Сладкая ночка

ГЛАВА 4

Утром я засобиралась в город. Было ясно, что здесь работать не смогу. Не люблю делать ту же самую работу второй раз. И хотя я прекрасно помнила свой доклад, и восстановить его не представляло никакого труда, я была не в состоянии заставить себя открыть ноутбук. К тому же мама проявляла преувеличенное сочувствие и носилась со мной как с писаной торбой. От ее забот мне становилось еще хуже, на глаза снова и снова наворачивались слезы, и я тоже начинала жалеть себя. Провожая меня, мама сунула в машину небольшой пакетик и пояснила:

— Ты должна немного себе помочь, я же вижу: ты и плачешь, и раздражаешься по пустякам. Здесь легкий антидепрессант нового поколения. Изумительный, сразу почувствуешь себя свежей, бодрой, и настроение улучшится. Еще французское снотворное — наверняка у тебя нарушен сон. И замечательный ноотроп — улучшает ассоциативные связи мозга, тебе ведь надо много работать. Принимай, не ленись, я приеду, проверю.

Я опять почувствовала себя маленькой девочкой и в который раз удивилась маминой предусмотрительности: казалось, у нее всегда есть все на все случаи жизни.

— Не волнуйся, мам, я позвоню. — Я возвращалась в душную Москву…

Когда Кире нужно, она достает меня из-под земли. Так и вышло: она поймала меня в момент, когда я трогалась на светофоре, понукаемая гудками нетерпеливых водителей. Я терпеть не могу разговаривать по телефону за рулем, но от Киры было не так просто отделаться. Она завопила в трубку своим высоким легкоузнаваемым голосом:

— Наконец-то! И где тебя черти носят? Вернее, не черти, а шайтаны и иблисы! Почему ты не перезвонила? Я же оставила сообщение, что это срочно! — В поток Кириных беспорядочных выкриков я не могла вставить и слова.

— Послушай, я только вчера приехала, безумно устала, надо было поехать к маме… — я, как обычно, принялась оправдываться. До сих пор не понимаю, как моя подруга умеет заставить меня оправдываться, когда я вроде бы ни в чем перед ней не виновата.

— Ты вечно исчезаешь именно в тот момент, когда нужна мне больше всего! Михаил сделал мне предложение! — объявила Кира, намереваясь ошеломить меня этим сообщением. Я сделала вид, что действительно поражена, но на самом деле к Мишиным предложениям я в отличие от самой Киры уже успела привыкнуть.

— А он уже развелся? — прагматично поинтересовалась я.

— Еще нет, но разведется в ближайшее время, — оптимистично уверила Кира.

С Кирочкой мы выросли в одном дворе и подружились на почве ксенофобии пролетарского населения наших домов. Если мама рекомендовала мне поменьше обращать внимание, а в случае чего давать сдачи распоясавшимся отпрыскам, то в Кириных родителях жила генетическая память о еврейских погромах и страх перед нетрезвым гегемоном. Кира до обмороков боялась дворового хулиганья, и я часто дожидалась ее после уроков, хотя учились мы в разных школах: я — в обычной, Кира — в математической.

Как принято в хороших еврейских семьях, у Кирочки стали активно искать таланты. Естественно, решено было начать с музыки. Ей купили скрипочку, и в течение года Кира изводила обитателей соседних квартир, а летом и всего двора чудовищными звуками, которые извлекала из музыкального инструмента. Выяснилось, что у ребенка полностью отсутствуют слух и чувство ритма. С танцами тоже дело не заладилось: маленькая и щуплая, Кира умудрялась сметать все на своем пути, расшибалась о дверные косяки, падала, ибо отличалась редкой неуклюжестью. Ее рисунки повергали в ужас художников, приглашенных для оценки Кириных способностей. По их единодушному мнению, ребенку с ТАКИМ чувством прекрасного, цвета и перспективы просто нельзя давать в руки карандаш.

Но тут Кира пошла в школу, и выяснилось, что у нее совершенная память, абстрактное мышление и неординарная логика. Опустившие было руки родители воспряли духом и перевели Киру в математическую школу. Там девочка блистала, на нее сыпались похвалы и награды на олимпиадах. Но обнаружилась одна чрезвычайно сложная проблема: Кира оказалась необыкновенно влюбчивой. В ее классе было всего две девочки, и моя подруга за годы учебы умудрилась по очереди влюбиться во всех представителей сильного пола. Кира, маленькая, щуплая, с острым личиком, большим носом и огромными скорбными библейскими глазами, вряд ли могла рассчитывать на безусловный успех у молодых людей. Поэтому все свои любовные страдания несла ко мне. Она часами рыдала у меня на плече, звонила среди ночи, чтобы прочитать стихи, посвященные очередному избраннику, требовала у меня совета и упрекала в холодности и бесчувственности.

Теперь Кирочке тридцать, она дважды выходила замуж по большой любви и дважды разводилась, так как встречала новую большую любовь. Последней ее любовью был Миша, ее коллега, сидевший за столом напротив нее. Участь стать Кириным возлюбленным настигла его именно потому, что она влюблялась во всех, на ком задерживался ее взгляд. Миша был спокойным сорокалетним мужчиной с лысиной, пивным животиком, скандальной женой и двумя детьми. Так как Кира никогда не скрывала своих отношений, слухи об этом романе быстро дошли до Мишиной жены. Женщина примчалась в институт выяснять отношения. Очевидцы утверждают, что это было забавное зрелище: крупная и толстая крашеная блондинка пыталась добраться до головы лохматого черненького воробышка. Кира своим высоким и визгливым голосом орала, что у них с Мишей любовь, и требовала у законной жены отдать ей мужа. Миша пытался их разнять, мечтая, чтобы все это поскорее кончилось, потому что на самом деле никуда уходить не собирался.

С тех пор роман то затухал, то вспыхивал, естественно, по Кириной инициативе. А Мишино предложение скорее всего выглядело так: Кира в очередной раз потребовала, чтобы Миша на ней женился. Миша же в очередной раз промямлил, что, может быть, когда дети подрастут…

Поэтому я ничего нового от Киры не узнала. Я обещала забрать ее возле метро «Баррикадная».

Кирочка стояла на краю тротуара. На ней была майка неоново-зеленого цвета, поэтому я сразу ее заметила. Подруга близоруко щурилась и морщила нос, выглядывая мою машину. Она плюхнулась на сиденье, достала из сумки бутылочку минеральной воды и сделала большой глоток.

— Боже, какая жара, — простонала она, протягивая мне воду.

Я закрыла окна и включила кондиционер. Кира блаженно откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.

— Тебе хорошо, ты привычная к жаре, в египетских пустынях еще круче, — завистливо сказала она.

— Можно подумать, ты происходишь от викингов, и твои предки жили на Северном море, — не удержалась я.

— Ты на что намекаешь? — возмутилась подруга. — На мою национальность? — Кира до сих пор считала, что ее национальность кого-то волнует, и во всем искала признаки дискриминации.

— Давай не будем устраивать арабо-израильский конфликт, — миролюбиво предложила я.

— Вот из-за таких, как ты, — заявила непримиримая Кира, — срывается мирный процесс на Ближнем Востоке.

— Это почему же? — искренне изумилась я.

— Ну не любите вы нас, евреев… — грустно произнесла Кира, уже едва сдерживая смех.

— Слушай, а где ты раздобыла такую отпадную майку? — сменив тему, поинтересовалась я.

— Что, нравится? — довольно спросила Кира. — Мишка с конференции «Математика и современный мир» привез.

Она расправила майку на груди, чтобы я могла прочитать надпись. Кира всегда трепетно относилась к подаркам возлюбленных. Так было и с этой нелепой майкой. Скорее всего она досталась Кире, потому что Мишкиной корове была просто мала. Но я не стала расстраивать подругу. В конце концов ей тридцать лет, она кандидат математических наук и ученый с блестящими перспективами. А что по жизни дура-дурой, не бросать же из-за этого подругу, с которой знакома всю жизнь.

Мы зашли в магазин и купили всякой еды — Кира, несмотря на худобу, была постоянно голодна и готова поглощать несметное количество пищи. Груженные пакетами, мы поднялись на мой этаж и вошли в квартиру.

Раньше я думала, что такое бывает только в кино: герой открывает дверь и видит картину, от которой теряет дар речи и столбенеет. Однако мы обе впали в подобное состояние, когда увидели, что случилось с моим домом. Боже мой! Мои замечательные кошки были перевернуты, коллекция скарабеев валялась на полу, папирусы сорваны со стен, многие исчезли, все было перевернуто вверх дном. В ужасе я вбежала в спальню и увидела развороченные шкафы, разбросанные книги и бумаги. Исчезли все дискеты, а еще кто-то лазил в мой компьютер. Хорошо, что я не устанавливаю пароль, а то аппарат наверняка бы унесли. Сумка, с которой я приехала из Египта, была вывернута, подкладка изрезана. Я уселась на кровать и обхватила голову руками.

— Что это? — свистящим от страха голосом спросила Кира. — Грабители? Ты все проверила? Никого нет?

— Не знаю, — пробормотала я, — мне кажется, что-то искали.

— Проверь деньги, драгоценности, — посоветовала Кира, оглядываясь.

Я вытащила шкатулку. Мои золотые побрякушки, даренные папой, Рашидом и Абдул Азизом, лежали на месте. Значит, искали явно не ценности. Предположить, что грабителей интересовали мои научные труды, я не могла. Но определенно искали какую-то информацию. Иначе зачем им бумаги, дискеты и даже кассета из автоответчика.

Кира молнией метнулась на кухню в поисках следов пришельцев. Но, похоже, там их ничего не заинтересовало.

— Что же такое происходит? — возмущенно завопила Кира. — Порядочному человеку нельзя дом и на час оставить! А может, это проделки Леньки?

— Ну ты вспомнила, — усомнилась я. — Мы же развелись пять лет назад и встречаемся только по делу. Это раз. У нас нормальные отношения, зачем ему делать мне гадости? Это два. И потом, ты же знаешь этого тюфяка. Более мирного и слабохарактерного мужчины в жизни не встречала. Это три.

— Да, правда, — согласилась Кира. — Ленька тюфяк. Не то что мой Мишенька, настоящий русский медведь — сильный, отважный, благородный… — Кира мечтательно закатила глаза.

Я тактично промолчала. Видела я этого жирного лысого медведя, боящегося как огня своей медведицы.

— Давай, Лиль, я помогу тебе убраться, — неожиданно предложила подруга. Неожиданно потому, что я прекрасно знала неприязнь Киры ко всякого рода хозяйственным делам. Предложение подруги меня несколько насторожило.

Кира взяла меня за руки и почти насильно усадила на развороченную кровать. Она просительно заглянула мне в глаза и трогающим до слез тоном произнесла:

— Только ты можешь меня понять, только ты, моя лучшая подруга. Родители постоянно читают мне нотации, требуют, чтобы я немедленно вышла замуж за хорошего мальчика из порядочной еврейской семьи. — Кира тяжело вздохнула. — А самому молодому из приличных мальчиков, Науму Ефимовичу, уже пятьдесят четыре. У него диабет, больная печень и мамочка, с которой он советуется по любому поводу. Посуди сама, ну как тут жить? — Кира распахнула огромные глаза, в которых читалась неизбывная скорбь.

— Да… — неопределенно, но сочувствующе протянула я, все еще не понимая, к чему она клонит.

Наконец Кира приблизилась к цели своего монолога.

— Понимаешь, родители вернулись с дачи, а я… Словом, нам с Мишей негде… Короче, могла бы ты уступить квартиру, а я тебе помогу убраться?

Я обреченно кивнула. Меня так и подмывало спросить, помогла бы она мне, в случае если бы ей ничего не было надо. Но я удержалась. Мне все-таки уже тридцать, и я прекрасно знаю, какие вопросы надо задавать, чтобы потерять друзей.

Липкая жара навалилась на меня, когда я вышла из подъезда. Лишь десять шагов — и я включила в машине кондиционер, и с наслаждением стала ловить прохладные струи воздуха.

Надо заехать на работу, забрать кое-какие бумаги, встретиться с шефом, показать ему текст доклада. Из-за этого мне пришлось надеть костюм и туфли. Теперь передвижение по расплавившемуся, мягкому асфальту улицы, среди пышущих жаром каменных стен превращалось в тяжкое испытание. Я сочувствовала водителям, которые глотали горячий воздух, открыв окна и люки машин. Но с тех пор как Москва превратилась в одну гигантскую транспортную пробку, движение по городу стало просто пыткой.

Моя сумка осталась почти не распакованной. Я бросила туда еще шорты и майку, с нетерпением ожидая момента, когда можно будет содрать с себя деловой костюм и скинуть туфли.

Шеф был просто душка. Ему все понравилось, он все одобрил. А может, у него просто не было сил меня критиковать. Он поминутно вытирал лицо большим клетчатым платком и маленькими глотками цедил холодную негазированную минералку.

— Роскошно выглядишь, — отметил шеф, — свежа, как цветок лотоса, ни капли пота на лбу. А ведь на улице, — он привстал и глянул на термометр за окном, — батюшки! Тридцать семь! Просто Африка какая-то! Хотя тебе-то что, генетически родной климат!

Я не стала разубеждать его и сообщать, что тоже страдаю от жары. В конце концов, должна же я отличаться от всех хотя бы чем-то!

— Как там Абдул Азиз? — поинтересовался шеф. Их связывала та дружба ученых, которая вырастает из научной переписки и встреч на конференциях. Они ревниво следили за успехами друг друга, но шеф утверждал, что соперник находится в гораздо более выигрышных условиях.

Я помолчала, соображая, что сказать, чтобы не пуститься в пространные пояснения и не разрыдаться. Наконец я собралась с духом и сказала:

— Виктор Федорович, Абдул Азиз… Он умер.

Шеф непонимающе уставился на меня:

— Что за дурацкие шутки?! Он здоров как бык и на двадцать лет моложе меня! Вы что, поссорились? Детка, такими вещами не шутят.

— Это правда. — Я отвернулась и уставилась на настенные часы с боем, которые как раз отбивали два пополудни.

Шеф молчал, всем видом показывая, что ждет объяснений.

— Несчастный случай. — Я заговорила короткими, отрывистыми фразами, чтобы унять предательскую дрожь в голосе. — Его убили. По ошибке. Вместо кого-то другого. Больше я ничего не знаю.

Я вылетела из кабинета, вытирая слезы. Попавшаяся навстречу молоденькая научная девушка Ниночка поняла ситуацию по-своему и сочувственно спросила:

— Ой, Лилька, неужели все так плохо? Переделывать? Да, Витя сегодня не в духе. Жара, наверное, действует.

Я согласно покивала, давая понять, что действительно получила от шефа нагоняй.

— Он всю неделю нас ну просто мучает! — пожаловалась отличавшаяся непосредственностью Ниночка, поправляя белокурые волосы, уложенные в прическу типа «сельская учительница». — А ты когда в Лондон?

— Через пять дней.

— Везуха тебе. Каир, Лондон… А тут сидишь у Витька целыми днями секретаришь, слепнешь над иероглифами. От «Книги мертвых» уже блевать тянет. — За кажущейся простоватостью Ниночки скрывалось умение ловко расшифровывать тексты любой сложности. И что самое удивительное, прекрасные познания в иероглифическом письме и тонкое чутье на перевод специфических оборотов сочетались с неважнецким владением русским языком. Шеф морщился, читая ее переводы, хватался за учительский красный карандаш, но снова и снова поручал ей тексты, с которыми мало кто бы справился.

Тут сотканная из противоречий Ниночка вспомнила:

— Ой, тебя тут искали! Мужик какой-то, по-русски говорит — тихий ужас! Зверский акцент. Кажись, Саидом зовут.

— А телефон оставил?

— Не-а, сказал, еще позвонит. Слушай, а что ты мне из Лондона привезешь?

— Биг-Бен, — пошутила я.

— Ой, ну какой еще Бен, не надо мне никакого Бена! Знаешь что, привези мне такой сувенир, ужасно модный в Лондоне, где принцесса Диана вместе с Доди аль Файедом на пепельнице!

— Ты ж не куришь, — развеселилась я.

— И хорошо, и никому не дам. Вот еще! Тебе приятно, если бы об твою физию бычки тушили и пепел на тебя трясли? — простодушно возмутилась Нина.

Я была вынуждена согласиться, что таки да, неприятно.

Телефон египетского посольства я помнила наизусть. Секретарь долго выясняла, какой Саид, собственно, мне нужен, так как в миссии два Саида. Далее девушка подробно описала мне внешность каждого из них, проявляя при этом изрядное чувство юмора (слышали бы эти Саиды, как они выглядят в глазах сотрудницы!). Судя по этим описаниям, я поняла, что мой Саид в посольстве определенно не работает. И зачем ему было врать? Теперь придется самой звонить и выяснять насчет багажа, Анубис его побери!

Как и следовало ожидать, мой багаж найден не был. Я вздохнула, села в машину и покатила по шоссе Энтузиастов, надеясь добраться до места до того момента, когда вся Москва ринется за город.

Неожиданно хлынул ливень, вокруг все потемнело, и я перестала что-либо видеть. Зажженные фары ничего не меняли. Я съехала на обочину и остановилась. Дождь грохотал по крыше автомобиля, где-то совсем близко раздавались раскаты грома, от чего у стоявших машин срабатывала сигнализация. Если бы предок моего асуанского дедушки увидел такое, он наверняка решил бы, что богиня неба Нут обезумела, а священный Нил теперь течет по небу.