Скопа Московская (СИ)

Глава четырнадцатая

Опасные маневры

Бутурлин буквально ворвался в Калугу. За пару вёрст до городских стен он пустил гусарского аргамака галопом, пересев предварительно на свежего. Легко промчавшись мимо воровских стрельцов, дежуривших на воротах спустя рукава, он на взмыленном коне помчался по городу прямо к царёву крыльцу. Но конечно же и до стен здешнего деревянного кремля не добрался. Казаки несли службу куда справнее распустившихся стрельцов, и перехватили Бутурлина ещё на торгу. Он не сопротивлялся, когда зверского вида казак схватил его коня под уздцы, а товарищи его подступили со всех сторон. Оружия не обнажали, но руки держали на рукоятках сабель и заткнутых за широкие пояса пистолетов.

— Ты куда рвёсси аки конь борзой? — поинтересовался у Бутурлина старший казак, тот, что держал его аргамака под уздцы.

— Да к Заруцкому-атаману, — нагло заявил тот. — Вести у меня до него.

— Так нам их передавай, — велел ему старший казак, не отпуская пляшущего коня, удерживая его железной рукой. — А мы ужо сами порешим, стоят ли они того, чтоб их боярину передавать.

— А те вести такие, что не всякому знать надо, — свесившись с седла почти к самому лицу казака выдал Бутурлин. — Не то пойдут слухи по городу…

— Мне-то можно, — тем же доверительным тоном сообщил ему казак.

Тогда Бутурлин решил дальше не спорить. Он спрыгнул на землю, едва не задев совсем уж близко подошедших казаков, и шагнул вплотную к их предводителю.

— Скопин-Шуйский побил ляхов под Клушиным, — проговорил Бутурлин так тихо, что слышать его мог только предводитель казаков, — и теперь стоит под Царёвым Займищем, ждёт подкреплений, чтобы на ляхов под Смоленском ударить.

— А нам с того что? — приподнял бровь старший казак. — Мы истинному царю Димитрию служим, а не вору Ваське Шуйскому, что в Кремле московском обманом засел.

— А того, что коли побьёт он и Жигимонта Польского под Смоленском, — ответил Бутурлин, — и куда двинется после, как думаешь, козаче?

Вот тут крепко задумался старший казак. Отпустил переставшего плясать уже аргамака, погладил коня по морде, успокаивая, на деле же сам успокаивался.

— Побил, значит, в поле ляхов Скопин-Шуйский, — произнёс он, больше себе, чем кому бы то ни было, — а теперь идёт осаду со Смоленска сбивать.

— Верно всё, — кивнул Бутурлин. — Вот какую весть несу я боярину Заруцкому и прочей думе царской.

— А ну, браты, — обратился к казакам предводитель, — проводим-ка его прямо к боярину Ивану Мартынычу, пущай сам решает, что с ним делать.

Атаман Заруцкий проживал внутри кремля вместе со всей боярской думой, которой окружил себя второй самозванец. До самого «истинного царя» Бутурлина не допустили, но к нему он и не стремился. Дело у него было к Заруцкому и прочим думным боярам самозванца, которые теперь, когда поляки по большей части покинули Калугу, отправившись к королю под Смоленск, и правили той часть страны, что признавала власть самозванца.

Тот сидел на лавке за столом, где ещё недавно была еда, но сейчас остались только жирные пятна на скатерти. Не евший нормально несколько дней Бутурлин сглотнул слюну. Одет Заруцкий был прямо как польский дворянин, не так давно он бежал из Тушинского лагеря к ляхам, но после подался-таки в Калугу из-за разногласий с ними. Кто панам вроде Льва Сапеги или Жолкевского какой-то казачий атаман, плюнуть да растереть, а к такому обращению почувствовавший себя настоящим боярином Заруцкий привыкать не собирался. Однако одеваться на польский манер не перестал.

— Так говоришь побили Жолкевского под Клушином, — повторил Заруцкий, когда Бутурлин закончил говорить. — И крепко побили-то?

— Крепко, — уверенно заявил Бутурлин. — Удрал он к королю Жигимонту, хвост поджав.

— От это добре, — хлопнул себя по колену боярин-атаман. — Дюже добре! И Скопин молодой идёт самого короля воевать?

— Подкрепление от царя получит и пойдёт, — кивнул Бутурлин.

— И мыслишь ты побьёт он короля? — спросил Заруцкий.

— Может и побить, коли в поле с гусарами справился, — ответил Бутурлин. — Хотя и тяжко то было. Сам я дрался с ними, и едино милостью божьей жив да ран серьёзных не получил.

— Зато конями добрыми разжился, — заметил Заруцкий.

— А как без трофея из такой драки выходить, — усмехнулся Бутурлин. — Я кровь проливал, так мне и награда за то положена.

— От Васьки-вора, московского царька, — прищурился Заруцкий.

— От воеводы Михаила Ивачына Скопина. — Бутурлин намерено опустил вторую половину фамилии князя. — Он мне тех аргамаков после битвы жаловал.

— Так он вернейший пёс царька Васьки, — обрезал его Заруцкий.

— Оно может и так, — не стал спорить Бутурлин, — да так ли важно то. Теперь я истинному царю служить желаю. Не в поражении в победе ушёл я от лжецаря к подлинному.

— То добре, — кивнул Заруцкий, — коли и правда так, и нет у тебя камня за пазухой. Но к моим казакам тебе идти не след, не примут они тебя. Иди на двор к боярину Трубецкому. Я ему слово скажу с верным человеком, и он тебя к делу приставит.

— Благодарствую, боярин, — сказал ему в ответ Бутурлин. — Верой и правдой отслужу царю истинному да Отчизне.

— Уж послужи, — снова кивнул ему Заруцкий, — как следует послужи, и царь да мы, присные его, тебя не забудем. А ляхам, что в городе и особливо Ивану Сапеге про поражение Жолкевского не говори, не след.

— Не скажу, — заверил его Бутурлин, и боярин отпустил его.

До стрелецкого двора, где проживал князь Трубецкой, собственно командовавший стрельцами в войске самозванца, Бутурлина проводили знакомые казаки. Правда, держались они уже без прежней подозрительности, болтали о пустяках, свистели при виде красивых девиц, в общем вели себя как казаки в союзном городе.

У ворот слободы дежурили сразу четверо стрельцов. Двое с бердышами, а пара с забитыми пищалями и распаленными фитилями, обмотанными вокруг запястий. Увидав казаков, стрельцы тут же принялись раздувать фитили, видимо, просто на всякий случай.

— О, гляди, Граня, — узнав его прозвище, старший из казаков называл Бутурлина только так, — в портки наклали, как нас увидали.

Казаки его заржали не хуже коней, стрельцы же напряглись, однако ничего говорить в ответ не стали. Казаки явно нарывались на драку, а караульным на эти провокации поддаваться нельзя, чем казаки и пользовались. И откровенно потешались над ними.

— К кому? — поняв, что уходить Бутурлин не собирается, спросил у него старший караула.

— От боярина Заруцкого к князю Трубецкому, — доложился Бутурлин, — с вестью важной.

— Звать как? — задал следующий вопрос стрелец, глядя мрачно исподлобья, как будто к бою готовился.

— Бутурлин Василий, прозваньем Граня, — ответил Бутурлин.

Видимо, весть от Заруцкого опередила его, потому что Бутурлина без дальнейших расспросов пропустили. А вот на казаков нацелились бердыши и стволы пищалей, ясно давая понять, что им здесь не рады.

— Не больно-то и хотелось, — выдал на прощание старший из казаков и они направились в сторону торга.

Бутурлина же проводили на двор князя Трубецкого, самый большой в слободе. Стрельцов здесь оказалось довольно много. Одни занимались своими делами, чинили сапоги, поправляли сабли, насаживали лезвия бердышей на ратовища, иные возились с пищальными замками или шлифовали фитили. Были и те, кто под началом десятников отрабатывали приёмы обращения с теми же бердышами да оружием огневого боя. В общем, слобода жила своей размеренной жизнью. И только сторожа на входе наводили на нехорошие мысли. Кстати, эти стрельцы вовсе не походили на тех расхристанных, что сторожили городские ворота, и вот об этом Бутурлин спросил у сопровождавших.

— Так то городовые, — отмахнулся старший. — Им в поход ежели что не идти. Они не под князем ходят, а вроде как сами по себе, приказу не подчиняются. На воротах только мзду собирают с проезжающих да на торгу по лоткам шустрят, а никто их не укоротит.

— Иные с самого утречка пьяные, — добавил другой. — Не в церкву идут первым делом, а в кабак.

Он казалось хотел сплюнуть под ноги да не решился при старшом.

— А чего вы им укорот не дадите? — спросил Бутурлин у стрельцов.

— Приказа не было, — пожал плечами старший. — Вот даст князь приказ враз угомоним их, да и казаков заодно.

Дом князя Трубецкого больше походил на подготовленную к осаде крепость. Все окна закрыты ставнями, а на входе во двор дежурят пара стрельцов. Оба с забитыми пищалями да зажжёнными фитилями. Правда, эти не стали раздувать их, сразу пропустили Бутурлина в покои князя.

Трубецкой сидел за столом, однако тот явно не был обеденным. На нём лежали какие-то бумаги, исписанные скорописью, к которым Бутурлин предпочёл не приглядываться. Его тут и так за лазутчика считали, и доказать свою верность «истинному царю» ещё придётся.

— Передали мне про тебя весточку, — не стал тратить время на приветствия Трубецкой, — вот только ума ни приложу, к какому-такому делу тебя приставить. Стрельцы тебя головой не примут, ты в их прихватках не разумеешь ничего.

— Я дворянин и к конному бою более привычен, — ответил Бутурлин. — К тому же, царю Дмитрию служит воеводой родич мой Михаил. Я про то Заруцкому говорить не стал, чтоб казачью душу не тревожить, раз он сам не спросил.

— И верно сделал, — кивнул Трубецкой. — Казаки на нас косятся, и что ни день на торгу сабли звенят. То ляшские с казачьими, а то и русские. До смерти пока никто не убился, да только это уж дело времени. Коли кровь пролилась, так и до смертоубийства шаг единый остался.

Он помолчал, а после принялся расспрашивать Бутурлина о новостях. Тот пересказал всё в точности. И о сражении под Клушиным, о поражении Жолкевского, который ушёл к королю, о том, что князь Скопин ждёт подкрепления из Москвы, и как только получит его, тут же двинется сбивать осаду со Смоленска.

— Широко шагает Миша, да споткнётся он о жигимонтово войско, — решительно заявил Трубецкой. — Это Жолкевский по ляшскому гонору хотел его шапками закидать, на гусарство своё положился, а осаду сбивать — совсем другое дело. Иная хитрость нужна.

— Может статься, князь Скопин и такой хитростью владеет, — пожал плечами Бутурлин. — Он ни одного сражения не проиграл пока.

— От оно и верно, что пока, — усмехнулся Трубецкой, — а знаешь как говорят, за одного битого двух небитых дают.

— Боярин Заруцкий сказал, ты, князь, меня к делу приставишь, — напомнил Бутурлин. — Так к какому?

— Ступай на двор к родичу своему Михаилу, — велел тот. — Стрельцы проводят, скажешь им, что я велел. Он в дворянских сотнях служит, самое тебе там место.

Именно этого Бутурлин и добивался, и был только рад, что всё случилось вот так запросто.

Он прошёлся со стрельцами по городу. Калуга жила своей обычной жизнью, как будто и не стала на время воровской столицей. На торгу попадались ляхи, вышагивали они гордо, руки держали на саблях, друг с другом говорили, щедро сдабривая родную речь латынью. Все как один щеголяли кольчугами, а кое-кто и стальными наручами. И по одному не ходили никогда, только компаниями по пять-шесть человек. Казаки гуляли свободнее, распевали песни, но вели себя прилично, задирали только ляхов да изредка городовых стрельцов с дворянами. До сабель на глазах у Бутурлина не дошло ни разу, хотя иногда казалось вот уже должна зазвенеть сталь. Однако всегда кому-то удавалось успокоить страсти и развести готовых пустить друг другу кровь прежде чем клинки покидали ножны. Городовые стрельцы и правда натурально собирали дань с торговцев, когда деньгой, когда товаром, а уж прихватить у разносчика пирог или расстегай для них было вообще как за здрасте. На ссоры они не спешили, наоборот, старались держаться подальше, а вот воришек ловили и колотили смертным боем. Видимо, считали, что на торгу обирать других имеют право только они.

Дальний родич Бутурлина Михаил делил просторный двор ещё с парой детей боярский. Вместе жить им было веселей, да и хозяйство вести никто толком не умел, а тут не надо тратиться на кухарок да прочих дворовых. Там же проживала большая семья, где из мужчин был только обезноживший дед, который с печи не слезал, грелся там даже в самую жару. Бабы же вели хозяйство, обстирывали и готовили на всех мужчин. Да и постели им грели, конечно же. За всё это получали малую монету, но главное знали — на этот двор не сунутся ни казаки ни городовые стрельцы ни даже ляхи. Слишком уж много в большом доме с широким гульбищем вооружённых мужчин, не боящихся ни бога ни чёрта и готовых дать отпор кому угодно.

— Василий, — сначала удивился появлению родича Михаил, — Граня, ты ли? Сколько лет не видались-то.

Они никогда не были особо близки, потому что родство их можно охарактеризовать простым выражением седьмая вода на киселе. Но встречались, потому что жили в Москве, а уж родичи, пускай и дальние, завсегда встретятся, даже в таком большом городе. К тому же были они почитай ровесниками, и как все дети боярские служили в конных сотнях. На смотрах в основном и встречались-то. Но война и смута развели их. Граня остался верен московскому престолу, Михаил же предпочёл самозванца в Калуге.

— А я гляжу и думаю, кого это стрельцы ведут мимо нашего двора, — продолжал Михаил.

— Да они провожали меня, — ответил Василий, — я ж Калуги не знаю, не бывал здесь прежде. Вы тут смотрю славно устроились.

Михаил проводил его в просторный терем, прямиком в поварню, где уже суетились бабы, готовя снедь к обеду. Василий, который ещё не завтракал, только слюнки глотал, но виду не подавал. Вот только Михаил был человек неглупый и сразу заметил, что родич голоден, потому и отвёл на поварню.

— Эй, бабы, соберите на стол пока родному мне человеку, — велел он. — Он пока здесь поживёт, место-то есть.

Женщины возражать не стали. Видно не принято здесь было спорить с воеводой, да оно и понятно.

Василия усадили за стол, первым делом выставили горшок со вчерашнего пшённой кашей прямо из печи. Каша оказалась щедро сдобрена салом, и Василий умял её очень быстро. Запивал сбитнем и большой кружки, в которую пожилая женщина всё подливала да подливала, качая головой.

— Разве ж на войне сбитень будет, — говорила она. — Пей, родной, пей, я ещё наварю. Для ратных людей не жалко.

Наконец, когда Василий наелся, Михаил приступил к нему с расспросами. Прямо тут же на поварне, при женщинах.

— Ну так говори уже, Граня, — велел он родичу, — как ты в Калуге оказался? Ты ж за боярского царя Ваську стоял.

— Постоял за него, — кивнул Василий, — подрался с ляхами под Клушином, да и утёк. Решил сюда податься, здесь, говорят, вольница.

— Кому вольница, — невесело усмехнулся Михаила, — а кому и не очень.

— Это как? — удивился Василий.

— Да не важно, — отмахнулся Михаил, решив, видно, что сболтнул лишнего.

А потом был большой обед, ради которого хозяйки расстарались на славу. Поводом послужило обретение Михаилом Бутурлиным товарища и родича, которого все звали не иначе как братом. Ели обильно, несмотря на постный день радовались варёному мясу и каше с салом, но ещё обильней было, конечно же, возлияние. На длинном столе, выставленном в верхней светлице между тарелок и горшков со снедью, гордо высились бутылки вина заморского (и откуда оно тут, в воровском городе, не иначе как от поляков, больше взяться неоткуда), пузатые горшки со ставленым мёдом ну и конечно кувшины с пивом, до которого все были большие охотники в самом начале обеда, когда крепкое пить вроде бы ещё невместно.

Василий пускай и поел перед этим, однако при виде такого пиршества его желудок снова заурчал. После военных харчей да голодовки в несколько дней, последовавшей за бегством из стана князя Скопина, даже смотреть на такое изобилие было страшно. И он взялся за еду, запивая её пивом, с отменным аппетитом, ничем не уступая остальным детям боярским.

Как он понял за столом сидели не только постояльцы большого терема, но и гости, Столько народу, как сидело сейчас за столом, там было никак не разместить, даже если всем войлоки на пол покидать. И даже так все вряд ли влезут. Но видать такие званые обеды здесь были не в новинку, потому что хозяйки споро меняли опустевшие горшки новыми, а кости уносили на двор собакам, у который сегодня был свой пир.

И вот все насытились достаточно, чтобы распустив пояса откинуться на лавках, кто мог. Теперь уже в основном пили, перейдя на ставленый мёд, а после и варёный, который попроще и подешевле будет, а в голову бьёт также крепко. Что ещё надо дворянину после сытного обеда да в хорошей компании. Под медок-то начались и разговоры. Те самые, что нужны были Василию.

— Вокруг царя один ляхи да казаки, — выговаривал один из видных детей боярских Бунай Рукин.

— Татарва ещё, — выкрикнул кто-то с дальнего края стола.

— И татарва, — согласился Бунай. — А нас же, детей боярских, задвигают всюду. Конница у него ляшская, говорят, мы им не чета. В стрельцы князь Трубецкой только своих берёт. Ну а мы как же? На скудном самом содержании, а службу тянем.

Слова его о скудном содержании как-то не вязались с обильным столом, однако возражать Василий, конечно же, не стал.

— Поместья наши оскудели совсем, — подхватил другой дворянин, — крестьяне поразбежались, али позабыли, как оброк платить.

— А у кого поместья под Васькой-царьком, — снова раздался выкрик с дальней стороны стола.

— Верно, — согласился говоривший. — Мы тянем службу, которой ляхи гнушаются, войну ведём, а нам объедки со стола достаются. Вот скажи-ка, воевода, когда ты последний раз к царю зван был?

— Да ещё до Петрова поста, — ответил Михаил мрачным тоном.

— От! — выкрикнул кажется всё тот же горлопан с дальнего края.

— А ты разве не такой же боярин, как Заруцкий с Трубецким? — глянул на него Бунай Рукин. — Отчего ж тогда тебе такое неуважение? Они почитай живут в царёвых палатах, кажен день с царём али царицей видятся, им почёт, а — вот. — Он продемонстрировал Михаилу здоровенный кукиш. — Так выходит, воевода?

Спорить Михаил не решался. Дети боярские были в сильном подпитии и все обиды на «истинного царя», задвигавшего их ради казаков с ляхами, лезли наружу.

— Окружил царь себя ляхами да татарами, — поддержали Буная, — а русскому человеку к нему и хода нет. Какой же он царь после этого?

— Истинный, — осадил болтуна Михаил Бутурлин. — Не Васька-царёк, что на Москве сидит, да не правит дальше стен городских.

— Как же не правит, когда его воевода, у которого родич твой служил, бил нас сколь раз? — возразил ему Бунай. — Князь Скопин широко шагает, с ляхами того и гляди сцепится.

— А говорят помер он, Скопин-то, — раздалось с дальнего края стола. — Али врут?

— Едва он к Господу не отправился, — ответил Василий, видя, что все взоры обратились к нему, — да не попустил Он, выправился князь. Да и побил ляхов.

— Как побил? — удивился Бунай, да и остальные сидевшие за столом дворяне разразились возгласами недоверия. — Разве ж можно их в поле побить-то?

Один лишь Михаил знал, что под Клушиным победа осталась за Скопиным, Василий поведал родичу об этом вкратце, пока женщины готовили обед да собирали на стол.

— Можно, и я тому самовидец живой, — решительно заявил Василий. — Сам рубился с ляхами под Клушиным.

— И многих порубал? — глянул на него с усмешкой Бунай.

— Да чтоб до смерти ни одно, наверное, — честно ответил Василий, — броня у них крепкая, кони добрые, да и сами они рубаки хоть куда. А всё одно сломили мы их, вот что я вам скажу!

— Так уж и сломили, — выдал кто-то из сидящих за столом с явным недоверием.

— А ты на аргамаков погляди, что я на двор привёл, — срезал его Василий. — А ещё могу броню справную показать, да и вот сабля у меня добрая.

Он вынул из ножен дамасской стали саблю, взятую как трофей после боя. Говорить, что поднял её с покойника, убитого ядром, Василий не стал.

— Так бают ты от князя Скопина утёк с теми аргамаками да бронёй крепкой да саблей доброй, — рассмеялся Бунай.

— А откуда бы им взяться, коли бы нас ляхи побили, а не мы их? — резонно поинтересовался у него Василий, и ответить на это Бунаю было нечего.

— И как же наградил князь Скопин всех после битвы той? — спросил у родича Михаил.

— Да по справедливости уж, — ответил тот. — Кто пораненный сильно, тех по домам распустил, удерживать не стал даже выдали какую деньгу на дорогу. Тех же, кто несмотря на раны войске остался, наградил щедро, теми самыми конями да бронями да саблями, что с гусар взяли.

— Надо ж, за боярского царя стоит, — теперь уже для них Василий IV стал боярским царём, а не Васькой-царьком, заметил себе Бутурлин, — а воюет хорошо. Жигимонтовы рати бьёт.

— А как с войском у него? — спросил кто-то из детей боярских, чьего имени Василий не запомнил. — Справное ли?

— Под Клушиным дать гетману Жолкевскому укорот справы хватило, — хвастливо заявил Василий. — Да и полковника Зборовского с его гусарами в железа заковали да на Москву отправили, на царёв суд.

Зборовского тут знали хорошо, и эта новость произвела на детей боярских сильное впечатление.

— Лихой он гусар был, — заметил кто-то из них. — Бивал войска боярского царя.

— Пехоту нового строя князь прямо из мужиков набирает, — продолжил Василий. — Их немецкие десятники да головы обучают воинской хитрости. Не с пищалью, а с длинным древом — пикой. С такой и в поле против гусара выстоять можно.

И он быстро рассказал о противостоянии наёмников Делагарди атакам гусарии. Правда, о плетне, который мешал полякам, упомянуть позабыл, решив, что о такой мелочи умолчать. Так история звучала куда лучше.

— Холопы с древом воевать будут, — пробурчали за столом. — Невидаль. Хуже казаков.

— Но и без детей боярским ему никак, — заявил Василий. — Конницы у него мало. Кто по поместьям вернулся после битвы, да и побили многих.

— С одними стрельцами да холопами с древом Жигимонта со Смоленска не собьёшь, — внушительно заявил Бунай. — Без конницы никак.

— Потому и честь будет детям боярским, — заметил Василий, — и слава, и награда по чести. Такая, о какой здесь, у калужского царя, вам и мечтать не приходится.

— Чего ж ты тогда от князя утёк со всей наградой? — прищурившись глянул на него родич Михаил.

— А ежели не утёк я, — ответил Василий, шкурой чувствуя что сейчас всё на волоске висит. Не найдёт он слов нужных, и в лучшем случае в подвале окажется, а может и прямо тут его саблями порубят дети боярские, с кем он только что хлеб делил да мёд ставленый да варёный пил, — а отправлен князем Скопиным к вам со словом.

— С каким-таким словом? — спросил за всех Михаил, и над столом повисла гнетущая тишина.

— А с таким, кто на службу к нему пойдёт, чтобы Жигимонта Польского с земли нашей гнать, — проговорил как можно чётче Василий, чтобы каждый за столом услышал его слова, — так тому будет почёт и награда по чести, в битве заслуженной, а не по месту.

Тишина висела над столом. Василий глядел на этих людей, испытанных во многих боях и кампаниях. Иные начинали службу ещё при Борисе Годунове, а детьми застали годы правления Фёдора Иоанновича, богомольного царя. И вот сейчас они сидели и думали над его словами, и от думы их зависела теперь сама жизнь Василия Бутурлина. Он снова ощутил на каком тонком волоске она повисла, и сглотнул горькую слюну запив глоток ставленым мёдом, который ему совсем не сладким показался.

Ляпунов принял Ивана Шуйского как положено. Узнав от дворян, перехвативших отряд на пути к Рязани о том, кто к нему пожаловал, сам вышел к воротам. Иван спешился и воевода низко поклонился ему и сам проводил в палаты, где принял ласково, но с недоверием. Не понимал он, ради чего царь, как думал тогда Ляпунов, послал меньшого брата своего в Рязань. А главное, отчего о том не донёс младший брат самого Ляпунова Захарий, находившийся в столице с сильным отрядом детей боярских.

— Прибыл я не от царя, — первым делом сообщил Ляпунову Иван Шуйский, — но из войска князя Скопина-Шуйского. — Он намерено назвал воеводу полной фамилией, подчёркивая сродство с ним. — У него в войске конницы почти не осталось после победы над ляхами.

— Победы, — воспользовавшись нарочитой заминкой князя Ивана спросил Ляпунов, — над ляхами?

— Под селом Клушиным, — ответил ожидавший этого вопроса князь Иван, — побил воевода Скопин-Шуйский конную рать гетмана Жолкевского. Их, конечно, было меньше, чем нас, но у гетмана войско состояло почти сплошь из одних гусар, которые и меньшим числом бьют более сильные рати. Но в том бою много порублено было детей боярских из конных сотен, каких до смерти, каких поранили так, что они в поместья вернулись, не в силах дальше службу нести. Воевода их отпустил, да только теперь ему на осадный стан Жигимонта под Смоленск идти надобно, а конницы мало.

— Так чего же государь надёжа не прислал ему подкрепление? — поинтересовался Ляпунов.

— Отчего же не прислал, — удивился князь Иван. — Прислал государь меня к воеводе, да только на Москве верных царю детей боярских мало. Он только стрельцов Московского приказа отправил в помощь воеводе вместе со мной. А без конницы с ляхом не повоюешь, и стан его осадный не собьёшь.

— Стало быть, — сделал резонный вывод Ляпунов, — желает князь Скопин-Шуйский получить рязанских дворян да детей боярских в своё войско.

— И царь того желает, не один только воевода, — добавил князь Иван, — в том моё слово тебе порукой. А воеводой над рязанским дворянством поставь брата своего Захария, дабы уверенным быть, что не станут их без толку слать под ляшские сабли да пики.

Ловко завернул Иван-Пуговка. Ляпунов даже поразился, а ведь его считали едва не самым глупым из братьев, да только меньшой всё время в тени старшего было — Василий всегда наверх глядел, ему Годунова удача мерещилась, чем он-то хуже худородного Годунова, а тот в цари пролез. В итоге и сам Василий примерил царский венец, а брат его Дмитрий при бездетном Василии наследником, он уже на себя шапку мономашью примеряет. Иван же никуда не рвался, не поспеешь с такими-то братьями, но это не значило, что Господь обделил его умом. И Ляпунов сейчас в этом убедился. Возразить ему было нечего.

— Я соберу детей боярских, — кивнул он, — помочь славному князю Скопину, — он как будто намерено опустил вторую часть фамилии воеводы, — в войне с ляхами обязанность всякого верного царю воеводы. И никто после не скажет, что Рязань не пришла на помощь царю в трудный час.

— А брату отпишешь в Москву, — тут же зацепился князь Иван, — чтобы брал рязанских людей своих да ехал на подмогу воеводе?

— Нынче же отпишу, — заявил Ляпунов. — Ну а ты, князь, отдохни с дороги. Собирать дворянство дело небыстрое, да и гонец к Захарке прибудет только завтра к вечеру, а ему после ко мне ехать.

— Пускай Захарий едет сразу в Царёво Займище, — не дал ему затянуть время князь Иван. — И своих дворян скликай скорее. Каждый день промедления, это смерть людей в Смоленске. Хотел бы ты, чтоб и Рязани на помощь также мешкотно собирались?

Ловок, ох и ловок оказался Иван-Пуговка. И кто только ему прозвище такое дал, не иначе царь Иоанн Грозный, тот под конец жизни чудил и мог кого угодно прозваньем наградить. Хотя бы Юшку-самозванца, который по роду-то Нелидов, а от Грозного царя прозванье Отрепьев получил.[1]

— Не буду мешкать, князь, — заверил Ляпунов посланника воеводы Скопина-Шуйского. — Тотчас же брату на Москву отпишу и письмо то с самыми резвыми гонцами отправлю. Пятерых разом, чтобы хоть один, а доехал. И дворянство рязанское нынче же скликать велю, да готовиться выступать на помощь войску, что на Смоленск идёт.

— В том прими заранее благодарность от воеводы и от царя, — ответил князь Иван. — И от меня за то, что под своей крышей приютить готов. Обожду у тебя пока дворянство соберётся да сам и поведу его на помощь князю Скопину-Шуйскому.

Ляпунову только зубами скрипеть осталось. Иван-Пуговка так ловко всё сплёл, что остался соглядатаем при рязанском воеводе да не просто так, а по его собственному, Ляпунова, приглашению. Не откажешь же в приюте царёву брату, придётся терпеть его в своём доме, потчевать, на мягкие перины укладывать. И затянуть со сбором дворянского ополчения, прислать его слишком поздно, когда под Смоленском уже всё решится, не выйдет. Князь Иван будет бдительным оком следить, чтоб рязанский воевода собирал людей как можно скорее. А в том, что после распространения вести о победе над ляхами, дети боярские пойдут в поход с охоткой он не сомневался. Князя Скопина-Шуйского считали едва ли не спасителем державы, и если за боярского царя Василия сражаться дворянство не особо желало, то идти под руку князя-победителя как раз наоборот. И с этим Ляпунов уже ничего поделать не мог.

Видно, придётся делать дело своё как следует, а не спустя рукава, как ему бы очень хотелось. И особенно не хотелось отзывать из Москвы брата, который доносил, что трон под Василием Шуйским шатается всё сильнее. Однако и отказать Скопину рязанский воевода не мог, иначе над его дворянами станет воеводой Иван Шуйский, а этого допустить Ляпунов уже никак не мог. Придётся брату покидать Москву да жизнью за-ради Отечества рискнуть.

А всё же ловко, ловко обвели его князь Иван с воеводой Скопиным, заставили плясать под свою дудку. Ну да ништо, Прокопия Ляпунова задёшево не купишь, он и сам может вместо брата на Москву отправиться. И уж когда под царём Василием трон зашатается посильнее, будьте покойны, он его подтолкнёт как следует. Да и верных людей для этого у него достанет, пускай и многих придётся вместе с Иваном-Пуговкой на Жигимонта отправить. Оно может и к лучшему — пускай Захарка жизнью рискует, а Прокопий сам всё на Москве сладит.

Вот какие мысли бродили в голове рязанского воеводы, когда он писал письмо брату да велел дьякам писать грамотки о сборе дворянского ополчения.

— И чтоб обязательно, — наставлял дьяков лично воевода, — слышите, обязательно, в тех грамотках писано было, ради чего ополчение скликается. Чтоб каждый знал, куда и с кем воевать идёт.

Закончив это суровое наставление, он сел-таки за письмо брату.

[1] Ляпунов ошибается, прозвищем Отрепьев наградил предка Юрия (Григория) Отрепьева, Давида Фарисеева сына Нелидова Иван III