Она смотрела на меня с ветки холодным бесстрастным взглядом. Она говорила нараспев, и в голосе ее звучала издевка:
Бог спас, за что ему хвала.
От школы уберег меня, как от напасти.
В шеренгу дураков вовек не встану я,
Загнать меня туда не в вашей власти.
— Ты ничего про это не понимаешь! Никто в школу никого не гонит. И мои друзья — не дураки.
— Ха!
— Вот тебе и ха! Ты ничего не знаешь! Считаешь себя особенной, а на самом деле ничуть не лучше других. Начиталась Уильяма Блейка, а про то, как нормальные люди живут, даже понятия не имеешь.
— Ха!
— Вот и ха!
Я глядел под ноги. Обкусывал ногти. С размаху бил ногой о забор.
— Они меня ненавидят, — сказала она. — По глазам видно. Они считают, что я тебя отнимаю. Болваны.
— Не болваны!
— Болваны! Пинают мяч, налетают друг на друга и воют, как гиены. Болваны! Гиены. И ты такой же.
— Гиены? А они думают, что ты — обезьяна.
Она вся вспыхнула, покраснела.
— Вот видишь! Что я говорила! Ничего про меня не знают, а ненавидят лютой ненавистью.
— Ты будто о них все знаешь!
— Предостаточно! Там и знать-то нечего. Гоняют мяч, дерутся и орут. Тупицы.
— Ха!
— Ха! А этот мелкий, рыжий…
— Твой Блейк тоже был мелкий и рыжий.
— А ты почем знаешь?
— Ага, считаешь, что, кроме тебя, никто ничего не знает!
— Ты не знаешь!
— Ха!
Она поджала губы. Уткнулась лбом в ствол дерева.
— Уходи! Иди домой. Играй в свой тупой футбол. А меня оставь в покое.
Я в последний раз ударил ногой по забору, развернулся и ушел. В доме папа окликнул меня откуда-то сверху. Но я прошел сквозь дом в сад, забрался там в самые дебри, уселся там и крепко зажмурился, пытаясь загнать слезы обратно.