Следствие защиты

26

В понедельник 31 июля, в начале девятого утра, Уоррен предстал перед столом Мелицы Борн-Смит, координаторши 299-го окружного суда.

– У нас в триста сорок втором сегодня заключительные речи, – сказал он координаторше. – Не будете ли вы любезны сообщить Нэнси Гудпастер и судье Паркер, что, как только суд присяжных заседателей вынесет вердикт, я готов продолжить дело “Куинтана” с того места, где мы остановились. Может быть, судья захочет поговорить с присяжными. И с миссис Сингх.

– Судья у себя в кабинете, – ответила Борн-Смит, – вы можете сами сказать ей это.

– У меня сейчас нет времени. Попросите ее оставить для меня информацию на автоответчике. Ну как, их высочество хорошо отдохнули?

– Говорит, что да. – Борн-Смит не смогла удержаться от смеха.

Уоррен отыскал на седьмом этаже пустой зал и провел оставшиеся сорок пять минут за чтением записей, сделанных им за воскресенье. Затем он убрал бумаги в портфель – больше он не собирался в них заглядывать.

Ровно в девять часов Уоррен появился в триста сорок втором. Судья Бингем кивнул в знак признания его пунктуальности. Все в огромном зале поднялись, когда туда цепочкой вошли присяжные, чтобы занять свои места.

Судья Бингем прочитал обвинительные пункты дела. Джонни Фей Баудро предъявлялось обвинение в совершении убийства.

– Согласно нашим законам, человек признается виновным в совершении убийства в том случае, если он – или она, как в настоящем деле, – обдуманно и намеренно послужил причиной смерти другого человека. Миз Баудро признала факт убийства ею доктора Клайда Отта и подала ходатайство с просьбой о признании ее невиновной в преднамеренном убийстве, поскольку последнее было совершено ею в целях самообороны. Обвиняемая не может быть признана виновной в совершении какого бы то ни было преступления, если она оказалась вовлеченной в противоправные действия под угрозой насильственной смерти или серьезной телесной травмы, при условии, что сама обвиняемая не провоцировала жертву на подобные угрозы или нападение. В дополнение к сказанному наш закон требует, чтобы каждый оказавшийся перед лицом такого рода угрозы был обязан отступать, если таковое отступление возможно, прежде чем применить какие-то действия против персоны, угрожающей нападением. Если вы решите, что миз Баудро, без всякого сомнения, спровоцировала подобное нападение или что она имела возможность отступить и не сделала этого, преднамеренно послужив причиной смерти доктора Отта, вы вынесете вердикт о ее виновности. Если же вы найдете, что она использовала все возможные способы к отступлению или не имела таковых вовсе, неумышленно послужив причиной смерти нападавшего, вы признаете обвиняемую оправданной и вынесете вердикт о ее невиновности.

Судья закончил напутствие, сообщив присяжным заседателям, что после того, как они удалятся в совещательную комнату, они обязаны выбрать старшину и в течение всего времени обсуждения могут сообщаться с судом только письменно, передавая бумаги через бейлифа.

Бингем сказал:

– Мистер Блакборн, вы можете приступать к заключительному слову защиты.

Выйдя вперед, Уоррен поблагодарил членов суда за их терпение и внимание во время выступлений свидетелей.

– Я хочу напомнить вам, – сказал он, – то, что говорил судья Бингем на voir dire. По нашим законам, обвинение несет бремя доказательства. От Джонни Фей Баудро не требовалось, чтобы она доказывала вам свою невиновность в смерти доктора Клайда Отта. Она даже не обязана была доказывать, что нажала курок в целях самообороны, – и, тем не менее, она это сделала по своему добровольному согласию, дала клятву и во время сурового перекрестного допроса сообщила все необходимые подробности, фактически доказывающие, что она стала причиной гибели доктора. На обвинении лежала обязанность убедить вас в том, что подсудимая действительно виновна в совершении предумышленного убийства. И они должны были доказать это вам вне всякого сомнения. Вы забыли бы о своем долге присяжных, если бы не держали этого в уме в течение всего времени обсуждения.

Коротко Уоррен суммировал все факты с точки зрения защиты: бурные отношения между любовниками, историю, связанную с оскорблением Джонни Фей ее будущей жертвой, – человеком, чья смерть сама по себе заслуживает скорби, но чей образ жизни, конечно же, вряд ли достоин похвалы.

– Кэти Льюис, одна из его подруг, рассказала вам, как он выбил ей зубы и дал двадцать пять тысяч долларов за то, чтобы она молчала. Миссис Патриция Гуриан поведала о том, как он пытался овладеть ею сексуально в своем служебном кабинете, а затем, когда она хотела уйти, пытался ее задержать. Джудит Тарр, следующая пациентка доктора Отта, сказала, что и с ней он поступил таким же образом, и она была достаточно откровенна с вами, признав, что уступила его домогательствам. Джонни Фей Баудро сама сообщила о том, как была избита им и впоследствии лечилась в госпитале. Доктор Отт не был добрым человеком, каким мы хотим и надеемся видеть наших врачей и какими они обычно являются. Он был жесток.

И этого сукина сына давно следовало прикончить! – мысленно добавил Уоррен.

– Что же касается подсудимой, то она земная женщина – в этом нет никаких сомнений. Она управляет ночным стриптиз-клубом. Но я напоминаю вам, что судят ее не за это. По ее собственному признанию, она способна на то, что сама она назвала “гнусный, или гадкий, язык”, – но опять же, судят ее не за это. В ее собственности находились три пистолета. Это не является преступлением. Она практиковалась в стрельбе из них на тренировочном полигоне. И это не преступление. Все мы, даже те из нас, кто не сталкивался с этим лично, понимаем, что значит быть привлекательной одинокой женщиной в большом городе, где преступность угрожает всякому жителю. И даже мистер Морз, свидетель, представленный вам обвинением, сказал, что никому не запрещается носить оружие, если человек знает, как им пользоваться. Миссис Лорна Джеральд, приемная дочь доктора Отта, субсидировавшаяся им, процитировала слова миз Баудро, сказанные той после очередной стычки с доктором: “Когда он становится злым, напивается и впадает в беспамятство, мне хочется перерезать ему горло, пока он спит”. Надо ли вам воспринимать эту фразу всерьез? – Уоррен улыбнулся с тактичной фамильярностью и поводил полусогнутым пальцем, указывая на ряды присяжных. – Да кто же из нас не произносил слов типа “Я хотел убить его за это”? И что, разве в действительности мы собирались сделать подобное? Разве кого-нибудь из нас убили? – Он немного выждал, пока эта концепция утвердится в умах присяжных. – Доктор Баттерфилд признал, что его друг Клайд Отт сказал обвиняемой, после того, как она облила его вином: “Ты – сука, я с удовольствием убил бы тебя за это!” Свидетель также сообщил, что у Клайда Отта был вспыльчивый характер. Однако доктор Баттерфилд всячески старался подчеркнуть факт, что его друг говорил это не в буквальном смысле. Ну, так как же нам быть? Должны ли мы принимать такие грозные заявления за чистую монету или мы обязаны отнестись к ним, как к проявлениям обычной человеческой слабости? Я думаю: ответ вам известен.

Уоррен остановился в проходе, затем двинулся от центра площадки назад, к столу защиты, поближе к Джонни Фей Баудро, которая сидела там, одетая во все серое.

– Помимо этого, вы выслушали показания обвиняемой, данные ею под присягой. Вы слушали рассказ храброй, независимой и опечаленной женщины. Она любила Клайда Отта. Возможно, это было неразумно, но длилось в течение очень долгого времени. Она пыталась отучить его от алкоголя, неумеренное потребление которого свело доктора на грубый животный уровень. Она пыталась отучить его от привычки к наркотикам, которые, безусловно, разрушали его разум. Клайд Отт был богатым человеком, но Джонни Фей Баудро имела работу и получала собственное жалованье. Она никогда не пользовалась какими-то выгодами от столь солидных капиталов доктора. Хотела или не хотела она выйти за него замуж, а он колебался, или же это он мечтал жениться на ней, а она не могла на это решиться, – какая разница? Ваш жизненный опыт, бузусловно, подскажет вам, что в таких делах не все решается просто. Фактом же является то, что она жила, как независимая одинокая женщина. Мне думается, что это требует немалого мужества, особенно в наш век, когда женщины борются за свои права и статус, одинаковый с мужчинами.

Итак, мы подошли к трагическим событиям вечера седьмого мая. А они поистине трагические – миз Баудро их иначе и не воспринимает. Она скорбит о случившемся. И вы это видите. Она не собиралась убивать Клайда Отта. Миз Баудро всего лишь хотела защитить себя от убийства или серьезного телесного повреждения. Она поведала нам о том, что произошло. Это правда. Она не угрожала ему смертельным насилием. И другой правды нет. Обвинение не представило нам ни одного свидетеля, который утверждал бы обратное. Обвиняющая сторона предъявила нам эксперта по отпечаткам, который засвидетельствовал, что на кочерге, которой Клайд Отт угрожал подсудимой, не было обнаружено отпечатков ладоней доктора. Но ведь подсудимая сама признала, что подняла кочергу после смерти Клайда Отта и в состоянии, которое мы, вне всякого сомнения, признаем как полуистерическое, неумышленно уничтожила некоторые из отпечатков на этой кочерге. Уничтожила улику, которая могла бы полностью реабилитировать ее! Можно ли обвинять ее за это? Обвинять за неразумные действия, совершенные в такой момент, который обратил бы вас, или меня, или вообще кого бы то ни было в истинную жертву потрясения и ужаса? Я обращаю ваше внимание, леди и джентльмены, на то, что, будь она виновна в убийстве, она совсем не обязана была бы рассказывать нам все про эту кочергу! Будь она действительно виновна в преступлении, она могла бы вытереть кочергу начисто, поскольку там были и ее отпечатки. Однако подсудимая не сделала этого! Она рассказала нам всю правду.

Уоррен снова вернулся к ложе присяжных.

– Вы слышали от судьи Бингема о том, что наш закон называет “обязанностью отступить”. Я спрошу мужчин, находящихся между вами: если взбешенный человек, пьяный и в двести двадцать фунтов весом, подойдет к вам с тяжелой железной кочергой и недвусмысленно даст понять, что собирается убить вас ею, – что сделаете вы? Конечно, вы могли бы попробовать убежать. Но поступит ли так кто-нибудь из вас?.. Сомневаюсь! Вы могли бы попытаться поговорить с ним, хотя все мы прекрасно понимаем, каково разговаривать с пьяным и рассерженным человеком, – в этом случае вы попросту поставили бы под угрозу собственную жизнь с минимальными шансами на успех. Вы могли бы попробовать сразиться с тем мужчиной, ударить его кулаком или повалить его на землю. Некоторые из вас достаточно храбры, чтобы сделать это. Другие, возможно, нет. Или, будь у вас при себе пистолет, вы, вероятно, сделали бы то же самое, что сделала Джонни Фей Баудро.

Уоррен остановился рядом с присяжными, изучающе глядя на их напряженно-внимательные лица.

– А теперь я спрошу женщин, находящихся среди вас: стали бы вы в такой ситуации просить о пощаде лишь потому, что являетесь женщинами? Вы попытались бы убежать? Миз Баудро не смогла этого сделать. Конечно, и арочный проход, и вестибюль были широкими – Бог знает, сколько раз обвинитель называл нам их размеры, пока мы наконец этого не запомнили. Но главная причина, по которой моя подзащитная не смогла выбежать сквозь такое широкое пространство, заключалась в том, дорогие леди, что она в тот момент сидела на диване, стоящем вплотную к стене. За спиной Клайда Отта могло простираться футбольное поле, он мог стоять перед площадью Тяньаньмынь в Пекине, и это никак не повлияло бы на способность миз Баудро убежать. Поэтому, с учетом всех обстоятельств, я спрашиваю вас: вступили бы вы в борьбу с пьяным, сильным мужчиной, имея тело слабой женщины? Я не думаю, что кто-нибудь из вас всерьез полагает, что миз Баудро могла сделать это. Стали бы вы – лишь потому, что являетесь женщиной, – пытаться уговорить нападавшего и взывать к Господу, чтобы мужчина с кочергой в руках не разбрызгал ваш мозг по всему ковру или не сделал вас на всю жизнь идиоткой с бессмысленным взглядом?

Уоррен повысил голос:

– Потому что это был единственно возможный способ отступить! Получить удар или вступить в борьбу! Вот и все, что подсудимая могла сделать!

Отступать вовсе не обязательно! – решил Уоррен.

– Джонни Фей Баудро выбрала борьбу. Она выстрелила в нападавшего, и выстрел убил его. Она не собиралась этого делать, но это случилось. И поэтому я спрашиваю вас, мужчины и женщины, члены суда присяжных: взяв на себя соответствующее бремя доказательства, доказало ли обвинение, что здесь, вне всякого сомнения, имело место предумышленное убийство? Я спрашиваю вас, техасцы и техаски: будете ли вы унижаться, умолять о пощаде, согласитесь ли вы принять смерть или возможное увечье, когда вы совершенно перепуганы? И в качестве ответа на два эти вопроса я прошу вас признать миз Баудро невиновной в убийстве, совершенном в целях самообороны!

Уоррен сел на свое место.

Это лучшее, что я мог сделать, подумал он. И я сделал это. Потому что таков был мой долг.

Время от времени, в разных юридических школах Техаса Боб Альтшулер читал лекции по теории и практике судебного процесса. “К тому моменту, когда вы дойдете до заключительной речи, – учил он, – присяжные уже прослушают кучу всякой скукотищи. Теперь они захотят увидеть драму. Так дайте им то, о чем они так страстно мечтают”.

На практике в течение всей заключительной части процесса он как минимум один-два раза позволил себе зарычать с гневом, который ассоциировался у присутствующих с “ласковостью” сержантов, обучающих новобранцев строевой подготовке на плацу. Альтшулер был крупным мужчиной, и на присяжных заседателей это обычно действовало впечатляюще. Сорок девять раз подряд его драматическое мастерство оказывалось прелюдией к победе.

На этот раз Альтшулер начал рявкать и рычать с той самой минуты, как поднялся на ноги и повернулся лицом к присяжным.

– Сегодня, – проревел он, – в этом зале нет одного очень важного для настоящего процесса человека! Одного человека, которого нам очень бы нужно послушать, но мы не можем пригласить его, потому что он мертв! Застрелен двумя пулями – одна застряла у него меж глаз, а вторая прямо вот здесь! – Альтшулер прижал правую руку к сердцу. – Клайд Отт – доктор Клайд Отт, врач и целитель, неважно, какие нелепые росказни о нем мы здесь сегодня услышали, – это тот человек, который мог бы сообщить нам множество фактов. Люди, вы, должно быть, устали и занемогли от того, как здесь высмеивалась и осквернялась память об этом человеке! – Альтшулер устремил негнущийся палец на Джонни Фей Баудро. – Эта женщина, управляющая ночным стриптиз-клубом, хладнокровно застрелила доктора! Неужели вы не понимаете этого, люди? Неужели вы не чувствуете этого в глубине ваших сердец?

Альтшулер застыл. Он потряс головой, словно был совершенно ошеломлен происходящим.

– Давайте еще раз вместе посмотрим доказательства.

Он сразу же сфокусировал внимание на заявлении Джонни Фей Баудро, сделанном ею сержанту Руизу меньше чем через час после совершения убийства. Но здесь, в суде, Руиз засвидетельствовал и показал, что заявление это являлось неправдоподобным вымыслом.

– Поэтому-то обвиняемая под присягой и изменила свою версию! Сказала нам, что доктор Отт загородил выход из дома прежде, чем они поднялись наверх, прежде, чем доктор, якобы, угрожал ей и выхватил у нее кочергу. Хорошо, люди, так кому вы больше верите? Сержант Руиз – опытный полицейский. Он сообщил нам, что обвиняемая вовсе не была взволнована, когда он прибыл на место, – она дожидалась его перед входной дверью, спокойно куря сигарету. Почему она рассказала одну историю тогда и совсем другую сейчас? Вы не знаете почему? Да потому что вторая версия ей больше подходит! Она догадалась, что, если не изменит деталей своей истории, ее обвинят в нарушении пункта закона об обязанности отступить!

Вздохнув, Альтшулер снова тряхнул головой.

– Вечером седьмого мая она сказала сержанту Руизу, что доктор Отт шел на нее, как “старый медведь-гризли”, размахивая кочергой над головою. Это ее собственные слова. “Шел на нее”. Но затем, несколько дней назад, окружной судмедэксперт засвидетельствовал, что доктор Отт был застрелен в момент, когда он “спокойно стоял на месте”. И что же делает Джонни Фей после того, как она слышит это? Меняет свою версию! Теперь она утверждает, что доктор Отт нападал на нее с кочергой, а затем остановился, после чего Джонни Фей в него выстрелила. Разве вы не видите, люди, что именно эта женщина делает? Разве вы не поняли, что сделала она после того, как сержант Кьюлик засвидетельствовал, что на кочерге должны были остаться отпечатки ладоней доктора Отта, – однако их там не оказалось? До самого своего выступления здесь Джонни Фей и словом никому не обмолвилась, будто подняла кочергу после убийства доктора Отта, что, возможно, и привело впоследствии к уничтожению некоторых отпечатков. Да она это просто выдумала! Эта женщина способна сказать все, что угодно!

Уоррену пришлось напрячь мышцы шеи, потому что он сам едва не кивнул в знак согласия с обвинителем.

– Теперь, – продолжал Альтшулер, – давайте поразмышляем обо всех тех разного рода угрозах, о которых нам рассказали свидетели. Некоторые из этих угроз вовсе не были такими пустыми, как убеждает вас наивно поверить адвокат защиты. В “Хьюстон-Рэкит-клаб”, после того, как Джонни Фей Баудро выплеснула вино на доктора Отта, тот сказал ей: “Я убил бы тебя за это”. Но ведь он же не убил ее, не так ли? С другой стороны, Джонни Фей Баудро в присутствии миссис Джерард сказала насчет доктора Отта: “Я убила бы его”. И она это действительно сделала. Здесь существует большая разница, разве вы не согласны?

Альтшулер ткнул толстым прямым пальцем в сторону Уоррена.

– Адвокат защиты постарался приглушить тот яд, который вылился изо рта Джонни Фей в ресторане “Гасиенда” совсем незадолго до убийства. Я не приглушаю этого, я, наоборот, убежден, что это показывает нам ее предрасположенность к насилию. Пожалуйста, вспомните то, что сказал насчет обвиняемой доктор Отт своей падчерице. “Я боюсь ее”. В своем свидетельском показании Джонни Фей Баудро не упомянула про эти слова, да и адвокат ее об этом не спрашивал. Задумайтесь! Чего боялся доктор Отт? Почему Джонни Фей Баудро не побеспокоилась нам это объяснить? Защита также пренебрегла фактом, что всего за несколько недель до реального убийства Джонни Фей Баудро практиковалась на учебном полигоне в стрельбе из смертоносного оружия. “Все любящие развлечение люди делают это. Даже сам судья.” Конечно же, нетрудно увидеть, что скрывается за этими двусмысленными речами! Возможно, другие люди и практикуются в стрельбе из своих пистолетов, и даже наш судья делает это, однако ни судья, ни другие люди не убивают кого-то сразу же вслед за этим. Джонни Фей Баудро использовала фальшивое имя на случай, если будет проводиться какое-то расследование. И действительно, такое расследование было проведено, но, к несчастью для Джонни Фей Баудро, мистер Морз запомнил ее. Она, безусловно, запоминающаяся женщина!

Альтшулер снова поднял палец и с особой важностью подчеркнул:

– И она очень хороший стрелок!

Обвинитель снова помрачнел. Уоррен был очарован его работой. Давай-давай, Боб! Уделай ее!

– Леди и джентельмены, члены суда присяжных, верите вы в то, что она всадила пулю в доктора Отта, всего лишь в нескольких дюймах от его сердца и при этом не собиралась его убивать? Верите вы в то, что она попросту намеревалась ранить его, преподать ему своеобразный урок? “Непослушный Клайд! Я всажу крохотную пулю в твое легкое, чтобы ты впредь вел себя хорошо!” Так, что ли? И неужели вы можете поверить, что она все это время не помнила, что в ее сумочке лежит пистолет? После того, как она дважды поупражнялась в стрельбе из этого пистолета на учебном полигоне, могла ли она не знать, что нужно отпустить курок, если не хочешь, чтобы пистолет выстрелил еще раз? Верите вы в то, что доктор Отт “немного шевельнулся”, как утверждает Джонни Фей Баудро, отчего другая пуля попала ему между глаз? Да неужели все мы собрались здесь для того, чтобы быть одураченными убийцей?

Альтшулер обхватил голову руками так, словно она вот-вот могла взорваться, словно все сказанное им было настолько выше человеческого понимания, что могло привести его к умопомешательству.

Затем он вдруг стал на редкость спокойным.

– Обвинение не обязано доказывать мотив преступления. От обвинения требуется лишь доказательство того, что подсудимая сознательно и намеренно послужила причиной смерти доктора Отта. Но, тем не менее, давайте подумаем о мотиве. Защита пренебрегла вопросом о том, кто хотел выйти замуж, а кто уклонялся от женитьбы. Я этого делать не стану. Я считаю, основываясь на свидетельских показаниях приемных детей жертвы, миссис Лорны Джерард и мистера Кеннета Андерхила, что это Джонни Фей Баудро хотела выйти замуж за Клайда Отта и почти склонила его к этому. Но затем он в присутствии своих приемных детей заявил, что изменил свои намерения, и с течением времени его решение укрепилось. Все это привело Джонни Фей Баудро в бешенство. В тот вечер в ресторане “Гасиенда” она, по-видимому, предъявила ему ультиматум, и доктор снова сказал нет. Поэтому они вернулись в его дом. Обвиняемая убедила Клайда Отта подняться наверх и лечь с нею в постель, чтобы посмотреть, не поколеблет ли толика секса его решение. Клайд Отт был пьян. Что в действительности произошло затем – мы никогда не узнаем. Единственный человек, который мог бы рассказать нам правду, мертв. Что мы знаем точно, так это то, что они оба спустились вниз, где она всадила ему пулю промеж глаз, когда он спокойно стоял на месте.

И снова Уоррен едва не кивнул. Несмотря на свое пристрастие к театральности, Боб Альтшулер был думающим человеком. Он все это вычислил. Обвинитель сказал:

– Люди, вам следует руководствоваться лишь своим обычным чувством. Вы должны решить, учитывая множество говорящих сами за себя противоречий в показаниях Джонни Фей Баудро, можете ли вы поверить ей на слово. Угрожал ли доктор Отт убить ее той кочергой? Да конечно же, нет! – протрубил Альтшулер. – Вся эта история с кочергой полностью сфабрикована. Подсудимая поставила там отпечатки его пальцев, когда доктор был уже мертв! Вот только она не сообразила, что там должны были остаться и отпечатки его ладоней!

Лоб Альтшулера засверкал от выступившего пота.

– А теперь давайте поговорим об “обязанности отступить”.

Он некоторое время подождал, дав присяжным возможность собраться с мыслями и оценить исключительную важность проблемы.

– Джонни Фей Баудро утверждает, что еще до вечера седьмого мая доктор Отт несколько раз избивал ее. Когда он напивался, как говорит она, то становился предрасположенным к насилию. И, тем не менее, прибыв в его дом в тот вечер, она вошла в дверь. Она могла уехать, но она не сделала этого. Она могла не подниматься с ним наверх, однако она поднялась. Он ведь был пьян – неужели подсудимая не боялась?

Альтшулер простер перед собой руки.

– Нет. Конечно же, она не боялась! Чего же ей было бояться? У нее в сумочке лежал пистолет!

Он понимающе улыбнулся. Поднял палец.

– Но подождите! Вероятно, вы, как и я, помните, что Джонни Фей Баудро сказала, будто оставила сумочку на диване внизу, и это впоследствии привело к тому, что обвиняемая оказалась в положении, из которого, по ее утверждению, она не могла отступить. Люди, вы видели план дома доктора Отта. Вы знаете, в каком месте гостиной находится тот диван по отношению к пути от входной двери до подножия лестницы. Он стоит в шестидесяти пяти футах в стороне. Теперь я спрашиваю вас – особенно присутствующих здесь леди, – станет ли женщина, входя в дом и тем более в чужой, делать шестьдесят пять футов в сторону с единственной целью положить на диван гостиной свою сумочку? Подумайте еще и о том, что лежит в этой сумочке! Пистолет ее тут ни при чем – я говорю о косметических принадлежностях, о ключах, обо всех тех маленьких и ценных личных вещицах. Нет! Любая женщина возьмет сумочку с собой.

Альтшулер выждал целых пять секунд.

– И если она все-таки сделала это, леди и джентельмены, то, когда она вновь спустилась вниз, стараясь спастись от человека, который кричал на нее и угрожал ей, почему же она просто не выбежала за дверь и не уехала домой?

Голос Альтшулера зазвучал на полную мощь:

– Даже если вы поверите в выдуманную ею историю, ту историю с кочергой, все равно обвиняемая не выполнила обязанности отступить! Она провоцировала доктора!

Резким жестом руки обвинитель указал на Джонни Фей, которая сидела неподвижно, с каменным лицом.

– Там сидит настоящий монстр! Женщина без чести, не способная испытывать угрызения совести! Вероломная! Хитрая! Злобная! Изобретательная! Это хладнокровная убийца, и я прошу вас от имени штата Техас и во имя высшей справедливости признать ее виновной в убийстве! Не в простом убийстве, совершенном с целью самообороны, а в убийстве предумышленном.

Уоррену хотелось заапладировать. Аминь! – подумал он. Не говори больше ничего, Боб. Ты разделал ее со всех сторон. Теперь просто сядь.

Альтшулер так и поступил.

Судья Бингем кивнул бейлифу, и бейлиф подал знак присяжным заседателям. Те послушно поднялись и последовали за ним через боковую дверь зала, направившись в совещательную комнату суда.

Пожав плечами, обтянутыми синей тканью костюма, Рик посмотрел на Уоррена грустным взглядом. Уоррен же обернулся к Джонни Фей, чье лицо в эту минуту было словно ледяным. Она пристально смотрела на Боба Альтшулера, который рухнул в кресло в нескольких футах от них, рядом со столом обвинения, и теперь прихлебывал воду из бокала.

– Вот сукин сын! – буркнула Джонни Фей. – Я с удовольствием всадила бы пулю промеж его глаз.

В конце концов она обернулась к Уоррену.

– Ну так что, адвокат, мой добрый приятель, что же нам делать теперь?

– Ждать, – холодно сказал Уоррен.

Оживленный гул голосов придавал проветриваемому кондиционерами залу суда сходство с аэровокзалом. Представители средств массовой информации и простые зрители, юристы и свидетели – все они так или иначе заплатили за вход сюда. Все они предпочитали подождать. В час тридцать бейлиф покинул совещательную комнату, чтобы сходить за сэндвичами, прохладительными напитками и кофе для присяжных.

– А как же насчет ленча для нас? – спросила Джонни Фей у Уоррена.

– Я не голоден. Вы, если хотите, можете спуститься в кафетерий внизу. Только не покидайте здания суда.

– Что означает, когда присяжные так долго не возвращаются? – спросила Джонни Фей.

– Здесь нет каких-то установленных правил на этот счет.

– А после их возвращения, если они посмотрят мне в глаза, – это будет хороший знак, не так ли?

– И на это тоже нет правил. Они могут открыто посмотреть вам в глаза и отправить на пожизненное заключение. А могут войти с опущенными головами, стыдясь того, что вынесли вердикт о вашей невиновности.

– Да пошли вы к черту! – сказала Джонни Фей. – А если они и впрямь признают меня виновной? Мне позволят съездить домой и привести мои дела в порядок?

– Об этом вам следовало позаботиться заранее, – ответил Уоррен. – На вас наденут наручники и увезут.

Ее губа дрогнула.

– А что вы скажете насчет апелляции?

– Вы можете нанять адвоката, который это для вас сделает.

– А вы это сделаете? Ведь вам известны все обстоятельства и факты.

Странная вещь. Она знает, как я ее ненавижу, однако рассчитывает на меня. Где-то внутри этот монстр продолжает оставаться ребенком. Злым, кошмарным, но, тем не менее, ребенком.

– Да, мне известны факты. Вот потому-то я и не стану ничего делать. Но множество других адвокатов с радостью возьмутся за это. Всегда найдется кто-нибудь достаточно голодный или кто-то, кого вам удастся обмануть.

Уоррен поднялся с кресла и через боковую дверь зала прошел к телефону, зарезервированному за адвокатами и репортерами. Дверь комнаты присяжных находилась в десяти футах оттуда. Уоррен даже слышал голоса заседателей, распаленных спором, но слов разобрать не мог. К нему подошла Мари Хан и сжала его руку.

– Ну и что ты думаешь, милый? – тихо спросила она.

– Не могу сказать. А ты?

– А я уже говорила тебе, что предсказать этого нельзя.

– Боб был грандиозен, – заметил Уоррен.

– Он и всегда такой. Хочешь, пойдем в мой офис для короткой беседы? Моя дверь закрывается на два оборота.

– И получится так, что суд придет к единому мнению приблизительно в то же время, когда мы с тобой придем к чему-нибудь еще? Я прошу тебя перенести дату приглашения. До вечера.

– До вечера! – сказала Мари рассмеявшись.

Уоррен позвонил в свой офис, чтобы узнать, не поступило ли какой информации. Чарм говорила кратко, попросив Уоррена перезвонить ей. Потом он поинтересовался, нет ли для него новых назначений, и оказалось, что один мужчина звонил прямо из тюрьмы, умоляя встретиться с ним как можно быстрее по делу о наркотиках.

Итак, он снова будет работать. Мне следует чувствовать себя спокойнее в связи со всем этим, решил Уоррен.

Он прошел через зал суда и вышел в коридор, чтобы воспользоваться общественным телефоном, который гарантировал большую уединенность, и позвонил на “26-й канал” Чарм.

– Уоррен! – почти беззвучно, словно задохнувшись от волнения и неожиданности, сказала она. – Как идет судебный процесс? Ты уже выступил?

Он ответил, что суд удалился на совещание, а процесс идет так, как этого следовало ожидать.

– Мне придется говорить быстро, – сказала Чарм. – Ты просто послушай меня минутку. В тот день, за ленчем, я не сказала всего, что должна была сказать. Я так ужасно себя чувствовала: язык мой был будто связанным. Мы можем встретиться еще раз, чтобы поговорить?

Он постарался как следует обдумать ее предложение.

– Не вычеркивай меня из своей жизни, Уоррен. Пожалуйста.

Уоррен увидел, как несколько тележурналистов, стоявших в коридоре, быстро двинулись к дверям зала.

– Мне нужно идти. Возможно, это входят присяжные. Хорошо. Когда?

– Когда тебе это будет удобно. Сегодня вечером?

– Нет, не сегодня вечером. Встретимся за ленчем завтра, если это тебе подходит.

Чарм пообещала, что будет в суде Дуайта Бингема в полдень. Прежде чем Уоррен успел внести свои предложения относительно места встречи, Чарм положила трубку. Уоррен поспешил в зал и толкнул вертящуюся дверь входа. Оказалось, что тележурналисты интервьюировали Боба Альтшулера.

Когда они закончили, Альтшулер схватил Уоррена за локоть и решительно повел к пустой скамье в конце зала. Сверкающие темные глаза обвинителя теперь были испещрены розовыми пятнышками, а складки, идущие от его носа к углам рта, казалось, прорезались глубже. Находясь вблизи, Уоррен мог видеть, что костюм Боба влажен от пота.

– Твоя клиентка виновна, как и греховна, – сказал Альтшулер. – Она наняла Динка, чтобы тот убил Шерон Андерхилл. Она наняла парня по фамилии Ронзини для убийства Динка. Мы считаем, что труп, который в прошлом месяце всплыл на Галвестон-Айлэнд, является останками этого самого Ронзини. И она же подпоила Клайда Отта, хладнокровно застрелив его потом. Ты ведь знаешь это, ответь Христа ради, знаешь, правда?

Уоррен одну-две секунды подумал.

– Не для протокола?

– Как ты сам скажешь. Как тебе больше нравится.

– Я это знаю.

– Да, у тебя не было выбора, – вздохнув, сказал Альтшулер. – Просто я предпочел бы, чтобы ты не так здорово защищал ее, как ты это делал.

– Ты тоже сработал отлично. Мне кажется, что ты ее пригвоздил.

Альтшулер протянул ему свою большую руку. Уоррену внезапно пришла в голову мысль: и почему это я всегда считал себя лучше его? Боб убежден, что является справедливым человеком, потому что помогает поддерживать порядок в мире – он отсылает людей в тюрьмы на такие долгие сроки, какие только позволяет закон. Я считаю себя справедливым, потому что помогаю тем же самым людям не попасть в тюрьму и находиться на свободе так долго, как это положено по закону. Он обычно бывает прав, я чаще всего нет.

Уоррен принял руку Альтшулера и пожал ее.

В четыре часа вечера присяжные заседатели все еще не пришли к согласию по поводу вердикта. Судья Бингем послал им с бейлифом записку: если они решат продолжить обсуждение, то он останется в зале до восьми часов. После этого все присяжные будут сопровождены в отель, где поужинают и проведут ночь. Затем в девять часов следующего дня они продолжат работу. Или же, если таково будет их желание, они могут закончить и в шесть, чтобы сразу же пойти на ужин в отель.

От старшины присяжных поступил загадочный ответ: “Мы продолжим обсуждение, ваша честь”.

В половине пятого Уоррен шепотом посовещался с Риком, затем поднялся на лифте на 7-й этаж, в 299-й окружной суд.

Зал судьи Паркер был пуст, только сама судья и Нэнси Гудпастер, сидя рядом, работали над судебным календарем. Гудпастер быстро улыбнулась Уоррену и громко поздоровалась с ним.

Судья была загорелой и выглядела так, будто поправилась на несколько фунтов.

– О, да неужто это мой друг мистер Блакборн?

– Как ваши дела, судья?

– В полном порядке. А ваши, адвокат?

– Тоже в полном порядке.

– Заседатели все еще работают над вердиктом по “Баудро”?

Уоррен кивнул.

– Но умные люди говорят, что присяжные придут к решению до восьми вечера, – сказал он. – Самое позднее – завтра утром. Мой свидетель для дела “Куинтана” готов. Когда мы сможем начать?

– Завтрашний день и следующий за ним у меня достаточно свободны. В любом случае кое-кого я могу и разогнать. Начиная с четверга, все у меня переполнено. Поэтому вы начнете завтра после ленча, иначе я распущу присяжных, а в сентябре мы наберем новый состав. Вот так!

Новый состав присяжных в сентябре перечеркнет все, что Уоррену удалось достичь, к тому же ему придется поить Джима Денди по меньшей мере еще месяц. Уоррен мрачно посмотрел в непроницаемые глаза судьи. В тот же момент на столе бейлифа зазвонил телефон.

Нэнси Гудпастер подошла туда, подняла трубку и какое-то время слушала.

– Да, – сказала она. – Я сообщу ему.

Она положила трубку и повернулась к Уоррену.

– Ваш партнер зовет вас в “триста сорок второй”. Присяжные по делу “Баудро” входят в зал.

– Встать, суд идет! – провозгласил бейлиф, после чего в зал цепочкой вошли присяжные и заняли свои места. Джонни Фей Баудро стояла между Риком и Уорреном у стола защиты. Боб Альтшулер возвышался на месте обвинителя, слегка сгорбившись и легонько барабаня пальцами по крышке стола. Усевшись в свои кресла, присяжные через весь зал посмотрели на Джонни Фей, встретив ее вопрошающий взгляд. Но, казалось, в глазах их не отражалось никаких эмоций.

Судья Бингем спросил, вынес ли суд вердикт, и старшина присяжных, мужчина в черной спортивной куртке, тот самый, на выборе которого когда-то настаивала Джонни Фей, ответил утвердительно. Он протянул помощнику судьи листок бумаги.

– Можете зачитать вердикт, – сказал судья Бингем. Помощник громким и бесстрастным голосом прочитал:

– Мы, члены суда присяжных, пришли к мнению, что обвиняемая, Джонни Фей Баудро, невиновна в преступлении, совершенном в целях самообороны.

Кровь отхлынула от лица Уоррена. Джонни Фей издала вопль. Она обвила руки вокруг шеи Рика, обнимая его. Затем с распростертыми объятиями обернулась к Уоррену. Но Уоррена там уже не было.

Большими шагами, почти бегом, он выскочил из судебного зала. Репортеры погнались за ним, хватая его за рукава и выкрикивая на ходу свои вопросы. Мгновенно Уоррен был окружен, и вырваться он мог уже не иначе, как растолкав журналистов в стороны. Микрофоны маячили перед самыми его зубами. Волна какого-то нервного раздражения пробежала вдруг по всему телу Уоррена – от головы до пальцев ног.

– Суд сказал свое слово, – ответил он, – к лучшему это или к худшему. Миз Баудро теперь свободна. Это единственное, что имеет значение. Мне больше нечего добавить.

Но уйти Уоррен не мог. Репортеры окружили его, вцепившись ему в рукава.

– Мистер Блакборн, что вы имеете в виду, говоря “к лучшему это или к худшему”? Значит ли это, что вы выражаете сомнение в справедливости вердикта?

– Суд всегда прав, – сказал он, цитируя свои собственные слова, сказанные им когда-то его бывшей подзащитной. – Независимо от того, прав он или нет в действительности.

Посреди гула голосов и криков недоверия Уоррен решительно выбрался из толпы журналистов и телеоператоров. Никаких комментариев! Он направился в сторону лестничной клетки.

Дверь захлопнулась за ним. Уоррен прислонился лбом к холодной, облупившейся поверхности стены. Руки его были влажными, желудок вздымался и буквально выворачивался наизнанку. Альтшулер знал правду, но это оказалось неважно. “У тебя не было выбора”, – сказал он. Но я сделал свой выбор, подумал Уоррен, и добился того, что случилось. Если бы я был действительно храбрым человеком, я схватил бы сейчас эти микрофоны и сказал: “Она свободна. Свободна лгать, свободна снова убивать, свободна радоваться нашему соучастию”. Если справедливость еще существует, то происшедшее только случайность. Система в целом отвратительна. Спросите человека по имени Гектор Куинтана, который может получить смертный приговор за убийство, которого он не совершал: это она убила!

Уоррену хотелось завыть от отчаяния, но все, на что он решился, – это жалобный стон посреди четырех стен. Но что реально я мог сделать? – спросил он себя. Да ничего. А что я могу сделать сейчас? Тоже пока ничего. Так что, помоги мне Господи, но я найду свой путь!