Сладкая ночка

ГЛАВА 16

Я почти потеряла интерес к тому, что со мной будет. Перспектива выглядела настолько плохо, что мне уже было все равно, что мне грозит. Я сидела, часами уставившись на дырку в стене, образовавшуюся после моего неудачного самоубийства. Ни о чем не думала. И о самоубийстве тоже не думала: для этого надо было напрягаться, соображать, что-то предпринимать. А сил у меня уже не осталось. А еще казалось, что все это происходит не со мной, не в реальной жизни. Что стоит открыть глаза, и я увижу обитую вагонкой стенку моей дачной комнаты, почувствую запах семечек, которые мама жарит внизу. А потом она отпустит Серегу в «треугольник», и мы с ней залезем с ногами на старый диван и будем болтать… Ну что я, научный сотрудник, египтолог, москвичка, делаю в этой ужасной дыре? Ведь это не может быть правдой! Потому что слишком напоминает плохое кино.

Меня перестало беспокоить, что я давно не мылась и дурно пахну, мое белье превратилось в рванье, под ногтями — грязь, волосы сбились в колтуны. Какая разница? Ведь это неправда. Стоит проснуться — и…

И ничего не происходило. Я по-прежнему сидела на полу крошечной камеры, несколько раз в день поднимаясь, чтобы размять онемевшее тело. Еду я оставляла нетронутой, теплую воду с неприятным запахом выпивала. Я уже перестала считать, сколько раз квадратик неба под потолком становился голубым.

Иногда меня вызывали на допрос, о чем-то спрашивали, но мне было все равно, и я безразлично молчала. Как-то я услышала, что скоро суд и хорошо бы узнать мое настоящее имя. Я расхохоталась, ведь я называла им свое имя, а они ничего не поняли. Мой смех несказанно их удивил, наверное, они приняли меня за сумасшедшую.

В один из дней, когда меня опять привели на допрос, я увидела незнакомого человека, одетого, несмотря на жару, в черный костюм. Он оглядел меня с интересом и жалостью.

— Я забираю ее, — бросил он офицеру.

По тому, как полицейский подобострастно поклонился и бросился выполнять приказание, я поняла, что посетитель — важная птица. Но зачем я ему нужна?

Но меня это не слишком испугало: когда все идет так, как идет, никакие перемены не страшны.

Меня везли куда-то из города в закрытой машине, по тому, как изменилась дорога, я поняла, что мы движемся по пустыне. Сквозь все щели просачивался песок, забивался в глаза, ноздри, хрустел на зубах. Было очень жарко и душно.

Наконец мы остановились.

Человек в военной форме открыл дверь и жестом велел мне выходить. Я ступила на плотный утрамбованный песок и огляделась. Меня окружала величественная, неприветливая, равнодушная пустыня. Пески простирались до горизонта, а монотонное однообразие барханов оказывало гипнотическое воздействие. Здесь не надо было сажать пленников под замок, охранять их. Сбежать отсюда некуда, все равно что из лодки, качающейся без паруса и весел посреди океана. Я люблю пустыню. Я много раз бывала там, всегда изумляясь сдержанному многоцветию известняков, причудливым каменным изломам, пескам, меняющим свой цвет от белого до красного через все оттенки кремового, бежевого, коричневого и терракотового. И всегда любовалась низким ночным небом с необыкновенно яркими и близкими звездами, свет которых превращал дюны в складки черно-фиолетового бархата. Я помнила, как замечательно сидеть у костра прохладной ночью, закутавшись в шерстяное покрывало, пропитанное запахом животных и полуденного солнца, и слушать песни, перемежающиеся хриплыми гортанными выкриками бедуинов.

Но здесь было все по-другому. Сильные порывы ветра рвали на мне одежду, все вокруг дышало враждебностью. Я находилась в центре военного лагеря. Утрамбованную площадку окружали большие брезентовые палатки защитного цвета. Ходили люди в военной форме с автоматами.

— Идите за мной, — бросил мне провожатый, и я покорно поплелась в одну из палаток. Там находилась женщина, одетая в выгоревшую камуфляжную форму. В отличие от нашей в этой преобладали бежевые и коричневые пятна, как краски пустыни. Определить ее возраст и национальность было невозможно. Ее дочерна загорелое лицо покрывали морщины, волосы прятались под кепкой. В мужеподобной фигуре чувствовалась сила. Ей можно было дать одновременно и тридцать, и пятьдесят. Истина, наверное, находилась посредине.

— Займись ею, — сказал мужчина, — видишь, в каком она состоянии. Пусть вымоется, дай ей одежду.

Он откинул полог и вышел. Я осталась молча стоять, не проявляя ни к чему особенного интереса.

Женщина обошла вокруг меня, приподняла мою голову за подбородок, брезгливо, двумя пальцами прикасаясь к моей коже, затем коротко бросила:

— Пойдем.

Импровизированный душ представлял собой тесную кабинку с баком воды, которую в течение дня нагревало солнце. Воду здесь экономили. Женщина выдала мне кусок мыла и застиранное полотенце.

— Мойся, — так же коротко приказала она.

Я вошла в кабинку и впервые за последние недели принялась стаскивать с себя одежду. Я старалась на нее не смотреть и так знала, что она грязная и заскорузла от пота. Женщина собрала мои лохмотья в пластиковый мешок и положила передо мной брюки и рубашку цвета хаки и тяжелые солдатские ботинки.

Вода из крана текла тоненькой горячей струйкой. Я с наслаждением подставила под нее лицо и намылилась. Только сейчас я поняла, что болезненно худа: я ощупала торчащие повсюду кости, выступающие ребра, от чего моя грудная клетка стала напоминать стиральную доску, оглядела тощие руки с синими венами, видневшимися прямо под кожей. Да, о прекрасной фигуре с тонкой талией, высокой грудью и полными бедрами, что так нравилась Абдул Азизу, придется забыть. Пока забыть, утешила я себя.

С меня текла черная от грязи вода, и я намыливалась и намыливалась, терла тело жесткой мочалкой, словно пыталась содрать с себя налет последнего времени, ужасной тюрьмы, предательства, отчаяния. Я не знала, куда и зачем меня привезли, но по крайней мере меня не собираются убивать, дали мне вымыться, а может, еще и накормят. Впервые за последнее время я почувствовала страшный голод.

Вода закончилась, и я растерлась полотенцем, а затем надела простое солдатское белье и форму. Она была велика. Рубашка болталась на мне, как на вешалке, брюки, лишенные ремня, съезжали на бедра. Женщина ждала меня на улице.

— Мне нужен ремень, — попросила я ее, — брюки не держатся.

Я стояла перед ней, зажав в кулаке пояс брюк. Она махнула мне рукой и пошла впереди. В палатке она указала на мою шею:

— Никакого ремня!

Я поняла, что следы моей неудачной попытки свести счеты с жизнью все еще видны. Вместо ремня женщина дала иголку с ниткой и предложила ушить брюки.

Надо сказать, что иголку с ниткой я держу в руках не чаще раза в год, если вдруг понадобится пришить пуговицу. Но я послушно разделась и принялась соображать, как сделать брюки размера на два меньше. Крупными неуклюжими стежками я соорудила защипы и примерила одежду. Выглядели брюки, наверное, ужасно, но с меня не сваливались.

Женщина подошла ко мне и пощупала мои длинные волосы.

— Их не расчесать. Придется состричь. — Она взяла ножницы и несколькими резкими движениями отрезала их, оставив неровные короткие пряди. — А теперь расчешись! — Женщина бросила мне гребенку.

Когда, с ее точки зрения, я была в порядке, мне дали поесть. Я жадно набросилась на то, что мне принесли, и, когда металлическая миска опустела, жалобно посмотрела на женщину.

Стражница поставила передо мной кружку воды и сказала:

— Хватит, тебе может стать плохо.

— Спасибо, — тихо поблагодарила я. Все же здесь со мной обращались гораздо лучше, чем в тюрьме.

— Идем, — женщина пошла вперед, не дожидаясь меня.

Мы подошли к одной из палаток, поменьше других.

— Заходи, — коротко бросила она.

В палатке никого не было. Впрочем, можно сказать, и ничего. В углу валялось старое одеяло солдатского образца.

— Будешь здесь. Тебя охраняют. Бежать не пытайся, бесполезно, — словоохотливостью эта дама не отличалась.

Я посидела на одеяле, размышляя о том, куда попала. Понятно, что новая тюрьма мало чем отличается от старой. Но здесь меня хотя бы помыли и накормили. Я не представляла, где мы находимся. По моим расчетам, здесь не было ничего, кроме пустыни.

Я отодвинула полог и выглянула. Площадь, если можно так ее назвать, была пуста, откуда-то доносились женские голоса, слаженно произносившие что-то речитативом. Слова сливались, их было не разобрать. Я попыталась осторожно выбраться из палатки, чтобы оглядеться. Но путь преградил автомат…

— Назад! Нельзя выходить! — резко сказал бородатый араб, почему-то похожий на молодого Фиделя Кастро.

Я попятилась и села на одеяло. Это тоже была тюрьма.

Два дня прошли в одиночестве. Мною никто не интересовался, никто не приходил. Трижды в день приносили простую, но сытную пищу и воду. Я видела только бородатого араба, который охранял палатку. Ночи были очень холодные, я куталась в старенькое одеяло и мечтала о восходе солнца, которое согреет меня. Но наступал день, и я изнывала от зноя. От него не было спасения, за день палатка раскалялась так, что я мечтала о приходе холодной ночи.

На исходе третьей ночи, когда я сжалась в плотный клубок, чтобы не потерять ни калории драгоценного тепла, появилась девушка. Вернее сказать, она не появилась, ее грубо втолкнули в палатку, и она, не устояв на ногах, повалилась прямо на меня. Тут же вскочив на ноги, она отбежала в угол и уставилась на мое напоминающее кокон тело.

— Эй, — тихо позвала девушка, — ты кто?

— Это ты кто? — возмутилась я. — Я здесь живу!

— Живет! — грустно рассмеялась девушка, скорее всего молодая арабка с роскошными волосами и огромными черными глазами. Она была в такой же одежде, как и я. — Это же местная тюрьма! Разве можно жить в тюрьме!

— Я уже привыкла, — вздохнула я.

— К этому нельзя привыкнуть! — вздернула подбородок гостья-пленница.

— А ты попробуй! — обиделась я.

— Ну, ладно, — примирительно сказала девушка. — Тебя как зовут?

Я поколебалась. Мои хозяева наверняка уже знают, что я не Мишель Амир. Но знают ли они, что я Лейла Давыдова? Мой бывший муженек так ловко от меня открестился, что в полиции не приняли всерьез мое заявление, что я русская. Ну, почти русская.

— Мишель, — на всякий случай сказала я.

— Ясмина, — представилась девушка.

Я хихикнула.

— Что смешного? — напряглась она.

— Да, в общем, ничего. Просто так зовут принцессу в мультфильме про Аладдина. Смотрела?

— Мультфильмы? Нет, нам не показывали.

— Родители, — изумилась я, — не давали смотреть мультфильмы? А что же вы смотрели?

— Ну, разные учебные фильмы о выживании, о тактике ведения партизанской войны, а также основы медицины, взрывотехника, рукопашный бой, иностранные языки. Ну и, конечно, фильмы о Великом Лидере.

Я ошеломленно замолчала.

— Так тебя воспитывали родители? — продолжала изумляться я.

— Я не знаю своих родителей. В три года меня забрали из сиротского дома. Потом я находилась в разных лагерях. Я умею почти все! Еще немного, и, возможно, счастье улыбнулось бы мне, меня бы взяли в охрану важных персон. Я уже готова, я была одной из лучших. Но… — Ясмина погрустнела, глаза ее потухли.

— А что случилось? — осторожно спросила я.

Ясмина схватила меня за руки и горячо прошептала:

— Скажи, ты любила когда-нибудь?

Я вспомнила Абдул Азиза, на глаза навернулись слезы, и я только молча кивнула.

— Я была так счастлива! Он замечательный, самый замечательный! — Ясмина закрыла лицо руками.

— И что же, что в этом плохого? — не поняла я.

— Что ты! Неужели не понимаешь?

Я покачала головой.

— Мы же Пантеры! Девственницы! Теряя девственность, мы теряем силу, способную защитить Самого!

Видя мою растерянность, Ясмина уселась поудобнее, мы накрылись единственным одеялом, и девушка стала рассказывать, перемежая свое повествование экспрессивными выкриками, взмахами рук и горестными стонами.

Опасаясь за жизнь, Лидер постоянно находил изъяны в своей охране. При хорошей профессиональной подготовке людей фанатично преданных было немного. Тогда была создана система обучения телохранителей-девушек, сильных, отважных и верных, как собаки. Их отбирали в сиротских домах. Одним из условий было отсутствие семьи и близких. Девочки получали образование, сравнимое с умениями десантников, владели несколькими видами рукопашного боя, метко стреляли из всех известных видов оружия. Они владели несколькими иностранными языками. Но самое главное — их воспитывали в беззаветной преданности и всепоглощающей любви к Лидеру. При малейшей для него опасности они должны были любой ценой защитить его, даже ценой своей жизни, и надо сказать, что Пантеры отдавали ему свои жизни без колебаний. С ними занимались лучшие психологи, им показывали соответствующие фильмы.

Когда им исполнялось шестнадцать, они должны были пройти серию тестов на выживание. Никто не знал, что им достанется. Можно было оказаться в темной комнате с ядовитыми змеями, яме с леопардами, болоте с крокодилами… Фантазия устроителей была безгранична. Ясмину сбросили с вертолета в центре пустыни без оружия, еды, воды. Она была босиком, почти без одежды. В течение недели девушка бродила по пустыне, питаясь ящерицами и змеями, выпаривая собственную мочу и собирая конденсат. Она ориентировалась по звездам и спустя несколько дней, обессилевшая, истощенная и оборванная, добрела до лагеря.

Большинство девушек погибали во время этих испытаний. Но прошедшие их считались готовыми для роли охранников. Лагерь, где мы находились, был последним в этой подготовке. Здесь были и иностранные инструкторы, шлифовавшие мастерство Пантер.

Кроме того, существовало еще одно условие, делавшее Пантеру Пантерой. Они были девственницы. Они не должны были знать мужчин, думать о мужчинах, мечтать о любви. Все их помыслы должны быть о безопасности Лидера, вся их жизнь должна быть посвящена ему.

— А в чем же твоя вина? — спросила я.

— Влюбилась в инструктора, — призналась Ясмина и прибавила витиеватое русское ругательство.

Очнувшись от шока, я спросила:

— Ты сама-то поняла, что сказала?

— А что, Ваня всегда так говорит, разве это что-то плохое?

По тому, как она произнесла имя Ваня, нежно, нараспев, я поняла, что Ваня и есть тот самый предмет любви Ясмины.

— Он у нас вел рукопашный бой… — мечтательно продолжила она, — я таких еще не видела.

О боже, а что она вообще видела?!

— Красивый, сильный, волосы золотые… Когда он на меня смотрел, я дрожала, не могла провести ни один прием. Понимаешь меня?

Еще как я ее понимала.

— А когда он ко мне прикасался, я почти умирала… А потом нас застукала Катуса.

— Катуса? Кошка? — переспросила я. — Кто это?

— Воспитатель-инструктор. Наверняка ты знаешь ее. Старая злобная перечница, палестинка, участвовала еще в первой арабо-израильской войне. Ненавидит мужчин, да и женщин тоже. Ее настоящее имя неизвестно, Катуса — кличка из-за ее силы, ловкости и коварства. А еще у нее девять жизней. Она сама говорит, что пять из них истратила в войне с евреями. Пять раз умирала. Но кошки, они живучие. Когда она нас застукала, Ваня так просил ее не наказывать меня…

— Он русский? — спросила я, хотя и так знала ответ.

— Ага, его взяли в плен в Чечне в 1995 году, потом он был в Турции, Иордании. Теперь здесь. Слыхала про Чечню?

— Кое-что… — неопределенно ответила я. — А что же теперь будет с тобой?

— Убьют, — спокойно ответила Ясмина, только в темноте блеснули ее глаза. — Или дадут смертельное задание.