мире — который, держу пари, был намного дальше, чем Уллум, — есть христиане — фундаменталисты, пытающиеся молитвой изгнать геев.

— Это было глупо. Глупость кажется мне смешной.

Теперь он тоже ухмыльнулся, и я увидел голубой огонь, затаившийся в глубине его рта между зубами. «Какие у тебя большие зубы, Келлин», — подумал я.

— Это тяжело. Тяжело, так ведь? Но мы еще посмотрим.

На это я ничего не ответил.

— Итак, ты ушел до того, как они смогли влить тебе в глотку свой отравленный коктейль.

Слово «коктейль» было не тем, что он сказал — но мой разум сразу распознал смысл и сделал замену.

— Да.

— И захватил собаку.

Я сказал:

— Они бы и ее убили, — и уже ждал, что он скажет: «Ты не из Уллума, там нет собак, ты все выдумываешь на ходу».

Вместо этого он кивнул.

— Да, они бы, вероятно, так бы и сделали. Мне сказали, что они убили лошадей, коров и овец.

Он задумчиво заглянул в свою чашку, потом вскинул голову. Глаза его стали голубыми и блестящими. По его морщинистым щекам стекали исчезающие электрические слезы, и на мгновение я увидел, как под кожей у него замерцали кости.

— Но почему сюда? Зачем ты пришел сюда, в Лили? Говори правду, или я оторву твою гребаную голову от гребаной шеи! И ты умрешь, глядя на дверь, через которую тебе не повезло войти!

Тут я понадеялся, что правда поможет мне сохранить голову на прежнем месте хотя бы еще немного.

— Она была старой, а я слышал истории о каменном круге, который…, — я покрутил одним из пальцев в воздухе. — Который мог снова сделать ее молодой.

— И это сработало?

Он знал, что так и было. Если он и не видел, как быстро она бежала, потому что еще не выехал впереди отряда ночных солдат в своем электромобиле, то остальные видели и сказали ему.

— Да.

— Тебе повезло. Солнечные часы опасны. Я думал, что смерть Эльзы в ее бассейне может положить конец их силе, но старая магия упряма.

Эльза. Так вот как звали Ариэль в этом мире.

— Я мог бы послать серых, чтобы разбить их, но это должен одобрить Губитель Летучих, а он пока этого не делает. Должно быть, Петра нашептывает ему на ухо. Ей нравятся эти старые часы. Ты знаешь, что делает магия, Чарли?

Я подумал, что она делает возможным всё — например, позволяет таким бедным пилигримам, как я, посещать другие миры, — но вместо ответа покачал головой.

— Она дает людям надежду, а надежда опасна. Ты так не думаешь?

Я хотел сказать, что надежда — это штука с крыльями, но решил оставить это при себе.

— Я не знаю, сэр.

Он улыбнулся, и всего на мгновение я отчетливо увидел, как под его красными губами сверкнула челюстная кость.

— Зато я знаю. Что еще, как не надежда на счастливую загробную жизнь, заставило тех, кто жил в вашей несчастной провинции, отравить себя и своих животных, когда их молитв оказалось недостаточно, чтобы изгнать серость? У тебя, однако, была земная надежда, и поэтому ты сбежал. Теперь ты здесь, в том месте, где умирает всякая надежда для таких, как ты. Если ты еще не веришь в это, то скоро поверишь. Как ты прошел мимо Ханы?

— Я подождал, а потом использовал свой шанс.

— Храбрый, да еще смышленый! Мой! — он наклонился вперед, и тут я почувствовал исходящий от него запах, вонь давнего разложения. — Ты ведь бросил вызов Лилимару не только ради собаки, не так ли? — подняв руку, он уставил на меня свой острый ноготь. — Говори правду, или я перережу тебе горло вот этим.

Я выпалил:

— Золото.

Келлин недоверчиво отмахнулся:

— В Лили везде золото. Трон, на котором сидит Хана, тоже из него.

— Но ведь я не смог бы унести трон, не так ли, сэр?

Мой ответ заставил его рассмеяться. Это был ужасный звук, похожий на стук высохших костей. Он прервался так же резко, как начался.

— Я слышал — может, конечно, это неправда, — что там много маленьких золотых шариков…

— Да, в сокровищнице. Но ты никогда не видел их сам?

— Нет.

— Никогда не посещал игры и не таращился на них через стекло?

— Нет, — здесь я ступал на зыбкую почву, потому что очень смутно представлял, что он может иметь в виду. И легко мог попасть в ловушку.

— А как насчет Колодца Тьмы? О нем в вашем Уллуме тоже говорят?

— Ну… да, — я весь вспотел. Если этот допрос продлится еще какое-то время, я наступлю на одну из этих мин. Я знал это точно.

— Но ты повернул назад после солнечных часов. Почему ты это сделал, Чарли?

— Я хотел выбраться из города до темноты, — я выпрямился и попытался придать своему лицу и голосу немного вызова. — И у меня почти получилось.

Он снова улыбнулся. Под его иллюзорной кожей четче проступил оскал черепа. Был ли он — и другие — когда-то человеком? Я предполагал, что был.

— В этом слове скрывается боль, тебе не кажется? Эта боль есть в каждом «почти», — он провел по накрашенным губам своим отвратительно острым ногтем, изучающе глядя на меня. — Ты мне безразличен, Чарли, и я тебе не верю. Нет, вовсе нет. Меня так и подмывает отослать тебя на Пояса, но Губитель Летучих этого бы не одобрил. Ему нужны тридцать два, а с тобой в Малейне не хватает всего одного. Так что возвращайся вниз. Можешь идти.

Он повысил голос до крика, такого неестественно громкого, что мне захотелось заткнуть уши. На мгновение над красным бархатным смокингом остался только череп, окутанный голубым пламенем.

— ААРОН!

Дверь тут же открылась, и появился Аарон.

— Да, милорд.

— Отведи его обратно, но по дороге покажи ему Беговую дорожку. Я хочу, чтобы Чарли увидел, что его удел в Малейне — не худший во дворце, где когда-то правил король Ян, да будет скорее забыто его имя. Чарли?

— Да?

— Надеюсь, тебе понравился этот визит и мой чай с сахаром, — на сей раз его иллюзорное лицо ухмыльнулось вместе с черепом, который был реальностью. — Потому что больше у тебя никогда не будет такого удовольствия. Ты думаешь, что ты умный, но я вижу тебя насквозь. Считаешь себя твердым, но скоро ты сломаешься. Забирай его.

Аарон поднял свою гибкую палку, но сделал шаг в сторону, чтобы мне не пришлось прикасаться к его обессиливающей ауре. Когда я подошел к двери и уже почти покинул эту ужасную комнату, Келлин сказал:

— О боже, чуть не забыл. Вернись, пожалуйста, Чарли.

Я посмотрел с отцом достаточно серий «Коломбо»[207] по воскресеньям, чтобы знать трюк с «еще одним вопросом», но все равно почувствовал тошнотворный страх.

Вернувшись назад, я встал рядом со стулом, на котором сидел прежде. Келлин открыл маленький ящичек чайного столика и что-то достал оттуда. Это был бумажник — но не мой. Мой, кожаный «Лорд Бакстон», подарил отец, когда мне исполнилось четырнадцать. Этот бумажник был дешевым, черным и потертым.

— Скажи, что это такое. Просто любопытно.

— Я не знаю.

Но когда первоначальный шок прошел, я понял, что знаю. Я вспомнил, как Дора дала мне жетоны на обувь, а потом жестом попросила снять рюкзак, чтобы мне не пришлось тащить его к Лии. Тогда-то я и сунул бумажник в задний карман, просто автоматически, не думая об этом и не заглядывая внутрь. Я смотрел на Радар, задаваясь вопросом, будет ли с ней все в порядке, если я оставлю ее с Дорой — и все это время вместо своего носил с собой бумажник Кристофера Полли.

— Я просто нашел его и поднял. Подумал, что это может быть что-то ценное. Сунул в карман и забыл о нем.

Он открыл бумажник и вытащил единственные деньги, которые были у Полли, — десятидолларовую купюру.

— Это могут быть деньги, но я никогда не видел таких.

Александр Гамильтон[208] выглядел так, словно мог бы быть одним из целых людей Эмписа, может быть, даже членом королевской семьи, но на банкноте не было ни одного понятного слова — только тарабарские иероглифы, от которых у меня зарябило в глазах. Вместо числа 10 по углам тоже были непонятные символы.

— Так ты точно не знаешь, что это?

Я покачал головой. Слова и цифры на купюре, по-видимому, не поддавались переводу ни на английский, ни на эмписарский, а попали в какую-то лингвистическую петлю.

Потом он достал просроченные водительские права Полли. Его имя можно было прочитать; все остальное представляло собой массу рун, разбитых случайной узнаваемыми буквами.

— Кто такой этот Полли и что это за изображение? Я никогда не видел ничего подобного.

— Я не знаю, — но кое-что я знал: выбросить свой рюкзак, чтобы мог бежать быстрее, было фантастически удачным решением. В нем лежали мой собственный бумажник и мой телефон — я уверен, что он заинтересовал бы его гораздо больше — а также указания, которые я набросал по настоянию Клаудии. Я сомневался, что слова на этом листке оказались бы такой же тарабарщиной, как на десятидолларовой банкноте или на удостоверении Полли. Нет, они были бы написаны на эмписарском.

— Я тебе не верю, Чарли.

— Это правда, — прохрипел я. — Я нашел его в канаве у дороги.

— А эти странные башмаки? — он указал на мои грязные кроссовки. — Тоже в канаве? И тоже у дороги?

— Да. Вместе с этим. — я указал на бумажник, ожидая, что сейчас он достанет револьвер мистера Боудича. А как насчет этого, Чарли? Мы нашли его в траве за главными воротами. Я был почти уверен, что так и случится.

Но этого не случилось. Вместо того чтобы достать револьвер, как фокусник, вытаскивающий кролика из шляпы, Келлин швырнул бумажник через всю комнату.

— Убери его! — завопил он Аарону. — Он воняет! Его вонь на моем ковре, на моем стуле, даже на чашке, из которой он пил! Убери эту лживую мразь из моих покоев!

Я был и сам рад убраться оттуда.

Загрузка...