Сквозь джунгли Непала

ГЛАВА ТРЕТЬЯ ПЕРВЫЕ ИСПЫТАНИЯ

Из-за бамбуковой рощи гуськом двигались три слона. Они подошли к реке, мягкой походкой спустились в воду, понюхали ее хоботом и направились к нам.

Остановившись, они стали размахивать хоботами и, изредка набирая в них пыль, обдувать свое тело, отгоняя мух. Погонщики слезли со слонов и приказали им лечь. Животные беспрекословно выполнили приказание. Потоптавшись на месте, они медленно опустились. Первая слониха грациозно села на землю, очень мягко и, пожалуй, даже удобно, вытянув вперед передние ноги, как собака, и положила на них голову со сложенным в трубочку хоботом. Вторая опустилась, полуприсев, на напряженные ноги и все время озиралась по сторонам, ожидая команды погонщика. Третья покорно опустилась на землю и равнодушно закрыла глаза. Ей было все равно. Она давно, видимо, смирилась со своей участью рабыни.

Погонщики начали подбирать нашу поклажу, стараясь разместить ее на спине слона так, чтобы поклажа равномерно была распределена по его бокам, а середина осталась свободной для людей.

При этом между Бармой и погонщиками разгорелся спор. Погонщики отказывались укладывать штативы теодолитов, концы которых были заострены. Все же мы уговорили погонщиков, и штативы были уложены острыми концами к хвосту слона. Кроме того, погонщики не хотели брать с собой канистры с керосином, так как, по их словам, запах керосина отбивает другие запахи, и слон будет плохо подчиняться погонщику. В конце концов все было улажено. Теперь нам оставалось только взгромоздиться на вездехода джунглей.

Без сноровки очень трудно взобраться на слона, тем более в ботинках. Мне на выручку пришел погонщик. Он взял хвост слона, намотал его себе на руку так, что метелочка волос на конце хвоста была в его ладони, и предложил мне наступить на живую ступеньку и дальше взбираться по веревке на спину. Я уперся в морщинистый бок ногой, схватился за веревку, и через несколько секунд был на спине слона рядом с моими товарищами. Погонщик уже оказался на его шее, и вот вся эта махина начала подниматься. Слон вначале поднялся на передние лапы, так что все сидящие на нем оказались в плоскости, находящейся по отношению к поверхности земли на шестьдесят градусов. Если бы в этот момент мы не держались за веревку, то неминуемо свалились бы вниз.

Я сидел на спине у первой грациозной слонихи и отпускал шуточки в адрес моих друзей, сидевших на второй слонихе. Мне казалось, что я крупно выгадал, сев на эту милую слониху с очень поэтичным именем Ратан Коли. Правда, подо мной был какой-то бугор, который я принял за веревку, но подумав, что в пути я ее смогу сместить и тогда буду сидеть удобно, успокоился. Мы тронулись в путь. Вначале мне путешествие даже понравилось. Очень приятное ощущение. Седока качает слева направо, затем шаг — и справа налево и одновременно вперед и назад. Бугор, который я принял за веревку, двигался подо мной, не давая мне как следует расположиться, но это мне особенно не мешало, я наслаждался. Прошло минут пять, и я понял, как жестоко ошибся, взобравшись на эту неуклюжую слониху. Все начинало раздражать. И монотонное покачивание из стороны в сторону, и легкие рывки вперед и назад. Но особенно невыносимым был двигающийся подо мной хребет. Я начал ощущать все его косточки. Они двигались подо мной, не давая возможности усесться, как следует. Я пробовал пересесть на бок, но тогда мои ноги, не находившие точки опоры, поднимались кверху, и я оказывался в напряженном состоянии, держась только за веревки. В таком положении более пяти минут не усидеть. Я сел верхом, обхватив круп слонихи ногами. Но здесь вся тяжесть моего тела опять падала на кости хребта, и мне казалось, что меня посадили на кол. Тогда я решил пересесть спиной к погонщику. Но это сделать было невозможно. Пересадка на ходу была сопряжена с большими трудностями: требовалось беспокоить соседей, сидевших рядом со мной. Я вертелся, как юла, стараясь найти удобное место. Но, увы, этого мне не удавалось. Прошло всего лишь каких-то двадцать минут, а впереди еще три с лишним часа хода! Вместо наслаждения я теперь испытывал только одно чувство — скорей бы прийти в лагерь и уж больше меня никакая сила не посадит на слона. Дудки! Я не сяду на эту животину и буду ходить только пешком. Вот так, ежеминутно вертясь и ожидая конца пути, я добрался наконец до нашего первого лагеря в Хараинча, который теперь вполне можно было назвать не «место, взятое силой», как его назвали в свое время непальцы, а «терпением достигнутый».

Когда мы подошли к лагерю и я слез со слона, у меня было единственное желание — залезть под брезент палатки и больше никогда из-под него не вылезать. К черту слонов и джунгли! Только спокойно лечь и закрыть глаза. Но этого мне не удалось. Надо было готовиться к ночлегу — устанавливать палатки и готовить ужин.

Вскоре наступили сумерки, а затем и ночь — первая ночь в джунглях Непала.

Мы спали как убитые, несмотря на то, что особых удобств не было. Лежали все вповалку, подложив под себя доски от ящиков, на которые постелили плащи, и укрылись тонкими одеялами. И хотя сон был глубоким, все же под утро холод сковал все мои члены. Мне хотелось перевернуться на другой бок. Спал я с краю, уткнувшись носом в брезент. Вдруг чувствую, что кто-то горячо и шумно дышит мне в лицо через полотно палатки. Я беспокойно зашевелился, и сипенье внезапно прекратилось. Я замер, прислушиваясь, и вновь почувствовал, как меня кто-то обнюхивает. Я с силой ударил по брезенту кулаком и услышал тихие, мягкие шаги, удалявшиеся от палатки. Все проснулись и спросили, в чем дело. Я им рассказал о случившемся. Товарищи надо мной посмеялись и вновь заснули. Прошло несколько минут, и все повторилось снова Это было уже слишком! Я выбрался из-под одеял, вылез из палатки и увидел стаю шакалов, окруживших наше жилище. Стянув с ноги сапог, я запустил им в шакалов, и те разбежались в стороны. Рано утром роса и холод окончательно одолели нас. Вскочив на ноги и обтеревшись холодной водой, мы начали готовить завтрак. Он состоял из крепкого чая, наполовину смешанного с молоком, куска хлеба с маслом и рисовой каши. Наши рабочие получили примерно то же самое, только чаю у них было больше, чем рисовой каши. Когда мы намекнули Варме на эту разницу в пище, Барма сказал, что рабочие экономят деньги и мало едят.

— Да вы не беспокойтесь, они к такому рациону привыкли, — успокоил он. — Вы знаете, как едят у нас в деревнях: в шесть часов утра — сладкий крепкий чай с молоком, в четыре часа — обед, в восемь опять такой же чай и сразу же спать. И так каждый день. Поэтому не думайте о рабочих, они не голодные.

— Тогда зачем же вы сказали, что рабочие не едят, так как экономят деньги? — спросили мы.

Барма смутился и ответил:

— Ладно (это он сказал по-русски), я им буду давать казенный чай и рис, а по праздникам — козлятину.

Условия работы в первые дни были очень тяжелыми как для нас, так и для рабочих. Оборудование, спальные принадлежности, палатки, столы и стулья, продукты питания, медикаменты — все шло к нам кружным путем через Индию. Мы ежедневно ожидали прибытия багажа, но что-то мешало этому, и нам приходилось пока устраиваться по-походному. Зимние месяцы в непальских тераях отличаются от летних тем, что здесь не бывает дождей. Температура воздуха днем на солнце достигает 25, 29 градусов, а ночью ртутный столбик термометра опускается до 7—10 градусов тепла.

Утром роса, величиною с горошину, ложилась на палатку, проникала внутрь ее. Поднимаясь утром и хватаясь за первую попавшуюся вещь, мы обнаруживали, что все мокро до нитки. Носки, портянки, сапоги и даже пиджаки были влажными и холодными. Дежурный рабочий со скрюченными от холода руками бегал босиком по лагерю и собирал ветки для костра. Чтобы не замерзнуть, мы тоже помогали ему, и когда пламя костра разгоралось, то все вылезали к этому единственному источнику тепла и грелись у огня до полного рассвета, то есть, времени, когда можно безопасно выйти в лес на работу.

Когда же все уходили в лес, Барма и я отправлялись на базар, в Хараинча, чтобы купить что-либо съестное для наших людей. В базарный день улицы Хараинча заполнены народом. Весь поселок превращается в рынок. Индийцы торгуют хлопчато-бумажными изделиями, безделушками и различными женскими украшениями; люди с гор приносят на спине огромные корзины фруктов и картофеля, местные крестьяне продают рис и просо. Больше всего в пестрой толпе женщин. Они ходят с корзинами на голове вдоль рядов торговцев, расположившихся прямо на земле, и рассматривают товары. Некоторые из них с трудом поворачивают голову из стороны в сторону. Им мешает огромный зоб. Это страшная болезнь, как и лихорадка, очень распространена в непальских тераях. Мы обходили ряды торговцев, закупали рис и какую-то травку, похожую на листья репы, и двигались к дому единственного постоянного купца Хараинчи, который содержал нечто вроде лавки или маленькой корчмы.

У корчмаря мы покупали молоко. В это время мы увидели нашего повара Лари. Он тащил за веревку сухого лохматого козла, который упирался копытами и не хотел идти за ним. Этого козла он купил только что на базаре. Барма пощупал козла и сказал:

— Хорош.

При виде этих живых мощей, обтянутых козлиной кожей, я не сдержался и сказал, что на рынке я видел много жирных и хороших коз.

— Коза-то жирней — это правильно, — ответил Лари. — Может быть, она и вкусней козла, но, — безапелляционно заключил он, — мясо ее грязное, и его никто не ест!

Лари вообще колоритная фигура. Небольшого роста, черненький, сорокалетний мужчина, настолько жизнерадостный и подвижный, что чем-то смахивает на бесенка. Даже в трудные минуты он не падает духом. Неплохо поет. Играет на гармонии. Эти качества, по-видимому, и явились определяющими при найме его Бармой на работу.

Мы распрощались с хозяином корчмы и пошли к себе в лагерь.

Лари, дергая козла за веревку, шел гордой походкой впереди.

Когда обед был готов, из-за палатки появилась группа местных жителей — мужчин и семеро разодетых женщин.

Я побежал в палатку, накинул на себя куртку и, когда вновь вышел, увидел, что наши гости уже стояли посредине лагеря и о чем-то говорили с Бармой. Барма, раскрасневшись, что-то доказывал пьяному мужчине, но тот почти не обращал на него внимания. Женщины сложили руки и сказали мне: «Намастэ». Я ответил им. Разговор как-то не клеился. Я стоял и смотрел на Барму, чувствуя на себе любопытный взгляд женщин Но вот наши гости подошли к палаткам, заглянули во внутрь, указали на меня рукой и, сказав еще раз что-то Барме, медленно направились к деревне Хараинча. Женщины изредка поворачивали головы в мою сторону и улыбались. Я им улыбался в ответ, махая рукой. Барма стоял, насупив брови, и молчал. Чувствовалось что-то неладное. Но что? Я подошел к Барме и спросил его, что это за люди?

— Ладно! — ответил Барма, — они хотели посмотреть на русских, — и махнув рукой, направился к своей палатке, но вдруг, не выдержав, рассмеялся. Смех раздался и в палатке, где сидели повара и несколько оставшихся рабочих. Барма, обернувшись ко мне, сказал:

— Только не говори нашим, а то еще обидятся! Это был содержатель «публичного сарая». А эти девушки служат у него для развлечения посетителей. Вот он и привел их к вам сюда в надежде подзаработать. Я его прогнал, сказав, чтобы он убирался отсюда и не порочил честь наших людей.

В это время от леса отделились три точки и стали приближаться к нашему лагерю. Через несколько минут я уже различал фигуры слонов с сидящими на них человечками. За слонами шла группа людей. Вначале я подумал, что это рабочие, которым на слонах не хватило места и поэтому они шли пешком. Но когда караван приблизился к лагерю, оказалось, все наоборот. На слонах сидели рабочие, а пешком шли наши люди; у наших на ногах были сапоги, а все рабочие ходят босиком. Придя в лагерь, друзья разошлись по палаткам.

Началась подготовка к ужину.

Мы получили рисовую кашу и чай, а рабочие рис с козлятиной. Однако около «рабочей столовой» почему-то разгорелся шум и послышались резкие выкрики людей. Господин Барма, сидевший с нами за столом, быстро вскочил и побежал улаживать конфликт. Оказывается, он не учел, что пять горцев принадлежали к касте, которой было запрещено есть козлятину. Когда их стали уговаривать съесть только рис, они наотрез отказались, потому что рис лежал рядом с козлятиной. Пришлось этим рабочим дать вместо ужина по пачке печенья и стакану сладкого чая.

В суматохе мы как-то не заметили состояния одного из инженеров нашей партии Володи Мигаля. Он за столом редко ввязывался в разговор, обычно сидел и молча ел все, что ему ставил Лари. Поэтому мы вначале не заметили, что его лицо выглядело необычным, а сам он был чем-то взволнован. На этот раз Володя не дотронулся до каши. Мы начали его разыгрывать, но он молча поднялся и, ссылаясь на недомогание, ушел в палатку. Когда же мы пришли в палатку, Володя лежал, закутавшись в одеяло и тихо стонал. Только после долгих расспросов он нам рассказал, что с ним случилось.

Идя с рабочими по лесу, он услышал какой-то приближающийся сверху шум. Володя поднял голову и увидел огромный рой больших лесных ос. Они пролетели над его головой и скрылись в чаще деревьев. Вскоре появился еще один рой, больший, чем первый. Думая, что и этот рой пролетит также над ним, он спокойно шел, раздвигая встречающиеся по дороге кустарники. Видимо, одна из веток задела осиный рой, и осы начали пикировать на Мигаля. Володя шапкой отбивался от них. Однако это еще больше разозлило ос, и весь рой кинулся на него. Тут только Мигаль заметил, что он остался один. Рабочих рядом не было. Зная повадки ос, они присели где-то в кустах и, не двигаясь, ожидали, когда пролетят осы. Володя кинулся к ручью, который находился неподалеку в ложбине и прямо с ходу бросился в воду. Но осы от него не отставали. Он весь вымок, забравшись одетым в воду, но и это не спасло его. Осы залезали всюду. Стараясь укрыть лицо, он лег плашмя и лежал в воде до тех пор, пока не подошли рабочие с дымящейся травой в руках и не подняли его из воды.

Володя был окружен вниманием всех членов нашего лагеря. Каждый старался помочь ему, чем мог. А Барма даже устроил для него концерт самодеятельности.

В палатку вошли Лари и Лал Бахадур. В руках у Лари была гармония. Он сел на край Володиного топчана, положил на него гармонию и начал петь и играть. Лал Бахадур ему подпевал. Барма переводил песню. В ней говорилось о родине, о том, как она красива. Затем Барма сказал:

— Если вы хотите послушать красивые слова о Непале, то всем надо услышать слова нашего гимна. По-настоящему гимн поется на санскрите, так как слова его взяты из ведд.

Лари заиграл на гармонии. Барма долго сидел, закрыв глаза, собираясь с духом. Наконец он глотнул слюну, открыл рот… и по палатке полились гортанные звуки. Я бы никогда не подумал, что можно предаваться с таким упоением пению. Это было больше похоже на торжественное исполнение религиозного гимна в храме, чем современного гимна страны.

Незаметно наступил вечер. Напившись чаю, мы стали укладываться спать. Володя лежал в бреду, и я решил накрыть его еще одним одеялом. И только было я взял одеяло, как невольно отпрянул в сторону. По одеялу ползло необычное насекомое. Это была какая-то букашка очень грозного вида, с крыльями и небольшим хоботком. Сидевший на топчане в ногах у Володи Лал Бахадур, увидев мое смятение, быстро схватил мошку и любовно зажал ее в ладони.

— Хорошая, — сказал он, — не бойся, саб. Это редко бывает. Она пришла к Мигалю помочь ему уснуть. Вот смотри, — и Лал Бахадур положил мошку в свою шапочку и тут же надел ее на голову. Затем лег и блаженно закрыл глаза, показывая пальцами рук, что букашка бегает у него в волосах и доставляет огромное удовольствие.

— Так она и будет бегать, пока не уснешь! — сказал Лал Бахадур и хотел надеть свою шапку с «драгоценной» мошкой на голову Володи Мигаля. Я отстранил его руку, сказав, что Володя уже уснул, а мошку он может взять себе.

Лал Бахадур благодарно сложил руки, сказал намастэ и вышел из нашей палатки. Мы же погасили фонарь и заснули крепким сном.

На другой день утром Володя чувствовал себя лучше, и мы с ним отправились в лес для того, чтобы выяснить у местного населения особенности ручьев и рек, протекавших в районе Хараинча.

Каждый из нас сел на слона, и мы двинулись по направлению к деревне.

Теперь я уже не злился на слона. Сказывался некоторый опыт, а главное то, что я сидел один на его широкой спине и мог вертеться и усаживаться, как мне вздумается.

Слон Володи шел впереди, а мой сзади. Мы прошли Хараинчу и направились вдоль дороги к лесу. Все кругом было спокойно. В ясном небе где-то далеко над нашей головой парили грифы. Стремительно пронеслась небольшая стая зеленых попугаев и мгновенно исчезла в кустарнике. Из дупла дерева вылез маленький полосатый бурундучок и, быстро осмотревшись, вновь исчез, показав на прощание свой пушистый хвостик.

Слон спокойно шел по дороге, изредка хлопая ушами, издававшими звуки, похожие на звук воды, уходящей из-под весел плывущей по речной глади лодки. Впереди прямо перед моим лицом маячил бритый затылок погонщика слона с маленьким хохолком волос на макушке, как у запорожского казака. Этот хохолок очень часто можно видеть у деревенских жителей Непала, исповедующих индуизм.

Впереди показался деревянный мост. Погонщик направил слона вправо от моста, и слон, уходя по брюхо в воду, перешел реку вброд и вновь вышел на дорогу. Почему же мы не пошли по мосту? Оказывается, слоны по деревянным мостам не ходят и предпочитают брод. Они инстинктивно боятся идти по мосту, который может развалиться под тяжестью их тела.

Невдалеке показалась маленькая деревушка в несколько хижин. Когда мы приблизились к ней, то дорогу преградил бамбуковый забор, отделявший деревню от полей. Мы пошли вдоль забора. С трехметровой высоты слона я отчетливо видел внутренний двор, хижину без окон, обмазанную серой глиной и покрытую соломой. Посредине деревни стояли в виде шахматных пешек хранилища с зерном. Они расположены на высоте метра-полтора над землей, на четырех столбах, что, естественно, защищает зерно от потоков воды в летние дождливые месяцы. Изредка в заборе попадались воткнутые в бамбук метровые палочки, обмазанные навозом, очень напоминавшие большое эскимо. Это — топливо, выставленное для просушки; из него затем делают шарики, которыми топят печи. Около некоторых хижин росли молодые бананы, заботливо укутанные листьями пальмы и обвязанные лианами. Когда они вырастают до определенного размера, то их пересаживают в другое место. Их сажают рядом с домом, чтобы уберечь от скота или от хобота слона. Удар палки по голове образумил моего хатти. Слон хрюкнул, поднял недовольно хобот, но намерение съесть молодое растение оставил.

Население нас заметило. Мальчишки с криками «хатти, хатти» выбежали на открытое место. Детишки до пяти-восьми лет бегали голышом. У некоторых, в основном мальчиков, на животике маленькая белая тесемочка. На ногах некоторых девочек металлические кольца в виде свернутой змеи, на руках браслеты, на шее тяжелые бусы из серебряных индийских монет, в носу колечко. Волосы мальчиков черные, как смола, густо смазаны жиром. У девочек — косы. Я обратил внимание на то, что почти ни одна девочка до пятнадцати-шестнадцати лет не имела на своем теле татуировки. Видимо, татуировка практикуется в более зрелом возрасте. Стоявшие в толпе взрослые девушки все были татуированы. Заметив мой взгляд, они накинули сари на обнаженную грудь и скрылись в хижинах.

Мы миновали деревню и направились к видневшимся вдали хижинам. Около хутора протекала речка, данные о которой нам надо было собрать.

Мы подошли к хижине, одна стена у которой отсутствовала. В ней сидели хозяева. Мы попросили их показать самый высокий уровень воды в реке, какой только они помнят. Хозяин, сухой старик с плотно сжатыми губами, молча поднялся и пошел к реке. Мы двинулись за ним. Он подошел к дереву на берегу реки и молча указал на него пальцем. Через некоторое время мы попросили его показать такую же отметку на другом берегу. Опять он молчаливо шествует и пальцем указывает на пень. Осталось самое последнее — узнать имя помогавшего нам человека. Мы обратились к хозяину с вопросом. Молчание. Вновь такой же вопрос. И вновь молчание. Расспросы велись через полицейского — жителя этой местности. Вдруг полицейский ударил себя по лбу и, обернувшись к нам, знаком показал, чтобы мы садились на слонов. Мы сели и, ничего не понимая, поехали дальше. Когда же мы отъехали на некоторое расстояние, то полицейский сказал:

— Я вспомнил, что в районе Хараинча есть несколько хуторов, жителями которых являются люди, принадлежавшие к касте молчаливых. От них нельзя добиться ни одного слова, даже полиция на них не может воздействовать — молчат, как немые, хотя все слышат и понимают. Детям говорить также не разрешается. Такому образу жизни в какой-то степени способствует, по-видимому, система хуторов — обособленных хижин. Так или иначе, не удивляйтесь и пишите, что хотите: любую фамилию и имя. Настоящую фамилию этих людей вряд ли сумеете узнать.

И все же работу свою мы сделали и направились домой в лагерь. На обратном пути не произошло никаких событий, если не считать, что мы видели леопарда, кравшегося за обезьяной. К ее счастью, леопарда спугнули наши слоны, и обезьяна скрылась на верхушке дерева.

В километрах двух от Хараинча, в высохшем рисовом поле, я увидел большую дикую кошку. Она шла во весь рост, не обращая внимания на нас и наших слонов. Я не вытерпел, зарядил духовое ружье и выстрелил на ходу по кошке. Она резко взметнулась в воздухе, перевернулась через бок и с криком скрылась в рисовой соломе, лежавшей на поле. Я ей не принес особого вреда, а только испугал, хотя эту животину надо нещадно уничтожать; после леопарда это самая опасная зверюга — она совершает набеги на молодняк домашнего скота.

Чтобы быстрей попасть домой, погонщик свернул резко влево. Прошли сухое рисовое поле, по которому несколько минут тому назад грациозно шагала дикая кошка, и вошли в лес.

В лесу было тихо. Кое-где с ветки на ветку перелетали маленькие птички, похожие на. шмеля. Наши слоны мягко ступали по сухим листьям, образовавшим ковер до полуметра толщиной. Погонщик обернулся и показал мне палкой на какой-то серый комочек, уютно лежавший около дерева. Когда мы проходили мимо, комочек зашевелился, и толстая, почти с руку толщиной, змея нехотя уступила нам дорогу. Это была большая кобра. Зимой все змеи находятся в спячке. А эта, видимо, была одна из тех, которая еще не успела найти себе подходящее место для отдыха и промышляла в лесу. Слоны обычно не рискуют приближаться к кобрам и уходят от них. Но на этот раз слон спокойно прошел мимо, будто знал, что кобры в зимнее время года очень инертны и не кусают никого.

Мы прошли небольшую полянку и оказались около болота. Раздвигая хоботом кусты, слон спустился к воде. Сделав осторожно несколько шагов, он начал уверенно погружать свои ноги в густую черную жижу.

Вскоре, выйдя из болота, мы пошли по зарослям сухого кустарника, очень напоминавшего колючую проволоку. Кустарник представлял собой тесно переплетенные между собой, причудливо изогнутые ветви без листьев. Он был настолько густым, что слоны продвигались с трудом. Из такой чащи мелкому животному и человеку выбраться почти невозможно. Вдруг слон остановился, уперся передними ногами, и подняв кверху хобот, сильно с кряхтеньем выдохнул. Погонщик насторожился, осматриваясь по сторонам. Слон дальше не шел, а внимательно слушал лесные звуки, растопырив уши. Чувствовалось, что он весь напрягся и готов ко всякой неожиданности. Я хотел было спросить погонщика, что случилось, но он резко обернулся и, положив ладонь на рот, знаком дал понять, что разговаривать нельзя. Вдруг где-то рядом раздалось хриплое рычание. Затем наступила тишина и вновь рычание, напоминавшее храпение спящего животного. Слон поводил вокруг хоботом, сделал несколько шагов назад и без всякого указания погонщика быстро пошел по кустарнику подальше от этого места.

Когда мы вышли к окраине Хараинча, то погонщик сказал, что мы нарвались на спящего тигра и хорошо, что благополучно унесли ноги. Видимо, тигр только недавно залег и спал крепким сном после вкусного обеда. Такие встречи со спящим тигром крайне опасны и кончаются, если его разбудить, трагически. После этого разъяснения захотелось быстрей попасть в лагерь. Чувствовалась усталость от долгой езды на слоне.

В Хараинче было шумно и многолюдно. Базар еще не кончился, шел его последний день. Большинство людей сидело группами. Это были теплые компании, которые, по-видимому, с выручки решили «обмыть» свои базарные успехи. Изредка один из компании поднимался, подходил к повозке, набитой жестяными банками с самогоном, давал рупию и получал бутылку синего напитка крепостью в 75–80 градусов. В веселье кое-где принимали участие и женщины. Об окончании базара красноречиво говорили люди, шедшие в обнимку или целовавшие друг у друга ноги, и вереницы жителей окрестных деревень, возвращавшихся домой. От базара шли в разных направлениях мужчины и женщины: мужчины отдельно, женщины отдельно. Иногда во главе шествия женской цепочки шел мужчина, который своей сгорбленной под ношей фигурой резко выделялся на фоне стройных и изящных фигурок женщин с поклажей на голове и обязательно с букетиком цветов в волосах. Их покачивающиеся из стороны в сторону фигуры еще долго были видны на фоне зарева уходившего за горизонт солнца.

Но вот мы в лагере, можно сказать, у себя дома. Мы слезли со слонов и неуклюжей походкой с затекшими ногами пошли в свою палатку. За ужином Барма рассказал, что в Хараинче в то утро тигр зарезал корову.

Сомнений не было — в этом районе действовал тигр, и нам следовало быть осторожными.

На следующий день нам предстояла масса хлопот. Намечался переезд в другой лагерь, километрах в двадцати от Хараинчи. При этом сразу возникла масса трудностей.

Во-первых, у нас не было подходящих карт местности, и мы не знали, где разбить новый лагерь. Во-вторых, трудности наши усугублялись еще тем, что оборудование и имущество лагеря можно было перебросить только на волах, которых у нас не было; следовательно, их надо было где-то нанять, а в период уборки урожая нанять волов в районе тераев почти невозможно. И, в-третьих, самым главным было то, что мы оказались разбитыми на три лагеря: лагерь геологов находился глубоко в джунглях, второй — около деревни Джимкирти и третий, где находился и я, — в Хараинче.

Утро застало нас в суматохе и неразберихе. Каждому надо было куда-то ехать. Все спешили, суетились, стараясь быстрей покинуть лагерь. В целом план вначале был таков. Николай Иванович, Борис Переводников, Зинаида Леонидовна и Володя Мигаль должны были выйти в лес на работу и затем, не возвращаясь больше в лагерь Хараинча, направиться в Джимкирти, где и остановиться на постоянное жительство. Козлов и Горошилов должны были разбить лагерь у реки Лондра, невдалеке от Хараинчи, и выполнить необходимые геологические работы. Я же должен был нанять волов с повозками, погрузить на них оборудование и отправить их к реке Бакра. Пока повозки, скрипя и переваливаясь из стороны в сторону, доберутся по джунглям до реки, я должен был на слоне найти подходящее место для лагеря в этом районе.

Мой план был таков: волы идут медленно по труднопроходимым петляющим дорогам. По моим расчетам, они должны были добраться до реки Бакра только к вечеру. Я же на слоне, пересекая джунгли, рассчитывал достичь Бакры за три-четыре часа и, найдя подходящее место для лагеря, двинуться навстречу обозу.

Так и поступили. Распрощавшись с нашими людьми, я сел на слона вдвоем с погонщиком и пошел кратчайшим путем через джунгли.

Вначале мы двигались по мягкой от пыли проселочной дороге, затем вошли в лес и пересекли какой-то крошечный ручеек. Иногда по дороге попадались небольшие группы местных жителей, но вскоре дороги стали сужаться, и было видно, что ими не пользуются. Люди больше не встречались.

Я с тревогой подумал о нашем обозе, который, где-то отстав от нас, двигался в этом же направлении, и опасался, как бы он не заблудился.

Вскоре мы вышли из густого садового леса прямо к реке Бакра, которая неторопливо текла по песчаному руслу и казалась спокойной и ласковой. Переходя ее вброд, мы пересекли заросли камыша огромной высоты и, выйдя на другой берег, направились к сизому дымку, видневшемуся за бамбуковой рощей.

К моему удивлению, около маленькой хижины стояли повозки с нашим оборудованием, а рядом сидели сопровождавшие обоз люди. Они ждали меня. Деревня, где остановился обоз, называлась Сунпани (золотая вода), но местные жители нам не рекомендовали разбивать около нее лагерь, так как, несмотря на название, вода там была малопригодной для питья. Однако темнело, и нам надо было торопиться устроиться на ночлег. Мы двинулись вдоль реки и вскоре остановились около хижины, из которой вышел мужчина лет сорока в военном костюме английского солдата. Это был бывший солдат гуркх, отслуживший свой срок в английской колониальной армии и находившийся на пенсии.

Начали разбивать палатки, но в суматохе сумели поставить только одну, в основном предназначенную для прикрытия оборудования, чтобы утром на него не осела роса.

Лари и дежурный рабочий развели костер, вырыли яму, предназначенную для кухни, и хотели было ставить греть чай, но выяснилось, что воды поблизости нет. Вода находилась только в реке Бакре, к которой надо было пройти через густые заросли камышей. Эти камыши являлись излюбленным местом обитания тигров: звери собирались в них и устраивали кровавые пиршества.

В темноте вокруг нас то и дело вспыхивали зеленые холодные огоньки глаз различных животных, которые робко жались к домам людей, боясь нападения владык леса. Все рабочие наотрез отказались идти за водой, так как у нас была все-навсего одна работавшая лампа «летучая мышь» — все остальные были разбиты во время перехода на волах. Кроме того, рабочие заявили, что ночью опасно проходить по камышам, так как там масса колючек, и они могут повредить ноги. Тогда я взял ведро, карманный фонарик и только хотел было пойти в камыши, как меня схватил за руку Лари и сказал, что если Барма узнает, что господин ходил за водой, то он за это его «убьет» и что он ни в коем случае не пустит меня. Я снял с ног резиновые сапоги и предложил их рабочим. Они подошли, по очереди примерили их и, взяв у меня карманный фонарь, с сапогами в руках ушли в темноту. Прошло десять минут, двадцать… Рабочие все не возвращались. Но вот показался свет фонарика и, расплескивая воду, появилась ватага смеющихся рабочих. В руках одного из них были мои резиновые сапоги. Не испугавшись на этот раз опасных колючек, они возвращались босиком. Оказывается, у реки разыгралась веселая история.

Когда рабочие прошли камыши и были уже около Бакры, никто из них не хотел первым влезать в реку, чтобы наполнить водой ведра. Вдруг один из них надел на правую ногу сапог — это привело всех в неописуемый восторг. Глядя на него, другой рабочий напялил себе на левую ногу второй сапог, и оба полезли в воду. Но другим тоже захотелось попробовать сапоги на себе и испытать ощущение воды, текущей вокруг, но не попадавшей на ноги. Они выливали воду из ведер и каждый по очереди надевал пару сапог и шел на реку наполнять ведра. Такую манипуляцию проделал каждый из рабочих под громкие возгласы одобрения своих уже испытавших удовольствие друзей. После этого они, делясь впечатлениями, двинулись в обратный путь. Посмеявшись с рабочими над этой историей, я протянул руку, чтобы взять стоявшие рядом сапоги. Но один из рабочих опередил меня. Он взял сапог, бережно поднял его и… вылил из него в ведро воду. Затем он взял другой сапог и также спокойно вылил из него воду во второе ведро, затем стряхнул сапоги и подал мне. Я был обречен ходить босиком в течение всего вечера.

Утром на следующий день мы направились вверх по долине реки Бакра в сторону деревни Ганготия, где обычно по четвергам и субботам бывает базар. Мне хотелось разбить лагерь в этом районе, так как там имелась вода и можно было раздобыть продукты.

Дорога была очень тяжелой. Мы шли по песчаному руслу реки по колено в воде. Волы и колеса повозок, погружаясь, застревали в песке. Повозки то и дело приходилось толкать руками, помогая волам. Каких-то несколько километров до Ганготии мы преодолевали более пяти часов. И к вечеру неподалеку, от деревни около ручья с чистой и прохладной водой разбили лагерь.

Домов в деревне мало. Хижины напоминают шалаши. Посередине селения стоят столы и лавки с навесами. Население живет в основном за счет базара, сдавая углы своих хижин торговцам. Жители деревни очень бедны. Взрослые люди ходят почти голыми. Дети, конечно, совершенно раздеты. Однажды у одной хижины я встретил сидевшего на корточках парня лет шестнадцати. Он сидел с закрытыми глазами, прислонившись к дереву, и что-то шептал. Я подошел к нему поближе и, дотронувшись до руки, понял, что он был в бреду. Тело его горело. Это был признак знаменитой лихорадки овул, наводящей на всех европейцев, побывавших в Непале, ужас. Значительная часть населения непальских тераев больна этой лихорадкой. В Непале ежегодно от овула умирает около тридцати пяти тысяч человек. Интересно отметить, что племя тхару, живущее в непальских тераях, имеет иммунитет против этой болезни.

Днем я обычно бродил по джунглям, помогая рабочим собирать дрова для костра. Однажды, поднимая с ними ствол упавшего дерева, я увидел змею. Рабочие разбежались в стороны, а я остался на месте. Бросив дерево, я схватил оказавшуюся рядом палку и приготовился к обороне в случае, если змея нападет на меня. Змея угрожающе зашевелилась, подняв свое тело над землей, и, раздув шею, с шипением уставилась на меня. Это была кобра. Несколько минут мы простояли без движения. Кобра следила за мной, я — за коброй. Расстояние между нами было метра полтора-два. Надо было что-то делать. Резким взмахом руки я ударил палкой по телу кобры. Змея переломилась надвое, но я успел наступить сапогом на нее и стал с силой вминать голову кобры в землю до тех пор, пока хвост змеи не перестал извиваться около моего сапога. Это была моя первая победа над змеей — грозным врагом непальцев в джунглях тераев. Ко мне подбежали рабочие и стали рассматривать змею. Она была небольшая, около метра длиной, толщиною в два пальца. Подоспевший к месту происшествия Лари несколько омрачил радость моей победы, сказав, что мне удалось убить кобру только потому, что она была в полуспящем состоянии и поэтому не напала на меня. Кроме того, ее укус в это время не смертелен, а для меня он вряд ли был опасен — ведь я был в сапогах, а кобра, как правило, кусает в босые ноги. Рассматривая змею, мы не заметили, как из леса вышел слон с погонщиком на шее. Это была слониха Ратан Коли, находившаяся в лагере Николая Ивановича. Возгласы радости разнеслись по лагерю при виде посланца наших друзей. Слон подошел к нам, и погонщик, сделав намастэ, вытащил из-за пазухи записку и передал ее мне, а сам слез со слона и пошел в палатку.

Записка была от Николая Ивановича. Он просил меня прибыть к нему в лагерь, а затем отправиться в Биратнагар для встречи нашего советского специалиста— геофизика Толоконникова и побеспокоиться там о быстрейшей доставке продовольствия, запасы которого подходили к концу. Я попросил согреть чай и напоить погонщика, а сам сел около палатки на бревно, обдумывая предстоящие дела. Как только погонщик вошел вслед за Лари в палатку, Ратан Коли медленно двинулась в сторону рисового поля, находившегося метрах в ста от палатки.

Подойдя к кромке поля, слониха несколько раз оглянулась на палатку и, схватив хоботом стебли риса, хотела было сунуть их в рот. Но из палатки раздался голос погонщика. Слониха замерла с открытым ртом и поднесенным в хоботе рисом, повернув голову в сторону палатки. Затем, видимо, решив, что угроза миновала, она спокойно отправила рис в рот, подняла вновь хобот и потянулась за очередной порцией риса. Из палатки снова раздался голос погонщика. Слониха опустила хобот и, переминаясь с ноги на ногу, как нашкодивший ребенок, стала озираться по сторонам и расхаживать по краю рисового поля. Прошло несколько минут, и слониха, считая, что погонщик забыл о ней, опять закинула хобот в рис. Однако из палатки вновь раздался голос погонщика. Теперь была какая-то другая команда. Слониха, держа рис в хоботе, раскачивая головой, повернулась спиной к рисовому полю и нехотя пошла обратно. Подойдя к лагерю, Ратан Коли остановилась около палатки, где находился погонщик, и начала обдавать свое тело пылью, разгоняя мух.

Из палатки вышел улыбающийся погонщик, довольный тем, что продемонстрировал мне свою власть над слоном. И действительно, здесь было чем гордиться.

Мы сели на слониху и, распростившись с друзьями, пошли в лес. Наш путь лежал через джунгли в лагерь Николая Ивановича, находившийся около деревни Джимкирти, километрах в пятнадцати от Хараинчи. По дороге я встретил Барму, ехавшего на слоне. Барма объезжал близлежащие деревни около лагеря Джимкирти в поисках риса и молока. Однако купить ему ничего не удалось, и он пустой возвращался обратно в лагерь. Была вторая половина дня, поэтому мы решили пойти к нашим специалистам, работавшим в лесу, и вместе с ними возвратиться в лагерь Джимкирти.

Вскоре мы обнаружили следы людей. Кое-где валялись срубленные и спиленные стволы деревьев, через лес была прорублена длинная просека шириной в два метра. Вдоль нее виднелись расставленные вешки и столбы с надписью на английском языке. Здесь работали наши специалисты, прокладывавшие предварительную трассу дороги Восток — Запад. Мы пошли вдоль трассы. Первым встретился нам всегда подтянутый Володя Мигаль, который со своими двумя шустрыми мальчишками-рабочими выполнял измерительные работы. Затем через километра полтора в кустах мы увидели Зинаиду Леонидовну в брюках, заправленных в сапоги, в темных очках, а рядом ее верного помощника Лал Бахадура с полевой сумкой через плечо. Поздоровавшись, мы пошли дальше и вскоре увидели сухопарого Николая Ивановича и высокую фигуру Бориса Перевозникова. Они всегда работали вдвоем в голове партии. У них была самая ответственная работа — идти первыми по джунглям и искать подходящее место для прокладки трассы будущей дороги. Метрах в пятидесяти от них мы остановились, слезли со слонов и подошли с Бармой к Николаю Ивановичу. Николай Иванович знаком показал нам, чтобы мы не подходили близко, так как он собирался валить большое дерево, мешавшее прокладке трассы. Взяв в руки механическую пилу «Дружба», Николай Иванович дернул за шнур, и в тишину леса ворвался сердитый шум бензинового моторчика. Неожиданно, следом за ним, раздался оглушительный треск ломающихся веток, словно от шума пилы сразу рухнули все деревья. Мы с тревогой оглянулись, но смогли только разглядеть задние ноги слонов, промелькнувших в кустах. Только один Николай Иванович в напряженном молчании продолжал пилить дерево, еще не зная о том, как он напугал слонов трескотней работавшей пилы. Вот дерево стало клониться, затем быстро пошло вниз и, ломая мелкие деревья и кустарник, рухнуло на землю.

Николай Иванович выключил пилу, вытер рукавом пиджака со лба пот и вопросительно посмотрел на нас. Мы подошли к нему, обменялись рукопожатиями и рассказали о том, как убежали слоны. Спиридонов оглянулся, посмотрел по сторонам и с тревогой спросил;

— А где же погонщики? Неужели они на спинах слонов? Надо их искать.

Николай Иванович приказал немедленно кончать работу и всем двинуться на поиски погонщиков и слонов. Мы разбрелись по лесу и направились в сторону лагеря. Только к вечеру мы все попали в лагерь, подходя к нему по одному с разных сторон. Там мы узнали, что погонщики и слоны не вернулись. Было ясно, что надо немедленно отправляться на поиски, так как ночью в джунглях смерть подстерегает человека на каждом шагу.

Мы уселись в палатке и начали обсуждать план поисков. Решили, разбившись на группы по три-четыре человека, с фонарями пойти опять в джунгли и криками давать сигналы погонщикам. Это была единственная надежда на спасение людей. Когда все было готово к отбытию, из леса вышли два человека. Они, поддерживая один другого, прихрамывая, шли по направлению к лагерю. Это были наши погонщики. Мы усадили их на топчаны, напоили чаем, и они рассказали о случившемся.

Когда заработала пила, слоны вздрогнули и, громко трубя, понеслись в заросли джунглей. К счастью, только на одном слоне был погонщик. Другой же в это время был на земле. Поняв всю опасность положения, он бросился за слонами. Вскоре километрах в трех от трассы погонщик, сидевший на слоне, зацепился рубахой за ветку и упал в кусты. Падение оказалось удачным, он попал в густые заросли, лишь поцарапав себе немного спину. Когда к нему подбежал товарищ, пострадавший погонщик был уже на ногах. Так вдвоем они двинулись за слонами.

Пробродив до темноты по джунглям и не найдя слонов, они вернулись в лагерь Джимкирти, где и застали нас в момент, когда мы выходили на их поиски. Поздно ночью слоны сами пришли в лагерь.

Усталые, взволнованные, мы сели ужинать и не сразу разглядели, что в стороне от палатки стояло несколько человек. Один из них, пожилой крестьянин с палкой в руках, отделился от остальных и, сложив на груди руки, подошел к нашему столу. Он что-то быстро начал рассказывать Барме. Барма, посматривая на Зинаиду Леонидовну, сказал, что это крестьяне деревни Джимкирти. Они пришли сюда давно и просят оказать им помощь. В их деревне очень больна девушка, и они опасаются, что может наступить смерть, если ей не дать лекарств.

Крестьяне стояли и с мольбой смотрели на Зинаиду Леонидовну, которая по совместительству занимала должность врача нашей партии. Не закончив ужина, Зинаида Леонидовна выскочила из-за стола, накинула на плечо медицинскую сумку и пошла за крестьянами в деревню. Путь был недалек: небольшая рощица банановых деревьев и рисовое поле разделяли наш лагерь от селения.

Через час она вернулась в лагерь и, облегченно вздохнув, сказала:

— У девушки сильный приступ малярии. Когда я вошла в бамбуковую хижину, она лежала на циновке под одеялом с закрытыми глазами. Девушка было очень худа и вся горела. Я измерила температуру. Термометр показывал сорок один градус. Я налила в медный кувшин чаю и дала девушке выпить таблетки против малярии. Уходя, я оставила ее родителям еще на несколько приемов таких же таблеток. Больше ничем я помочь не могла. Мы тогда не предполагали, что в скором времени малярия начнет косить и нас.

Еще до рассвета меня и Барму разбудил погонщик. Пора было выходить из лагеря, чтобы быстрей добраться до Хараинчи, а оттуда мне предстояло направиться в Биратнагар.

На этот раз пришлось ехать на спине Кирин Коли, огромной слонихи — самой бесстрашной из нашей пятерки слонов.

Пройдя около километра, Барма крикнул что-то погонщику. Слон остановился.

Дело оказалось в том, что Барма потерял туфлю с ноги — она упала в высокую траву, покрытую росой. Погонщик развернул слона и тот, нюхая хоботом траву, пошел по своему следу.

Через минуту в воздухе взвился хобот, на конце которого блестела туфля. Хобот, описав полукруг, изогнулся и передал находку в руки погонщика.

Когда мы прибыли в Хараинчу, Барма встретил там своего друга из Биратнагара, приехавшего на джипе, и тут же не теряя времени пересел в джип и укатил в город. Я остался один с погонщиком слона. Первым делом мне нужно было узнать, где расположился лагерь Козлова. Я направился к корчмарю и здесь неожиданно встретил одного из полицейских, сопровождавших нашу экспедицию.

Стало веселей. Теперь мы были вдвоем, и можно было послать погонщика со слоном на поиски лагеря Козлова. Козлов мне нужен был для того, чтобы вместе с ним отправиться в Биратнагар для встречи геофизика Толоконникова.

Я написал записку Козлову и передал ее погонщику. В ней я попросил Петра Федоровича прибыть в Хараинчу не позднее десяти часов следующего утра, так как рано утром приедет джип, и мы должны быть с ним на аэродроме в Биратнагаре еще до прилета самолета из Катманду. Погонщик засунул записку за пазуху и тронулся в путь.

…Вечерело. Я поднялся на второй этаж. Войдя в отведенную для меня комнату, я разделся и лег спать, но тут вошел мальчик — сын хозяина и сказал, что в пяти километрах от Хараинчи на берегу реки Лондры имеется какой-то лагерь иностранцев. Об этом ему рассказали деревенские жители, которые приходили в Хараинчу за рисом.

Было ясно, что это лагерь Козлова. Но как добраться к нему? Дороги я не знаю, язык еле-еле. Да и ночью одному путешествовать все же страшновато — поговаривали, что близ Хараинчи живет тигр, который навещает окрестные деревни. В четыре часа утра я встал, оделся, разбудил полицейского и попросил его сопровождать меня. Тот согласился.

Через пятнадцать минут мы вышли из дома корчмаря и направились в сторону джунглей. Вскоре путь нам преградил ручей по колено глубиной. Освещая фонариком воду, полицейский старался найти подходящую переправу. Но все попытки оказались тщетными.

Тогда полицейский, сняв обувь, перешел речку, я же, обутый в модельные ботинки и брюки навыпуск (собирался ведь ехать в Биратнагар), бегал в суматохе по берегу, стараясь найти выход из положения. Но вот полицейский опять перешел на мою сторону и подставил свою спину. Я ухватился за шею… Через две минуты оба уже были на другом берегу.

Отдышавшись, мы пошли по маленькой тропинке через горчичное поле и вышли к какой-то деревне. Там еще все спали.

Войдя в первый попавшийся двор, мы увидели почти потухший костер. Людей не было. Я вошел в хижину. Первый признак жизни подал козел. Он заблеял.

Когда я осветил фонарем внутреннее убранство хижины, то увидел такое зрелище: на глиняном полу, покрытом циновкой, стояла небольшая жаровня с горящим древесным углем, а рядом с ней вповалку спали люди, человек десять-двенадцать — мужчины, женщины, дети. Взрослые поднялись, завернувшись в хлопчатобумажные накидки, вышли во двор и сели в кружок у- угасающего костра.

Полицейский начал расспрашивать их о лагере Козлова. Однако обитатели хижины, не обращая внимания на него, громко спорили.

Оказалось, что спор возник из-за того, кому идти за дровами. В конце концов выбор пал на молодого парня. Он, съежившись от холода, выбежал за ограду дома и через минуту появился с бревном, которое тащил волоком. Бревно положили на тлеющие угли костра. Когда из-под дров начали вылезать красно-белые языки пламени, старик спросил, что нам нужно.

Полицейский снова объяснил цель нашего прихода. Тот окликнул молодого парня, сказал ему что-то, и мы вышли с ним из деревни. Парень прыгал по кочкам рисового поля, стараясь не попадать в холодную воду босыми ногами. Я же шел по прямой, мокрый от росы; мне терять было нечего. За мной следовал полицейский с торчащими из кармана ботинками. Парень довел нас до конца поля, а затем, показав направление взмахом руки, хотел было идти обратно. Но полицейский схватил его за накидку и, тихонько подтолкнув, дал понять, чтобы он следовал с нами дальше. Парень уперся в кочку и, испуганно вытаращив глаза, начал говорить полицейскому и мне, что лагерь «руса» находится за джунглями, но в джунглях тигры, и он туда не пойдет.

Задерживать парня мы не имели никакого права, и я сказал полицейскому, чтобы он отпустил его.

Мы остались вдвоем и, не говоря друг другу ни слова, «храбро» зашагали вперед и вскоре вышли на какую-то проселочную дорогу, которая вела в густые заросли. На наше счастье, уже забрезжил рассвет, и мы стали различать деревья и кустарники. Вдруг где-то в кустах запели петухи. Я необычайно обрадовался этому крику и смело ринулся в чащобу. Полицейский, немного помедлив, пошел вслед за мной. Опять запели петухи. Теперь не было сомнения, что рядом деревня и никаких тигров в этих кустах быть не может. Вскоре показалась светлая полоса. Я пошел на нее. Видимо, уже начинался участок поля деревни.

Опять прокукарекали петухи. Голос их был настолько домашним и так напоминал нашу родную русскую деревню, что мне даже приятно стало на душе. Однако на поляне не было ни поля, ни деревни. Странно — петухи поют, а деревни нет. И вдруг я вспомнил, что парень, указавший нам эту дорогу, ни словом не обмолвился о деревне на нашем пути. Но откуда же тогда петухи? Ответа на этот вопрос мне не пришлось долго ждать. Вскоре я увидел на поляне поджарых петухов и кур, немного меньшего размера, чем домашняя птица, — это были дикие куры. Они заманили меня в чащу, из которой я теперь не знал, как и выбраться.

Мы пересекли поляну и опять вошли в лес, поросший высокой травой, на которой блестели серебряные капельки росы. Они скатывались по длинным листьям травы на землю. Медленно продвигались мы по лесной чаще и внезапно оказались у крутого обрыва какой-то небольшой реки. Вода текла по каменным валунам, неся с собой ветки деревьев. Они изредка задерживались у трубы, стоявшей посредине реки. А над трубой возвышалась тренога бурильной машины.

Это была бурильная машина Вани Горошилова. Значит, где-то лагерь Козлова.

Ура! Я попал к Козлову. Я настолько увлекся созерцанием бурильной машины, что вначале не заметил даже стоявшие напротив меня на другом берегу реки две палатки. Скорей к ним. Полицейский заулыбался и первый ринулся в воду, но тут же выскочил из нее, как ошпаренный.

Вода была слишком холодной для того, чтобы по ней идти босиком непальцу, который не знает, что такое настоящий холод. Видимо, настала теперь моя очередь отплатить полицейскому за его любезность. Я «пригласил» его взобраться на мою спину. Он отказался. Но я свирепо посмотрел на него, и полицейский, обхватив мою шею руками, повис на спине.

Так, ковыляя по дну, заваленному камнями, в довольно холодной воде, я оказался около брезентовой палатки, из которой раздавался храп русских богатырей, затерявшихся в непальских джунглях.

Когда я вошел в палатку и разбудил друзей, они от удивления вытаращили глаза, настолько неожиданным для них был мой визит.

Но времени у нас было в обрез. Требовалось как можно быстрей собраться и двинуться в путь, чтобы к десяти часам утра успеть попасть в Хараинчу, где нас должен был ожидать присланный из Биратнагара джип-такси.

В Хараинчу мы попали вовремя. Барма сдержал слово. Нас уже ждал джип.

Шофер, подтянутый молодой парень с вьющимися волосами, вскоре получил у нас прозвище Шевелюра. Он растолкал зевак, завел ручкой машину, кому-то помахал рукой, лихо развернулся, и машина, поднимая пыль, под крики деревенской детворы помчалась в Биратнагар. По дороге нам встретился слоненок с тремя взрослыми людьми на спине. Мы ехали, петляя по дорогам, слоненок со своими пассажирами шел по прямой. Это было очень интересное соревнование. Бывали минуты, когда слоненок, казалось, совершенно отставал от нас и уже пропала последняя надежда еще раз увидеть хоботок и маленькие хитренькие глазки, как вдруг из-за бамбуковой изгороди деревни раздался треск: тра-тра-тра, словно озорной мальчишка вел палкой по бамбуковому забору, и неожиданно вылетал слоненок и, как игрушечный, смешно выбрасывая ноги из стороны в сторону, бежал рядом с джипом. Пассажиры встречали успех слоненка возгласом одобрения. Слоненок же, не обращая на них внимания, весело бежал вперед и, если ему попадалась на пути изгородь, он вновь по ней проводил хоботом, и тогда снова слышалось задорное тра-тра-тра…

Так мы добрались до Биратнагара.

Встреча была очень радостной. Однако Толоконников оказался чрезвычайно деловым человеком, за что его непальские друзья прозвали впоследствии мистером Давай; он потребовал, чтобы его тут же отвезли в джунгли, так как он намерен с завтрашнего же дня приступить к работе.

Вскоре Толоконников и Козлов сели в джип и укатили. Я уехал в Хараинчу на следующий день.

Доехал я туда за несколько часов. Джип остановился у корчмы.

Я поднялся в комнату, вытащил большой карманный фонарь и, передавая полицейскому, попросил его выйти на веранду и посмотреть на дорогу, не идет ли слон из лагеря Козлова. Полицейский взял фонарь и вышел.

Спустя несколько минут с шумом раскрылась дверь, и в комнату влетел полицейский. Шапки на нем не было. Глаза почти выскочили из орбит. Искаженный от испуга рот издавал звуки вроде «саб, баг, саб, баг». Я вначале ничего не понял. Однако многократно повторенное «саб, баг» вдруг все прояснило. Да ведь полицейский говорит «господин, тигр, господин, тигр». Я не поверил его словам и вышел на веранду.

Около кустов, развернув свою богатырскую грудь, прямо передо мной сидел тигр и спокойно, как кошка, смотрел на меня. Я оторопел. Видеть тигра, дикого, не в зоопарке, а на улице — явление исключительно редкое. Вскоре ко мне присоединился корчмарь со своим семейством, а затем начали сбегаться другие жители деревни. Все лезли на веранду и хотели сверху посмотреть на тигра.

Шум и гам стоял необычайный. Это, как ни странно, ничуть не тревожило тигра. Он зевнул, показав нам свои огромные клыки, и, жмурясь от луча фонарика, все время направленного на него полицейским, лег на траву, изредка поворачивая голову в нашу сторону и блестя зелено-красными глазами.

Вдруг меня толкнул корчмарь. Он дал мне английскую винтовку. Я щелкнул затвором и только хотел было прицелиться, как около меня появилась фигура еще одного полицейского. Он схватил рукой винтовку и сказал, что в тигра стрелять нельзя, если он не напал на человека.

На веранде по-прежнему стоял шум и гам. Люди бегали по широким саловым доскам в таком возбуждении, что дрожал дом. Однако среди всего этого шума я ощутил отсутствие каких-то привычных звуков, которые обычно сопровождают всякую суматоху в непальской деревне. Явно чего-то не хватало. Но чего именно?

И вдруг я понял. Не слышно лая собак, тех многочисленных собак, которые смело тявкают на луну и звезды. Нет и мычания коров и быков, с пренебрежением толкающих людей на улицах. Нет кудахтанья кур и хрюканья поросят. Все эти звуки пропали по мановению волшебной палочки. Все животные деревни дружно попрятались при появлении владыки леса.

Я опять вышел на веранду. Тигр был на прежнем месте. Вскоре он поднялся и медленной размеренной походкой, преследуемый лучом фонаря, подошел к лежавшей недалеко корове и лег около нее. Теперь на луч фонаря из темноты отвечали две пары глаз: тигра и коровы.

Прошло еще около часа. Нам надоело смотреть на тигра, мы все разошлись и легли спать.

Каково же было наше удивление утром, когда вместо кровавого следа на траве, где была ночью корова, мы увидели лежащее животное, мирно жующее жвачку. А тигра и след простыл. Только в пыли валялась скрюченная в клубок большая собака и жалобно стонала, в ее глазах отражалась предсмертная тоска. Она единственная на рассвете сделала попытку оправдать свое собачье существование и храбро тявкнула на тигра, когда он проходил мимо нее в лес. Это и решило собачью судьбу. Теперь она достойно умирала на глазах своих трусливых сородичей. Видимо, после смерти, если верить буддийской системе переселения душ, ей во втором перерождении уготована достойная награда: она превратится сама в тигра и также будет ходить по деревне и мстить своим бывшим друзьям с заячьим сердцем.