Скопа Московская (СИ)

Глава седьмая

На Можай

Не знаю уж откуда пошло выражение «загнать за Можай» — не так уж далеко он от Москвы. Но это так мне казалось, когда я жил во времена хороших дорог и машин, которые легко делают по трассе сотню, а то и больше километров в час. Когда ехать приходится верхом, расстояние ощущается совсем иначе.

Я покинул свою усадьбу в Белом городе, попрощавшись с женой и матерью. Людей им оставил немного, только чтобы хватило от воров оборониться, а на деле просто на воротах стоять для вида. Если царь решит взять мою семью в заложники, чего от него вполне можно ожидать, то и все мои дворяне его не остановят. Пришлёт сотню стрельцов, и коли придётся они возьмут усадьбу на копьё. Не хватит мне людей, чтобы с царём воевать, да и не собираюсь.

Жену я обнял крепко, прижал на мгновение её голову к груди. С матушкой, конечно, был более сдержан, но она, как женщина старшая, могла позволить себе поцеловать меня. В лоб. А после поплакать на людях, а вот Александра сможет уронить слезу по мне, когда окажется одна в своей горнице. Приличия не позволяли ей плакать на глазах у дворян и тем более челяди.

В третий раз ехал я по Москве. И всё ещё это был для меня город чужой. Узкий, тесный. Дышать здесь и то тяжело. Мы миновали стену Белого города, и углубились в Земляной. Город посадских людей, торговцев победнее, мастеровых и прочего люда, кому не нашлось места в лучших частях Москвы. Здесь оказалось куда грязнее, но, правда, всё равно чище, чем в кино показывают. Мостовой считай не было, разве кто от крыльца выложит деревянных плах да чурбачков вдоль фасада дома. Но это только в домах поприличней. Люди уступали моей кавалькаде дорогу, жались к стенам и заборам, чтобы ненароком не оказаться сбитым крепкой лошадиной грудью. А как мы проезжали, многие принимались ругаться и грозить кулаками «разъездившимся боярам». Грязь летела из-пол копыт во все стороны, пачкая тех, кому не повезло оказаться на нашем пути.

У ворот нас встретили московские стрельцы. Однако остановить меня не решились. Кто ж станет удерживать в воротах воеводу? Меня с поклоном пропустили. Впереди лежала дорога на юго-запад, к Можайску.

Ехали размеренной рысью. Коней не гнали, но и шагом пускали редко, только чтобы передышку дать. Скакали, конечно, не монгольским манером — с парой заводных лошадей. Не было смысла в такой гонке, да и коней лишних у меня на подворье не было. Хорошо ещё, что все дворяне, сопровождавшие меня, с послужильцами своих имели. Безлошадных я, собственно, и оставил в московской усадьбе. Но даже таким аллюром я доберусь до Можайска лишь к полуночи, а ехать по ночной дороге опасно. Можно и на шишей каких нарваться — им-то наплевать, что князь-воевода едет Отечество спасать. Навалятся гурьбой, и поминай как звали.

Слово шиши само собой всплыло в памяти, нарисовав обросшего бородой человека в несусветных лохмотьях с дубиной в руке и самодельным кистенём-мачугой за поясом. Поясом, конечно же, служил кусок верёвки. Один такой нам не страшен, да и не полезет он в одиночку на вооружённый отряд даже ночью, если не самоубийца. Вот ватага человек в пятнадцать-двадцать — уже представляет серьёзную угрозу. Тем более что объявлять о нападении они, само собой, не станут, и ринутся в атаку из ближайших кустов. Тут даже заряженные пистолеты и сабли могут не спасти.

Так что, как только стемнело, мы остановились в монастырской деревеньке Репище. Здесь всем распоряжались монахи Савво-Сторожевского монастыря, которыми руководил помощник тамошнего келаря, человек суровый к своим, однако со мной бывший весьма любезным. Да и денег за постой уход за конями взяли немного. На постоялом дворе покупать пришлось только мясо, потому что день был постный, но как известно болящим и путешествующим можно не так строго придерживаться постных дней.

Утром следующего дня в дорогу отправляться совсем не хотелось. Несмотря на то, что лето было всё ближе, погода не задалась. Резко похолодало и зарядил мерзкий дождь — не особенно сильный, но такой, что за пару часов промочит все вещи. Однако рассиживаться некогда — меня ждал Можайск и войско, и уйма дел, которые надо переделать до прибытия второго воеводы — князя Дмитрия Шуйского. Что-то подсказывало мне, как только царёв брат окажется в лагере, мне станет куда сложнее командовать войском, несмотря на всю нерешительность Дмитрия. Так что пришлось наскоро перекусить холодным — на кухне постоялого двора только ставили в печь первые горшки, и отправляться дальше.

Дорога размокла, кони больше не могли идти прежней широкой рысью, словно отмеряя ровные куски холста. Часто мы и вовсе вынуждены были переходить на шаг, чтобы лошади не спотыкались. Заводных ни у кого не было, а значит если чей-нибудь скакун повредит ноги, добираться его всаднику до Можайска придётся пешком. Так что рассчитывая оказаться там ещё до полудня, мы въехали в город сильно во второй половине дня.

Все города преображаются, когда там оказываются военные. Вот и Можайск буквально зажил новой жизнью стоило рядом с его стенами вырасти громадному лагерю войска, оставленного мной несколько месяцев назад. Но сам город меня интересовал мало. Мы проехали по нему, задев лишь окраину, которая мне не понравилась. Вечно хлопотливые слободы, где никто и взгляд на нас не поднял. Здесь над кузницами стояли натуральные облака чёрного угольного дыма — работа кипела, не удивлюсь, если и ночью тут стучали молоты. Войско требовало великого множества железных и стальных изделий. Больше всего, конечно, подков. Тут же ковали и ядра к пушкам войскового наряда, и попыхивающие трубками канониры принимали работу, тщательно измеряя снаряды и то и дело ругаясь с мастеровыми, когда размеры не совпадали слишком сильно. Идеально подогнать кованое ядро под размер ствола не получится, но и совсем уж маленькое или наоборот большое никто брать не хотел. Кому нужно ядро, которым нельзя выстрелить из пушки. Здесь погонными метрами (не знаю, как тогда это называлось, а память тут не смогла ничего подсказать) гнали ткань, здесь же шили рубашки, исподнее, свободные штаны и даже кафтаны с шапками для стрельцов. Где-то работали с кожей — уж этот запах ни с чем не спутаешь. В другом месте плели корзины и лапти.

Но наконец череда слобод и слободок закончилась и мы почти сразу въехали в лагерь. Он был лишь символически отделён от города рогаткой. Меня, конечно, сразу узнали, и ещё на подъезде отволокли её в сторону. Если и был какой пароль для въезда, меня это явно не касалось.

Найти ставку Делагарди оказалось просто. Он сам рассказал мне перед отъездом в войско, что держит её в большой усадьбе, вокруг которой собственно и разбили сам лагерь. Солдаты жили в основном в шалашах, а кто и просто валялся на кошме, укрываясь плащом — народ привычный, а погода уже тёплая. Иные из офицеров обитали в самом Можайске, отправляясь туда ночевать. За постой с них много денег не брали просто потому, что не было тех денег, и жители города и посада предпочитали получать хоть что-то. Да к тому же офицерам полагалось какое-никакое, а довольствие из казны, и они частенько расплачивались за стол расписками. И расписки те принимали в Можайске дьяки, скрепя сердце. Платили по ним тоже не полностью, но опять же хоть что-то, да и офицеры как правило завышали цену и количество съеденного, чтобы покрыть это. Из-за таких приписок дьяки платили ещё меньше, что честности не способствовало. Но так уж ведутся тут дела. Князь Скопин явно был в курсе всего этого безобразия и относился к нему вполне спокойно, либо поделать ничего не мог, либо просто считал, что не его это дело — так заведено и не ему менять сложившуюся систему.

Отпустив дворян обустраиваться, я вместе с Болшевым отправился к Делагарди. Застал того сидящим за столом. Якоб как раз заканчивал обедать.

— Ты голодный с дороги? — спросил он. — Садись со мной, и офицера своего сажай. Сейчас мои любезные хозяева сообразят чего-нибудь.

Хозяева сообразили и весьма прилично. Конечно, по распискам самого Делагарди уж точно платили всегда исправно и без занижений, поэтому хозяева усадьбы, где он квартировал, были рады стараться.

За едой начались разговоры. Но такие, о которых аппетит пропадёт даже у самого голодного.

— Забрать у нас ровным счётом шесть тысяч человек собираются, — сообщил мне Делагарди. — Хотят отправить двух воевод в Königliches Darlehen.

Делагарди говорил на немецком, который я теперь, благодаря памяти князя Скопина отлично знал, однако тут пришлось погадать. Что ещё за царский заём такой, а после понял, что это он так называет деревню Царёво Займище, расположенную меньше чем в сотне километров от Можайска и чуть более чем в двухстах от Смоленска.

— Пускай идут, — кивнул я. — Укрепятся там, будет у нас передовой плацдарм.

— Рано, — ответил Делагарди. — Сигизмунд сидит под Смоленском и думает, что мы здесь будем торчать до середины лета. Выдвижение части сил, причём довольно заметной, станет для него сигналом, что скоро из Можайска пойдут основные силы.

— Думаешь, двинет кого-нибудь на перехват? — задал вполне резонный вопрос я.

— Конечно, Жолкевского или Сапегу, — кивнул Делагарди. — Но Сапегу вряд ли, у того родной брат сидит в Калуге с этим вашим новым самозванцем. Сигизмунд не настолько доверяет своим аристократам, боится, что они сговорятся за его спиной.

Я проклинал себя за то, что толком ничего не знаю об этом времени. Даже в пределах школьной программы. Об осаде Смоленска королём Сигизмундом и то узнал из крайне посредственного фильма, который как-то показывали по федеральному каналу. Я его и до середины не досмотрел. Так что никаких знаний об этом периоде у меня нет, и я ничем не отличаюсь от жителей этого времени. Но уж что есть, то есть, придётся играть теми картами, что мне сдали. Знать бы ещё кто и зачем, вот только что-то подсказывало мне, вряд ли я это узнаю.

— А кого шлют в Царёво Займище? — спросил я.

— Воеводу князя Елецкого и с ним ещё кавалера Валуева, — ответил Делагарди. — Ну и шесть тысяч стрельцов да немного с ними конницы.

— Запрутся в там и пускай сидят, — кивнул я. — Князь Елецкий не глупый воевода, да и Валуев тоже. Много людей Сигизмунд со Смоленска не снимет, значит, отобьются. Запрутся в деревне, огородятся, и встретят ляхов как следует.

— Всё это хорошо, — согласился Делагарди, — если бы мы смогли пойти следом за ними.

— А мы, значит, не можем, — понял я. — Деньги в скором времени должен привезти князь Дмитрий. Его царь назначил вторым воеводой в войско.

— Елецкому это не понравится, — заметил Делагарди.

— Князь Фёдор Андреевич человек толковый, и не станет заноситься, — покачал головой я. — Но тем больше резона отправить его в Царёво Займище вместе с передовым отрядом.

— Мы можем просто не успеть ему на помощь, — заявил Делагарди. — Мои солдаты готовы воевать, а вот от наёмников уже дважды приходили депутации. В последний раз мне выставили ультиматум. Пока не будет серебра, из Можайска никто не выйдет.

— Значит, мне нужно переговорить с ними, — кивнул я. — Раз я снова в войске, пускай шлют ещё одну депутацию, теперь уже ко мне. Я здесь главный воевода.

— Думаешь, сумеешь найти с ними общий язык? — усомнился Делагарди. — Сам же знаешь, они ребята тёртые, одними словами их не убедить.

— Я отлично помню, как с одним только Сомме остался у Калязина против Сапеги, который сейчас в Калуге сидит. Тогда деньги нашлись, и теперь дядюшка мой венценосный наскребёт.

— Сразу скажу, — заметил Делагарди, — тебе заявят, что если золото ещё готовы взять, то меха — нет. Сбывать их солдатам негде и некогда, и обременять себя даже такой ценной рухлядью они не хотят.

А вот с оплатой мехами надо что-то делать. Причём в духе легендарных афер девяностых годов прошлого (не шестнадцатого, конечно, а двадцатого) века. Вот тут память меня не подводила, и объединив её со знаниями князя Скопина можно попробовать что-нибудь сделать. Но это в будущем. Сейчас надо решать насущные проблемы, и готовые взбунтоваться наёмники были на первом месте.

Они заявились ко мне сами, не заставив себя долго ждать. Пришли прямо в усадьбу, где я только разделался с обедом. Собственно, я и не торопился вставать из-за стола, зная, что ко мне придут, и именно сюда. Где же меня ещё искать.

Весть о том, что я прибыл в лагерь разнеслась по войску в одно мгновение. Я и не стремился сдерживать её — проблем накопилось слишком много, и решать их надо быстро. Пока не полыхнуло.

Возглавляли депутацию полковник Самуэль Колборн от наёмных кавалеристов и Иоганн Конрад Линк фон Тунбург от немецкой пехоты. Оба в лучших своих нарядах, правда сильно поистрепавшихся за время войны, однако всё равно эффектных, ничего не скажешь. Оба вежливо раскланялись со мной, пожелали здоровья первым делом и справились о том, принял ли я дела у Делагарди.

— Генерал Делагарди был и остаётся командиром вашего корпуса, — ответил я. — Я же теперь командую всем войском вместе с воеводой Дмитрием Шуйским.

— Ошибочно, — выдал со всей основательностью, свойственной немцам, в каком бы княжестве или королевстве своих земель они не жили, полковник фон Тунбург. — Я знаю о битве под Болховом и той роли, которую он сыграл в поражении ваших войск.

— У вас на родине тоже принято решения короля или князя осуждать? — поинтересовался я у него, заставив отвести взгляд.

Правитель может принимать неверные решения, но критиковать их нельзя — это уже измена. Потому что государство — это не территория, и не народ, они могут быть сегодня в одних границах, а завтра — в других. Государство — это его правитель, и всякое слово против него, это измена, которая карается только смертью. Причём смертью лютой, что у нас на Руси, что в просвещённых заграницах.

— Князь Дмитрий, — продолжил я, не давая растянуться неудобной паузе, — привезёт казну для выплаты жалования. И я вам обещаю, что со всеми расплатятся до выхода из лагеря. За всё время.

— А за будущую кампанию? — тут же уточнил Колборн.

— Это уж как навоюете, — пожал плечами я. — Кто же знает, что нас ждёт под Смоленском?

Тут обоим нечего было сказать. Если я ними расплатятся честь по чести за уже сделанное, то требовать денег вперёд вроде и нет оснований. Совсем уж беспределом, если выражаться словами из моей юности, прошедшей в лихие девяностые, никто заниматься не станет. Иначе не поймут, и не наймут больше, чего никто не хочет.

— Касательно жалования, — снова взял слово рассудительный немец. — Мы готовы скрепя сердце взять золото по той цене, чтобы назначил ваш царь, вместо честного серебра. Однако меха мы вместо денег не возьмём. Это слишком обременит нас.

— Таскать с собой эту рухлядь никому не нужно, — добавил, чтобы не совсем уж теряться на фоне немца, Колборн.

Вот тут я пошёл на риск. Очень большой, и вполне осознанный. Я понимал, что рискую войском и судьбой всего похода. Вот только выбора у меня не осталось. Без этого я просто останусь без наёмников, и весьма недовольными «свейскими немцами» Делагарди, которые если и станут воевать, то так, что лучше бы их в армии не было вовсе.

Надеясь, что мои оппоненты не заметили, как я прикрыл глаза и глубоко вздохнул, собираясь с духом, я произнёс:

— Я возьму у вас все меха, которые привезёт князь Дмитрий по той цене, что покроет ваше жалование.

Я лишь краем глаза заметил лицо Делагарди, стоявшего рядом со мной. Оно вытянулось так, что шведский генерал стал выглядеть просто смешно. Якоб Понтуссович явно не ожидал от меня подобного фортеля, как, собственно говоря, и Колборн с фон Тунбургом.

— Денег живых сразу не обещаю, — добавил я, — лгать не стану. Однако возьму всю меховую рухлядь по честной цене под расписку. И отвезу её в Москву, откуда обещаю привезти вам честное серебро. А чтобы вы были уверены во мне, компанию мне составит полковник Колборн. Ты ведь не против?

— Отнюдь, — согласился англичанин, который должен был сыграть весьма важную роль в моей авантюре с меховой рухлядью.

— У вас остались ко мне вопросы, господа офицеры? — поинтересовался я.

— Вопросов более не имеем, — церемонно ответил фон Тунбург. — Ваши слова нас полностью удовлетворили.

— Очень надеемся, что они не разойдутся с делом, — добавил Колборн, прежде чем они вышли.

Как только за обоими закрылась дверь, на меня накинулся Делагарди.

— Ты в своём уме, Михаэль? — едва сдерживаясь, чтобы не повысить голос, вопрошал он. На крик всё же не сорвался, понимая, что наёмники могут услышать его. — Где ты возьмёшь деньги, чтобы рассчитаться за меха? Ты хоть понимаешь, что царь большую часть жалования ими и заплатит. Нет у вас в казне столько золота, чтобы даже половину покрыть.

— Знаю, — кивнул я. — Всё знаю, Якоб. Но выбора нет. Сейчас надо успокоить их, а дальше уже сделать так, чтобы слова с делом не разошлись.

— И как ты собираешься это проделать? — спросил он.

— Пока не скажу, — усмехнулся я, — чтобы Фортуну не спугнуть. Она — дама переменчивая, а мне вся её благосклонность понадобится.

— Очень надеюсь, что ты знаешь, что делаешь, Михаэль, — покачал головой Делагарди. — Иначе всем нам крышка.

Тут он сильно преувеличивал, однако я ему на это указывать не стал.

Войско готовилось к походу на Смоленск, где стоял с армией король Сигизмунд, осаждавший его уже больше восьми месяцев. Однако воевода Шеин упёрся и не сдавал польскому королю город. Держался гарнизон, наверное, на одном упрямстве, да ещё все понимали, что стоит Смоленску пасть вражеская армия там порезвится на славу, какие бы гарантии ни давали горожанам. Сигизмунд хотел город себе во владение, больше его в этом походе не интересовало ничего, и лояльность местного населения монарха волновала мало. Он ей предпочитал страх. А хорошая расправа в этом деле служит отличным примером.

И всё же торопиться не следовало. Сомме тренировал отборных людей из посошной рати, делая из них подобие пикинеров. До немецких им было очень далеко, удара не то что гусарской или панцирной хоругви, но даже куда более легко вооружённых казаков. Но мне этого и не требовалось пока. Всё равно, воевать будут из-за рогаток и в острожках, прикрывая стрельцов от натиска вражеской конницы. В открытом поле их просто сметут — тут у меня иллюзий относительно боеспособности моих «людей нового строя» не было.

Князь Дмитрий тоже не торопился прибыть в Можайск из Москвы с казной для выдачи жалования наёмникам. Мне его промедление играло на руку, несмотря на кровавую жертву, которую платят гарнизон и население Смоленска за каждый день осады.

И всё же торчать в Можайске без толку — глупо. Нужно предпринять хоть что-то, и я решил-таки отправить воевод Елецкого и Валуева к Царёву Займищу, чтобы потревожить Сигизмунда.

— Дробить силы не самое верное решение, Михаэль, — покачал головой, узнав о моём решении Делагарди. — Ты решил, как у нас говорят, потыкать в медведя острой палкой.

— Я дам им шесть тысяч человек и малый пушечный наряд, — ответил я. — Их так просто из Царёва Займища не выбить, если успеют укрепиться.

— Это самое важное, — обстоятельно заявил Делагарди. — Но могут и не успеть.

— Сигизмунд засиделся под Смоленском, Якоб, — возразил я. — Ты ведь сам знаешь, как размякает армия при долгой осаде. Даже если ему вовремя донесут о появлении нашего отряда, его армия не сумеет отреагировать достаточно быстро.

— Поляки, — заметил Делагарди, — сделают ставку на кавалерию.

— Без пушек им даже не особо укреплённого города не взять, — покачал головой я. — Князь Елецкий добрый воевода, и дворяне, и стрельцы его уважают. — Этот факт, как и следующий, мне снова подкинула память Скопина. — Валуев же воевал со мной, и знает, как быстро окапываться и отбивать удар врага. Я уверен в них. Даже если против их отряда Сигизмунд пошлёт Жолкевского с его гусарами, воеводы сумеют оборониться.

Я не стал добавлять, что дворянин Валуев уже несколько раз командовал артиллерией, и весьма успешно. Не смалодушничай князь Дмитрий под Болховом и не прикажи отводить наряд, битва вполне могла бы завершиться иначе. Хотя бы не таким катастрофическим разгромом. Делагарди знал это и без меня, так что нет смысла зря воздух сотрясать. Убедить я упрямого шведа не убедил, он так и остался при своём мнении, однако и ему не удалось переспорить меня. Поэтому я отправил одного из своих послужильцев за князем Елецким и дворянином Валуевым.

Князь Елецкий был постарше, носил поверх кольчуги опашень[1] с соболиной оторочкой и редкими разговорами золотого шитья. Шлем надевать не стал, ограничившись шапкой. Валуев одевался попроще, без соболей и золота. Лицо его и руки покрывал несмывающийся уже пороховой нагар.

— Ты всё с пушками да с зельем возишься? — прежде чем начать разговор о главном спросил я у него.

— Да пока есть возможность спокойно это делать, — кивнул он. — В бою да на походе думать да прикидывать, как бы получше всё устроить с нарядом, некогда.

— Жалуются на тебя, Григорий, — усмехнулся я. — Много зелья переводишь, пушки портишь, а ради какой надобности, неясно.

— Вот начнётся бой настоящий, тогда и станет ясно ради чего, — запальчиво ответил Валуев.

За это он и нравился князю Скопину. Не раболепствовал перед сильными и всегда старался стоять на своём, за что частенько и страдал. Такими сложно командовать, если не подобрать к ним ключика. Но память князя снова вовремя подбросила мне всё, что нужно. Говорил уж, что без этого не справился бы, и ещё раз повторю — не грех.

— Будет у тебя возможность доказать, — заверил я его. — Тебя, князь Елецкий, назначаю воеводой передового полка. Бери шесть тысяч человек. Стрельцов, поместную конницу для разъездов, малый наряд пушечный, и ступай к Царёву Займищу. Засядешь там, укрепись как следует и жди.

— Чего ждать-то, Михаил? — Князь, как и я, Елецкий на людях любил подчеркнуть наше равенство. Особенно сейчас, когда местнический ранг в армии играл не главную роль, как прежде.

— Меня с главным войском или гостей из-под Смоленска, Фёдор Андреевич, — ответил я, намерено назвав по имени-отчеству, отдавая должное возрасту. Князь бы годами сильно старше меня. — Из Займища не выходите, держитесь там крепко. Для этого вторым воеводой и шлю тебя, Григорий. Там и докажешь, чего твои выдумки с зельем да пушками стоят.

Я дал им время обдумать мои слова, понять поставленную задачу. Задать вопросы если будут. И вопросы были.

— Дай мне пару сотен своих людей нового строя, — попросил князь Елецкий. — Не одному Григорию интерес есть повоевать по-новому.

— Дам, если Христиан Зомме оправился от раны достаточно, — ответил я. — Без него и его офицеров воевать они нормально не смогут.

С этим Елецкий спорить не стал. Без шведских офицеров и даже унтеров мой первый полк пикинеров нового строя стоил очень и очень мало. Своих им на смену готовить не один год. Это понимал сам я да и князь Елецкий не хуже моего.

— А сколько припаса брать к наряду? — спросил Валуев.

— Тут сам считай, Григорий, — покачал головой я. — Надо чтобы и не сильно отягощало это передовой полк, и чтобы осаду вы в Царём Займище выдержать смогли.

Валуев как мне показалось тут же погрузился в раздумья, прикидывая, как бы справиться с этой непростой задачкой.

Больше вопросов не было, и я отпустил воевод готовиться к походу.

[1]Опашень — старинная мужская и женская верхняя летняя одежда. Слово «опашень» происходит от «распахнуть». В письменных источниках впервые упоминается в 1359 году. Имел откидные длинные широкие рукава. Рукава сужались к запястью. Руки продевались в особые разрезы, а рукава висели вдоль фигуры. Воротника не было. Опашень никогда не подпоясывали

Князь Дмитрий прибыл в лагерь ближе к середине июня. До того я не раз писал в Москву, и получал один и тот же ответ — жди. Дороги ещё недостаточно просохли, чтобы по ним прошёл большой обоз. На самом деле, скорее всего, мой царственный дядюшка ждал, когда прибудут соболя, которыми он собирался расплатиться с наёмниками. Обозы из-за Каменного пояса (так называли в то время Урал, что снова подсказала мне память Скопина) идут сейчас очень долго — всякий на них норовит лапу наложить. Однако, видимо, пришли меха из златокипящей Мангазеи, где воеводой был Давыд Жеребцов, недавно убитый лисовчиками[1] в Макарьевом монастыре.[2] Я лежал без сил, когда пришла весть о гибели Жеребцова и разграблении монастыря, мне тогда даже хуже стало, вернулась слабость и я пару дней не вставал с постели. Кое-кто, наверное, подумывал, что отправлюсь-таки на тот свет. Но я в этом деле их разочаровал.

Обоз князя возглавлял крепкий возок, запряжённый шестёркой коней. В нём ехал сам Дмитрий и вместе с ним золотая казна. А следом катили три тяжело гружёных телеги с мешками, накрытыми парусиной. Сколько же меха он привёз? Неужели всю пушную казну из Мангазеи? Это мне только на руку — так мне даже проще будет провернуть рисковое дело, которое я затеял. Однако прежде надо решить все вопросы с князем Дмитрием, а это может статься окажется сложнее, чем сделать из сибирского соболя серебро в таком невероятном количестве, что потребно, чтобы покрыть жалование наёмников.

Я вышел встречать князя Дмитрия вместе с Делагарди. Сомме отправился-таки под Царёво Займище, забрав с собой известную часть шведских офицеров и унтеров. Я был уверен, что боевое крещение моих отрядов нового строя, которые готовит Сомме, состоится очень скоро. Быть может, куда скорее, чем нам бы хотелось. Командиров наёмников я решил с собой не брать — маловаты фигуры для встречи царёва брата.

— Легко ли добрался, Дмитрий Иваныч? — поинтересовался я у него, когда князь выбрался из возка.

— Твоими молитвами, Михаил, — отдуваясь, проговорил он. — Твоими молитвами. Господь милостив, солнце светит который день, и дороги, наконец, просохли. Скоро и войску нашему выступать.

— Скоро, — кивнул я. — Вот только для него дорогу серебром мостить надо.

— У меня только золото, — отмахнулся князь Дмитрий, — и соболь. Возьмут немцы его?

— Возьмут, — снова кивнул я. — Я с ними переговорил, они согласились взять жалование за прошедшее время золотом и мехом.

— Согласились, говоришь, — усмехнулся, подкрутив ус, князь Дмитрий. — Ну надо же.

Но дальше говорить на улице не стал. Мы все втроём прошли в усадьбу, занимаемую мной и Делагарди. Нас провожали взглядами толкущиеся без дела офицеры наёмников. Были тут, конечно, и Колборн с фон Тунбургом, стояли в первых рядах, даже не думая скрывать своего интереса.

За князем несколько человек несли увесистый ларец, явно с теми самыми золотыми копейками, которыми собирались рассчитаться с наёмниками помимо меха. И был тот ларец хотя и явно тяжёл, но всё же куда меньше, чем мне бы хотелось. Намного меньше. И это нервировало наёмников, которые не очень-то верили в мои обещания обратить их соболей в звонкое серебро.

— Надо выступать поскорее, — тут же насел на меня князь Дмитрий, как только мы разместились в просторной горнице, где обычно мы с Делагарди ели и вели разговоры с офицерами и командирами войска. — Жигимонт сидеть сложа руки не будет. Ты верно сделал, что отправил отряд к Царёву Займищу, но их там обложить могут, а долгой осады им не выдержать. Займище не Смоленск, там запасов нет, через неделю крыс да собак жрать будут.

— Наёмники никуда не пойдут без денег, — ответил я. — Поместную конницу, стрельцов и наряд можно хоть сейчас выводить из стана. А немцы со свеями не пойдут никуда.

Делагарди, который худо-бедно, но выучился понимать по-русски кивнул, подтверждая мои слова. Говорил он ещё слишком плохо и с таким страшным акцентом, что понимал его, наверное, один только я.

— Сговорились уже, — прошипел князь Дмитрий. — Всё как я государю докладывал. Жалование под Смоленском выплатим.

— Покорыстоваться хочешь на крови людской? — спросил я. — Взял у царя деньги на всех, а выплатишь тем, кто выживет.

— Мёртвым денежки без надобности, — отрезал князь.

Вообще, как подсказывала память, такая практика была общепринятой — надо же и князьям-воеводам на что-то жить. Вот только сейчас нужно хорошенько смазать скрипящую военную машину нашего войска золотом и серебром, иначе она никуда не поедет.

— А разницу в казну вернёшь или себе в карман положишь? — поинтересовался я, глянув прямо в глаза князю Дмитрию.

Все мы знали, что разница не попадёт в казну. Знал это и царь Василий, однако никто никогда не спросит с князя Дмитрия эти деньги. Быть царёвым братом очень выгодно.

— Жалование выплатим перед выходом, — решительно заявил я. — Золотом и серебром.

— А серебро откуда возьмётся? — удивился князь Дмитрий.

— Это я уже сам решу, — ответил я.

Кажется, именно удивление князя и сыграло свою роль. Он не стал больше спорить, и вообще на следующий же день уехал в Можайск. В лагере ему было не слишком комфортно. Золотую казну Дмитрий забрал с собой, а вот пушная осталась у меня. И ею-то мы занялись вместе с теми же полковниками Колборном и фон Тунбургом.

[1]Лисовчики — название формирований польско-литовской иррегулярной лёгкой кавалерии, действовавшей в пределах Речи Посполитой и Венгрии, а также в Смутное время — на территории России, под командованием А. Ю. Лисовского в 1608–1616 годах

[2] Свято-Троицкий Макарьев монастырь — затопленный при создании Угличского водохранилища «градообразующий» православный монастырь в Калязине. Представлял собой наиболее полный ансамбль допетровского зодчества на востоке Тверской земли