Сказка

Глава восемнадцатая Хана. Траектории вращения. Ужас в бассейне. Наконец-то солнечные часы. Нежеланная встреча

Хана, должно быть, вышла, когда дождь прекратился, чтобы успеть насладиться хорошей погодой. Она сидела на огромном золотом троне под полосатым красно-синим навесом. Я не думал, что золото было просто краской, и сильно сомневался, что драгоценные камни, усеивавшие спинку и подлокотники трона, сделаны из стекла. Должно быть, король или королева Эмписа выглядели бы смехотворно маленькими, сидя на нем, но Хана не просто заполнила его — ее огромный зад вылезал из-под золотых подлокотников и королевских пурпурных подушек.

Женщина на украденном ею (в этом я не сомневался) троне была кошмарно уродлива. С того места, где я прятался за высохшим фонтаном, было невозможно сказать, насколько она велика на самом деле, но во мне шесть футов четыре дюйма, и мне показалось, что она, даже сидя, возвышается надо мной еще на пять. Это означало, что полный рост Ханы должен был составлять по меньшей мере двадцать футов.

Другими словами, это была настоящая великанша.

На ней было громадное, как цирковой шатер, платье того же королевского пурпурного цвета, что и подушки, на которых она сидела. Оно доходило до ее икр, похожих на стволы деревьев. Ее пальцы (каждый размером почти с мою руку) были украшены множеством колец, которые мерцали в приглушенном дневном свете; если бы солнце светило ярче, они вспыхнули бы огнем. Темно-каштановые волосы спадали на ее плечи и спускались на грудь волной нечесаных кудрей.

Платье выдавало в ней женщину, но в остальном это было трудно определить. Ее лицо выглядело массой наростов и громадных болезненных волдырей. Через центр лба тянулась уродливая красная трещина. Один глаз был прищурен, другой выпучен. Верхняя губа вздернулась к узловатому носу, обнажив зубы, подпиленные до острых клыков. Но хуже всего выглядело то, что трон окружал широкий полукруг костей, которые почти наверняка были человеческими.

Радар вновь начала кашлять. Я повернулся к ней, опустил голову вровень с ее мордой и заглянул в глаза.

— Тише, девочка, — прошептал я. — Пожалуйста, замолчи.

Она еще раз кашлянула, потом замолчала, продолжая дрожать. Я уже отвернулся, и тут кашель начался снова, громче, чем прежде. Я думаю, нас бы заметили, если бы Хана не выбрала этот момент, чтобы затянуть песню:

Поставь мне метку, Джо, мой дорогой,

Поставь ее поглубже, моя любовь,

Ставь и ставь ее всю ночь напролет,

Пусть меня твой зубок насквозь проткнет,

Зубок-тик-ток, ах, зубок тик-ток,

Пусть меня твой зубок насквозь проткнет!

Я подумал, что братья Гримм вряд ли сочинили бы такое.

Она продолжала — похоже, это была одна из песенок с тысячей куплетов вроде «Сто бутылок пива»[189], — и меня это вполне устраивало, потому что Радар все еще кашляла. Я лихорадочно гладил ее грудь и живот, пытаясь усмирить кашель, пока Хана ревела что-то вроде: «Джо, не бойся, клянусь, ты будешь рад (я ожидал продолжения «скорей засунь мне это в зад»). Я все еще гладил, а Хана все еще голосила, когда прозвенели полуденные колокола. Так близко от дворца они звучали просто оглушительно.

Звук замер вдали. Я подождал, пока Хана встанет и пойдет на кухню, но она этого не сделала. Вместо этого она прижала два пальца к фурункулу на подбородке размером с лопату и надавила. выпустив наружу фонтан желтоватого гноя. Она стерла его тыльной стороной ладони, оглядела и отшвырнула прочь. Потом довольно откинулась на спинку стула. Я ждал, что Радар снова начнет кашлять. Она пока этого не делала, но это был только вопрос времени.

«Пой же, — подумал я. — Пой, громадная уродливая тварь, пока моя собака снова не начала кашлять, и наши кости не легли рядом с теми, которые ты ленишься убрать».

Но вместо того, чтобы запеть, она встала на ноги. Это было все равно что наблюдать, как растет гора. Я использовал простое соотношение, которое выучил на уроке математики, чтобы вычислить ее рост стоя, но недооценил длину ног. Проход между двумя половинами ее дома должен был иметь в высоту двадцать футов, но Хане пришлось бы наклониться, чтобы пройти через него.

Поднявшись, она вытащила платье, застрявшее в заднице, испустив при этом громкий пук, который никак не желал затихать. Это напомнило мне трель тромбона в любимой инструменталке моего отца «Полночь в Москве»[190]. Мне пришлось зажать рот ладонями, чтобы не разразиться хохотом. Не заботясь о том, начнется ли от этого приступ кашля или нет, я зарылся лицом в мокрую шерсть Радар и испустил тихий полусмех-полуплач. Закрыв глаза, я ждал, что Радар снова закашляет или что одна из огромных ручищ Ханы сомкнется на моем горле и оторвет голову.

Этого не произошло, и я выглянул из-за другой стороны фонтана как раз вовремя, чтобы увидеть, как Хана, сотрясая землю, направляется к правой стороне своего дома. Ее размеры завораживали — без сомнения, она могла бы без труда заглянуть в окна верхнего этажа. Она открыла огромную дверь, откуда донесся аромат готовящегося мяса. Пахло жареной свининой, но у меня было ужасное чувство, что это совсем другое мясо. Наклонившись, она протиснулась внутрь.

— Накорми меня скорее, жалкий ублюдок! — прогремела она. — Я проголодалась!

«Тут вы и должны проехать через проход», — сказала Клаудия. Или что-то в этом роде.

Я сел на велосипед и помчался к проходу, склонившись над рулем, как будто преодолевал последний километр «Тур де Франс». Прежде чем войти в него, я бросил быстрый взгляд налево, где находился трон. Лежащие там кости выглядели маленькими, почти наверняка детскими. На одних были хрящи, на других — волосы. Этот взгляд был ошибкой, которую я бы исправил, если бы мог, но иногда — слишком часто — мы ничего не можем с собой поделать.

Проход был около восьмидесяти футов длиной, сырой и прохладный, выложенный замшелыми каменными блоками. Свет на другом его конце казался ослепительным, и я подумал, что, оказавшись на площади, действительно увижу солнце.

Но нет: как только я, склонившись над рулем, вырвался из прохода, облака поглотили храброе голубое пятнышко, вернув небу тусклый серый цвет. То, что я увидел, заставило меня похолодеть. Мои ноги соскользнули с педалей, и трицикл остановился. Я оказался на краю большой открытой площади, по которой в восьми направлениях шли восемь лучей. Когда-то они были ярко раскрашены: зеленый, синий, пурпурный, индиговый, красный, розовый, желтый, оранжевый. Теперь краски поблекли. Я предполагал, что в конечном итоге они станут такими же серыми, как и все остальное в Лилимаре и большей части Эмписа за его пределами. Смотреть на эти расходящиеся лучи было все равно, что на гигантскую, когда-то веселую карусель. Между ними стояли столбы, украшенные вымпелами. Много — сколько? — лет назад они могли трепетать и развеваться на ветру, не отравленном запахом гнили, а теперь безвольно повисли, и с них текла дождевая вода.

В центре этой огромной карусели стояла еще одна статуя бабочки с разбитыми крыльями и головой. Камни были свалены в кучу вокруг пьедестала, на котором она возвышалась. Самый широкий луч вел к задней части дворца с его тремя зелеными шпилями. Я мог представить себе людей — эмписарцев, — которые когда-то заполняли эти извилистые проходы, сливаясь из отдельных групп в одну шумную толпу. Смеясь и добродушно толкаясь, предвкушая предстоящее развлечение, некоторые несли обед в корзинках, некоторые останавливались, чтобы купить еды у продавцов, выставляющих свой товар на обочине. Сувениры для самых маленьких? Флажки? Конечно! Я говорю вам, что мог видеть это, как если бы я сам был там. А почему бы и нет? Я ведь тоже был частью такой толпы в те дни, когда смотрел игру «Уайт Сокс», а в одно незабываемое воскресенье — «Медведей».

Я мог видеть зубчатую стену из красного камня, возвышающуюся над задней частью дворца. По ее периметру располагались высокие столбы, на каждом из которых были установлены длинные площадки наподобие подносов — вероятно, для освещения. Здесь проводились игры, за которыми с нетерпением наблюдало множество людей. Я был уверен в этом. Раньше здесь ревели толпы, но теперь расходящиеся лучи и главный вход были пусты и так же призрачны, как и весь остальной заколдованный город.

Однажды на уроке истории в пятом классе мы построили замок из кубиков «Лего». Тогда нам это казалось скорее игрой, чем обучением, но, как потом выяснилось, в конечном итоге это было обучение. Я все еще помнил большинство архитектурных элементов, и теперь увидел некоторые из них: контрфорсы[191], башенки, зубцы стен, парапеты и даже то, что могло быть потайными воротами. Но эти постройки, как и все остальное в Лилимаре, были искажены. Лестницы безумно (и бессмысленно, насколько я мог судить) вели к странным наростам, напоминающим поганки, с узкими окнами без стекол. Они могли быть сторожевыми вышками или Бог знает чем еще. Некоторые лестницы пересекались крест-накрест, напоминая о рисунках Эшера[192], созданных для обмана зрения. Столило мне моргнуть, как лестницы показались мне перевернутыми. Я моргнул еще раз — и они встали на место.

Хуже того, весь дворец, в котором не было абсолютно никакой симметрии, казалось, двигался, как замок Хаула[193]. Я не мог точно видеть, как это происходит, потому что было трудно удержать все это в глазах — или в сознании. Лестницы были разноцветными, как лучи на площади-карусели, что, наверное, звучит весело, но в реальности создавало ощущение какой-то извращенной разумности, как будто это был не дворец, а мыслящее существо с инопланетным мозгом. Я сознавал, что у меня разыгралось воображение (точнее, это случилось без участия сознания), но был рад, что метки мистера Боудича вывели меня к дворцу со стороны стадиона, так что окна башен не смотрели прямо на меня. Я не уверен, что смог бы вынести их зеленые взгляды.

Я медленно крутил педали по широкой дорожке у входа, колеса трицикла иногда ударялись о камни, вылезшие из мостовой. Задняя часть дворца была в основном глухой, лишенной окон. Там был ряд больших красных дверей — восемь или девять — возле которых когда-то образовалась пробка из повозок, несколько из них были перевернуты, а пара разбита вдребезги. Было легко представить, что это сделала Хана — в гневе или, может быть, просто для развлечения. Мне показалось, что это место доставки припасов, которое богачи и члены королевской семьи видели редко, если вообще видели. Этим путем ходили простые люди.

Я заметил выцветшие инициалы мистера Боудича на одном из каменных блоков рядом с этой погрузочной площадкой. Мне не нравилось находиться так близко к дворцу, даже со слепой стороны, потому что я почти физически ощущал, как он движется. Пульсирует. Перекладина буквы «А» указывала налево, поэтому я отклонился от основного пути, чтобы следовать по стрелке. Радар снова закашлялась, причем сильно. Когда я уткнулся лицом в ее шерсть, чтобы подавить смех, она была мокрой, холодной и слипшейся. Могут ли собаки болеть пневмонией? Я решил, что это глупый вопрос. Вероятно, ей может заболеть любое существо, имеющее легкие.

Еще несколько инициалов привели меня к линии из шести или восьми контрфорсов. Я мог бы проехать под ними, но предпочел этого не делать. Они были такого же темно-зеленого цвета, что и окна башни — возможно, вовсе не каменные, а сделанные из того же мутного стекла. С трудом верилось, что стекло могло выдержать огромную несущую нагрузку, которая требовалась для такого колоссального здания, но казалось, что контрфорсы состоят именно из стекла. И снова я увидел внутри те же черные усики, лениво переплетающиеся друг с другом, то медленно поднимаясь, то опускаясь вниз. Смотреть на контрфорсы было все равно, что смотреть на ряд странных зелено-черных лавовых ламп[194]. Эти извивающиеся усики напомнили мне сразу несколько фильмов ужаса — «Чужой» был одним, «Пираньи» другим, — и я пожалел, что смотрел их.

Я уже начал думать, что мне придется объехать дворец кругом — и попасть под тройной обзор этих проклятых шпилей, — когда впереди показалась ниша. Она находилась между двумя крыльями без окон, расходившимися в виде буквы V. Здесь стояли скамейки, окружавшие небольшой бассейн в тени пальм — безумно, но это были именно пальмы. Они скрывали то, что находилось в глубине ниши, но над ними возвышался столб, по крайней мере, в сотню футов высотой, увенчанный стилизованным солнцем. У солнца было лицо, и глаза его двигались взад-вперед, как тикающие глаза часов-кота. Справа от бассейна мистер Боудич написал свои инициалы на каменном блоке. На перекладине этой буквы А была стрелка, на сей раз указывающая прямо вверх. Я почти слышал, как мистер Боудич говорит: «Иди прямо, Чарли, и не теряй времени».

— Держись, Радар, мы почти на месте.

Я крутил педали в направлении, указанном стрелкой. Это вывело меня к правой стороне симпатичного маленького бассейна. Не было необходимости останавливаться и вглядываться в него через кроны пальм, когда то, за чем я пришел, было так близко, но я это сделал. И каким бы ужасным ни было то, что я там увидел, я рад. Это изменило все, хотя прошло много времени, прежде чем я полностью осознал важность этого момента. Иногда мы смотрим, потому что нам нужно что-то запомнить. И даже самые ужасные вещи порой придают нам силы. Теперь я это знаю, но в тот момент все, о чем я мог думать, было: «О Боже, это же Ариэль!»

В этом бассейне, когда-то, возможно, нежно-голубом, но теперь илистом и мутном от разложения, покоились останки русалки. Конечно, это была не Ариэль, диснеевская принцесса, дочь короля Тритона и королевы Афины. Не она, точно не она. Не было ни блестящего зеленого хвоста, ни голубых глаз, ни копны рыжих волос. И никакого милого маленького фиолетового лифчика. Я думал, что эта русалка когда-то была блондинкой, но большая часть ее волос выпала и плавала на поверхности бассейна. Ее хвост, возможно, когда-то и был зеленым, но теперь стал безжизненно-серым, как и кожа. Ее губы исчезли, обнажив круг мелких зубов. Ее глазницы зияли пустотой.

И все же когда-то она была красива. Я видел это так же ясно, как и те радостные толпы, которые приходили сюда посмотреть на игры или развлечения. Красивая, живая, полная светлой безвредной магии. Тогда она плавала здесь, это был ее дом. Люди, которые нашли время, чтобы приехать в этот маленький оазис, смотрели на нее, она смотрела на них и все были счастливы. Теперь она была мертва, из того места, где ее рыбий хвост переходил в человеческое туловище, торчало железное копье, а из пробитой им дырки вылез клубок серых кишок. От ее красоты и грации осталась лишь тень. Она была мертва, как любая рыба, которая когда-либо умирала в аквариуме и плавала там, все ее живые краски поблекли. Она стала уродливым трупом, частично спасенным от разложения холодной водой. В то время как по — настоящему уродливое существо — Хана — все еще жила, пела, пердела и ела свою вредную еду.

«Проклято, — подумал я. — Все здесь проклято. Зло пало на эту несчастную землю». Это была не мысль Чарли Рида, но в ней заключалась истина.

Я почувствовал, как во мне поднимается ненависть к Хане не потому, что это она убила русалочку (думаю, великанша просто разорвала бы ее в клочья), а потому, что она была жива. И может помешать мне вернуться.

Радар снова закашлялась, да так сильно, что я услышал, как за моей спиной заскрипела корзина. Я оторвался от чар этого жалкого трупа и покатил вокруг бассейна к столбу с солнцем на вершине.

Солнечные часы занимали ту часть ниши, где сходилось V-образная форма двух крыльев. На железном столбе был укреплен плакат. Выцветшая, но все еще разборчивая надпись на нем гласила: «НЕ ПРИБЛИЖАТЬСЯ». Диск часов составлял примерно двадцать футов в диаметре, что составляло — если мои расчеты были верны — около шестидесяти футов в окружности. Я увидел на дальней стороне инициалы мистера Боудича и захотел хорошенько рассмотреть их. Их цепочка привела меня сюда; теперь, когда я здесь, последние из них могли подсказать направление, в котором надо повернуть солнечные часы. Проехать туда на трехколесном велосипеде Клаудии было невозможно, потому что круг часов был окаймлен черно-белым заборчиком высотой около трех футов.

Радар закашлялась, поперхнулась и снова зашлась кашлем. Она тяжело дышала и дрожала, один глаз уже не открывался, другой невидяще смотрел на меня. Ее шерсть прилипла к телу, позволяя видеть — хотя я этого совсем не хотел, — какой жалкой и скелетообразной она стала. Я слез с трицикла и вытащил ее из корзины. Под руками я чувствовал ее дрожь, почти конвульсии: вздрогни и расслабься, вздрогни и расслабься.

— Скоро, девочка, скоро.

Я надеялся, что так и есть, потому что это был ее единственный шанс — и для мистера Боудича он сработал. Но даже после великанши и русалки мне было трудно в это поверить.

Перешагнув заборчик, я подошел к солнечным часам. Они были каменными и разделялись на четырнадцать долей. «Теперь, кажется, я знаю, сколько здесь длится день», — подумал я. В центре каждого сегмента был простой символ, стертый, но все еще узнаваемый: две луны, солнце, рыба, птица, свинья, бык, бабочка, пчела, сноп пшеницы, гроздь ягод, капля воды, дерево, голый мужчина и обнаженная беременная женщина. Это были символы жизни, и когда я проходил мимо высокого столба в центре, я мог слышать «щелк-щелк» глаз на лике солнца, когда они ходили взад и вперед, отсчитывая время.

Я подошел к заграждению на дальней стороне часов, по-прежнему прижимая к себе Радар. Ее язык безвольно свисал из угла пасти, когда она жалобно кашляла. Ее время действительно подходило к концу.

Посмотрев на солнечные часы, я разглядел там инициалы мистера Боудича. Перекладина буквы «А» была превращена в слегка изогнутую стрелку, указывающую вправо. Это означало, что я должен повернуть часы — если смогу, — так, чтобы они двигались против часовой стрелки. Это казалось правильным — во всяком случае, я на это надеялся. Если бы это оказалось неверно, я бы проделал весь этот путь только для того, чтобы убить свою собаку, сделав ее еще старше.

Я слышал шепчущие голоса, но не обращал на них внимания. Радар был всем, о чем я думал, только о ней, и я знал, что надо сделать. Я наклонился и осторожно положил ее на сегмент, где был нарисован сноп пшеницы. Она попыталась поднять голову, но не смогла, и уронила ее на камень между раскинутых лап, глядя на меня своим единственным открытым глазом. Она была уже слишком слаба, чтобы кашлять, и могла только хрипеть.

«Пусть это будет правильно, и, Боже, пожалуйста, пусть это сработает».

Опустившись на колени, я ухватился за один из коротких стержней, опоясывающих солнечные часы по окружности. Потянул за него сперва одной рукой, потом обеими. Ничего не произошло. Радар теперь между вдохами издавала захлебывающися звуки, ее бок вздымался и опускался, как кузнечные мехи. Я потянул сильнее — опять ничего. Я подумал о тренировке по футболу и о том, как был единственным в команде, кто смог не просто сдвинуть манекен с места, но и повалить его.

Тяни, сукин ты сын. Вытягивай ее жизнь!

Я вложил в эти усилия все, что у меня было — ноги, спину, руки, плечи. Я чувствовал, как кровь приливает к моей напрягшейся шее и голове. В Лилимаре я должен был вести себя тихо, но теперь не мог сдержать низкий, рычащий стон напряжения. Неужели мистер Боудич смог сделать это? Я не понимал, как.

Как раз в тот момент, когда я подумал, что никакими силами не смогу сдвинуть часы с места, я почувствовал первый крошечный сдвиг вправо. Я уже не мог тянуть сильнее, но каким-то образом сделал это, напрягая каждый мускул рук, спины и шеи. Солнечные часы пришли в движение. Вместо того, чтобы быть прямо передо мной, моя собака теперь сдвинулась немного вправо. Я перенес свой вес на другую сторону и начал давить изо всех сил, вспоминая Клаудию, велевшую мне напрячь свою пукалку. Теперь я напрягал ее вовсю, чувствуя себя так, будто вот-вот вывернусь наизнанку.

Как только я запустил колесо, оно стало поворачиваться легче. Первый стержень был уже позади, поэтому я схватился за другой, снова перенес вес и потянул его на себя так сильно, как только мог. Когда и этот проскользнул мимо, я схватил еще один, вспоминая карусель в Кавана-парке — как мы с Берти крутили ее, пока маленькие дети, катавшиеся на ней, не начинали кричать от радости и страха, а их матери кричали нам, чтобы мы остановились, пока кто-нибудь не улетел.

Радар проехала треть пути… потом половину… потом начала возвращаться ко мне. Солнечные часы теперь вращались легко. Возможно, их древний механизм от моих усилий перестал заедать, но я все равно продолжал тянуть за эти стержни, теперь перебирая руками, как будто взбираясь по канату. Я думал, что вижу, как Радар меняется, но боялся, что всего лишь принимаю желаемое за действительное, пока солнечные часы не вернули ее обратно ко мне. Теперь оба ее глаза были открыты. Она еще кашляла, но пугающего хрипа больше не было, и голова у нее была поднята.

Солнечные часы двигались быстрее, и я перестал дергать за стержни. Наблюдая за Радар на втором круге, я видел, как она пытается подняться на передние лапы. Ее уши были подняты, вместо того чтобы уныло повиснуть. Я присел на корточки, тяжело дыша, намокшая от пота рубашка липла к груди и бокам, пока я прикидывал, скольких оборотов будет достаточно. Я понял, что до сих пор не знаю, сколько ей лет. Четырнадцать? Может быть, даже пятнадцать? Если каждый оборот часов равнялся году, то четырех было бы достаточно. Шесть вернут ее в расцвет жизни.

Когда она проезжала мимо меня, я увидел, что она уже не просто опирается на передние лапы, а сидит прямо. А когда она проехала в третий раз, я увидел то, чему с трудом мог поверить: Радар пополнела, прибавила в весе. Она еще не была той собакой, которая до смерти напугала Энди Чена, но приближалась к этому.

Только одна вещь беспокоила меня — теперь солнечные часы набирали скорость даже без того, чтобы я дергал за стержни. В четвертый раз мне показалось, что Радар выглядит обеспокоенной. В пятый вид у нее был уже испуганным, и когда она проносилась мимо, ветер сдул мокрые волосы с моего лба. Пора было ее вытаскивать. Если бы я это не сделал, то увидел бы, как моя собака превращается сначала в щенка, а потом… в ничто. Над головой «щелк-щелк» глаз на солнечном лице превратился в «щелк-щелк-щелк», и я знал, что если посмотрю вверх, то увижу, как эти глаза перемещаются влево-вправо все быстрее и быстрее, превращаясь в размытое пятно.

Удивительные вещи могут прийти в голову во время сильного стресса. Я вдруг вспомнил вестерн из фильмов Тернера, которые мы смотрели с моим отцом во времена его пьянства. Он назывался «Пони Экспресс»[195]. Что я там запомнил, так это Чарльтона Хестона, мчащегося изо всех сил к одинокой заставе, где на крюке висел мешок с почтой. Чарльтон схватил его, даже не сбавив скорости на полном скаку, и теперь я собирался таким же образом выхватить с круга Радар. Я не хотел кричать здесь, поэтому присел на корточки и протянул к ней руки, надеясь, что она поймет.

Когда солнечные часы повернулись и она увидела меня, то вскочила на ноги. Ветер от несущегося диска колыхал ее шерсть, как невидимые гладящие руки. Если бы я промахнулся (Чарльтон Хестон не промахнулся, хватая мешок с почтой, но это был фильм), мне пришлось бы запрыгнуть на часы, схватить ее и спрыгнуть. Я мог бы потерять при этом год из своих семнадцати, но иногда отчаянные меры — все, что остается.

Но вышло так, что мне вообще не пришлось ее хватать. Когда я посадил ее на солнечные часы, Радар не могла даже ходить. После пяти — даже шести — оборотов она стала совершенно другой собакой. Она присела на корточки, пригнула свои новые мощные задние ноги и прыгнула прямо на мои протянутые руки. Это было похоже на удар летящего мешка с цементом. Я упал на спину, а Радар нависла надо мной, расставив передние лапы по обе стороны от моих плеч, виляя хвостом, как сумасшедшая, и облизывая мое лицо.

— Прекрати это! — прошептал я, но приказ не подействовал, потому что я при этом смеялся. Поэтому она продолжала лизать.

Наконец я сел и внимательно осмотрел нее. К тому моменту она похудела до шестидесяти фунтов или, может быть, больше. Теперь она весила восемьдесят или девяносто. Хрип и кашель исчезли бесследно. Исчезла и болезненная сухость ее носа, как будто ее никогда не было. Седина пропала как с ее морды, так и с черного седла на спине. Ее хвост, который раньше напоминал изодранный флаг, теперь был пушистым и пышным, вертясь из стороны в сторону. Но самым верным показателем перемен, случившихся на солнечных часах, были ее глаза. Они больше не были затуманенными и испуганными, как будто она не понимала происходящего как внутри нее, так и в мире вокруг.

— Посмотри на себя, — прошептал я. Мне пришлось вытереть глаза уже не ей, а себе. — Только посмотри на себя.

Я в последний раз обнял ее и встал. Мысль о том, чтобы поискать золотые гранулы, не пришла мне в голову — в этот день я уже достаточно искушал судьбу.

Новая улучшенная версия Радар никак не могла поместиться в корзине на багажнике трехколесного велосипеда. Мне хватило одного взгляда, чтобы убедиться в этом. А ее поводка у меня не было — он остался в Дориной тележке у дома Клаудии. Думаю, часть меня, должно быть, верила, что мне больше никогда не понадобится эта вещь.

Я наклонился, обхватил руками ее голову и заглянул в радостные темно-карие глаза.

— Держись рядом со мной и веди себя тихо. Тише, Радар.

Мы вернулись тем же путем, каким пришли; я крутил педали, а Радар бежала рядом. Я решил, что не буду заглядывать в бассейн. Пока мы приближались к каменному проходу, дождь начался снова. На полпути по проходу я остановился и слез с трицикла, приказав Радар сидеть на месте. Двигаясь медленно и прижимаясь к покрытой мхом стене прохода, я проскользнул до конца. Радар наблюдала, но не двигалась — хорошая собака. Я остановился, увидев золотой блеск этого гротескно украшенного трона. Сделал еще шаг, вытянул шею и увидел, что там пусто. Дождь барабанил по полосатому навесу.

Где же Хана? В какой из двух частей дома? И что она делает?

На эти вопросы у меня не было ответа. Возможно, она еще пожирает свой обед из чего-то, что пахнет свининой, но, вероятно, ею не является, или, может быть, уже вернулась в свою жилую половину для послеобеденного сна. Я не думал, что мы отсутствовали достаточно долго, чтобы она закончила есть, но это было только предположение. Последние впечатления — сперва русалка, потом солнечные часы — были слишком яркими, чтобы я мог следить за временем.

С того места, где я стоял, я мог видеть прямо перед собой высохший фонтан. Он мог обеспечить хорошее прикрытие, но только если бы никто не заметил нас на пути туда. Там было всего пятьдесят ярдов, но когда я представил последствия того, что меня увидят на открытом месте, они казались мне гораздо дальше. Я пытался расслышать ревущий голос Ханы, гораздо более громкий, чем у Клаудии, но ничего не слышал. Нескольких куплетов бесконечной песни про зубок хватило бы для определения ее местоположения, но вот что я узнал в заколдованном городе Лилимаре: великанши никогда не поют, когда тебе это нужно.

Тем не менее, пора было делать выбор, и мой выбор состоял в том, чтобы попробовать добраться до фонтана. Я вернулся к Радар и уже собирался сесть на трицикл, когда слева от конца прохода раздался громкий хлопок. Радар вздрогнула и повернулась в ту сторону, из ее груди начало подниматься низкое рычание. Я схватил ее прежде, чем оно превратилось в лай, и наклонился.

— Тише, Радар, тише!

Я услышал, как Хана пробормотала что-то неразборчивое, за чем последовала целая серия уже знакомых мне раскатистых пердежей. На этот раз мне не хотелось смеяться, потому что она медленно шла к выходу в коридор. Если бы она смотрела направо, мы с Радаром могли бы встать у стены и, возможно, остаться незамеченными в полумраке прохода, но даже если Хана была близорукой, трехколесный велосипед Клаудии был слишком велик, чтобы его не увидеть.

Я вытащил револьвер мистера Боудича и прижал его к боку. Если она повернется в нашу сторону, я выстрелю в нее, уже точно зная, во что буду целиться — в красную трещину, идущую через центр ее усеянного фурункулами лба. Я никогда не тренировался с револьвером мистера Боудича (как и с любым другим оружием), но у меня было хорошее зрение. Я мог бы промахнуться в первый раз, но даже если бы это случилось, у меня было еще четыре шанса. А как же шум? Я подумал обо всех этих костях, разбросанных вокруг ее трона и решил: к черту шум.

Но она ни разу не посмотрела в нашу сторону или в сторону фонтана, уставясь себе под ноги и продолжая бормотать что-то. Это напомнило мне папу перед тем, как ему пришлось произносить речь на ежегодном обеде Оверлендского национального страхового общества, когда его объявили региональным работником года. В ее левой руке было что-то зажато, но я смог разглядеть это, только когда она поднесла его ко рту. Она скрылась из виду прежде, чем успела откусить кусок, что меня вполне устраивало. Я почти уверен, что это была человеческая нога, и с одной стороны, ниже колена, кусок ее был уже отгрызен.

Я боялся, что она может снова усесться на трон, чтобы насладиться своим десертом, но, очевидно, дождь, даже при наличии навеса, отбил эту идею. Или, может быть, она просто хотела вздремнуть. В любом случае, раздался хлопок другой двери, на этот раз справа от нас, а потом тишина. Я убрал револьвер в кобуру и сел рядом со своей собакой. Даже в полумраке я мог видеть, как хорошо выглядит Радар — какой молодой и сильной она стала. Я был рад этому. Может быть, это звучит банально, но я правда был рад. Думаю, радость — это очень, очень важно. Я не мог перестать гладить ее шерсть и удивляться, какая она густая.

Я не хотел ждать. Все, чего я хотел, — это убраться к черту из Лилимара со своей обновленной собакой, отвести ее в то депо и посмотреть, сколько она сможет съесть. Готов был держать пари, что это будет очень много. Я бы скормил ей целую банку «Ориджен», если бы она захотела, и пару вяленых палочек под конец. А после этого мы бы посмотрели, как монархи возвращаются к себе домой.

Это было то, чего я хотел, но я заставил себя подождать и дать Хане шанс успокоиться. Я сосчитал до пятисот десятками, потом пятерками, потом двойками. Я не знал, достаточно ли этого времени, чтобы эта громадная тварь окончательно перешла в спящий режим, но не мог больше ждать. Убраться подальше от нее было важно, но еще я должен был выбраться из города до наступления темноты, и не только из-за ночных солдат. Некоторые метки мистера Боудича почти совсем стерлись, и, если я потеряю его след, у меня будут большие неприятности.

— Пошли, — сказал я Радар. — Но тише, девочка, тише.

Я взялся за руль трицикла, ведя его позади себя на случай, если Хана внезапно появится и нападет. Пока она будет отталкивать его в сторону, у меня появится время выхватить оружие и выстрелить. К тому же Радар теперь вернулась в боевое состояние. Мне думалось, что если Хана схватится с Радар, она лишится пары кусков мяса, и посмотреть на это будет приятно. Однако видеть, как Хана свернет Радар шею одним взмахом своей ручищи, мне совсем не хотелось.

Я остановился у прохода, а потом направился к фонтану, Радар шла рядом со мной. У нашей команды были игры (особенно против нашего главного соперника «Сент-Джонса»), которые, казалось, никогда не кончатся, но пятидесятиярдовая прогулка под открытым небом между домом Ханы и высохшим фонтаном на площади была самой длинной в моей жизни. Я все время ожидал услышать местную версию «фи-фай-фо-фум» и услышать сотрясающий землю топот ног Ханны, бегущей за нами.

Закричала птица — ворона или, может быть, стервятник, — но это был единственный звук. Когда мы добрались до фонтана, я прислонился к нему, чтобы стереть с лица смесь пота и дождевой воды. Радар смотрела на меня снизу вверх. Теперь у нее не было ни дрожи, ни кашля. Она улыбалась, радуясь приключению.

Я еще раз поискал взглядом Хану, потом сел в седло и начал крутить педали в направлении бульвара, где когда-то давным-давно, без сомнения, собиралась элита, чтобы отведать чаю с сэндвичами и обсудить последние придворные сплетни. Может быть, по вечерам на больших задних дворах, которые теперь заросли чертополохом и плотоядными цветами, устраивались эмписарские барбекю или котильоны[196] при свете ламп.

Я ехал довольно быстро, но Радар легко поспевала за мной, подпрыгивая, а ее язык весело свисал из пасти. Дождь лил все сильнее, но я этого почти не замечал. Все, чего я хотел, — это вернуться на прежний курс и убраться из города. Тогда я мог позаботиться о том, чтобы обсохнуть, а если бы я простудился, то уверен, что Клаудия напичкала бы меня куриным бульоном, прежде чем я отправился бы обратно к Вуди, потом к Доре, а потом домой. Мой отец высказал бы мне кучу упреков, но, увидев Радар, он бы…

Он бы что?

Я решил не думать об этом сейчас. Первая задача состояла в том, чтобы выбраться из этого пугающего города, который вовсе не был пустынным. И который не желал оставаться на одном месте.

Все должно было получиться легко — просто следуй за метками мистера Боудича наоборот, двигаясь в направлении, противоположном каждой указывающей стрелке, пока не вернешься к главным воротам. Но когда я дошел до того места, где мы выехали на широкий бульвар, его инициалы исчезли. Я был уверен, что они были на камне перед большим зданием с грязным стеклянным куполом наверху, но теперь их не видел. Мог ли их смыть дождь? Это казалось маловероятным, учитывая все дожди, которые, должно быть, обрушились на них за эти годы, но оставили их достаточно четкими. Скорее всего, я ошибся — они были где-нибудь в другом месте.

Я поехал дальше по бульвару, высматривая буквы AБ. Миновав еще три боковые улочки и ничего не обнаружив, я развернулся и вернулся к похожему на банк зданию с куполом.

— Я знаю, что это было здесь, — сказал я, указав на кривую улочку, посреди которой валялся на боку глиняный горшок с высохшим деревом. — Я помню. Может, это все-таки дождь смыл следы. Давай посмотрим.

Я медленно крутил педали, высматривая следующую пару инициалов и чувствуя себя все более неуютно. Потому что они были цепью, не так ли? Что-то вроде той цепочки, которая вела от несчастного случая с моей матерью на проклятом мосту к сараю мистера Боудича. Если еще одно звено будет разорвано, у меня появится неплохой шанс потеряться. «Ты будешь бродить по этой адской дыре, пока не падет темнота», — сказала Клаудия.

По этой узкой улочке мы вышли к переулку со старыми заброшенными магазинами. Я был уверен, что мы пришли именно этим путем, но здесь тоже не оказалось никаких меток. Мне показалось, что я узнал то, что могло быть аптекой с одной стороны, но покосившееся здание с пустыми глазницами окон с другой совсем не выглядело знакомым. Я огляделся в поисках дворца, надеясь таким образом определить наше местоположение, но его скрыла пелена проливного дождя.

— Радар, — сказал я, показал на угол аптеки, — чувствуешь какой-нибудь запах?

Она пошла в указанном мной направлении и понюхала крошащийся тротуар, а потом посмотрела на меня, ожидая дальнейших указаний. Мне нечего было сказать, и я, конечно, не винил ее. В конце концов, мы приехали на велосипеде, но даже если бы мы шли пешком, ливень смыл бы все оставшиеся запахи.

— Ладно, пошли, — сказал я.

Мы двинулись по этой улице, потому что мне показалось, что я вспомнил аптеку, но еще и потому, что нам нужно было куда-то идти. Я подумал, что лучшим планом было бы разглядеть дворец, а потом попытаться вернуться на Галлиеновскую улицу. Главная магистраль могла быть опасной — то, как мистер Боудич огибал ее, доказывало это, — но она должна была вывести нас наружу. Как я уже говорил, она была прямой, как стрела.

Проблема заключалась в том, что улицы, казалось, настойчиво вели нас прочь от дворца, а не к нему. Даже когда дождь утихал и я снова мог видеть эти три шпиля, они всегда казались дальше, чем были прежде. Дворец находился слева от нас, и я обнаружил множество улиц, ведущих в этом направлении, но все они, казалось, заканчивались тупиком или снова поворачивали направо. Шепот стал громче. Я хотел отмахнуться от него, списав на ветер, но не смог — ветра не было. Краем глаза мне показалось, что двухэтажное здание вдруг выросло еще на один этаж, но когда я оглянулся, их снова стало два. Приземистое квадратное здание, казалось, жадно выпятилось мне навстречу. Горгулья — что-то вроде грифона, — повернула голову, чтобы посмотреть на нас.

Если Радар видела или чувствовала что-то из этого, ее это, похоже, не беспокоило — возможно, она просто наслаждалась своей новой силой, — но я тревожился все сильнее. Было все труднее не думать о Лилимаре как о живом существе, разумном и решившем не отпускать нас.

Улица перед нами заканчивалась ущельем с крутыми склонами, полным щебня и стоячей воды — еще один тупик. Повинуясь внезапному импульсу, я свернул в переулок, такой узкий, что задние колеса трицикла соскребали ржавые хлопья с кирпичных стен. Радар шла впереди меня. Внезапно она остановилась и начала лаять. Лай был громким и сильным, теперь его питали здоровые легкие.

— Что там? — спросил я.

Она снова залаяла и села, навострив уши, глядя в переулок, на дождь. А потом из-за угла улицы, на которую примыкал переулок, донесся высокий голос, который я сразу узнал.

— Привет тебе, спаситель насекомых! Ты все еще сердитый мальчик или теперь ты напуганный мальчик? Который хочет убежать домой к мамочке, но не может найти дорогу?

За этим последовал взрыв смеха.

— Я смыл твои следы щелоком, ясно? Давай посмотрим, сможешь ли ты найти выход из Лили до того, как ночные солдаты выйдут на охоту! Для меня это не проблема, я знаю эти улицы как свои пять пальцев!

Это был Питеркин, но мысленным взором я видел Кристофера Полли. У Полли, по крайней мере, была причина желать мне зла — я сломал ему руки. Но что я сделал Питеркину, кроме того, что заставил его перестать мучить огромного красного сверчка?

Опозорил его, вот что. Это было все, что я мог придумать. Но я знал то, чего он почти наверняка не знал: умирающая собака, которую он видел на Королевской дороге, была совсем не той, с которой я путешествовал сейчас. Радар посмотрела на меня, и я указал на переулок.

— Взять его!

Ей не нужно было повторять дважды. Радар кинулась на звук этого неприятного голоса, разбрызгивая ржавую воду мощными лапами, и метнулась за угол. Раздался удивленный крик Питеркина, взрыв лая — того самого, который когда-то до чертиков напугал Энди Чена, — а потом вопль боли.

— Ты пожалеешь! — вопил Питеркин. — Ты и твоя чертова собака!

«Я еще доберусь до тебя, красавица, — думал я, крутя педали по узкому переулку. Я не мог ехать так быстро, как хотел, потому что ступицы задних колес постоянно царапали стены. — Я достану тебя и твою маленькую собачку»[197].

— Держи его! — крикнул я. — Держи его, Радар! — если бы она это сделала, он мог бы вывести нас отсюда. Я заставил бы его так же, как заставил Полли.

Но когда я приближался к концу переулка, Радар снова появилась из-за угла. Собаки могут выглядеть пристыженными — любой, кто когда — либо жил с ними, знает это, — и именно так она выглядела в тот момент. Питеркин сбежал, но не остался невредимым. Радар сжимала в зубах приличных размеров кусок ярко-зеленой ткани, который мог быть вырван только из штанов карлика. Что еще лучше, я увидел на нем пятна крови.

Дойдя до конца переулка, я посмотрел направо и увидел его, цепляющегося за карниз второго этажа каменного здания в двадцати или тридцати ярдах от меня по улице. Он был похож на муху в человеческом облике. Я мог видеть металлический желоб, по которому он, должно быть, забрался, чтобы оказаться вне досягаемости Радар (но недостаточно быстро, ха-ха), и пока я смотрел, он вскарабкался на выступ и присел там на корточки. Выступ выглядела хлипким, и я надеялся, что он обрушится под ним, но не тут-то было. Это могло бы сработать, если бы он был обычного роста.

— Ты заплатишь за это! — закричал он, грозя мне кулаком. — Ночные солдаты начнут с того, что убьют твою чертову собаку! Но надеюсь, они не убьют тебя! Я хочу посмотреть, как Красная Молли выдерет у тебя кишки из живота на Честных играх!

Я вытащил револьвер 45-го калибра, но прежде, чем я смог выстрелить в него (учитывая расстояние, с которого я почти наверняка промахнулся бы), он издал один из своих отвратительных воплей, кувыркнулся назад в окно, обхватив руками коленки, и исчез.

— Что ж, — сказал я Радар, — это было захватывающе, не так ли? Что ты скажешь, если мы уберемся отсюда к чертовой матери?

Радар рявкнула один раз.

— И брось эту вонючую тряпку, пока она тебя не отравила.

Радар так и сделала, и мы пошли дальше. Когда мы проходили мимо окна, в котором исчез Питеркин, я высматривал его, надеясь, что он появится там как мишень в тире, но и в этом мне не повезло. Я думаю, такие трусливые ублюдки, как он, не дают тебе второго шанса… но иногда (если судьба окажется благосклонна) ты получаешь третий.

Я мог лишь надеяться на это.