Следствие защиты

6

Уоррен поднялся на лифте на третий этаж, в 181-й суд, миновал барьер, отделявший судей от публики, и втиснулся на переднюю скамью, предназначенную для юристов. Вновь, ввиду участия в процессе Скута Шепарда, зал заседаний был полон.

Подсудимый, тридцатипятилетний вице-президент банка с закрученными кверху усами, выглядевший веселым, но немного обеспокоенным, сидел рядом со Скутом за столом защиты. Уоррен оказался прав: ожидался хороший гонорар.

Скут был в середине перекрестного допроса молодого полицейского, стоявшего с встревоженным выражением лица. Вице-президента однажды ночью заставили съехать на обочину, потому что его автомобиль, мчавшийся по автостраде, то и дело меняя скорость, мотался на шоссе из стороны в сторону. Полицейский офицер попросил водителя прочитать наизусть алфавит, и банкир не сумел сделать этого достаточно уверенно.

Скут поинтересовался у полицейского, сможет ли тот сам прочитать алфавит наизусть.

– Да, смогу.

– Простите, а не могли бы вы сделать это для наших присяжных заседателей? Не возражаете, если я подойду поближе к свидетелю, ваша честь? Я с детства немного туговат на ухо, а мне хотелось бы быть уверенным, что я расслышал все буквы до единой.

В присутствии адвоката, стоявшего всего лишь в нескольких футах от него и пристально смотревшего ему в рот, молодой полицейский попытал судьбу:

– Эй-би-си-ди-и-эф-джи-эйч-ай-джей-кей-эль-эн … ах … эм-эн-оу-кью…

Естественно, он покраснел.

– Нет, подождите минутку, я начну сначала.

– Должно быть, вы пьяны, – сказал Скут.

Офицер неловко засмеялся.

– Нет, сэр, я не пьян, я просто немного растерялся.

– А почему же вам не пришло в голову тогда, ночью пятого марта, что мой клиент тоже мог быть немного растерян?

Офицер храбро заявил:

– Я не растерян, я нервничаю. Потому что вы стоите очень близко ко мне, сэр.

– А разве вы не стояли так же близко к моему клиенту ночью пятого марта? И не так ли вы нервничаете сейчас, как, может быть, нервничал кто-то другой, который в час ночи был остановлен двумя офицерами хьюстонской полиции, обвинившими его в том, что он пьян, хотя он точно знал, что это неправда?

Полицейский возразил:

– У вашего клиента не было оснований нервничать, а у меня есть.

– Какие же? Ведь вас-то никто не собирается отправлять в тюрьму.

– Но вы знаменитый адвокат, и я не хочу, чтобы люди думали, что вы можете сделать из меня обезьяну. А алфавит я знаю.

Судья засмеялся. Засмеялись и присяжные. Даже обвинитель ухмыльнулся.

– Я не сомневаюсь в том, что вы знаете алфавит. Вы умный человек. У меня больше нет вопросов к свидетелю, – сказал Скут.

Судья объявил двухчасовой обеденный перерыв. Скут сразу же подошел к Уоррену, крепко пожал ему руку и сказал:

– Давай забежим ко мне в офис. Я попрошу Бренду сходить за сэндвичами. Эти проклятые рестораны вокруг так охлаждают воздух кондиционерами, что у меня сосульки на мозгах вырастают.

Но через пять минут, когда они добрались до офиса Скута, располагавшегося на шестнадцатом этаже здания Республиканского банка, Уоррен сказал:

– Ей богу, Скут, да здесь градусов на пять холоднее, чем в моем морозильнике!

– Я одолжу тебе плед, у меня их целая куча.

Когда они проходили по длинному, покрытому ковровой дорожкой коридору, Скут весело поздоровался с одним из своих клерков. В кабинете он открыл маленький холодильник, стоявший позади письменного стола, и из уже начатой упаковки достал две баночки пива “Лоун стар”. На столе красного дерева не было ничего, кроме желтого адвокатского блокнота, коробки с карандашами да нескольких сложенных в стопку томов из серии “Ошибки в уголовных делах Техаса”. Бренда была отправлена в закусочную за еще одной упаковкой пива и сэндвичами с индюшатиной. Скут прикурил сигарету, открыл банку с пивом и, вздохнув, рухнул в свое кожаное кресло.

Скуту, как догадался Уоррен, просто хотелось выпить и не на публике. Старая история.

Шестой ребенок в семье старьевщика-отца и алкоголички-матери, Скут (урожденный Джозеф Говард Шепард) вырос в рабочем предместье Хьюстона. Дитя улицы, гуляка, он, учась в колледже, зарабатывал на жизнь сбором ставок в нелегальной лотерее – свое прозвище он как раз и получил за скорость передвижения[19], – а затем окончил школу юристов при Хьюстонском университете. За несколько лет до смерти Джина-Максимума Уоррен как-то спросил отца:

– В чем секрет Скута, тот секрет, которого он никогда не выдаст?

– А это вовсе и не секрет, – ответил судья Блакборн. – Просто он зарабатывает на этом лучше, чем большинство людей. Адвокатство – это спектакль, жульническая игра. Положим, его случай заслуживает определенного уважения: если адвокат умеет понравиться суду присяжных и затем заставляет заседателей поверить ему больше, чем тому сукину сыну, который против него выступает, он может спокойно вздохнуть после успешных трудов. Помимо этого, Скут отлично подготовлен. И он способен оценить свидетеля, послушав его всего пять минут. Он уже знает, чем того можно усыпить и как довести до такого бешенства, чтобы он стал плеваться кровью. Люди по большей части лгут, оказавшись на свидетельском месте, потому что величайшая из человеческих иллюзий – это наша уверенность, будто мы можем вспомнить все абсолютно точно. Но если Скут решит, что человек в сущности говорит правду, то он может найти способ заставить его усомниться в том, во что тот верит… иногда даже в том, что тот действительно видел. Однажды в моем суде при слушании дела об изнасиловании Скут в течение целой недели держал бедную женщину под допросом. Когда суд закончился, она была совершенно измотана. Это была самая мастерская работа из всех, какие я когда-либо видел, потому что эта женщина описывала преступление с точностью до минут. И по сей день я убежден, что она говорила правду.

Юный Уоррен нахмурился:

– Тогда зачем ты целую неделю позволял ему на нее нападать?

– Потому что я был зачарован тем, что он делал! Он принес в суд три портфеля – он знал абсолютно все, что только возможно, о законе, касавшемся сексуального насилия. И он знал все о жизни этой женщины, начиная со дня ее рождения и до того момента, когда она появилась перед судом. Я постоянно повторял: “Воздержитесь от этой темы, мистер Шепард, это не имеет отношения к делу”. – И уже через пять минут он возвращался к тому же. Я прервал его, а он вернулся другим хитрым манером. Обвинитель тоже какое-то время пытался его остановить, затем попросту сел и передал все culo[20]. Я не мог не дать старине Скуту хотя бы дохлого шанса в этом деле – и, ей-Богу, он честно выиграл оправдательный приговор!

Отцовское понимание сути судебного процесса вселяло в Уоррена тревогу. Битва, рыцарский поединок между противостоящими друг другу адвокатами, где каждая победа сладка, а каждое поражение лишь придает вкус следующему брошенному вызову. Уоррен понимал, что большинство судебных адвокатов стремятся победить – так же делал и он. Главным сражением был перекрестный допрос, бой, который оставлял либо адвоката, либо свидетеля в пыли, истекающим кровью. Знаменитый судебный адвокат Рейсхорс Хейнис однажды сказал: “Я продолжаю мечтать о таком дне, когда я, предположим, допрашиваю свидетеля, и мои вопросы настолько точны и блестящи, что парень не выдерживает и выпаливает, что это именно он, а не мой подзащитный, совершил то отвратительное убийство. Затем он падает прямо мне в руки, скончавшись от сердечного приступа”.

Но тут должно присутствовать нечто большее, думалось Уоррену. Юристы обязаны быть не столько бойцами и великими актерами, сколько знаменосцами того, что именуется порядочностью и честью, потому что перед тем, как превратиться в адвокатов, все они были рождены и воспитаны, как человеческие существа.

Белки больших черных глаз Скута казались более воспаленными, чем обычно, а под глазами были темные желтоватые круги, где кожа выглядела туго натянутой, как если бы у Скута Шепарда были проблемы с печенью или он подвергся косметической операции. Ему, по-видимому, было уже лет шестьдесят пять, однако волосы его все еще оставались густыми и черными. Их пересадили и покрасили, как сообразил Уоррен, но со вкусом, оставив маленькие серовато-серебряные крылышки над ушами.

Скут опустил банку с “Лоун стар”.

– Что тебе известно о деле доктора Отта? И о моей подзащитной, Джонни Фей Баудро?

Уоррен на мгновение задумался, почему Скут решил обсуждать это с ним. Однако ответил:

– Во всяком случае все, что я прочитал в “Кроникл”, потом я присутствовал на слушании, где она сделала заявление о своей бедности и ты добился снижения залога до сотни штук. Ну и, конечно же, я помню дело об убийстве Андерхил.

Прихлебывая пиво из банки и попыхивая сигаретой, Скут дал Уоррену краткий обзор предшествующих событий.

Жертва убийства, Клайд Отт, был процветающим хьюстонским гинекологом. В тридцать с небольшим лет он женился на одной из своих пациенток, Шерон Андерхил, сорокалетней вдове нефтяного короля и матери двоих детей-подростков. С деньгами Шерон доктор Отт выстроил Хьюстонскую женскую клинику, клинику “Отт” для алкоголиков, клинику “Андерхил” для наркоманов и затем серию дорогостоящих домов для престарелых с прикрепленным к ним небольшим штатом медицинских работников. Существовали очереди из желающих попасть в эти дома.

– Я был знаком с Клайдом Оттом, – сказал Скут. – Время от времени мы встречались с ним на всяких раутах, а один из моих племянников побывал в клинике Андерхил, чтобы избавиться от небольшой привычки к кокаину. Перед тем, как жениться на Шерон, Клайд переспал с кучей женщин в округе Харрис, их у него было столько, что они не уместились бы на хьюстонском стадионе. Женитьба не остепенила Клайда. Уже став состоятельным предпринимателем, он продолжал заниматься гинекологической практикой, – он любил своих кисок, а это был наиболее удобный способ встречаться с ними. Однако главной его страстью в последние годы была Джонни Фей Баудро. Ты видел ее в зале суда. Это женщина! Она управляет баром с полуголыми красотками на боковой улочке, за аллеей “Галерея”. Может быть, этот бар принадлежит ей, может быть, нет, – кто знает? Когда она была помоложе, то пару раз побеждала на конкурсах красоты, затем была манекенщицей, потом танцовщицей. Двое ее братьев погибли во Вьетнаме, – она все время вспоминает о них. Дважды была замужем, детей не имеет. С первым своим мужем, каким-то музыкантом, она развелась в связи с невыполнением им обязательств по ее содержанию. Второй ее муж был дельцом наркобизнеса, успел отсидеть. Развод произошел после того, как его приговорили к тридцати годам заключения в Остине.

Почти два года назад, октябрьским солнечным утром, жена Клайда, Шерон Андерхил Отт, была застрелена на автомобильной стоянке по пути на занятия аэробикой. Убийца стрелял из крупнокалиберной винтовки. Свидетелями был замечен мужчина, быстро уезжавший с места преступления на черном “линкольне”. Клайд Отт в это время находился в Сан-Диего на медицинском конгрессе. Джонни Фей Баудро была в гостях у матери в Корпус-Кристи. Железное алиби.

В те дни у Джонни Фей появился новый временный дружок, – продолжал Скут, – которого называли Динком, потому что его настоящее имя было Дейвид Инкман. Он работал помощником администратора в ее клубе. Бывший морской пехотинец. Некоторое время отсидел в Хантсвилле за изнасилование. Динк как раз ездил на черном “линкольне”. Естественно, учитывая близкие отношения между Клайдом и Джонни Фей, Динка взяли под подозрение. Однако у него тоже было алиби. Двое проституток поклялись, что Динк всю предыдущую ночь пропьянствовал с ними, спал в их доме и оставался у них до самого полудня. Они присягнули, что его “линкольн” все это время стоял в их гараже. Полиция так и не смогла отыскать на стоянке ни одного следа от покрышек, сходных с его “белобокими”; также не было найдено и орудие убийства. Дело закрыли.

Уоррен припомнил фотографии горюющего вдовца, печатавшиеся тогда во всех газетах. Унаследовав солидный, в 35 миллионов, кусок состояния Шерон, доктор Клайд Отт пять миллионов из них пожертвовал Техасскому медицинскому центру.

Скут откупорил еще одну баночку “Лоун стар”.

– У Динка (Инкмана) был жалкий сборный деревянный домишко в Монтрозе. Месяца через три после убийства Шерон Отт из проезжавшего мимо пикапа прямо на подъездной дороге к тому дому Динк был застрелен. Его тело пришлось соскабливать с бетона лопатой.

Уоррен перевел дыхание:

– Ты говоришь…

– Не я. Другие. Говорили, что за всем этим стоит Джонни Фей, что она хотела выйти замуж за Клайда Отта, и первым делом ей нужно было избавиться от собственного мужа, что оказалось совсем нетрудно, – здесь долго ходил слух о том, что она сама сообщила полиции, где именно он получает наркотики в Остине, – затем избавиться от жены Клайда, а это было уже посложнее. Ну а после того, как Динк по простоте душевной это для нее сделал, ей пришлось избавляться и от Динка. Говорят, что есть множество бывших заключенных, которым она оказала услугу. Предполагается, что она предоставляла этим парням приют, снабжала их наркотиками, а затем, когда как следует прибирала к рукам, просила их и ей оказать маленькую услугу. Обещала заплатить что-нибудь потом, если это потом для них наступало. Примерно в то время, когда был убит Инкман, Джонни Фей водила дружбу еще с одним парнем, по имени Бобби Ронзини, который также работал в ее клубе. Подозрение пало и на Ронзини, однако полиция не смогла ничего доказать. Затем парень исчез. Возможно, в могилу. Никто этого не знает. Я попросту обрисовываю тебе обстановку, – снисходительно добавил Скут.

– Я никогда не слышал об убийстве Инкмана, – признался Уоррен.

– А чему тут удивляться? После Вашингтона, округ Колумбия, и Детройта Хьюстон – преступная столица западного мира. Может быть, даже превосходящая Бейрут. Газеты имеют возможность выбирать и отбирать.

– И они это делают. Смерть Дан Хо Трунга заслужила лишь полабзаца на последней странице “Пост”, а “Кроникл” вообще ее проигнорировал.

– Ну вот мы и подошли к делу Отта, – резюмировал Скут. – Однако здесь мы знаем, что курок спустила Джонни Фей Баудро. Она призналась в этом. Позвонила в полицию и сообщила им. Правда, когда все случилось, дома находилась приемная дочь Клайда, так что для Джонни Фей было бы мудреным делом улизнуть благополучно. Она выстрелила в Клайда Отта два раза из пистолета 22-го калибра, из ее собственного оружия, которое она обычно носила в сумочке. У нее было разрешение: в своем клубе “Экстаз” ей случалось иметь дело с опасными людьми. Теперь я вижу по твоему лицу, что ты хочешь узнать, с какой стати я рассказываю все это тебе.

Скут Шепард откинулся в своем высоком кожаном кресле, и дым его сигареты, завиваясь спиралями, медленно уплывал в отдушины кондиционера.

По словам Скута, это было дело особого профиля. На первый взгляд, совсем простое, как большинство случаев, связанных с самообороной, но в нем существовали свои волчьи ямы. Боб Альтшулер, обвинитель, был первоклассным юристом и большим охотником до газетных передовиц. Он выиграл сорок девять процессов подряд и был сильно заинтересован в том, чтобы довести их число до пятидесяти: следующей осенью он намеревался выставить свою кандидатуру на пост судьи. Окружная прокуратура располагала личным аппаратом и всеми ресурсами бюрократической системы. Учитывая это, Скут не в состоянии был управиться с делом в одиночку. Предстояло досконально изучить определенные законы, опросить потенциальных свидетелей. Два молодых юриста из его офиса, которые обычно ему помогали, теперь были связаны серьезной многомесячной тяжбой – делом, касавшимся имущественных споров, процессами в государственных и федеральных судах с сотнями свидетелей.

– У тебя был нехороший перерыв, – сказал Скут Уоррену. – Лу Паркер скрутила тебя. С тех пор ты проделал кучу дерьмовой работы, но я многие годы наблюдал за тобой и считаю, что ты прекрасный адвокат. Если ты свободен, то я прошу тебя стать моей правой рукой, созащитником в деле “Баудро”.

Скут прикурил новую “Кемэл” от окурка только что выкуренной сигареты.

– Я знал твоего отца, но ты достаточно умен, чтобы понять, что это вовсе не милостыня. Я не могу позволить себе заниматься благотворительностью, когда нуждаюсь в реальной помощи. Джонни Фей предложила мне предварительный гонорар в семьдесят пять тысяч долларов и каждый месяц оплачивает мои счета по триста пятьдесят долларов за час. Я заплачу тебе двадцать тысяч сверх того, что ты заработаешь на условиях почасовой оплаты, какой бы она ни была. Слушание дела назначено на двадцать четвертое июля. Я дам тебе для работы одного-двух свидетелей. Тебе, вероятно, будет интересно. Ты мог бы кое-чему научиться. Ну, что скажешь? Сделка состоялась?

Уоррен не колебался.

Пресса будет шумно добиваться разговора со Скутом, а не с адвокатом, который сидит по правую руку от него. Но если Скут поверил ему, это сделают и другие, мир будет слушать, и если Скут выиграет, часть славы достанется и ему, Уоррену. Это был реальный шаг к возвращению, к работе с удовольствием и в хорошей компании. Значительно лучше, чем борьба за бездомного мексиканца, который отказывается понимать, что уже обречен.

– Согласен! – сказал Уоррен и протянул через стол руку. Скут крепко пожал ее.

Та женщина, вероятно, убила жену своего любовника, затем, по меньшей мере, одного из наемных убийц и теперь призналась, что застрелила в целях самообороны и самого возлюбленного. Это убийство не считалось предумышленным, поскольку оно не было совершено в момент, когда обвиняемая находилась под следствием в связи с другим преступлением и никакие особые обстоятельства ему не сопутствовали. По закону она имела право на адвоката, а далее закон требовал, чтобы адвокат сделал все возможное для ее оправдания. Если адвокату это не удавалось, он обязан был вступить в переговоры с судом присяжных по поводу смягчения наказания. Здесь не оставалось места для стеснений – не важно, виновна она или нет. Это была соревновательная система: прокурору следовало стараться упрятать подсудимую за решетку, а защитник должен был бороться за то, чтобы вывести ее на свободу из зала суда. Без компетентного и энергичного адвоката прокуратура довела бы свое дело до конца, независимо от того, виновна или невиновна подсудимая. Иначе система могла бы рухнуть.

Уоррен спросил:

– Какова линия защиты?

Скут сказал:

– Ты знаешь историю про выпускника Гарварда, который приезжает на каникулы в Техас и говорит своему дяде-фермеру: “Дядя, как это вы дожили до того, что у вас здесь существует более строгое наказание за воровство коровы, чем за убийство человека?” Фермер ответил: “Выгляни в окно. Видишь вон тех коров на пастбище? Подумай: заслуживает ли хоть одна из них того, чтобы ее не украли?”

Уоррен улыбнулся, хотя этот анекдот он слышал.

– Способ защиты – самый древний в Техасе, – сказал Скут. – “Этого сукина сына давно следовало прикончить!, “ Это стало труднее делать в наши дни, потому что уж слишком много янки перебралось сюда, однако с судом присяжных это еще проходит. Меня слушают.

Уоррен поставил свою баночку с “Лоун стар”.

– Многое зависит от того, что они думают о нашей клиентке, не правда ли?

Скут одобрительно кивнул.

– А ее ты видел, ведь так? Если ты хочешь, чтобы эта банка с пивом осталась действительно холодной, то тебе не найти для нее лучшего места, чем рядом с сердцем Джонни Фей Баудро. Здесь есть немножко работы, которую мы должны проделать. Возьми это домой и прочитай.

Скут протянул Уоррену толстую папку – копию досье с надписью: “Техас против Баудро”.

Серая накипь облаков плыла над городом. В своем коттедже-офисе Уоррен установил кондиционер на отметке “Полуденный зной”, затем уселся за письменный стол и открыл досье.

В воскресенье вечером, 7 мая (согласно стенограмме секретаря, который вел запись первой беседы Джонни Фей Баудро со Скутом Шепардом), обвиняемая была приглашена доктором Клайдом Оттом на ужин в “Гасиенду”, техасско-мексиканский ресторан, что в переулке прямо за 1-10. Это было одно из любимых местечек Джонни Фей, большое строение с несколькими обеденными залами и со стенами двухфутовой толщины. В нем выступали странствующие мариачес.

– Я обожаю слушать мексиканскую музыку при свечах, – сказала Джонни Фей Скуту. – И еще я люблю хорошо наперченный гуакамоле и говяжьи фахитас с луковицами, шипящими и золотисто-коричневыми. Если от меня потом пахнет, я обычно говорю: “Дорогой, я могу сделать это для тебя и каким-нибудь другим способом”.

Она подозвала музыкантов к столу и заставила их сыграть “Лас Маньянитас” и “No vale nada la vida”, ее любимые мексиканские песни. Дала им хорошие чаевые. Перед ужином Клайд пропустил пару стаканчиков, во время ужина – еще несколько; стоит ли говорить о том, сколько их было, прежде чем он пришел туда.

– Спиртное и наркотики обязательно приведут к ранней могиле, – объяснила Джонни Фей. – Одним путем, или другим… это уж как получится.

Клайд пил, как она сказала, и нюхал кокаин, который обычно приобретал в непомерных количествах. Он был из числа тех пьяниц, которые никогда не валятся с ног и не теряют дара речи: он попросту становился злым. В прошлое Рождество он ударил Джонни Фей кулаком прямо в лицо. Она сидела на кожаном диване в его телевизионной комнате, пытаясь поговорить с Клайдом, чтобы разобраться в путанице их жизней, но получилось так, что он обиделся на что-то из сказанного ею, пересек своей медвежьей походкой комнату и бросился на Джонни Фей, прежде чем та сообразила, что происходит. Бац! У нее вся кофточка была залита кровью.

– Он раскаивался?

– Вы, мистер Шепард, не знали Клайда, раз вы так спрашиваете.

Он продолжал вопить и грозился убить ее. Ей пришлось силой вырываться из его дома и ехать в отделение “скорой помощи” госпиталя Германн. Джонни Фей думала, что у нее сломан нос, но, как выяснилось, у нее был перелом в верхней части скулы. До сих пор на том месте, где раньше щека была совершенно гладкой и круглой, осталась небольшая впадинка.

Клайд также избивал свою жену Шерон и одну из своих подружек, официантку коктейль-бара из “Гранд-отеля”. Выбил последней три зуба, после чего ему пришлось заплатить ей 25000 долларов плюс счет дантисту, чтобы только заставить ее молчать. И он не один раз угрожал Джонни Фей. Однажды он поднял кулак и в присутствии двух мужчин, с которыми они обедали, и сказал:

– Ты – сука, я тебя убью!

Она хотела выйти за него замуж, это действительно так. Любовь – странная вещь: не всегда выбираешь самого достойного человека, чтобы одарить ею. То, что он был так богат, ничего для нее не значило, хотя Джонни Фей и не стала бы утверждать, что богатство Клайда стояло на пути ее привязанности.

– Но я работящая девчонка, – сказала она своему адвокату, – всегда была такой. У меня достаточно собственных денег. Я очень дорожу своей независимостью.

Ее любовный роман с Клайдом начался, когда он был еще женат, это ни для кого не секрет. Клайд и Шерон спали в разных спальнях их двадцатипятикомнатного дома на Ривер-Оукс. Если бы Клайд мог развестись, не теряя при этом своих клиник, то, конечно, он давно бы женился на Джонни Фей. Он был без ума от нее. Она потрясающе хороша в постели, она удовлетворяла все его фантазии так, как этого никто и никогда не делал, она была самой волнующей женщиной из всех, кого он когда-либо знал. Он часто говорил это, когда бывал трезвым.

А затем Шерон в ее новеньком розовом спортивном костюме была застрелена по пути в класс аэробики. Застрелена каким-то сумасшедшим убийцей, по-видимому, одним из тех, которые во множестве каждый сезон наезжают в Санбелт. Может быть, он ее с кем-то перепутал. Этого мы уже не узнаем.

Клайд не оплакивал жену. Он был гадким человеком, однако, не лицемерным. Он был потрясен, конечно, не появлялся в обществе в течение месяца или около того и пожертвовал значительную сумму Техасскому медицинскому центру на исследования по борьбе с раком. Затем он посетил лыжный курорт в Тахо, а по приезде оттуда снова вернулся в мир. Теперь он мог жениться на Джонни Фей.

Но он этого не сделал.

– Это сильно огорчило меня. Не хочу лгать, это черт знает как меня огорчило!

Она вовсе не имела в виду, что Клайд мог обойтись без некоторого траурного периода, предписанного общественными приличиями. Хотя, как она любила повторять, удовольствиями нужно пользоваться, пока ты на это способен. Она сказала ему:

– Так собираемся мы это делать или нет и когда?

– Хорошо.

– “Хорошо” – это не ответ, Клайд.

– Мне нужно некоторое время.

– Время для того, чтобы принять решение, или время до нашей свадьбы?

– Я полагаю, и то и другое, дорогая.

Это обозлило Джонни Фей. Она никогда не могла добиться от Клайда прямого ответа на вопрос, в чем проблема, потому что по природе своей Клайд был скрытен, как и следовало мужчине; он боялся открыть, что у него на душе (как будто бы она не смогла посочувствовать ему, приласкать его и вывести к свету), и еще потому, что большую часть времени мозг его работал не совсем нормально, так как его нервные клетки были разрушены чудовищными дозами шотландского виски и колумбийского кокаина.

– Давай устроим тихий ужин, – сказала Джонни Фей. – Без друзей. И поговорим о нашем будущем браке. Мы составим такое расписание, по которому сможем жить.

Это и было целью их ужина в “Гасиенде” вечером 7 мая. Они приехали туда около девяти часов. Но Клайд был пьян и зол. Обвинения летали через стол над фахитас и шипящими луковицами.

– Отвези меня домой, – сказала Джонни Фей, еще прежде, чем подали эспрессо.

Под домом она подразумевала свою квартиру, но у Клайда были иные соображения. Пьяный ли, одуревший ли от наркотиков или трезвый, он никогда не мог до конца ею насытиться, хотя в первых двух случаях его возможности редко соответствовали его желаниям. Джонни Фей села за руль, и они без инцидентов доехали до дома Клайда на Ривер-Оукс. Поставили “порше” в гараж. Поднялись в спальню.

Скут поинтересовался, зачем же она поехала, если видела, что Клайд так раздражен?

Да все дело в том, что порою секс бывал надежным способом решения проблем, сглаживания чувства ненависти. Или чего-то такого, что заставляло Клайда злиться. К тому же, она сама была немножко пьяна и рассуждала не совсем разумно.

Однако после того, как у Клайда ничего не вышло, хотя она испробовала все хитрости, какие ей только были известны, и он буквально взвыл от отчаяния и вновь начал ее оскорблять, Джонни Фей выбралась из постели и оделась.

– Я не могут больше это терпеть, Клайд. Я не для того появилась на свет, чтобы служить мишенью для твоих оскорблений. Я ухожу от тебя.

Обычно, когда она так говорила, Клайд начинал каяться, умолял дать ему еще один шанс. Но на этот раз все было по-иному.

Он завопил:

– Я уже устал от твоих угроз! – И дал ей сильную пощечину.

В своих черных шелковых пижамных брюках он последовал за нею вниз по лестнице, затем в гостиную. Клайд был крупным мужчиной: шести футов ростом и весом около сотни килограммов, широкоплечий и уже с заметным брюшком. В техасском христианском колледже он был борцом в полутяжелом весе. Ходил он враскачку, но двигался довольно быстро. В гостиной он успел обогнать Джонни Фей и встал между нею и коридором, ведущим к входной двери. Глаза Клайда налились кровью. Он задыхался, глотая воздух, и на какое-то мгновение Джонни Фей подумалось, что у него начинается припадок. Клайд поднял кулак, и Джонни Фей отступила по ковру к камину.

На одной из железных каминных полок лежала кочерга, и Джонни Фей схватила ее, чтобы защититься. Клайд вырвал кочергу из ее рук и скрутил так, словно это была простая хворостинка. Перебежав, спотыкаясь, через комнату, Джонни Фей встала на белую итальянскую софу перед книжным шкафом. Несколько раз она крикнула Клайду: “Во имя Господа, скажи, что я тебе сделала?” Джонни Фей надеялась, что этот крик разбудит его приемную дочь, Лорну, которая приехала из Далласа и занимала одну из гостевых комнат дома. Однако здание было огромным, а его кирпичные стены имели двойную изоляцию.

В сумочке у Джонни Фей лежал небольшой пистолет 22-го калибра, который она всегда носила с собой. Она стреляла из него только однажды много лет назад на учебном полигоне, что находится к северу от города. Джонни Фей покопалась среди ключей, рассыпанных бумажных салфеток и косметики, а затем показала пистолет Клайду. Не прицелилась, а всего лишь показала.

Клайд неторопливым шагом двинулся через комнату.

– Клайд, – отчетливо проговорила Джонни Фей, – если ты подойдешь ближе, я выстрелю.

Вместо ответа он поднял кочергу, словно бейсбольную биту. Джонни Фей закричала: “Нет!” – но пьяный глупец продолжал идти. И тогда она в панике нажала на курок.

“Двадцать второй”, когда его только что выпустили в 1928 году, был полуавтоматическим пистолетом: автоматически он лишь выбрасывал гильзу от использованного патрона и отправлял следующий из магазина в ствол. Но много лет назад предыдущий его владелец сточил спусковой рычаг – внутреннюю деталь механизма, которая держала взведенный боек, – сделав таким образом пистолет полностью автоматическим. Джонни Фей, по ее словам, забыла об этом. Она не смогла остановить пистолет, пока он не выстрелил три раза.

Поверив ли в то, что произошло, или нет, но Клайд продолжал идти. Когда Джонни Фей осторожно подняла голову, она увидела его рухнувшим на белую софу. Возможно, он был уже мертв, когда поворачивался, потому что, хотя одна пуля и пролетела мимо, вторая угодила ему между глаз, а третья попала в грудь.

В Техасе есть старая поговорка: “Господь создает людей, а “Смит и Вессон” делают их равными”. Скут спросил:

– А как же насчет предохранителя?

Она, должно быть, сняла его, не осознавая, что делает, когда выхватила пистолет из сумочки.

– А разве вам не известно, что стачивание рычага – это дело противозаконное?

– Я этого не делала, – объяснила Джонни Фей.

Она не кричала. Клайд полулежал на коленях, опустив голову на софу, а одна его рука свисала на ковер. Джонни Фей не дотрагивалась до тела. Она услышала, что в соседней комнате работает телевизор. Возможно, Лорна забыла его выключить. Джонни Фей вошла туда и выключила телевизор в середине монолога Джонни Карсон.

По телефону, стоявшему в телевизионной комнате, она набрала 911, назвала свое имя и адрес дома на Ривер-Оукс, затем сказала:

– Я только что убила человека. Он хотел напасть на меня, и я его застрелила. Пожалуйста, приезжайте и помогите…

Она пересказала краткую историю случившегося двум детективам, когда те прибыли. Копия ее показаний была приложена к досье. Джонни Фей, как всегда, была последовательной в изложении деталей. Если никто не опровергнет ее, подумал Уоррен, то мы выиграем этот процесс. Мы не можем потерпеть поражение, если, конечно, Скут не заснет в зале суда, чего с ним пока не случалось.

В тот вечер дома Уоррен разогрел себе в микроволновой печи вчерашний куриный гумбо, накормил Уби смесью из мясного собачьего корма и грубомолотых сухарей с кукурузным маслом, затем разложил все бумаги на кушетке в гостиной. Он перечитывал досье до самой полуночи, потом отправился спать. Чарм домой не вернулась: в последнее время она жила собственной жизнью, в компании друзей по телевизионной студии, по собственному распорядку.

Уоррен увидел ее под утро, спящую рядом с ним, ее каштановые волосы рассыпались по подушке. Он внимательно рассмотрел ее лицо. Он любил это лицо долгие годы и знал его все вплоть до крохотного шрама в уголке рта, оставленного веткой терновника, когда Чарм было тринадцать.

Уоррен понял, что вначале все мы любим иллюзию совершенства. Затем мы начинаем любить недостатки, потому что они являются знаками ранимости: а то, что мы любим, мы стремимся защищать.

Ему хотелось поговорить с нею. Присяга в конфиденциальности, считал он, не распространяется на мужа и жену. И к тому же Чарм всегда помогала ему увидеть вещи более ясно. Она выглядела бледной. Веки ее казались припухшими. Но Чарм очень дорожила своим утренним сном, и Уоррен не стал ее будить.

Пробежавшись вместе с Уби вдоль речного канала и стоически потопав пятками по бетону тротуара, Уоррен пришел к решению. Работа со Скутом над делом Отта означала переход в высшую лигу, и он получил такой шанс, даже не осознавая этого. Он утратил уважение к себе, трудился на полях Закона, как скромный крестьянин, и, в конце концов, это принесло свои плоды. Ему предстояло делать отличную работу. Ему предстояло победить.

Но Уоррен не мог жить двойной жизнью. Два дела, связанных с убийством, это было слишком много для одного. Уоррен пришел к выводу, что дело “Куинтана” ему необходимо закончить. Быть разумным адвокатом и взглянуть фактам в лицо. Перестать жалеть этого несчастного мерзавца. Он виновен. Следовало заставить его признаться в этом и как можно быстрее.