Следствие защиты

8

Команда “Астро” благодаря Глену Дейвису с двумя помощниками быстро перехватила инициативу, и толпа на проветриваемом кондиционерами крытом стадионе “Доум” разразилась неистовым гулом. Сидя в ложе позади третьей линии, Уоррен тоже свистел и улюлюкал. Обычно он не был большим поклонником хьюстонской команды, но в тот вечер у него имелись серьезные основания желать поражения нью-йоркской “Мет”.

– Дави их! – вопил он после хоум-рана. – Давай!

Питчером у “Астро” стоял Майк Скотт.

– Врежь им как следует, Майк! Не жалей их!

Джонни Фей Баудро, сидевшая рядом с Уорреном, фыркнула от смеха.

– Вы, безусловно, получаете удовольствие, мистер Блакборн. Я ценю такого рода энтузиазм.

Скут потягивал из серебряной фляжки “Уайлд теки”. Уоррен, Джонни Фей и парень по имени Фрэнк Сойер, сказавший, что он родом из Алабамы, пили пиво из пластиковых стаканчиков. Сойер был гладко выбритым лет тридцати мужчиной со светло-голубыми глазами и коротко подстриженными белокурыми волосами. Говорил он очень мало, и когда бы Уоррен на него ни взглянул, Сойер заставлял себя улыбаться принужденной полуулыбкой. Военный, решил Уоррен. Похоже, Сойер был одновременно и телохранителем, и платным любовником Джонни Фей. По ее словам, он работал в ее клубе вышибалой. Я с удовольствием нанял бы его, подумал Уоррен, чтобы он вышиб того проклятого нью-йоркского адвоката.

И вряд ли у кого могло возникнуть желание быть вышибленным Сойером. У него был угрюмый, недружелюбный взгляд, как у какого-нибудь невозмутимого помощника шерифа из южного штата; его черная Т-образная майка обтягивала мощные бицепсы и плечи, а на обеих его руках красовалась татуировка: на одной – красно-синий дракон, извергающий пламя, а на другой – якорь и слово “Рози”. Уоррен подумал, уж не сидел ли Сойер в тюрьме, как убитый Динк и исчезнувший Ронзини. Всякий раз, отправляясь в Хантсвилл для встречи со своими клиентами, Уоррен обращал внимание на то, как много жизненных историй носили на своей груди и руках тамошние обитатели. У Верджила Фрира на левой дельтовидной мышце была вытатуирована худенькая обнаженная танцовщица.

Уоррен лениво и непринужденно продолжал беседовать с Джонни Фей, но образы Чарм в разные времена настойчиво проникали в его мозг, словно москиты сквозь дырявый оконный экран. В конце четвертой полуподачи Джонни Фей спросила, будут ли они беседовать о деле.

– Время и место не совсем подходят для этого, – как можно радушнее ответил Уоррен. – Но почему бы вам не рассказать мне о себе самой?

Он заметил, как глаза ее признательно блеснули: он открыл дверь излюбленной для каждого человека теме.

– Скут говорил мне, что вы были победительницей на конкурсах красоты, – подсказал он.

– Одно из высших достижений моей жизни, – улыбнулась Джонни Фей. – Я пыталась увести за собой техасских женщин в двадцатое столетие.

Она рассказала, что выросла в Одэме, маленьком городишке к западу от Корпус-Кристи, вместе со своим любимым братом-близнецом Гаррэтом, старшим братом Клинтоном и младшей сестрой Джерини, которая вышла замуж за аптекаря и живет в Одэме до сих пор. Отец их, владелец бензоколонки, по совместительству работал баптистским проповедником. Вывеска на его конторе гласила: “Эд Экснос”.

Это был городок того сорта, где, набрав не тот телефонный номер, вы в любом случае беседовали минут пятнадцать. Когда Джонни Фей закончила школу, начался Вьетнам, с которым, как было записано в ее досье, “нам не стоило связываться”. Это было не столько политическое мнение, сколько точка зрения участницы трагедии: ее брат Клинтон подорвался на мине в Дананге и вернулся в Техас в похоронном мешке. И теперь эти проклятые ублюдки появились здесь, сетовала Джонни Фей, и скупают все вокруг, начиная с лодчонок для ловли креветок и кончая продовольственными магазинами, а их черноволосые детки с кислыми физиономиями заполнили все гуманитарные школы, так что дети настоящих техасцев уже не в состоянии туда попасть.

– Я хотела поступить в колледж, – сказала она Уоррену, – но не смогла себе этого позволить. Это величайшее из моих сожалений.

Она качала бензин до тех пор, пока не накопила достаточно денег, чтобы перебраться в Корпус-Кристи, где работала официанткой в “Интернэшнл хаус оф пэнкейкс”, болталась с парнями, перенесла сложный аборт, бессмысленно прожигала жизнь. К тому времени она уже поняла, что Корпус-Кристи был стоячим болотом, которое лучше всего можно охарактеризовать случаем с парнем, вошедшим в их кафе и потребовавшим кусок пирога, а на вопрос, какой именно пирог ему нужен, ответившим: “Картофельный пирог, девка! А из чего же, черт побери, по-твоему, делаются пироги?”

Она считала себя специалисткой по бренчанию на гитаре да по уничтожению гремучих змей, но это и все. В течение нескольких семестров она посещала вечерние курсы в колледже “Дель-Мар”. Ей хотелось что-то сделать из своей жизни. Затем она познакомилась с парой местных женщин, сжигавших свои бюстгальтеры на Оушен-драйв и организовавших митинги в защиту женских прав. Одна из них оказалась лесбиянкой. Джонни Фей испытала и это. Нельзя сказать, чтобы ей сильно не понравилось, но она предпочитала мужчин. Она сожгла свой бюстгальтер перед пэнкейк-хаусом (“Мне это было безразлично, – по секрету сообщила она Уоррену. – Титьки у меня были, как каменные”). Джонни Фей присоединилась к движению, штаб-квартира которого находилась в Далласе и которое называлось ТОБН – Техасское общество борьбы с несправедливостью. “Думаю, я попросту нуждалась в друзьях”, – сказала она.

На пятой подаче при счете 2:0 “Мет” с трудом собрались с силами для проходного рана, и наши допустили ошибку – проход один на один. Москиты вернулись к Уоррену, роясь и жаля: а вдруг Чарм сейчас со своим нью-йоркским адвокатом? Что она делает в эту самую минуту? Уоррен, нахмурившись, начал перебирать в памяти ее слова.

– Мы выиграем, – сказала Джонни Фей. – Вам не стоит беспокоиться об этом.

Она повернулась к Сойеру.

– Ты подслушиваешь мою автобиографию, Фрэнки, или смотришь игру?

– А вам как хочется: чтобы я делал первое или второе? – протянул Сойер.

– Делай то, что тебе приятнее, мой большой мальчик.

Джонни Фей погладила вытатуированного на его бицепсе дракона и продолжила свой рассказ.

Несколько женщин из далласского отделения ТОБН приехали в Корпус-Кристи для проведения организационного совещания. Джонни Фей тогда исполнился двадцать один год, и была она очень привлекательной, с вполне созревшим телом, а бури раннего опыта еще не успели приглушить сладости ее губ. В те дни в Остине должен был пройти ежегодный конкурс “Мисс Техасский Карнавал”, перед которым по всему штату проводились местные отборочные турниры. Женщины из ТОБН были особами энергичными, одаренными воображением. Они спросили:

– Ты умеешь петь, милая?

Джонни Фей красочно исполнила им одну из своих любимых песен: “Бобби Джо, твоя жена вновь там в Штатах не одна”.

Женщины купили ей в меру открытый черный купальный костюм, дорогой, роскошный белый халат и эластичный бюстгальтер от Фредерике из Голливуда. Одна из женщин, парикмахер, выкрасила волосы Джонни Фей в светло-золотистый цвет и поставила девушку под лампу солнечного света.

Джонни Фей победила на конкурсе “Мисс Корпус-Кристи” и вместе с титулом получила приз в 1500 долларов. Единственное, что вызвало у судей некоторые колебания, это, по их словам, что конкурсантка показалась им несколько излишне сексуальной и “может быть, слишком самоуверенной”.

Прислушавшись к этим замечаниям, женщины взялись за ее обучение. Перед началом конкурса “Мисс Техасский Карнавал” Джонни Фей соблюдала диету и каждый день по три часа занималась в гимнастическом зале. Она училась скромно себя вести, брала уроки пения и читала журнал “Семнадцать”.

Тут возникла одна проблема: в спортзале Джонни Фей познакомилась с юным кудрявым скрипачом из местного оркестра – его звали Бубба Резерфорд. Он очень сильно напоминал ей бедного братца Клинтона. Джонни Фей улеглась с Буббой в постель, решив, что любит его больше, чем любого из своих дружков. Бубба наобещал ей золотые горы, и через две недели они расписались в городской мэрии.

В Остине Джонни Фей жила вместе с женщинами из ТОБН, а ночи проводила с Буббой в его “РВ” около автопарка. Ее подруги по ТОБН, узнав об этом, велели ей помалкивать. Все конкурсантки “Мисс Техас” должны были быть незамужними.

После отборочных туров члены комиссии снова порекомендовали ей смягчить свою индивидуальность, стараться выглядеть более изящной и сбросить несколько фунтов. Большинство претенденток голодали, чтобы сохранить свой вес, те же, что были прожорливы, наедались до отвала, а затем засовывали в рот два пальца. “Они подтягивали свои груди эластичной лентой и обрызгивали соски фиксатором. Это была компания психопаток и истеричек. Мне было их попросту жалко”, – сказала о своих соперницах Фей.

Джонни Фей вышла в финал на восьмом круге, и в его заключительной – творческой – части, спев своим незатейливым голосом “Он ушел, не заслужив упрека”, она выиграла конкурс, получив серебро и второе место.

Если бы ей удалось взять золото, то в соответствии с планом, она должна была держать рот на замке до конкурса “Мисс Америка”. Но теперь такой случай исключался, поэтому Джонни Фей подошла к микрофону, сверкнула своей белозубой улыбкой в телекамеры и сказала: “Друзья мои, теперь я хочу рассказать вам, чем на самом деле является это соревнование…” Администрация конкурса попыталась остановить ее, но представителям телевидения это понравилось. Джонни Фей перешла к описанию дневного распорядка, по которому жили ее полуголодные, утратившие аппетит, перетянутые лентами и эмоционально угнетенные подруги-соперницы. Публика отозвалась на это с таким энтузиазмом, что Джонни Фей отступила от намеченного сценария и едва не открыла всему свету, что на самом деле она миссис Бубба Резерфорд, однако вынуждена была сдержаться, поскольку: “Девственная плоть – это единственное, что шовинистически настроенные свиньи-мужчины позволяют нам показывать на подобных представлениях”.

Женщины из ТОБН с триумфом вынесли ее из зала.

Ее лишили титула второй победительницы, к чему она заранее была готова, но зато она получила несколько предложений от хьюстонского рекламного агентства, чего никак не ожидала. Вскоре ей наскучили и ТОБН и Бубба. “Навсегда” продлилось совсем не так долго, как они предполагали.

– Словом, я получила развод и осталась здесь. Тем временем вернулся мой брат Гаррет и поселился со мной. Я поддерживала его материально. Он был наркоманом, и его часто посещали кошмары. Это сделала с ним война. Я постоянно говорила ему: “Гаррет, ты выполнял свой долг. Ты не должен переживать из-за того, что убивал этих желтых ублюдков – они заслуживали этого”. Но однажды он уехал на уик-энд с несколькими своими приятелями и умер там от большой дозы героина. Я любила мальчишку, и это было самое большое несчастье, которое когда-либо меня настигало, даже более тяжелое, чем когда из жизни ушел мой отец. Затем я работала танцовщицей и страшно устала. Нашла спонсора для клуба “Экстаз” с отсрочкой кредита на несколько лет, а все остальное – уже недавняя история. Эту часть вы тоже хотите послушать?

Скут Шепард извинился и откланялся на шестом ране. Теперь, на восьмом, “Мет” отобрал лидерство у “Астро” и сравнял счет.

Жужжащий рой отказывался покидать голову Уоррена; к нему по-прежнему являлись образы Чарм и ее нью-йоркского любовника. И, стараясь изгнать их, он еще ожесточеннее аплодировал “Астро”. Джонни Фей рассказывала ему, как она переоборудовала клуб и заменила его штат, потом вышла замуж за парня, который сплоховал в наркобизнесе: “попался с двадцатью килограммами, поэтому я развелась с ним”.

Игра подошла к десятому кругу. Стробери выбил для “Мет” хоум-ран, и на полуподаче “Астро” не смогла вынуть мяч из инфилда.

– Я по-прежнему три раза в год езжу в Одэм навещать свою матушку, и я лояльна ко всем, кто лоялен ко мне. Это мое кредо, – заключила Джонни Фей.

Они один за другим спустились вдоль трибуны к выходу. В буфете Джонни Фей топнула ногой и ткнула пальцем в грудь Уоррена.

– Послушайте, приятель. Это меня начинает бесить, а у меня есть еще одно кредо – говорить то, что у меня на уме. С той дурацкой седьмой подачи вы вряд ли слышали хоть одно мое слово. Я выложила вам всю свою биографию, о чем вы меня сами попросили, а вы сидели там, переживая, пропустит или не пропустит мяч кто-нибудь из этих пустоголовых!

– Дело не в этом, – сказал Уоррен.

– Тогда в чем? Предполагалось, что вы будете моим адвокатом вместе с мистером Шепардом. Он велел мне побеседовать с вами и рассказать вам всю правду, одну только правду и ничего кроме этого, – что, кстати, я и сделала. Но я не знаю, нужен ли мне адвокат, который не утруждает себя даже выслушать меня. Я больше не собираюсь поднимать из-за этого шум, но я требую объяснений.

Уоррен тяжело перевел дыхание и сказал:

– Моя жена сегодня призналась, что у нее есть любовник. Она, по всей видимости, уйдет от меня. Вот что было у меня на уме. А вовсе не игра.

Лицо Джонни Фей расцвело, как роза. Гнев исчез из ее двухцветных глаз.

– Тебе следовало сказать мне об этом раньше, Уоррен, – заявила она, в то время как толпа вокруг них постепенно редела.

Голос Джонни Фей стал мягче:

– В мире нет ничего, что может происходить между мужчиной и женщиной и чего бы я не знала. Я сталкивалась с этим столько раз, что могла бы написать справочник.

Она подтащила поближе к себе Фрэнка Сойера и поцеловала его в костистую щеку.

– Ты возвращайся в клуб, дорогой. Я заберу моего нового друга в бар и послушаю его историю. Этот мужчина-адвокат нуждается в помощи.

Она подтолкнула Сойера к выходу и взяла Уоррена под руку.

– Дай ей полшанса – есть такой сорт женщин, – и она вырвет у тебя сердце и растопчет его, как игрушку. Твоя жена не такая?

– Нет, – сказал Уоррен. – Она не такая.

– Тогда, может быть, я сумею тебе помочь.

Джонни Фей повела его к автомобильной стоянке.

В баре стадиона “Астродоум” после третьей порции бурбона со льдом Джонни Фей положила свою ладонь на руку Уоррена.

– Добрый мой старина-адвокат, ты готов слушать?

Этот трудный день уже приближался к полуночи, и Уоррен утомленно кивнул головой.

– Не имеет значения, что она наговорит тебе в качестве возражения, но главное, чего хочет женщина от мужчины, – это чтобы он взял командование на себя. Я лично ни разу не встретила ни одного, кто сумел бы командовать мною больше пяти минут, но я, разумеется, не теряю надежды. Может быть, как ты говоришь, твоя жена и любит тебя. Хочется думать, что это правда, – ты симпатичный парень, ты умный, и в тебе есть то, что я называю характером. Но твоя маленькая жена сконфужена. Жизнь сама по себе довольно конфузливая вещь, и люди не делают ее хоть сколько-нибудь яснее своими поступками. Если говорить вообще, то главная причина конфуза твоей жены – это ты, а не тот другой тип. Почему? Потому что ты не взял на себя командование! Все связано только с этим, поверь мне. Поэтому ты должен успокоиться и зарычать. Но не как маленький щенок. Ты когда-нибудь смотрел специальные выпуски “Национальной географии”? Я обожаю их. Видишь этих львов где-нибудь в Африке, и их самки выходят на охоту; они в состоянии съесть все, что убили, но тут появляется лев-самец и издает рычание – гррр!!! – мягкое, но, поверь мне, самки получили информацию, и они отступают, так чтобы он мог подойти и вгрызться и получить лучший кусок к обеду. Но перед этим лев должен зарычать, чтобы напомнить львицам, что он по-прежнему царь зверей. Ты становишься слезливым и печальным, твоя жена какое-то время жалеет тебя, но рано или поздно она скажет: “Не лей на меня слезы, Уоррен, мальчик мой, от этого могут заржаветь мои шпоры”. Ты должен дарить ей и немножко сладости тоже, но главным образом ты обязан давать ей почувствовать, что ты на страже, точно так, как ты делаешь это в джунглях или в зале суда. Понимаешь? Добрый Бог, словно судья, сидящий там, высоко, и добрый Бог терпеть не может растерянности, точно так же, как судья не любит нерешительных присяжных. Добрый Бог говорит: “Мистер Мужчина, Мистер Адвокат, вы можете ходить, вы можете бегать или лежать, но только никогда не дрожите”.

Уоррен, захмелевший, прислушивался к параду метафор. “Будь львом”. “Рычи”. “Будь адвокатом”. “Возьми на себя командование”. “Пожалуйста, добрый Бог, величайший судья над всеми”.

Можно ли прислушиваться к супружеским советам женщины, которая, вероятно, организовала убийство жены своего любовника, а потом человека, который для нее это убийство совершил, и которая впоследствии сама нажала на курок, застрелив своего возлюбленного?

Наверно, можно, если ты достаточно пьян. И достаточно угнетен. И испытываешь жалость к самому себе.

Этот последний укол совести потряс Уоррена. Там, в аллеях, спят бездомные мужчины и женщины; в госпиталях страдают люди с зараженной кровью; в Африке голодают дети, и прямо здесь, рядом, такие же дети умирают от передозировок и мучаются, отравленные сигаретами, в домах от одного побережья до другого. А его душа кровоточит из-за того, что его больше не любит женщина. Но я внутри этой шкуры, подумал он, и это все, что у меня есть, и это очень больно.

– Я должен идти, Джонни Фей, – сказал он, наконец, бросая на стойку деньги и поднимаясь с качающегося стула. – У меня завтра много работы.