Сказка

Глава тринадцатая Звонок Энди. Радар принимает решение. Рагу. Гухоз

Радар, похоже, удивилась, что мы встаем так рано, но была готова съесть свой завтрак (с тремя добавленными к нему таблетками) и подняться на холм к дому 1. У Ричлендов было темно. Я залез в сейф, достал оттуда револьвер 45-го калибра и прицепил его к поясу. Учитывая 22-й калибр Полли в моем рюкзаке, я стал настоящим Двуствольным Сэмом[149]. В кладовке нашлось несколько пустых банок из-под соуса для спагетти. Я наполнил две сухим кормом для собак «Ориджен», плотно завинтил крышки, завернул их в кухонное полотенце и положил в рюкзак под футболку и нижнее белье («Никогда не отправляйся в путешествие без чистых трусов» — еще одно высказывание моей мамы). К этому добавились дюжина банок сардин «Король Оскар» (они пришлись мне по вкусу), пачка соленых крекеров, немного печенья с пеканом (немного, потому что все остальное я съел) и пучок вяленых колбасок «Перки». Плюс две оставшиеся бутылки колы из холодильника. Еще я сунул в рюкзак свой бумажник, чтобы, как и раньше, положить в задний карман фонарик.

Вы можете сказать, что это слишком скудные припасы для дороги протяженностью в сто миль туда и обратно, и, конечно, будете правы. Зато мой рюкзак был не таким уж тяжелым, и, кроме того, я надеялся, что обувщица предложит мне поесть. Возможно, она даже сможет пополнить мои запасы. Иначе мне придется как-то добывать пищу, и эта перспектива меня не радовала.

Больше всего меня беспокоил висячий замок на двери сарая. Я думал, что если сарай будет заперт, никто не обратит на него внимания. Если же замка не будет, кто-нибудь может войти в сарай, чтобы поискать меня, а пачки старых журналов не смогут полностью скрыть колодец. Я заснул с этой запутанной, как у Агаты Кристи, задачей, но проснулся с тем, что показалось мне хорошим решением Мало того, что сарай будет заперт снаружи — найдется еще один человек, который скажет, что я отвез Радар в Чикаго в надежде на чудесное исцеление.

Решением проблемы был Энди Чен.

Я ждал до семи часов, чтобы позвонить ему, думая, что к тому времени он уже встанет и будет собираться в школу, но после четырех гудков был почти уверен, что мой звонок поступил на голосовую почту. Я уже обдумывал сообщение, которое оставлю, когда он ответил, нетерпеливый и немного запыхавшийся.

— Что тебе надо, Рид? Я только что вышел из гребаного душа и залил тут весь пол.

— О-о-о, — сказал я фальцетом, — Желтая Угроза обнажила себя!

— Очень смешно, расистский ублюдок. Что у тебя?

— Кое-что важное.

— В чем дело? — спросил он. Теперь это звучало серьезно.

— Слушай, я в «Хайболле» за городом. Ты ведь знаешь «Хайболл», верно?

Конечно, он знал. Это была стоянка грузовиков с лучшим ассортиментом видеоигр в Сентри. Мы забирались в машину того из нас, у кого были права — или садились в автобус, если такого не оказывалось, — и играли, пока не кончались деньги. Или пока нас не выгоняли.

— Что ты там делаешь? У тебя ведь уроки.

— У меня есть собака. Та самая, что так сильно напугала тебя, когда мы были детьми? Она не очень хорошо себя чувствует, а в Чикаго есть кое-кто, кто может помочь старым собакам. Как бы омолодить их.

— Это разводка, — решительно заявил Энди. — Наверняка. Не будь дебилом, Чарльз. Когда собаки стареют, они стареют и все…

— Может, ты заткнешься и послушаешь? Один парень подвезет меня с Радар на своем фургоне за тридцать баксов…

— Тридцать…

— Я должен идти прямо сейчас или он уедет без нас. Мне нужно, чтобы ты запер дом.

— Ты забыл запереть свой…

— Нет, дом мистера Боудича! Я его не запер!

— А как ты добрался до «Хайболла»?

— Я упущу машину, если ты не заткнешься! Запри дом, ладно? Я оставил ключи на кухонном столе, — а потом, как будто это была запоздалая мысль. — И сарай на заднем дворе тоже запри. Замок висит у него на двери.

— Мне придется ехать в школу на велосипеде, а не на автобусе. Сколько ты мне заплатишь?

— Энди, ну хватит!

— Я шучу, Рид, я даже не буду просить тебя отсосать мне. Но если кто-нибудь спросит…

— Никто не спросит. А если кто-то это сделает, скажи правду: я поехал в Чикаго. Не хочу, чтобы у тебя были неприятности, просто прошу запереть дом. И сарай. Я заберу у тебя ключи, когда мы вернемся.

— Ладно, запру. Ты останешься там на ночь или…

— Возможно. Может, даже на две ночи. Всё, мне нужно идти. Спасибо, Энди. Я твой должник.

Закончив разговор, я закинул рюкзак за плечи и снял с гвоздя поводок. Оставил связку ключей мистера Боудича на столе. Поднял Радар с лежанки. На заднем крыльце я остановился, глядя сверху на сарай. Неужели я действительно хочу спустить Радар по этим узким выщербленным ступенькам (разной высоты) на поводке? Плохая идея. Причем для нас обоих.

Было еще не поздно все отменить. Я мог бы позвонить Энди и сказать, что либо я передумал в последнюю минуту, либо вымышленный водитель фургона уехал без меня. Мог пойти домой, разорвать письмо на кухонном столе и стереть мейл, ждущий отправки миссис Сильвиус. Энди был прав: когда собаки стареют, они стареют и всё. Это не значило, что я не мог изучить этот другой мир; мне просто нужно было подождать.

Пока она не умрет.

Отстегнув ее поводок, я направился к сараю. На полпути я оглянулся: она сидела там, где я ее оставил. Мне хотелось позвать ее, желание было сильным, но я этого не сделал. Я продолжал идти, а у двери в сарай опять оглянулся. Она все еще сидела у подножия лестницы. Я почувствовал горькое разочарование оттого, что вся моя подготовка — особенно выдумка по поводу висячего замка, — пропала даром, но все равно собирался уйти, оставив ее там.

Я уже хотел вернуться, когда Радар поднялась на ноги и нерешительно пошла через задний двор к тому месту, где я стоял у открытой двери сарая. Она помедлила, принюхиваясь. Я не стал включать лампы на батарейках, потому что с ее носом они ей были не нужны. Она посмотрела на стопки журналов, которыми я закрыл то, что осталось от таракана-гиганта, и с отвращением повела своим чутким носом. Потом повернулась к доскам, прикрывавшим колодец, и тут произошло нечто удивительное. Она подбежала к колодцу и начала царапать доски, тихо поскуливая от возбуждения.

«Она помнит то место, — подумал я. — И это, должно быть, хорошие воспоминания, раз она хочет пойти туда снова».

Я повесил замок на щеколду и прикрыл дверь, оставив достаточно света, чтобы дорогу к колодцу.

— Радар, сейчас нужно вести себя тихо. Тише!

Скулеж прекратился, но она продолжала скрести доски. Ее желание спуститься заставило меня немного успокоиться насчет того, что находилось в конце подземного коридора. Действительно, чего мне там бояться? Маки выглядели прекрасными, а пахли еще лучше. В обувщице не было ничего плохого, она приняла меня радушно, утешила, когда я плакал, и я хотел увидеть ее снова.

А она хотела снова увидеть Радар. И Радар, я думаю, тоже хочет ее увидеть.

— Лежать.

Радар посмотрела на меня, но осталась стоять. Она смотрела то в темноту под досками, то на меня, потом опять на доски. Собаки находят способ донести до людей свою точку зрения, и я отлично понимал ее: скорее, Чарли.

— Радар, лежать!

Очень неохотно она легла на живот, но как только я отодвинул доски от входа в колодец, вскочила и помчалась по ступенькам, проворно, как щенок. Какое-то время я еще видел внизу пятна седины на ее загривке и возле хвоста, а потом они исчезли.

А я-то гадал, как спустить ее по ступенькам! Довольно забавно, не так ли? Как любил говорить мистер Невилл, мой учитель английского: «Ирония полезна для вашей крови».

Я чуть было не позвал ее назад, но понял, что это плохая идея. Вероятно, она не обратила бы на это внимания, но если бы обратила и попыталась развернуться на этих узких ступеньках, то почти наверняка разбилась бы насмерть. Все, что я мог — это надеяться, что она не оступится в темноте и все равно не разобьется. Или не начнет лаять, что, несомненно, распугает притаившихся гигантских тараканов, зато поднимет в воздух целую тучу летучих мышей — тоже гигантских.

В любом случае, я ничего не мог с этим поделать. Все, что я мог — это поспешить за ней. Я сошел на ступеньки по грудь, придвинул доски ближе к себе и начал укладывать на них связанные пачки журналов, стоявшие вокруг. Все это время я напряженно вслушивался, боясь услышать глухой удар и последний вопль Радар. Или, если бы падение не убило ее сразу, тихое поскуливание от боли, пока она лежала в грязи, медленно умирая из-за моей дурацкой идеи.

Я вспотел, как свинья, пока подтягивал к себе доски и пачки. Просунув руку сквозь стену журналов, я подцепил еще одну пачку, взвалил ее на голову, как туземка, несущая к реке корзину с бельем, а потом медленно присел. Последняя пачка плавно легла на доски, окончательно закрыв вход в колодец. Если Энди бегло осмотрит сарай, прежде чем запереть его, он ничего не увидит. Конечно, оставался вопрос о том, как я собираюсь выбраться наружу, но это была задача для другого дня.

Я начал спускаться по ступенькам, вжимаясь в изгибы стены и направив луч фонарика на ноги. Считая, как и раньше, ступеньки, я дошел до ста и посветил фонариком вниз, на дно колодца. Там блеснули два пугающих световых пятна — отражение света в собачьих глазах. Радар лежала внизу, с ней все было в порядке, и она ждала меня, вместо того чтобы убежать вперед по коридору. Испытав огромное облегчение, я начал спускаться быстрее — но не слишком быстро, поскольку не хотел оказаться у подножия лестницы со сломанной ногой. Или двумя. Дойдя до цели, я опустился на колено и обнял Радар. При обычных обстоятельствах она бы обрадовалась этому, но теперь почти сразу же отстранилась и повернулась к коридору.

— Хорошо, пойдем, только не пугай здешнюю живность.

Она шла впереди меня, не бегом, но довольно быстро, без малейших признаков хромоты. По крайней мере, пока. Я снова спросил себя — что это за чудодейственные таблетки и сколько времени они забирают, пока дают силы? Мой отец всегда говорил, что бесплатных обедов не бывает.

Когда мы подошли к месту, которое я считал границей между мирами, я рискнул потревожить летучих мышей и направил фонарик на Радар, чтобы понаблюдать за ее реакцией. Я не увидел вообще ничего и подумал, не перестает ли человек — или собака — испытывать это чувство после первого раза. Тут меня снова настигло то же самое головокружение — ощущение выхода из тела. На этот раз оно прошло так же быстро, как и появилось, и вскоре я увидел пятно света там, где коридор выходил на склон холма.

Я догнал Радар, вместе с ней пробрался сквозь свисающие виноградные лозы и посмотрел вниз на маки. Красная ковровая дорожка, подумал я.

Добро пожаловать в другой мир.

На мгновение Радар застыла неподвижно, наклонив голову, навострив уши и поводя носом. Потом она пустилась по тропинке рысью, что было теперь ее лучшей скоростью — во всяком случае, я так думал. Я был на полпути вниз, когда Дора вышла из своего маленького домика с парой тапочек в руке. Радар была примерно в десяти футах впереди меня. Дора увидела, что мы приближаемся — точнее, увидела ту, кто шел на четырех ногах, а не на двух, — и выронила тапочки, упав на колени и протянув руки навстречу. Радар бросилась к ней, радостно лая. Под конец она немного снизила скорость (или это сделали ее больные лапы), но не настолько, чтобы не врезаться в Дору, которая шлепнулась на спину, а ее юбка взмыла вверх, открыв ярко-зеленые чулки. Радар лаяла и облизывала ее лицо, радостно виляя хвостом.

Я и сам пустился бежать, чувствуя, как нагруженный рюкзак колотит меня по спине. Поднырнув под ряд висящих ботинок, ухватил Радар за холку.

— Прекрати, девочка! Слезь с нее сейчас же!

Но это произошло не сразу, потому что Дора обняла Радар за шею и прижала ее голову к своей груди — почти так же, как прежде меня. Ее ноги в тех же красных туфельках (в сочетании с зелеными чулками это выглядело совсем по-рождественски), дрыгали вверх-вниз, исполняя счастливый танец. Когда она села, я увидел, что на ее серых щеках появился слабый румянец, а ручейки липкой жидкости — наверняка это были слезы, — потекли из ее глаз-щелок, лишенных ресниц.

— Райй! — воскликнула она, снова обнимая мою собаку. Радар продолжала облизывать ее, виляя хвостом. — Райй, Райй, РАЙЙ!

— Я думаю, ребята, вы хорошо знаете друг друга, — сказал я.

Мне не нужно было залезать в свои припасы — Дора накормила нас, причем на совесть. Ее рагу было лучшим, какое я когда-либо ел, мясо и картошка плавали во вкуснейшей подливке. Мне пришло в голову — вероятно, под влиянием какого — то ужастика, — что мы, возможно, едим человеческую плоть, но потом я решительно отбросил эту идею. Эта женщина была доброй. Чтобы понять это, не нужно было видеть выражение ее лица или заглядывать в глаза — от нее просто веяло добром. А если бы я этому не поверил, достаточно было увидеть как радостно она встретила мою собаку. И, конечно, как Радар радовалась ей. Я тоже обнял ее, когда помогал подняться на ноги, но не так, как она обнимала Радар.

Я поцеловал ее в щеку, что казалось совершенно естественным. Дора обняла меня и повела внутрь. В коттеджем, состоявшем из одной большой комнаты, было очень жарко. В камине не горел огонь, но плита работала на полную мощность, а на плоской металлической конфорке (по-моему, она называется варочной панелью, но я могу и ошибаться) кипела кастрюля с тушеным мясом. Посреди комнаты стоял деревянный стол с вазой маков в центре. Дора достала две глиняные миски, которые казались слепленными вручную, и две деревянные ложки, жестом пригласив меня садиться.

Радар свернулась калачиком так близко к плите, как только могла, не рискуя опалить шерсть. Дора достала из шкафа еще одну миску и с помощью насоса, висевшего над кухонной раковиной, наполнила ее водой. Она поставила миску перед Радар, которая стала жадно лакать воду. Ее задние лапы подрагивали, что было не очень хорошим знаком. Я старался идти помедленнее, чтобы ее не перенапрягать, но когда она увидела дом своей старой подруги, ничто не могло удержать ее на месте. Если бы она была на поводке (который лежал в моем рюкзаке), она бы просто вырвала его у меня из рук.

Дора поставила чайник, подала рагу и поспешила обратно к плите. Она достала из буфета кружки — как и миски, довольно грубой работы — и банку, из которой ложкой насыпала чай. Во всяком случае, я надеялся, что это обычный чай, а не что-то такое, от чего можно забалдеть. Я и так чувствовал себя достаточно обалдевшим, продолжая думать, что этот мир каким-то образом находится на дне моего. От этой идеи было трудно избавиться, потому что я спустился вниз, чтобы попасть сюда. И все же над головой было небо. Я чувствовал себя Чарли в Стране чудес, и если бы я выглянул из круглого окна коттеджа и увидел Безумного Шляпника, спешащего вприпрыжку по дороге, возможно, с ухмыляющимся Чеширским Котом на плече, я бы не удивился. Или, наоборот, удивился еще больше.

Странность ситуации не изменила того, что я был голоден; я слишком волновался, чтобы много съесть на завтрак. Тем не менее, я подождал, пока она принесет кружки и сядет. Конечно, это была обычная вежливость, но я также подумал, что она, возможно, захочет произнести что-то вроде молитвы; з-з-з версия «Боже, благослови эту еду, которую мы собираемся съесть». Но она ничего такого не сделала — просто взяла ложку и жестом велела мне начинать. Как я уже сказал, рагу было восхитительным. Я выудил из него кусок мяса и показал ей, вопросительно подняв брови.

Полумесяц Дориного рта приподнялся в ее версии улыбки. Она подняла два пальца над головой и слегка подпрыгнула на стуле.

— Кролик?

Она кивнула, издав скрежещущий, булькающий звук. Я понял, что она смеялась или пыталась смеяться, и мне стало грустно так же, как когда я видел слепого или человека в инвалидном кресле, который никогда больше не сможет ходить. Большинству таких людей жалость не нужна. Они справляются со своими проблемами, помогают другим, живут полноценной жизнью. Они храбрые. Я это понимал и все же думал — может быть, потому что лично у меня все работало на пять баллов, — что с теми, ком достается такая участь, поступили подло и несправедливое. Я вспомнил Джорджину Уомак, с которой ходил в начальную школу — на одной щеке у нее было здоровенное родимое пятно клубничного цвета. Джорджина была веселой девчонкой с острым умом, и большинство детей относились к ней нормально. Берти Берд, например, менялся с ней обедами. Я думал, что у нее наверняка все сложится хорошо, но жалел за то, что каждый день ей придется смотреть в зеркало на эту алую отметину. Это была не ее вина, и Дора не виновата, что ее смех, который должен быть красивым и звонким, звучал как раздраженное рычание.

Она в последний раз подпрыгнула, словно для большей убедительности, потом сделала вращательный жест в мою сторону: работай ложкой, пока не остыло.

Радар с трудом попыталась встать, и когда ей, наконец, удалось подтянуть под себя дрожащие лапы, подошла к Доре. Женщина хлопнула своей серой ладонью по серому лбу жестом «о чем я только думала». Найдя еще одну миску, она положила в нее немного мяса с подливкой и посмотрела на меня, приподняв редкие брови.

Я кивнул и улыбнулся:

— Угощают каждого, кто придет в Дом обуви[150].

Дора одарила меня полумесяцем своей улыбки и поставила миску на стол. Радар устремилась к ней, виляя хвостом.

Во время еды я осмотрел другую половину комнаты. Там стояла аккуратно застеленная кровать, как раз подходящего размера для маленькой обувщицы, но большая часть помещения была мастерской. Или, скорее, реабилитационным отделением для раненых. У многих туфель были стоптанные задники, подошвы, отвалившиеся, как сломанные челюсти, или дыры на подметках и пальцах ног. Там была пара кожаных рабочих ботинок с разрезами сверху, словно их унаследовал кто-то, чьи ноги были больше, чем у предыдущего владельца. Кривая рана на шелковом сапожке королевского пурпура была зашита темно-синей ниткой — вероятно, более подходящей у Доры не нашлось. Некоторые ботинки были грязными, а некоторые — на столе — находились в процессе чистки и полировки при помощи содержимого маленьких металлических горшочков. Я задавался вопросом, откуда все это взялось, но еще больше меня интересовал предмет, занимавший почетное место в рабочей половине коттеджа.

Между делом я опустошил свою миску, а Радар — свою. Дора взяла их и вопросительно подняла брови.

— Да, пожалуйста, — сказал я. — Но не кладите Радар слишком много, иначе она проспит весь день.

Дора положила сцепленные руки на затылок и закрыла глаза. Потом указала на Радар:

— Пат.

— Путь?

Дора покачала головой и изобразила ту же пантомиму.

— Паат!

— Ей нужно поспать?

Обувщица кивнула и указала на то место у плиты, где Радар лежала раньше.

— Она уже тут спала? Когда мистер Боудич приводил ее?

Дора снова кивнула и опустилась на колено, чтобы погладить Радара по голове. Радар смотрела на нее с чуством — могу ошибаться, но думаю, что это было обожание.

Мы доели вторую порцию тушеного мяса. Я сказал Доре «спасибо», Радар повторила то же глазами. Пока Дора убирала наши тарелки, я встал, чтобы посмотреть на тот предмет в обувной больнице, что привлек мое внимание. Это была старомодная швейная машинка, из тех, что работают, когда нажимаешь педаль. На ее черном корпусе выцветшим золотом было выведено слово «ЗИНГЕР».

— Это принес мистер Боудич?

Она кивнула, похлопала себя по груди и потупилась. Когда она подняла голову, ее глаза были влажными.

— Он был добр к тебе, — она кивнула. — И ты была добра к нему. И к Радар.

Она сделала над собой усилие и внятно произнесла:

— Таа.

— У тебя так много обуви. Где ты ее берешь? И что с ней делаешь?

Казалось, она не знала, что на это ответить, и жесты, которые она делала, не помогали. Потом она просияла и пошла в мастерскую. Там был платяной шкаф, в котором, должно быть, хранилась ее одежда, и другие шкафы, которых было больше, чем в кухонной половине. Я предположил, что она хранила в них разное оборудование для ремонта обуви. Наклонившись к нижнему ящику одного из шкафов, она достала маленькую грифельную доску, похожую на ту, которой пользовались дети в те времена, когда в школах было по одной комнате и на столах стояли чернильницы. Порылась еще и нашла огрызок мела. Отодвинула в сторону часть незавершенной работы на столе, медленно написала что-то и придвинула доску, чтобы я мог прочитать:

«Ищи гухоз».

— Не понимаю.

Она вздохнула, стерла написанное и поманила меня к скамейке. Я смотрел через ее плечо, пока она рисовала маленькую коробочку и две параллельные линии перед ней. Она постучала мелом по коробке, обвела рукой коттедж вокруг себя и снова постучала.

— Этот дом?

Она кивнула, указала на параллельные линии, а потом на единственное круглое окно слева от входной двери.

— Дорога.

— Таа. — Она подняла палец — внимание, молодой человек! — и немного расширила параллельные линии. Потом нарисовала еще одну коробку, над которой снова написала: «Ищи гухоз».

— Гухоз?

— Да. — Она похлопала себя по губам, потом быстро задвигала пальцами в жесте щелкающих крокодильих челюстей, который я сразу понял.

— Говорить?

— Таа!

Она постучала по непонятному слову «гухоз», а после взяла меня за плечи. Ее руки были сильными от работы с обувью, серые кончики пальцев затвердели от мозолей. Она повернула меня и проводила до входной двери. Когда мы дошли, ткнула пальцем в меня, сделала двумя пальцами ходячие жесты и указала направо.

— Ты хочешь, чтобы я пошел и отыскал гухоз?

Она кивнула.

— Моей собаке нужен отдых. Она не в лучшей форме.

Дора указала на Радар и сделала жест, изображающий сон.

Я хотел спросить, далеко ли нужно идти, но сомневался, что она сможет ответить на такой вопрос. Лучше было оперировать простыми вопросами — «да» или «нет».

— Это далеко? — она покачала головой.

— Гухоз может говорить? — это, казалось, позабавило ее, но она кивнула.

— «Гухоз» значит «глухой»? — улыбка-полумесяц, пожатие плечами и кивок, после которого она покачала головой. — Не понимаю, извините. Я вернусь до того, как стемнеет? — энергичный кивок. — Вы последите за Радар?

— Таа.

Поразмыслив, я решил попробовать. Если гухоз мог говорить, я мог узнать у него что-нибудь о Доре и о городе. Гухоз, возможно, даже знает о солнечных часах, которые должны снова сделать Радар молодой. Я решил, что прогуляюсь час или около того и если не найду гухоза, то вернусь назад.

Я начал открывать дверь (вместо ручки там была старомодная железная задвижка), но она взяла меня за локоть и подняла палец: подожди немного. Она поспешила обратно в свою обувную больницу, выдвинула ящик стола, достала что-то и принесла мне. Это были три маленьких кусочка кожи размером меньше ладони. Они напоминали подошвы ботинок, выкрашенные в зеленый цвет. Дора жестом велела мне положить их в карман.

— Для чего это? — она нахмурилась, потом улыбнулась и повернула руки ладонями вверх. Очевидно, ответ был слишком сложным.

Коснувшись лямок моего рюкзака, она вопросительно посмотрела на меня. Я решил, что она права, снял его и поставил рядом с дверью. Присев на корточки, достал из него бумажник и сунул в задний карман — как будто кто-то мог потребовать у меня документы, что казалось полным абсурдом. Делая это, я смотрел на Радар, задаваясь вопросом, как она отнесется к тому, что я оставлю ее с Дорой. Она подняла голову, когда я встал и открыл дверь, потом снова положила ее на лапы и задремала. А почему бы и нет? Ее живот был набит вкусной едой, и она оставалась со старым другом.

От дома аллея вела к широкой грунтовой дороге — настоящей магистрали, окруженной маками. Там были и другие цветы, но либо увядающие, либо уже мертвые. Я обернулся, чтобы посмотреть назад — над дверью висел большой деревянный башмак, ярко-красный, похожий на те, что носила Дора. Я подумал, что это, должно быть, вывеска. Она стояла под башмаком, улыбаясь и указывая направо, на случай, если я вдруг забыл, в какую сторону идти. Это было так по-матерински, что я не смог сдержать улыбки.

— Меня зовут Чарли Рид, мэм. И если я этого не говорил, то скажу: спасибо вам за то, что нас накормили. Мне очень приятно с вами познакомиться.

Кивнув, она показала на меня, потом похлопала себя по груди в области сердца. Для этого перевод не требовался.

— Могу я спросить еще кое-что? — она кивнула. — Я говорю на вашем языке? Ведь так? — она засмеялась и пожала плечами — или не поняла меня, или не знала, или чувствовала, что это не имеет значения. — Ладно, все хорошо.

— Хорр-о.

Она вошла в дом и закрыла дверь. В начале дорожки была вывеска, похожая на меню, которое некоторые рестораны вывешивают на тротуаре. Ее сторона справа, в том направлении, куда мне требовалось идти, была пустой. На стороне, обращенной влево, был стишок из четырех строк на совершенно понятном английском языке:

Старую обувь можешь отдать

И у меня новую взять.

Если сюда решишь заглянуть,

Значит, удачным будет твой путь.

Я смотрел на эти слова гораздо дольше, чем требовалось, чтобы их прочитать. Теперь я понял, откуда взялись ботинки, которые она ремонтировала, но не только это — я узнал почерк. Я много раз видел его на чеках и на тех конвертах, что опускал в почтовый ящик на Сикамор-стрит, 1. Мистер Боудич сделал этот знак бог знает сколько лет назад.

Идти без рюкзака было легче, что меня радовало. Оглядываться в поисках Радар и не видеть ее было не так приятно, но я был уверен, что у Доры она в безопасности. Я не знал времени из-за того, что мой телефон не работал, а из-за постоянной облачности не мог даже приблизительно определить время по солнцу. Оно было там, наверху, но только в виде тусклого пятна за облаками. Я решил, что воспользуюсь старым скаутским способом определения времени и расстояния: сделаю три или четыре взгляда[151] и, если по-прежнему не увижу никаких признаков гухоза, то развернусь и пойду обратно.

В пути я думал о вывеске со стишком на ней. Меню ресторана должно быть написано с обеих сторон, чтобы его могли видеть идущие в разных направлениях. На этой доске стишок был только с одной стороны, что наводило на мысль, что движение по магистрали шло только в одну сторону — к дому, который я должен был отыскать. Я не мог понять, почему, но, может быть, гухоз мне это скажет. Если он, конечно, действительно существует.

Я дошел до конца третьего взгляда, где дорога поднималась и проходила через горбатый деревянный мост (русло ручья под ним было высохшим), когда начал слышать шум. Это были не машины, а что-то живое — похоже, птицы. Когда я добрался до самой высокой точки моста, то увидел справа от себя дом. На левой стороне дороги больше не было маков; лес подступил к самому краю. Дом был намного больше, чем коттедж обувщицы, почти как дом на ранчо в каком-нибудь вестерне по TКM, и рядом с ним стояли хозяйственные постройки, две большие и одна маленькая. Самая большая походила на амбар. Это была усадьба, за которой виднелся большой огород с аккуратными рядами растений. Я не знал, что это такое — из меня еще тот огородник, — но узнал кукурузу, когда увидел ее. Все здания были старыми и такими же серыми, как кожа обувщицы, но казались достаточно прочными.

Гул исходил от гусей, которых была по меньшей мере дюжина. Они окружали девушку в синем платье и белом фартуке. Одной рукой она придерживала фартук, другой брала из него пригоршни корма и разбрасывала вокруг. Гуси жадно накидывались на него, гогоча и хлопая крыльями. Неподалеку стояла белая лошадь, евшая что-то из жестяного корыта и выглядевшая тощей и старой. На ум откуда-то пришло слово «спавинированная»[152], но я не знал точно, что оно значит и можно ли его применить к этому животному. На ее голове сидела бабочка — нормального размера, что было для меня некоторым облегчением. Когда я приблизился, она улетела.

Должно быть, девушка заметила меня краем глаза, потому что подняла глаза и замерла, засунув одну руку в фартук, а гуси толкались и хлопали крыльями у ее ног, требуя добавки.

Я тоже замер, потому что теперь понял те слова, что пыталась донести до меня Дора — гусиная хозяйка. Но это была не единственная причина, по которой я застыл. Ее волосы были глубокого темно-каштанового цвета с пробивающимися сквозь них более светлыми прядями. Они спадали ей на плечи. Глаза у нее были большими и голубыми, что совсем не походило на полустертые щелочки Доры. Ее щеки розовели. Она была молода и не просто хороша собой, а прямо-таки прекрасна. Ее сказочную прелесть омрачало только одно: между ее носом и подбородком не было ничего, кроме узловатой белой линии, похожей на шрам от давно зажившей раны. На правом конце шрама виднелось красное пятно размером с десятицентовик, похожее на маленькую нераспустившуюся розу.

У гусиной хозяйки не было рта.

Когда я подошел к ней, она отступила на шаг в сторону одной из хозяйственных построек — возможно, это был. сеновал. Оттуда тут же вышли двое серокожих мужчин, один из которых держал вилы. Я остановился, напоминая себе, что вооружен, и поднял вверх руки.

— Все в порядке. Я не причиню вам вреда. Меня послала Дора.

Девушка еще несколько мгновений стояла неподвижно, принимая решение. Потом вытащила руку из фартука и сыпанула гусям еще корма. Другой рукой она сначала сделала жест, отправивший ее батраков обратно, а потом поманила меня к себе. Я шел медленно, все еще держа руки поднятыми. Три гуся, хлопая крыльями, направились было ко мне, но увидели мои пустые руки и вернулись к девушке. Лошадь, поглядев на меня, вернулась к своему обеду. Или, может быть, это был ужин, потому что пятно солнца уже двигалось к лесу на дальней стороне дороги.

Гусиная девушка продолжала кормить своих питомцев, казалось, совершенно забыв про свой минутный испуг. Я стоял на краю двора, не зная, что сказать. Мне пришло в голову, что старая подруга Радар, должно быть, разыграла меня. Я спросил, может ли гухоз говорить, и Дора кивнула, но при этом улыбалась. Отличная шутка — отправить меня за ответами к девушке, лишенной рта.

— Я не местный, — сказал я, что было глупо; уверен, она и сама это видела. Но она была такой красивой. В каком-то смысле шрам, который должен был быть ее ртом, и пятно рядом с ним даже делали ее еще красивее. Наверное, это звучит странно, может быть, даже извращенно, но это было именно так.

— Я… ой, — один из гусей клюнул меня в лодыжку.

Это, казалось, позабавило ее. Она сунула руку в фартук, достала остатки корма, зажала их в крошечный кулачок и протянула мне. Я раскрыл ладонь, и она высыпала в нее небольшую горку чего-то похожего на пшеницу, смешанную с кукурузными зернами. Другой рукой она взялась за мою, прикосновение ее пальцев напоминало слабый электрический разряд. Я был сражен наповал — думаю, как и любой молодой парень на моем месте.

— Я пришел сюда, потому что моя собака старая, и один человек сказал, что в городе, — я показал в его сторону. — есть способ снова сделать ее молодой. Я хочу попробовать. У меня есть много вопросов, но я вижу, что ты… не совсем, понимаешь… не можешь…

На этом я остановился, боясь обидеть ее, и высыпал гусям свою пригоршню корма. Я чувствовала, как горят мои щеки.

Это, казалось, тоже ее развеселило. Сняв фартук, она аккуратно отряхнула его. Гуси собрались вокруг, чтобы собрать в пыли последние кусочки корма, а потом направились к сараю, с гоготом обсуждая что-то — вероятно, меня. Девушка подняла руки над головой, из-за чего платье туго натянулось на ее восхитительной груди (да, я на нее смотрел — можете меня за это осудить), и дважды хлопнула в ладоши.

Старая белая лошадь подняла голову и неторопливо направилась к ней. Я увидел, что в ее гриву вплетены цветные стекляшки и ленточки. Эти украшения навели меня на мысль, что лошадь женского пола. В следующий момент я убедился в этом: когда лошадь заговорила, голос был женским.

— Я отвечу на твои вопросы, потому что тебя послала Дора и потому что моя хозяйка знает пояс с красивыми голубыми камнями, который ты носишь.

Лошадь, казалось, не интересовалась ни поясом, ни револьвером 45-го калибра — она смотрела на дорогу и деревья за ней. На пояс смотрела гусиная хозяйка. Потом она снова устремила на меня свои блестящие голубые глаза.

— Тебя послал Адриан?

Голос исходил от белой лошади — по крайней мере, с ее стороны, — но я мог видеть, как двигаются мышцы на горле девушки и вокруг того, что когда-то было ее ртом.

— Ты чревовещатель! — выпалил я.

Она улыбнулась одними глазами и взяла меня за руку. Это снова пронизало меня электрическим разрядом.

— Пойдем.

Гусиная хозяйка повела меня вглубь фермы.