Сквозь джунгли Непала

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ ДЖУНГЛИ ПОКАЗЫВАЮТ КЛЫКИ

На улице послышались гудки джипа. Я выскочил из дому и через минуту был в объятиях Бармы. Барма, лукаво ухмыляясь, начал расспрашивать меня, как я провел ночь, не снился ли мне тигр и охота на него.

Я рассказал ему, как вечером тигр забрел на деревенскую улицу.

— Жаль-жаль, — сказал Барма, — значит, я зря вез подарок губернатора, — и он, засунув руку за сиденье джипа, вытащил охотничью винтовку системы маузер и коробочку патронов к ней.

Винтовка была превосходная: легкая, с очень удобным прикладом. Жители деревни толкали меня в бок, хватали за руку, разделяя мою радость.

Все, как и я, понимали, что упущен случай разделаться с тигром; зверь теперь долго не даст сна и покоя местным крестьянам. И я вместе с ними качал головой, прищелкивая языком.

Однако необходимо было идти в лагерь Козлова, а слонов все не было. Неужели о нас забыли? Этого, конечно, не могло быть. Видимо, произошло какое-то недоразумение.

Мы простояли у дома корчмаря около часа, разговаривая с местными жителями.

К счастью, нашу скуку сумел рассеять бродячий циркач с двумя дрессированными обезьянами, около которых толпились ребятишки.

Циркач встал в актерскую позу, продекламировал какое-то стихотворение, сказал вступительное слово, в котором расхвалил своих обезьян, и затем, дернув их за веревки, привязанные к ошейнику, начал представление: обезьяны, выпятив верхнюю губу и приложив правую лапу к уху, как к козырьку, а левой накрыв голову, сделали приветственный круг почета, чем привели в неописуемый восторг малышей. Затем зверушки показали, как ходит полицейский. Но вот обе обезьяны взяли в лапы палки, облокотились на них и стали с жалким видом и тусклым взглядом смотреть по сторонам. Вдруг они преобразились. Быстро надули животы и щеки, заложили за спину передние лапы и, покачиваясь на неустойчивых задних, вразвалку пошли кругами. Без лишних объяснений было ясно, что представлен государственный чиновник, праздно расхаживающий по улицам столицы. Я посмотрел на Барму, он в ответ понимающе улыбнулся. Потом показали нам обезьянью пантомиму: бродячего циркача и фокусника. Представление кончилось тем, что обезьяны подобострастно согнулись и, вытянув вперед лапу, робко подошли ко мне, поцеловали сапог и… резко двинулись на меня. Хозяин здесь уже не тянул их за веревку, хотя актеры слишком увлеклись. Они одной лапой хватали меня за брюки, а другую так высоко поднимали кверху, что казалось сейчас дотянутся до лица и схватят за нос. Они удивительно точно копировали поведение нищих, требующих у прохожего так называемый бакшиш — подаяние. Пришлось полезть в карман и бросить каждой обезьяне по монете. Они сложили лапы ладонями внутрь в знак благодарности и… вновь пошли на меня в наступление.

Я опять бросил каждой по монете. На этот раз веревки на шеях обезьян натянулись, что, видимо, означало, хватит клянчить, и обезьяны, забыв про свои роли попрошаек, стали с мольбою смотреть на окружающих их ребятишек, в надежде получить что-либо съестное.

В это время пришел наш слон. До лагеря Козлова мы добирались долго, так как пошли обходным путем, чтобы миновать крестьянские поля с поспевшим рисом, который так любят слоны. Наш путь опять лежал через лес.

Кое-где сквозь листву проглядывали лучи солнца, освещая широкие листы дикого фикуса, переплетенного лианами. Изредка слон ступал на дно чистого ручейка, где в заводях плавали маленькие рыбки. На мокром песке можно было увидеть следы разнообразных диких животных, среди которых иногда попадалась огромная вмятина — след тигра. Размер тигриного следа, по мнению непальцев, определяется непальской шапочкой топи; если она полностью закрывает след, значит тигр небольшой, и его можно «не бояться». Если же отпечатки лап не умещаются под шапочкой, тигр опасен, и из этого места надо убираться как можно скорее.

Но мне теперь тигр был не страшен — у меня была винтовка, и я чувствовал себя на высоте положения.

Погонщик, несколько раз оборачиваясь ко мне, показывал на пыль, покрывавшую тропинку. Следы ясно показывали, что недавно, каких-нибудь полтора-два часа назад, там прошел тигр. Это явилось для погонщика предлогом, чтобы не идти по лесу. Он свернул в кусты и повел слона к оврагу. За оврагом был небольшой лесок. Вскоре мы оказались в банановой роще с огромными бутонами красных цветов, висевших лепестками вниз. Она была великолепна на фоне ярко-голубого неба, полей желтой горчицы и серого риса. Маленькая соломенная хижина, выглядывавшая из-под широких листьев банана, казалась настолько уютной, что захотелось поскорее подойти к ней. И тут я услышал аппетитный хруст в пасти слона, поедавшего рис, и увидел укоризненные взгляды крестьян, стоявших на поле с серпами в руках.

Мы снова углубились в лес. Совсем рядом с нами из кустов выбежал испуганный олененок с яркими пятнами по бокам. Он остановился на мгновение, пошевелил ушками и, блеснув черным глазом, скрылся из виду.

Пока мы двигались по лесу, над нами спустились сумерки, а затем быстро наступила темнота.

Погонщик взял у меня из рук фонарь и стал освещать верхушки стоявших впереди деревьев. Я зарядил винтовку и держал ее на изготовке.

Вдруг слон резко остановился. Луч фонаря упал на какое-то темное пятно с двумя зелеными светящимися точками. Я выстрелил. Пятно высоко подпрыгнуло вверх, перевернулось в воздухе и грузно упало на траву. Погонщик направил в его сторону слона. Затем он слез по хоботу вниз и, сидя на нем, но не спускаясь на землю, стал палкой ворошить только что убитое животное. К моему удивлению, им оказался пятнистый красавец леопард.

Мы втащили его за хвост на слона и уложили на круп. Так с леопардом за спиной, усталый, но со счастливой улыбкой я подъехал к палатке Козлова, откуда доносился аппетитный запах молочной рисовой каши.

Все оставили на столе ложки и вышли из палатки. Ваня Горошилов подошел к убитому зверю, взял его за усы и, посмотрев на морду, пренебрежительно сказал:

— Это ерунда, простая кошка! Вот убил бы тигра, который шляется каждую ночь около нас, тогда бы я охотно поверил, что ты не зря держишь в руках винтовку.

Ваня был прав — тигр действительно нахально расхаживал около лагеря Козлова и создавал в коллективе очень нервозную обстановку.

Другим заклятым врагом Вани оказались обезьяны, которые мешали работать ему на вышке. Для отпугивания животных я передал ему купленную недавно по его просьбе рогатку.

Вскоре, к всеобщему удивлению, слова, сказанные Ваней о тигре, оказались пророческими. А случилось это так. Накануне вечером не прибыла повозка с продуктами: то ли она застряла в лесу, то ли Барма не пожелал выезжать из-за наступившей темноты.

Утром я снарядил слона и, взяв с собой винтовку и три патрона, поехал вместе с заместителем Бармы — Мином Бахадуром навстречу затерявшейся повозке. Проходя реку Лондру, я увидел посредине реки на вышке Ваню Горошилова и его рабочих. Держась за ручки буровой машины, они ловко поднимали кверху бур и с силой вгоняли его в землю. Земля содрогалась от ударов. Через две-три минуты рабочие менялись. Горошилов же бессменно оставался у вышки.

Мин Бахадур, сидевший за мной на спине слона, помахал рукой Ване Горошилову. Мы входили в джунгли. Я спокойно сидел на спине слона. Все было как обычно в лесу. Казалось, что сюда никогда не ступала нога человека. Но вот я увидел на дереве маленький бронзовый колокольчик. Он принадлежал, видимо, одному из йогов. Они часто оставляют в лесу какие-либо предметы для того, чтобы люди, попавшие в лес, чувствовали себя не столь одинокими и не теряли самообладания.

Внезапно слон остановился как вкопанный, крепко уперевшись ногами в землю. Присев на задние, он стал издавать хлопающие звуки, что на слоновьем языке означало крайнюю тревогу или опасность Сзади за мою тужурку уцепился Мин Бахадур и испуганно повторял «баг, баг». И вдруг я увидел, как слева от нас, метрах в пяти от слона, перерезая нам дорогу, рысцой пробежал тигр.

У самой чащи он остановился, свирепо колотя хвостом свои полосатые бока, затем, пригнувшись к земле, напружинился, готовый к прыжку, и замер, вперив в нас желтые глаза.

Я прицелился, в какое-то мгновение решая бить или не бить, и… нажал на спусковой крючок.

Раздался выстрел, и тигр неожиданно спокойно, как домашняя кошка, вытянул передние лапы, мягко положил на них голову и распластался во весь свой огромный рост…

Теперь требовалось погрузить его на слона и возвратиться в лагерь Козлова. Однако, после того как я пришел в себя от столь «славного» подвига, это оказалось не простым делом. Слон с большой неохотой сел на землю. Мы подтянули к нему тяжеленную, окровавленную тушу тигрицы и стали вкатывать ее на спину слона. И в тот момент, когда казалось, что туша уже находится на середине хребта, слон, не выдержав напряжения и запаха крови, резко поднялся и побежал. Мы едва успели отскочить. Так повторялось многократно. Часа два или три мы возились со слоном и тигром, и наконец погрузка удалась. Мы привязали тигра веревками, я победоносно воссел на него верхом, и мы тронулись в путь.

Первым нам повстречался Ваня Горошилов с рабочими. На них смерть тигра произвела просто ошеломляющее впечатление. Они буквально раскрыли рты от удивления, и если бы в Непале знали, что такое аплодисменты, то безусловно джунгли Хараинчи сотряслись бы от их громовых ударов. Они радовались, как дети, избавлению от постоянного страха, а Ваня Горошилов подошел к тигру, взял его за лапу и сказал: «Намастэ».

Я взвалил на слона рядом с тигром убитого накануне вечером леопарда, и мы двинулись в путь, но уже не на поиски пропавшей повозки, а к лагерю Николая Ивановича, который находился к этому времени глубоко в лесу рядом с малоизвестной деревней Какум.

Дорога шла через джунгли и заняла около пяти с лишним часов. Я снова и снова переживал подробности недавней схватки с тигром и не заметил, как прибыл в лагерь.

Появление моих охотничьих трофеев вызвало в лагере восторженный переполох, и, пока мы разгружались, перетаскивая добычу, в лагере раздавалось щелканье фотоаппаратов. Всем хотелось запечатлеть на пленке это памятное событие.

В лагере после этого наступили обычные дни: утром уходили на работу, вечером возвращались в лагерь, ели и ложились спать, чтобы на следующий день пораньше встать. Так продолжалось недели две, пока я не получил новое задание — найти место для лагерной стоянки где-нибудь километрах в десяти на восток от реки Бакры.

Я сел на слона, положил винтовку себе на колени, в карманы куртки засунул несколько лепешек и тронулся в путь.

Мы пересекли реку Бакру, прошли тигровые камыши, участок сухого салового леса с зарослями камыша, и вдруг слон остановился. Погонщик показал мне на широкие плоские следы в опавших листьях.

— Джангалико хатти! — воскликнул в тревоге погонщик и, развернув слона, пустил его рысью в обратную сторону. Тревога была не напрасной — в этих лесах вот уже несколько месяцев, как появился джангалико хатти — дикий слон — самец огромного роста с громадными бивнями.

Диких слонов в восточных тераях давно уже не было. Они примерно около двадцати пяти лет назад ушли в Ассам, где до сегодняшнего времени производится их ловля. Однако недавно они опять появились. Особенно свирепствовал белый слон с одним клыком. Он разрушал деревни и убивал прирученных слонов. Многочисленные попытки расправиться с белым разбойником успеха не имели. Вскоре этот слон увел всех диких слонов из восточных тераев в Ассам.

Слон самец, которого испугался наш погонщик, пришел, по всей вероятности, также из Ассама. Он бродил по лесам непальских тераев, наводя на жителей ужас. Правда, жертв пока не было. Но они могли быть. Дикие слоны не терпят прирученных слонов и убивают их на месте. Кстати, то же наблюдается среди обезьян. Однажды наша обезьяна Машка отстала от нас в лесу и еле унесла ноги от стаи макак, гнавшейся за ней с гневными криками. Когда она прыгнула к одному из нас на плечи, то дрожала от страха, как осиновый лист.

О присутствии дикого слона-одиночки говорили' не только следы в лесу, но и поломанные лианы, съеденная кора деревьев, свежий слоновый навоз. А один рабочий, шагая по просеке, даже наткнулся на этого слона. К счастью, встреча была мирной. Она и явилась главным критерием нашего отношения к дикому слону. Было ясно, что он не трогает людей, но за своих слонов мы все же боялись. Вот почему я вернулся обратно.

Утром поезд повозок направился по извилистым дорогам тераев на восток, а я сел на слона и пошел прямо через Бакру, в том же направлении.

Я пробирался по лесу, насвистывая песенку, и, пройдя километров пятнадцать, вышел к песчаному руслу реки. Где-то посредине тек ручеек, а по краям его желтели песчаные берега с островками камыша. Было видно, что во время половодья, наступающего в сезон дождей, эти пески заливаются водой.

Пройдя камыши, я встретился с группой крестьян, которые сообщили мне, что слон и наши люди находятся в близлежащей деревне Налвари.

И действительно, вскоре я увидел деревню, обычную для восточных тераев, то есть представлявшую собой группу хуторов в глубине леса недалеко от реки, на возвышенном месте, и окруженную полями. Деревня Налвари, находившаяся у берегов реки Бетауна, состояла из пяти хуторов, которые раскинулись на многие километры друг от друга.

Я, видимо, попал в главный — Налвари, так как здесь было больше всего домов. Я зашел в первый попавшийся, довольно хороший с виду дом на сваях. Меня встретил хозяин и усадил на циновку, которая лежала на уступе дома, напоминающем русскую завалинку. Сев, я сразу же почувствовал усталость. У меня неприятно закружилась голова. Но через несколько минут все прошло. «Не малярия ли?» — тревожно подумал я про себя и спросил хозяина об этой болезни.

Хозяин дома из касты раджбанси (торговцев) по имени Бартулам, высокий, лет сорока, черноглазый, сухощавый мужчина с маленьким ребенком на руках, ответил на языке, представлявшем собой смесь языков бенгали, хинди и непали:

— Малярия — это бич наших мест. Самым малярийным местом в восточных тераях считается именно наш район. У нас в деревне Налвари все от мала до велика болеют малярией. В деревне очень часты смертные случаи от этой болезни.

Я поднялся с завалинки, подошел к молодой женщине, которая занималась шелушением риса, и стал наблюдать за ее работой.

Женщина, подвернув под себя длинные полы сари, сидела на маленькой скамеечке посредине небольшого, гладко вымазанного глиной двора. Около нее в полу (если так можно назвать чисто выметенный, обмазанный глиной двор) была выемка, наполненная доверху нешелушеным рисом. Над выемкой висел груз, привязанный к одному более длинному концу палки, которая посредине была укреплена на оси в козлах. Все это сооружение, называемое дикки, напоминало маленький колодезный журавль. Второй, короткий, конец был связан веревкой с ногой женщины. Она тянула ее вниз и затем резко отпускала. Груз падал в выемку и сбивал с риса шелуху.

Работа продолжалась около получаса. Затем женщина поднялась, взяла плетенное из соломы мелкое блюдо, наполнила его очищенным рисом и начала резкими движениями подбрасывать его кверху. Очищенные от шелухи зерна, как более тяжелые, падали обратно в чашу, а пыль столбом разлеталась в стороны.

За один час крестьянам удается очистить не более килограмма риса. Если же очистка происходит в массовом масштабе, например у помещика, то несколько человек стоят около горы неочищенного риса и высоко подбрасывают его вверх. Другая группа мужчин, размахивая соломенными плетеными чашами, разгоняет рисовую шелуху, которая висит в воздухе и оседает вокруг плотным слоем.

Вскоре женщина кончила работу и ушла в хижину. Я возвратился к хозяину дома. Мы заговорили о жизни крестьян его деревни. Бартулам рассказал, что своей земли у всех трехсот жителей деревни нет. Они арендуют ее у помещика уже в течение нескольких поколений.

Помещик в этих краях не живет, так как боится малярии. Все земли около деревни Налвари принадлежат Дал Бахадуру из горного племени таманг, обитающего в северо-западной части Непала, где постоянно проживает помещик. Вернее, он проживает там только в летнее время, когда в тераях наступает сезон дождей и свирепствует малярия.

У помещика две жены: одна живет в горах, другая здесь, в тераях. Обе женщины имеют от него детей, причем как дети, так и жены никогда не видели друг друга.

Бартулам рассказывал, что жена Дал Бахадура, проживающая с ним в горах, является более любимой женой, чем жена, которая находится в тераях. Может быть, это связано с тем, что люди с гор вообще довольно пренебрежительно относятся к жителям тераев.

В зимнее время помещик иногда приезжает, для того чтобы лично убедиться в размере собранного крестьянами урожая и получить свою «законную» половину.

Бартулам по сравнению с другими крестьянами — богатый человек: у него восемь соток земли на восемь членов семьи. После того как он расплачивается с помещиком за арендуемую им землю и выплачивает правительству налог (три индийские рупии в год с каждой сотки), а также проценты ростовщику, у него остается после продажи риса индийским купцам зерно для пропитания семьи и деньгами около ста индийских рупий. На эти деньги он покупает сахар, соль, керосин, спички и даже кое-какую обновку для себя или членов своей семьи.

Наш разговор перебил погонщик слонов, который сообщил о том, что вдалеке показался обоз с оборудованием.

Я послал погонщика к нашему обозу показать дорогу, а сам пошел на площадку, где предполагал разбить лагерь.

Огибая забор, я встретился с высокой молодой красивой женщиной с гладко причесанными, блестящими от масла волосами. Она была одета в серое изношенное сари, на фоне которого ярко выделялось ожерелье из начищенных серебряных индийских монет. Впереди нее бежала голопузенькая девчурка лет пяти-шести с чури[5] в зубах.

Девочка остановилась, сделала глубокую затяжку и любопытным взглядом уставилась на меня. Я удивился и спросил у матери, как это она допускает, чтобы ее дочь в таком раннем возрасте курила. Мать мой вопрос поняла по-своему. Она с гордостью ответила, что девочка курит уже три года и в день ей не хватает пачки сигарет!

Подошли быки. Мы быстро поставили палатки и начали готовить ужин.

К вечеру, когда уже стемнело, в палатку вошли усталые Николай Иванович и Борис Перевозников. Вскоре за ними пришли Зинаида Леонидовна и Володя Мигаль. Все сели ужинать.

Я разобрал свою раскладушку и улегся спать. Меня сильно знобило. Так я первым из нашей экспедиции заболел непальской лихорадкой овул. Три дня пролежал, укутанный всеми имеющимися в нашем распоряжении плащами и одеялами, глотая противные таблетки, которыми меня пичкала наша милая «докторша» Зинаида Леонидовна. На четвертый день, услышав шум, я вышел из палатки и увидел посредине «двора» лагеря неопределенного возраста индийца в дхоти. Вокруг его шеи, извиваясь, ползали две небольшие кобры. В тот момент когда я выходил из палатки, индиец, приговаривая шутки и прибаутки, держал одной рукой кобру за шею и пальцем другой руки притрагивался к ее носу, стараясь разозлить змею, чтобы она раздула свой страшный веер на шее. Вторая змея ползала по его плечам. Когда же первая кобра раздулась, он бесцеремонно сбросил на траву своих кормилиц, змеи быстро поползли на публику, окружившую заклинателя змей. Мы бросились врассыпную. Индиец подошел к кобрам, смело взял их в руки и все повторил сначала. После этого он протянул руку, требуя денег.

Я дал ему полрупии. Мои друзья сделали то же самое.

Но индиец, сделав плачевную мину на лице, требовал за короткое представление более щедрого вознаграждения. Для большей убедительности он нагнулся и стал разворачивать стоявший рядом с ним узелок. Когда были развязаны последние узлы, из платка выглянули два маленьких цыпленка. Они отряхнулись, уложили на места свои чуть вылезающие из пушка перышки и с любопытством посмотрели на окружающий их мир, в котором им было уготовано недолгое существование: оба цыпленка предназначались для завтрака холоднокровным артистам.

Мы знали цену курам и цыплятам в этом районе джунглей. Такое наглядное пособие возымело действие: в руки заклинателя змей полетели еще монеты. Деньги моментально исчезли в незамысловатой одежде укротителя. Кобры же были немедленно загнаны в корзину. Хлопнула крышка, и индиец бодро зашагал прочь.

Не успел заклинатель змей уйти, как в наш лагерь пришла женщина с ребенком на руках.

Зинаида Леонидовна развязывала какую-то черную тряпку с ручки младенца. Я подошел поближе. На смуглой коже руки ребенка были красные следы сильного ожога. Несколько дней тому назад младенец ползал у костра, и мать не заметила, как он свалился на горящие поленья, и, хотя малыша немедленно вытащили из костра, он все же сильно обжег правую руку. Местные лекари оказали ему первую «медицинскую» помощь, обмазав ее слоновьим навозом и завязав тряпкой. Ребенок вначале очень плакал от боли, но вскоре утих и дня три только спал, изредка просыпаясь, сосал грудь матери и снова впадал в беспамятство. Вот в таком виде мать и принесла к нам ребенка с просьбой оказать ему помощь.

Зинаида Леонидовна промыла рану раствором марганцовки, завязала руку бинтом, дала матери младенца противомалярийных таблеток, а ребенку конфету «Мишка».

Это было все, что мы могли сделать в наших условиях.

Тем не менее чудодейственная марганцовка, перевязки и внимание Зинаиды Леонидовны спасли ребенка. Когда мы покидали лагерь Налвари, нас провожала мать с пострадавшим младенцем. Его рука уже начала заживать, а Зинаида Леонидовна сияла, радуясь удачному исходу.

После этого случая к нам часто стали приходить местные жители и, протягивая в палатку руку, говорили «давай».

Мы давали все, что могли. Крестьяне уходили только после того, как получали порцию лекарств. Вначале мы считали, что слово «давай» распространилось в наших краях от Володи Толоконникова, который всегда, торопя непальских рабочих, говорил им «давай» и поэтому получил от них кличку мистера Давай. Позднее мы узнали, что по-непальски давай означает лекарство.

Приближался Новый год, и крестьяне деревни Налвари решили по случаю праздника устроить для нас концерт.

Посредине главного хутора Налвари, на площадке, напротив нашего лагеря, был сооружен шатер из красной материи с белой окантовкой. Со всех хуторов были собраны стулья с высокой спинкой, сделанные из древесины сала. Потом у шатра был зажжен большой костер, посредине которого стояло дерево, напоминавшее нам рождественскую елку. К десяти часам вечера, в канун Нового года, все участники экспедиции, празднично разодетые, насколько позволяли условия джунглей, заняли почетные места рядом с костром. Около нас расположились рабочие и погонщики слонов. В качестве зрителей были и все жители Налвари, включая грудных детей.

Барма произнес речь. Он рассказал о цели нашего пребывания в стране и поблагодарил местных жителей за помощь, которую они нам оказывали.

После этого всем преподнесли по чашке самогона, который Барма купил накануне для рабочих и гостей.

Затем на середину шатра вышел самый почетный житель Налвари, седой старик, и, стоя на куске брезента, бросил в жаровню с горящим древесным углем несколько щепоток белого порошка дхун для благовония, причем вся процедура сопровождалась оглушительным барабанным боем и ударами в медный таз. В момент пауз были слышны слова таинственного заклинания, которое произносил старик.

Но вот из-за кулис донеслось пение хора, и лицо старика преобразилось. Он запел песню. Он пел о том, как жители Налвари любят свою родину, прекрасную горную страну Непал, затем, перейдя на речитатив, он рассказал историю деревни Налвари и о том, как девушки Налвари, являющиеся достойными последователями традиций родины богини Ситы (жители Налвари считают, что Сита родилась в их деревне), выбирают себе женихов.

Соло исполнялось на местном диалекте, который никто из наших рабочих и сам Барма не понимали. Перевод вел Бартулам. Слушатели сидели как завороженные, особенно женщины и дети.

Затем на середину шатра вышли «артисты». Они босыми ногами кружили по раскинутому брезенту, изображая долгий путь. На импровизированной сцене показывали один из многочисленных эпизодов древнеиндийского эпоса Рамаяны о том далеком времени, когда жил легендарный царь Рама — земное воплощение индуистского бога Вишну. Рама совершил огромное количество подвигов во славу индийского и непальского народов, но самым главным его подвигом была победа над злым духом, ужасным десятиголовым страшилищем — демоном Раваном, который, по преданию, жил на земле Ланка (Цейлон) и коварством и обманом похитил Ситу, верную жену Рамы, уроженку деревни Налвари.

Так мы встретили в Непале Новый год, праздник зимы, крещенских морозов, метелей, чистого снега и новых надежд.

Рано утром первого января Козлов, Горошилов и Толоконников отправлялись к себе в лагерь на работу.

Готовились к походу слоны. Вскоре их, разрисованных, подвели к палаткам. Погонщик сделал намастэ и приказал одному слону сесть. Слон опустился на траву. Другой без приказа сделал то же самое. Наши друзья взобрались на них, и вездеходы, тяжело поднявшись, тронулись в путь. Козлов, сняв с головы пробковый шлем, помахал им на прощание и вдруг неожиданно выронил его. Шлем упал около слона, и слон остановился. Послышалась гортанная команда погонщика. Слон опустил хобот и попытался подцепить шлем. Однако это ему не удавалось, так как шлем лежал на земле чашей кверху и при каждом прикосновении хобота только крутился на месте. Несколько раз хатти протягивал хобот к шлему, и каждый раз он не мог его схватить. Вдруг слон нашел гениальный выход. Он поднял переднюю ногу и пристукнул непокорный котелок. То, что когда-то называлось шлемом, приняло форму искореженного пробкового блина, который хатти легко схватил хоботом и галантно возвратил его в руки Козлова. Затем слон разыскал в пыли палочку и скромно почесал свои бока.

Распрощавшись с Козловым, я тоже стал готовиться к отъезду. Мы с Володей Мигалем и Бармой должны были выехать для сбора данных о разливе реки Бакры.

А вот и наша слониха с поэтичным названием Ратан Коли. Ратан — это драгоценный камень, Коли — весенний росток на дереве — символ молодости и невинности и одновременно знак женского рода.

Запасшись провиантом, мы тронулись в путь. Около одного хутора в редком саловом лесу мы остановились и произвели опрос жителей об уровне вод в лесу во время наводнения. Крестьяне подробно и с охотой отвечали на все вопросы, но чувствовалось, что их что-то беспокоит, и у них, видимо, было желание спросить в свою очередь о чем-то у нас.

Когда кончился разговор об уровне воды в лесу, один пожилой крестьянин, глава семьи, смущенно подошел к нам, сложил на груди ладони и попросил разрешения дотронуться до слона. Мы, конечно, доставили ему это удовольствие. После главы семейства все члены семьи, кроме женщин, сделали то же самое — потрогали слона около живота, а один из сыновей крестьянина даже пробежал между его ног, а затем обратно. Когда мы сели на слонов и были уже далеко от хутора, я спросил Барму, что все это означало. На это Барма ответил, что в Непале, особенно в тераях, очень много индуистов. Они из всех богов индуизма более всего почитают бога желания и мудрости Ганеша, у которого, как известно, голова слона. Каждый индуист считает счастьем дотронуться до слона и тем самым принести даршан — дань почтения и уважения богу Ганешу.

Высшее проявление такого почтения и смелости заключается в том, что верующий пролезает, согнувшись, через расставленные слоном ноги от хвоста до головы. Однажды я видел одного озорника мальчишку лет пяти-шести, который крутился, как у столба, вокруг ноги слона, вызывая этим бурю восторга у присутствующих родственников.

Обычно непальцы для исполнения своего желания обходят одну из передних ног и очень редко — задние ноги. В основном задние ноги не обходят, потому что это довольно опасное занятие. Слон не любит присутствия любого живого существа, которое находится у него сзади.

Мы проходили хутор. Около одного дома под навесом на лавке сидели несколько мужчин и пили чай с молоком.

Рядом с корчмой стояла группа женщин, которая разбежалась по хижинам, как только завидела нас, однако одна очень миловидная девушка осталась стоять на месте и ловила наш взгляд. Когда ей это удалось, она улыбнулась и в противоположность всем женщинам Непала не закрылась накидкой, а, наоборот, спустила с плеч сари и обнажила грудь. Барма прогнал ату бесстыдницу. Погонщик рассмеялся и, влезая на слона, сказал «ек рупия», видимо, имея в виду, что эта женщина легкого поведения и за свои ласки берет рупию. Проституция вызвана нищетою населения и носит сугубо социальный характер.

В Непале существует такая легенда: когда у бога Шивы, живущего в Гималаях, умерла его первая жена, он в горе и отчаянии пошел бродить по Непалу. Однажды он встретил у костра женщин — жен брахманов. Узнав, что к костру подошел Шива, они гурьбой последовали за ним. Один из брахманов подумал, что раз у Шивы умерла жена — значит, он решил взять себе в жены одну из брахманок, и сделал так, что у Шивы отнялся один из мужских атрибутов — линга. Шива решил отомстить и напустил мор на брахманок. Уходя, он сказал им: «Вам всегда будет мало одного мужчины». Поэтому, говорят непальцы, брахманам разрешается жениться в раннем возрасте, а женщинам брахманкам выходить по нескольку раз замуж и заниматься проституцией. На месте, где Шива потерял линга, был построен богатый храм под названием Джо-тилинга. Высеченный из камня линга высотой в три метра стоит внутри храма. Он всегда теплый — по-видимому под ним находится горячий источник. Брызги воды, попавшие на линга, моментально высыхают. За лингой смотрит специальный монах. Посторонним входить в храм запрещено, даже приверженцам индуизма.

— Интересны брачные обычаи непальцев, — рассказывал Барма. — У нас считается, что любовь начинается не до свадьбы, а после нее.

Как правило, женитьба происходит таким образом. Родители жениха и невесты через специально высланных сватов договариваются между собой. Они обмениваются фотографиями жениха и невесты, которые показывают своим взрослым детям. Раньше, всего каких-нибудь десять-пятнадцать лет тому назад, у детей не спрашивали их согласия, но теперь спрашивают. Однако по сей день обязательным условием для вступления в брак является принадлежность жениха и невесты к одной касте, хотя люди различных каст в настоящее время вместе учатся, работают и даже едят. Но это правило не распространяется на браки. Ни один индуист не женится на девушке из другой касты.

Если сваты договорились, то встречаются родители, они рассказывают друг другу о себе, своих предках, конечно, не забывая рассказать о своем материальном положении. Затем в назначенный день идут в храм, где под видом поклонения богам жених и невеста могут взглянуть друг на друга. После этого семейство невесты идет в дом будущего жениха, где они молчаливо усаживаются и сидят несколько минут. Причем, с одной стороны сидят все родственники жениха, а с другой — невесты. Молодым разговаривать между собой не разрешается.

После нескольких минут молчания родители невесты задают родителям жениха вопрос о том, будет ли их дочь работать в доме жениха, куда она уйдет после свадьбы. Если родители жениха ответят утвердительно, то свадьбе не бывать, хотя все невесты в бедных домах работают, как ломовые лошади. И все же, по обряду, родители жениха должны ответить «нет». Этот ответ связан с религией индуизма, в первую очередь с понятием карма (долг).

Барма, будучи до мозга костей ревностным индуистом, объяснил термин «карма» так: каждый человек является воплощением другого человека, умершего до его рождения. Родившийся в этом мире человек получает право делать свое дело, но не собирать плоды труда людей, которые в его бывших перевоплощениях были сделаны целым рядом поколений. Поэтому вновь родившийся, для того чтобы собирать плоды труда, должен работать, а следовательно, по понятию индуистов, страдать.

Последователи индуизма называют наш мир «карма бхуми», то есть земля, место долга, цель которого заключена в работе. Казалось бы, подведена черта, философски и «научно» доказано, что каждый в этом мире должен трудиться, и в этом нет ничего зазорного. Но здесь появляется маленькое, но важное «но». Работа — это вечные поиски, иногда неудовлетворенность, иногда огромная радость. Как горе, так и радость индуисты относят к разряду страданий. Но родители не хотят своей дочери причинить страдания, когда выдают ее замуж. Вот почему они и задают вопрос «а будет ли их дочь работать в доме жениха».

После отрицательного ответа на вопрос родителей невесты о работе играют свадьбу, обычно в конце марта и начале апреля. Свадьба бывает бурная и продолжается несколько дней, хотя все зависит от материального положения семей жениха и невесты. Около нашего дома проезжала как-то такая свадебная процессия. Впереди ехало несколько колясок велорикш, разукрашенных гирляндами цветов, в которых сидели музыканты. Они били в барабаны и трубили в трубы. За ними, утопая в цветах, двигалась закрытая черная автомашина. В ней сидел виновник торжества, которого везли в дом невесты. Несмотря на то что процессия останавливалась у любого дома, в котором желали посмотреть на жениха, тем не менее жениха мне разглядеть не удалось — он сидел на заднем сиденье машины, и за цветами его не было видно.

Даже самые бедные люди стараются устроить пышную свадьбу своим детям, причем расходы на свадьбу бывают настолько обременительными, что родители не могут расплатиться с долгами в течение нескольких лет. В день свадьбы мужчина, ставший мужем, едет к жене и кланяется ей. Всю же остальную супружескую жизнь до самой смерти жена проводит в доме мужа и кланяется почти всем родственникам мужа.

В доме мужа его жена утром и вечером молча кланяется в ноги своему супругу, его матери, сестрам его отца и старшим сестрам мужа. Остальным родственникам она делает салам — это приветствие заключается в том, что полусогнутая кисть руки подносится к носу. Вообще церемония приветствия родственников в непальском доме очень запутанная и сложная. Это связано в большой степени с патриархальным семейным укладом. Каждый член семьи имеет свое название (вроде наших зять, теща, золовка и т. д.). Все члены одной семьи называют друг друга по домашнему титулу, добавляя к нему слово «джу», означающее «уважаемый», причем все братья отца называются отцами, а раньше, когда было распространено многоженство (оно отменено только в 1960 году), все жены отца назывались матерями, а дети от разных жен считались равноправными членами семьи.

Но вернемся опять к молодым. Вскоре после свадьбы появляются дети. И чем беднее семья, тем, как правило, больше детей. Рождение в семье ребенка связано с астрологией. У кровати или топчана роженицы в момент родов присутствует несколько человек и в том числе грамотный человек с часами в руках. Он фиксирует все: год, месяц, число, час, минуту и даже секунду появления младенца. При этом учитывается время, когда закричал новорожденный, как кричал, какой первый предмет был перед его глазами в момент его появления на свет. Тут же отмечается и положение матери при родах: как она лежала, где и в каком положении были руки и ноги, голова, язык, что говорила, спала или не спала после родов. Если роды происходили в больнице, то все эти данные также скрупулезно записываются и излагаются астрологу, который через шесть дней после родов приходит в дом роженицы и за плату по гороскопу — отпечатанной типографским способом книжице — определяет имя и судьбу младенца.

Если на свет появилась девочка, в семье радуются, но не так, как при рождении мальчика. Даже в такой зажиточной семье, как семья Бармы, рождение девочки не считают за особое счастье. К ним относятся холодновато: ведь им нужно готовить приданое, и напрасно— после замужества дочь уйдет из дому! К мальчику обычно относятся с особой любовью и вплоть до своего совершеннолетия он наслаждается жизнью.

Обряд совершеннолетия совершается также пышно и с церемониями, пожалуй более сложными, чем свадебный обряд.

Следует сказать, что не во всех кастах существует обряд совершеннолетия. Его обязательно осуществляют все люди, относящиеся к трем высшим кастам непальского общества, а именно: касты брахманов, чатри, вайши. В четвертой касте, шудр, этот обряд не совершается.

В Непале существует очень мудрая поговорка: люби пятилетнего, следи за десятилетним, но когда сыну исполнится шестнадцать лет, относись к нему (с уважением) как к равному.

Вот как, например, по рассказам Бармы, совершался обряд его совершеннолетия, когда Барме исполнилось шестнадцать лет.

Астролог по гороскопу узнал день и час обряда, который не всегда совпадает с днем рождения, так как в Непале летосчисление определяется по лунному календарю.

В день накануне посвящения Барме не разрешалось есть злаковые и мясо. Ему дали только стакан молока, стакан чаю и немного фруктов. Подстригли, оставив один индуистский хохолок на макушке. Затем надели на него желтую одежду, дали в руки лук и стрелы — символ самостоятельного добывания пищи, и шкуру оленя, которая, как считают непальцы, помогает концентрации ума в момент созерцания и дум о боге. После этого отправили в чисто вымытую отдельную комнату, где он должен был одиноко проспать ночь на шкуре оленя. Рано утром в момент омовения в комнату вошел брахман семьи[6].

Пока Барма совершал омовение, брахман говорил ему на санскрите (Барма хорошо знал санскрит, он окончил санскритский колледж): «Как воды Ганга вечно текут по направлению к морю и сливаются с необъятным величием океана, так и твоя жизнь должна слиться с жизнью людей. Ты входишь в самостоятельную жизнь. Будь как течение реки, никогда не останавливайся на достигнутом. Вечно, пока жив, двигайся, работай, самоусовершенствуйся, иди к необъятному морю познаний. Делай в своей жизни так, чтобы людям было хорошо».

После этого Барма надел уже другую, чистую желтую одежду и вошел во двор отцовского дома, где по четырем углам стояли стволы бамбука и банана, а между ними висели гирлянды цветов. Посредине этой своеобразной изгороди были поставлены глиняные сосуды, наполненные водой из священных рек. Барму посадили во внутрь изгороди лицом к востоку. Затем внесли медный сосуд, наполненный перемешанными водами священных рек, а на него поставили большой медный таз. На дне таза с внутренней стороны бамбуковой палочкой была начертана шестиконечная звезда, которая носит название шаткон. Эта звезда является символом присутствия основных шести богов на обряде. Затем Барма поклонился звезде и начал читать заученную молитву, выполняя одновременно указания стоявшего рядом с ним брахмана. Потом Барма налил в таз священную воду и молоко, положил в него цветы, зерна риса, масло, мед, фрукты и медные мелкие монеты.

Читатель, видимо, заметил, что в обрядах очень часто фигурирует медь. Непальцы считают, что медь является священным металлом. По мнению непальцев, медь — одно из лучших средств: вода, находившаяся в медном сосуде, хорошо залечивает раны, особенно болезни глаз, способствует лучшему пищеварению и лечит желудочно-кишечные заболевания.

Затем Барме надели на ноги шлепанцы, которые держались на ногах посредством палочек, зажатых между большим и вторым пальцами. Эти шлепанцы играют существенную роль в обряде. Непальцы считают, что между большим и вторым пальцами ноги находится нерв, который непосредственно связан с половыми органами мужчины. Поэтому, когда молодой человек надевает шлепанцы, палочка, прикрепленная к ним, давит на этот нерв и напоминает хозяину шлепанцев, что он холостой и до женитьбы не имеет права заглядываться на женщин.

В доме ревностного индуиста всегда имеется угол или комната-храм с изображением индуистского божества. Индуист к своему божеству обязан подходить только в таких шлепанцах. Но приблизившись к нему, молящийся снимает с ног шлепанцы, кладет их рядом с собой и садится для молитвы, скрестив ноги. К этому месту не разрешается подходить детям до шестнадцати лет и незамужним женщинам. Интересно отметить. что в таких же шлепанцах в Японии ходят студенты и холостые мужчины.

Затем Барме вручили лук и стрелы, а под мышку правой руки положили шкуру оленя.

Брахман накрыл Барму куском желтой материи (цветом мира и спокойствия) и сказал ему «дикша», то есть слова напутствия. «Дикша» означает, что молодой человек стал взрослым и может сам решать свою судьбу — остаться ли после обряда совершеннолетия в доме родителей или уйти в лес в отшельники.

Брахман кроме дикша дал Барме также впервые джанай — шнур, который представители высших каст постоянно носят через левое плечо. В период траура джанай обычно перевешивается с левого плеча на правое.

Получив из рук брахмана лук, стрелы и сложив в горсть руки, как нищий, Барма стал просить рис у присутствующих на церемонии людей. Вначале он обратился к матери, сказав: «Мать Ганга, мать всего, дай мне пищу». Когда мать насыпала ему в руки несколько зерен, он бросил их в костер, горевший рядом с медным тазом. Затем ему подали рис остальные. Причем давали по нескольку килограммов каждый. Он клал этот рис отдельно, так как знал, что он предназначен для его семейного брахмана как награда за труд. Затем в сопровождении своего дяди Барма пошел в храм Ганеша, куда они направились в обход, стараясь ни в коем случае не пересекать реку. Река — это граница дома, считают непальцы, и если юноша в процессе обряда совершеннолетия пересечет реку, то это означает, что он покинул дом.

В храме дядя спросил Барму, решил ли он идти в отшельники (садху) или возвратиться домой. Если бы Барма решил пойти в садху, то дядя стал бы его уговаривать не делать этого, а если бы уговоры не помогли, то Барма должен был не возвращаться домой, а отправиться навсегда в лес. Но Барма остался дома — он поклонился Ганешу и возвратился с дядей под отчий кров, где сменил одежду, наелся как следует, и теперь к нему уже все обращались не как к сыну, а как к равному.

Ни один порядочный индуист не выдаст свою дочь замуж за мужчину, у которого не было обряда совершеннолетия.

Продолжая свой путь в поисках сведений о разливе реки Бакры на опушке леса, мы увидели группу павлинов. Они спокойно расхаживали по поляне и клевали какие-то зерна. Необычайно красивая окраска и длинный хвост придавали им вид сказочных птиц. Не зря в Индии павлин считается царем птиц и охраняется правительством. Даже тигр, наводящий страх на всех обитателей джунглей, не в силах устоять перед красотой павлина и часами ходит за ним, любуясь окраской оперения. Но птицы заметили нас. Разбежавшись на длинных ногах по поляне, они подпрыгнули и взлетели в воздух. С места павлин подняться не может — мешает длинный хвост. Вот почему ему, как и самолету, требуется площадка для разбега. Поднявшись в воздух, павлины скрылись за деревьями, разнося по джунглям скрипящий крик опасности «маджу, маджу». Видимо, за свой голос и скрипящий крик они получили название маджур.

По дороге нам попались следы медведя, которые вели в чащу.

Мы вошли в лес, разогнав большое, голов в пятьдесят, семейство обезьян. Они разбежались по веткам деревьев и сверху внимательно следили за нами. Вдруг под кустом низкорослого дерева около ручья мы увидели приготовившегося к прыжку громадного леопарда.

Не долго думая, я вскинул винтовку и выстрелил. Леопард остался лежать на месте. Через него перескочило какое-то животное и, сделав огромный прыжок через ручей, скрылось в лесу. Это был второй леопард. По-видимому, в лесу происходила охота леопардов на любопытных обезьян. Когда я слез со слона, то около леопарда лежала с разодранной лапой мертвая обезьяна, а на кусте прямо над тяжело дышавшим в предсмертной агонии леопардом сидел маленький обезьяний сосунок и визжал от страха. Я поставил винтовку к дереву, а сам полез за сосунком. Детеныш стал прыгать по веткам, и мне его не удавалось схватить. Тогда я попросил погонщика, чтобы он заставил слона нагнуть в мою сторону кусты. В это время леопард сделал свой последний прыжок и, уткнувшись мордой в куст, свалился в ручей. Я в испуге отскочил в сторону. Но обезьяньего сосунка уже не было, он куда-то скрылся и, видимо, дрожа, сидел где-нибудь высоко на дереве и смотрел на труп своей матери. Мы взвалили леопарда на слона и пошли к себе в лагерь. Так был убит третий и последний хищник за все наше путешествие по лесам Непала.

Мы вернулись в лагерь поздно вечером, когда уже все были в сборе и ждали нас к ужину. Николай Иванович подошел к нам, повертел в руках голову леопарда и сказал:

— Не этого ты убил. Сегодня, когда мы возвращались домой, передо мной в метрах пяти перепрыгнул просеку огромный тигр и скрылся в тростнике, совсем рядом с лагерем… Рабочие испугались и не решились идти дальше. Вот того тигра надо было бы тебе пристукнуть. А то теперь опять рабочие будут волноваться и выходить на работу только после рассвета.

Сказав это, он почесал руки, на которых была видна мелкая красная сыпь. Я спросил его, в чем дело. Николай Иванович махнул рукой, вновь почесал руки и сказал:

— Да вот попал сегодня на проклятые стручки.

Я знал, что от дерева, которое называется каусо, почти нет спасения. Оно растет обычно в лесу. На ветвях висят красивые коричневые стручки. Кажется, что они покрыты бархатом, настолько приятны на вид. Но если путник случайно дотронется до них, они щедро одаряют неосторожного мелкими, как пудра, семенами, напоминающими стеклянный порошок. Если такая пудра попадет на голое тело, то оно начинает зудеть и очень сильно чесаться. Рабочие обычно в таком случае приносили какую-то зеленую травку и терли ту часть тела, на которое попала пудра, после чего зуд прекращался. Если этой целебной травки поблизости не оказывалось, то они с помощью кукри рубили лианы чжодело, из которых обильно тек сок, и им вытирали пораженные места. Николаю Ивановичу вряд ли можно было позавидовать в тот день. Он сидел за столом, ел традиционную рисовую кашу и чесал руки.