В ту ночь я почти не спал. Стоило задремать, я тут же видел его: вот он выходит из гаража, вот идет по дорожке к дому. Он мерещился мне даже в комнате. Возле самой кровати. Стоит весь пыльный, бледный, усыпанный дохлыми мухами.
— Что тебе нужно? — шептал он. — Говори, что тебе нужно?
Я сердился на себя, обзывал круглым идиотом. Ведь никого я на самом деле не видел. Наверняка померещилось. Я лежал, пялился в темноту, слушал папин храп. Еще можно различить дыхание малышки. Она дышит с хрипом и свистом. Совсем глубокой ночью, в непроглядной темноте, я было заснул, но тут же проснулся от плача ребенка. Мама встала её кормить. Я услышал мамин голос: она утешала, баюкала. Потом наступила глухая тишина, раздался папин храп. Теперь я девочку не слышал вовсе.
Уже светало. Я встал и на цыпочках проскользнул в их комнату.
Кроватка стояла около родительского дивана, вплотную. Мама с папой спали, крепко обнявшись.
Я взглянул на девочку. Просунул руку под одеяло. Под моими пальцами билось сердце — быстро-быстро. Грудь судорожно приподнималась, опадала, девочка подхрипывала и кряхтела. От нее полыхало таким жаром, а косточки такие тонкие, и вся она такая крошечная…
Она сильно срыгнула. С подбородка в складочку шейки текла густая молочная слюна. Неужели сестра умрет? Вначале, когда она только родилась, врачи боялись, что умрет. Долго не отдавали ее домой, она лежала в стеклянном ящике, опутанная трубочками и проводками, а мы стояли вокруг и пялились, как в аквариум.
Я подоткнул ей одеяло.
Личико белое-белое, а волосы черные-черные. Говорят, за нее надо молиться, но я не знаю как.
— Давай уж, вылечись побыстрее, если выживешь, — прошептал я.
Мама пошевелилась и открыла глаза.
— Что ты, мой родной? — она протянула руку.
— Ничего, — пробормотал я и так же, крадучись, ушел в свою комнату.
Посмотрел за окно, на заросший сад. На крыше гаража распевал дрозд.
А он лежит там, за сервантом, с паутиной в волосах.
Что же он там делает?