Слепые жернова

Часть третья
1

Думаю, без марша не обойдется, – сказал Джон.

– Куда маршировать? – спросил Дэвид.

– На Лондон, куда же еще!

– Будет то же самое, что марш в Сихэм-Харбор, когда состоялась встреча с Ремси Макдональдом. Чаепитие, лесть, обещания не забывать про Джарроу. С тех пор прошло уже три года…

– На этот раз мы добьемся реальных результатов, иначе…

– Что иначе? – спросил Дэвид. – Бунт?

– Если понадобится. Только никто этого не хочет. Все стремятся соблюдать порядок – по крайней мере с нашей стороны. Элен пойдет с нами.

– Что за женщина! – подала голос Мэй. – С ума сойти! Прямо пасторша в юбке! Меня уже тошнит от разговоров об Элен Уилкинсон.

– Помолчи! – зло бросил ей Джон. – Ты и пальцем не подумаешь пошевелить, чтобы помочь другому, а для тех, кто это делает, у тебя никогда не находится доброго слова.

Мэй смерила мужа холодным взглядом, встала и ответила равнодушным тоном:

– Помочь? Ты уже много лет только этим и занимаешься, прямо Иоанн Креститель [1] какой-то. И что это дало тебе и всем нам?

– То же самое, что и всем остальным в городе, – место в очереди за пособием. Если бы мы не боролись, то ты и тебе подобные торчали бы сейчас в Хартоне, при условии, конечно, что смогли бы туда добраться, валялись бы на мешковине и испускали дух, как полвека назад.

– Ради Бога, прекрати! Я уже столько раз все слышала, что это превратилось в бородатый анекдот.

Мэй прошла мимо стола, за которым молча занималась шитьем Сара, и сказала, направляясь к лестнице:

– Спущу Пола вниз.

Дэвид бросил ей вслед:

– А ведь Джон прав. Если бы не он и не такие, как он… Взять хоть Альфреда Ренни, хоть Драммонда…

– Прошу вас, Дэвид, не заводите старую волынку. Хоть бы рассказали что-нибудь новенькое. Я уже устала слушать про добродетели Драммонда, Райли, Ренни, Томпсона и всех остальных. Да, забыла новую святую деву Марию, то бишь мисс Элен Уилкинсон! Лучше объясните толком, что все они сделали. – Мэй вернулась в комнату. – Столько сотрясения воздуха, а что толку?

Джон вскочил и, не дав Дэвиду ответить, заорал:

– Они не дают людям свихнуться – разве этого мало? Напоминают им, что они – люди, что даже при самом плачевном положении нельзя терять человеческий облик. Пытаются давать им пищу для ума. Скармливают им столько, столько могут переварить их истощенные организмы. На Лондон они пойдут уже не невежественными тупицами, за которых их здесь принимают. Впрочем, у здешних любителей задирать нос есть сторонницы, верно, Мэй?

Супруги какое-то время смотрели друг на друга, Мэй уже собралась ответить, но Джон ее опередил:

– Ты не пойдешь наверх. Сперва тебе придется взять обратно свои слова. Чем черт не шутит, того и гляди, научишься чему-нибудь. Впрочем, зачем тебе наука? Ты ведь и так у нас всезнайка. Как и те, кто нами управляет. Ничего, когда начнется наш марш, у них раскроются глаза.

– Та-та-та-ра-та-та! – Мэй изобразила игру на горне.

Джон сделал шаг в ее направлении, но Дэвид поймал его за руку.

– Будет вам. Хватит!

– Я принесу чаю.

Сара встала и, отложив платьице, которое шила, вышла в кладовую. Джон, глядя на жену, с горечью произнес:

– Смотри, доведешь меня до того, что я так тебя ударю, что ты больше не встанешь.

– Только попробуй! – Мэй улыбнулась, подошла к лестнице, запрокинула голову и крикнула: – Пол! Ты меня слышишь, Пол? Спускайся, мы уходим.

В ответ раздался смех. Вскоре на лестнице появился мальчик лет восьми. Он был высок для своего возраста, худ и не походил ни на мать, ни на отца, хотя живостью напоминал Джона. Стрельнув глазами в сторону Дэвида, он объявил:

– Вам никогда не научить ее правильно писать, дядя, готов спорить. Она уже умеет читать длинные слова, а написать не может ровно ничего, даже слово «кот».

– Что же мне с ней делать? Разве что пороть! – Дэвид сделал вид, что закатывает рукава, чем заставил мальчишку расхохотаться.

– Могу себе представить, как это у вас получится, дядя Дэвид! Но сами-то вы хорошо пишете и знаете разные слова. Вот и скажите, научится ли она писать? Ведь ей уже скоро шесть лет.

– А ты в этом возрасте писал? – Дэвид укоризненно покачал головой, опять вызвав у племянника смех.

Мэй подтолкнула сына и крикнула:

– Живее! Как тебе не стыдно?

– Еще минуточку, мама!

Мальчик вывернулся и оказался у стола, на котором лежали картонные буквы; Джон рассеянно двигал их взад-вперед.

– Сыграем в «лексикон», папа?

– Делай, как тебе говорит мать, – отозвался Джон, не поднимая глаз.

– А вы, дядя Дэвид?

– Ты хочешь, чтобы тебя выпороли, Пол Хетерингтон? – Дэвид посмотрел на ухмыляющегося мальчугана.

– Мне так хочется посмотреть, как вы играете! Почему вы всегда возитесь с буквами, дядя Дэвид? Вам надо было бы стать учителем. Вы и в детстве были таким?

– Да, и в детстве. Буквы всегда меня завораживали.

– Ты меня слышишь, Пол?

– Мама, дай мне еще минуту, всего одну! Продолжайте, дядя Дэвид!

Дэвид посмотрел на Мэй и покачал головой.

– Почему они вас завораживают?

– Потому, наверное, что всего несколько черточек способны так много тебе поведать.

– Но ведь это не черточки, а какие-то завитушки!

– Нет, начинается все с черточек. Смотри. – Дэвид вынул из кармана веревочку, разрезал ее карманным ножом на несколько частей, положил один кусок перед собой, другой сложил вдвое, пристроил рядом с первым и провозгласил: – Пожалуйста! Одна прямая линия, еще одна прямая, только немного согнутая; складываем их вместе и получаем букву «К». – Мальчик кивнул, и Дэвид продолжил: – Теперь берем еще одну прямую, кладем рядом с «К» и видим, что это буква «i». A ведь это – самая главная буква во всем алфавите: «i» по-английски – «я». – Дэвид гордо постукал себя в грудь кулаком. – Весь я! Эта буква всегда меня поражала. То это просто черточка, а то… Понимаешь?

Пол снова кивнул. Его глаза лучились.

– Хочешь «S»? Нет ничего проще: берешь прямую, свертываешь ее вот так… Получай! – Он проделал то же самое с еще одной веревочкой. – Вторая «S» – и перед нами «kiss» – «поцелуй».

Пол восторженно забарабанил по дядиной руке.

– Еще!

– Нет уж, хватит! Пошли!

Мэй схватила сына за воротник, поставила лицом к двери и выставила из комнаты.

В кладовой Пол, возмущаясь и одновременно хихикая, схватился за Сарину юбку.

– Спокойной ночи, тетя Сара! Она еще не спит. Спорю на шиллинг, что через минуту она захнычет.

– Спокойной ночи, Пол. Если она захнычет, придется ее отшлепать.

– Что у вас на ужин?

От этого вопроса, заданного сыном, Мэй остановилась, повернулась к Саре и сказала:

– Знаете, по-моему, у него глисты. Я серьезно! Как только он у вас появился, ему скормили таз вчерашнего рагу. Дело было в половине пятого. Потом заглядываю туда… – Она кивнула на стену, – а он и дед распивают чаи с печеньем и так далее. Здесь он опять клянчит. Вы только взгляните на него! – Она тряхнула Пола за воротник. – Ни капли мяса на костях, посторонние того и гляди решат, что родители морят его голодом. Говорю вам, это глисты.

– Но ведь он, кажется, никогда не хворает? – с улыбкой спросила Сара.

– На хворь у него нет времени – он постоянно занят едой. – Она еще раз подтолкнула сына и уже во дворе сказала: – Спокойной ночи!

– Всего доброго, Мэй.

Через мгновение дверь приоткрылась, и Мэй проговорила:

– Скажите ему, чтобы возвратился до полуночи. Терпеть не могу, когда меня будят среди ночи.

Не дав Саре ответить, она исчезла. Впрочем, если бы у Сары и нашелся ответ, она не посмела бы произнести эти слова вслух. Какое-то время она смотрела в темноту двора. Что Мэй хотела этим сказать? Ей отлично известно, что сама Сара подолгу не засиживается, а мужчинам позволяет судачить, сколько им вздумается. Скорее всего, во фразе не было скрытого смысла. Какие еще скрытые смыслы? Впрочем, Мэй – натура сложная. Никто никогда не знает, что у нее на уме. Личность недосягаемой глубины!

– Мамочка! Мамочка! – раздалось у Сары над головой.

Она спокойно вернулась в кухню с подносом. Дэвид уже поднялся.

– Пойду успокою ее, – сказал он.

– Не надо, я сама.

– Она в тебя вцепится и продержит рядом с собой до рассвета.

– Не беда.

Она оставила поднос на краю стола и поднялась на второй этаж. Дочь сидела в кровати и ждала, когда мать появится в ее комнате.

– Пол не прочел мне сказку, мама.

– Наверное, он учил тебя писать?

– Нет, не учил. Сначала я читала ему, а когда наступила его очередь, его позвали.

– Хорошо, ложись. Что тебе почитать?

Девочка устроилась поудобнее.

– Про курочку-рябу, петушка и падающее небо.

Сара поставила у ее изголовья стул и взяла со стола толстую детскую книжку. Читать было необязательно, потому что она знала сказку наизусть, но она все-таки нашла историю про курицу и петуха, которые ставят короля в известность о скором падении неба на землю. Прежде чем приступить к чтению, она улыбнулась дочери, и та ответила ей улыбкой. В процессе чтения это будет повторяться неоднократно: Сара поднимает голову, и они с дочкой улыбаются друг другу. Это началось едва ли не с самого ее рождения. Глядя друг на друга и улыбаясь, они превращались в одно целое.

Стоило Саре взглянуть на свое дитя, как она понимала, что в мире нет женщины счастливее ее, ведь у нее есть не только этот чудесный ребенок, но и его отец. В своем крохотном мирке она имела буквально все для полного женского счастья. Дэвид был одним из немногих окрестных мужей, не терявших работы. Они питались по четыре раза в день, никому не задолжали, у них было все, что необходимо для жизни в радости, так говаривал Дэвид. Он часто повторял ей: «Когда ты нервничаешь, мне это кажется противоестественным. Ты не для этого создана. У нас есть все, разве нет? Все, чтобы жить в радости. Если тебе что-то нужно, скажи мне об этом. Скажи, есть ли еще что-то такое, что я мог бы тебе дать? – И тут же добавлял скороговоркой: – Дурацкий вопрос при трех фунтах пятнадцати шиллингах в неделю…»

В таких случаях она бросалась ему в объятия и от всего сердца заверяла, что он дал ей все, о чем только можно мечтать. Тогда откуда нервы? Почему врач твердит, что она страдает расстройством нервной системы? По словам врача, он готов спорить, что ее что-то беспокоит. Из-за чего беспокойство?

Ей приходилось его убеждать, что в целом свете нет человека спокойнее ее. Возможно, с ней что-то случилось, когда она вынашивала Кэтлин, потому что такое состояние у нее началось именно тогда, когда она поняла, что беременна.

Дэвид помнил это, помнил ту ночь, когда ей приснился кошмар. Это произошло сразу после того, как она сказала ему, что беременна.

Она дочитала сказку до конца.

– А теперь спи. – Сара захлопнула книжку.

– Я еще не помолилась, мамочка.

– Помолилась. Разве ты не помнишь, что молилась, прежде чем лечь?

Она потрепала дочь по пухлой щечке, потом наклонилась и запечатлела на ней нежный поцелуй. Маленькие детские ручки обхватили ее за шею.

– Мама!

– Что, миленькая?

– Пол сказал, что он тебя любит.

– Так и сказал? Чудесно! Я тоже люблю Пола.

– Еще Пол говорит, что, когда он вырастет, у него будут дом на пятнадцать комнат и здоровенный автомобиль.

– Очень рада это слышать. Мы будем часто приезжать к нему в гости. Ну, отпусти меня, крошка.

Но Кэтлин еще не собиралась ее отпускать.

– Дай мне Ненси, мама. Пускай она меня согреет.

– Нет, Ненси слишком жесткая, того и гляди поранит тебя во сне. Бери лучше Питера, он мягкий.

– Зато он лягается.

– Я ему скажу, чтобы он больше этого не делал.

В углу детской Сара нашла на полке среди многочисленных игрушек выцветшего бархатного зайчика. Держа его в вытянутой руке, она сказала:

– Если ты еще раз посмеешь лягнуть Кэтлин, Питер, то утром я тебя как следует отшлепаю.

Она отдала зайца девочке, еще раз чмокнула ее и, выключая свет, пообещала:

– Я не буду закрывать дверь.

С этими словами она вышла из детской и спустилась вниз.

В кухне уже сидел Дэн. Он расставлял домино. При появлении Сары сказал:

– Привет! Как дела?

– Все в порядке, Дэн.

– Она уже спит?

– Уснет с минуты на минуту, надеюсь… – Она улыбнулась.

– Ты была сегодня у врача?

– Была.

– Что он говорит?

– Ничего нового. Дал мне новый пузырек, что-то очень горькое.

– Это, наверное, для улучшения аппетита.

Сара опять взяла отложенное шитье и уселась в кожаное кресло Дэвида рядом с камином. Костяшки домино стучали умиротворяюще; двое братьев и их дядя, казавшиеся теперь мужчинами одного возраста, резались в домино, как почти всегда на сон грядущий. Это превратилось в ритуал. Собирались обычно в семь часов вечера. Если Дэвид с Сарой уходили в кино, то, вернувшись, как правило, заставали у себя за столом Джона и Дэна. Ключ эта пара всегда находила в условленном месте – в прачечной, между ножками козел, на которых красовался чан для стирки белья.

Дэн теперь заходил к ним и по четвергам.

Иногда они играли в «лексикон», иногда в карты, но чаще всего в домино. Редко когда вечер не заканчивался спором. Отсутствие в этих спорах колких и обидных аргументов было заслугой ровного нрава Дэвида и чувства юмора Дэна.

Сара полагала, что Дэвид соглашается играть только для того, чтобы размять пальцы, потому что он очень скучал по клавишам пианино. Она настойчиво старалась уговорить его не бросать игры, однако его ответ был стандартным: он сядет за пианино только тогда, когда она снова станет желанной гостьей в доме его родителей. За шесть лет брака она успела узнать, что он умеет проявлять упрямство, однако для нее стало откровением, что он способен упираться годами. Она знала, что ни Джон, ни Дэн не проявили бы подобной принципиальности. Дэвид по-прежнему навещал мать, но оставался у нее недолго; с каждым годом продолжительность визитов неуклонно сокращалась. Сара знала причину: Мэри Хетерингтон отказывалась признавать внучку. Дэвид никогда не говорил этого прямым текстом, но Сара была достаточно наблюдательна.

Сейчас голос Дэвида привлек ее внимание к троим игрокам.

– Что сегодня с тобой, Дэн? Седьмой раз подряд проигрываешь! Учти, твой долг мне равен… – Дэвид расправил бумажку и со смехом закончил: – Четырем фунтам, семи шиллингам и шести пенсам. Шесть пенсов я тебе прощаю.

– Хочешь получить прямо сейчас или готов ждать?

– Подожду.

– Идет. – Дэн отодвинулся от стола, откинул волосы со лба и признался: – Если честно, то я больше думаю не об игре, а о магазине.

– О магазине? – Джон перестал перемешивать фишки. – Какие-нибудь неприятности?

– И да, и нет. – Дэн навалился на стол и, переводя взгляд с Дэвида на Джона, объяснил: – Тут вот какое дело. Старик сделал мне сегодня предложение, на которое я пока не знаю, как ответить. Он приперт к стене, как и все остальные. За последний месяц на улице закрылось четыре магазина, а в наших книгах должников не осталось свободного места. Беда в том, что, раздобыв денег, должник уходит на рынок в Шилдс или куда-нибудь еще. Я твержу им: «Можете и дальше брать в долг, главное, возвращайте понемногу прежние долги». Некоторые так и поступают, но этого недостаточно. В общем, сегодня утром хозяин позвал меня к себе наверх. Там сидела его жена. Все было ужасно, но он хотя бы не ходил вокруг да около. Говорит, единственное его спасение от разорения – это если кто-нибудь погасит его счета. У него есть своя гордость, но и прямоты не занимать. Старуха пустила слезу. Он спросил у меня без обиняков: «Ну, что скажешь, Дэн? Что у тебя осталось от выигрышей?» – «Чуть более четырехсот фунтов», – отвечаю.

Сара замерла, чуть не выронила иголку и невольно повторила:

– Четыреста фунтов!

Дэн удивленно посмотрел на нее и подтвердил:

– Да, это выигрыш. – Он покосился на Дэвида и удивленно протянул: – Неужели ты никогда не рассказывал об этом Саре?

– Никогда. В этом не было необходимости. Столько лет минуло с тех пор! Я и думать об этом забыл.

– Это в его духе. – Дэн улыбнулся Саре. – В общем, однажды я выиграл шестьсот фунтов в «Джон Буль». Была такая модная игра, в которой я ничего не смыслил, но мне повезло. Словом… – Он оглядел мужчин. – Старикан предложил мне стать его партнером, если я соглашусь вложить денежки в его магазин. Но он сразу предупредил, что это, возможно, то же самое, что выбросить их на помойку, потому что если в течение года торговля не наладится, то нам придется закрываться, как всем остальным. С другой стороны, если я откажусь, то мы закроемся совсем скоро и я окажусь без работы. Если не найду себе другой работенки, то придется мне проживать свои четыре сотни. С такой кучей денег в банке пособия мне не видать. Получается, что в лоб, что по лбу. А вы что скажете? – Он оглядел своих слушателей.

– На четыреста фунтов можно было бы начать собственное дело, – высказался Джон.

– Какое там! Где мне тягаться с Кэмпбеллом! Это старый магазин, с лицензией. Он торгует на одном месте уже тридцать восемь лет. В двадцать первом году он мог бы уйти на покой, тем более что тогда дела шли неплохо. Кстати, он сказал еще кое-что. Если благодаря мне мы сохраним магазин, он завещает его мне – при условии, что переживет жену. Если же она переживет его, то я должен буду ее содержать, но в конце концов дело все равно перейдет ко мне. Стоит подумать, а? Что скажешь, Дэви?

– По-моему, можно рискнуть, Дэн, ведь ты все равно ничего не теряешь. В любом случае, ты уже принял решение.

Дэн хлопнул Дэвида по плечу и ответил:

– Кажется, да. Но мне все равно хочется узнать ваше мнение.

– Валяй! – сказал Дэвид. – Желаю удачи. Ты не прогоришь. Не могу себе представить, чтобы ты прогорел.

Джон тихо проговорил:

– Если тебе понадобится рассыльный, то не забывай, что благотворительность начинается с дома. Я всегда к твоим услугам.

Сара встала, не отрывая взгляда от Дэна.

– Сейчас я приготовлю чай. За такое дело надо выпить.

– От такого везения не отказываются. Знаешь, Сара… – Он поймал ее руку. – Когда сеть моих магазинов протянется от Шилдса до ньюкаслского подвесного моста, я обязательно подарю тебе машину и норковую шубку.

– Большое спасибо, – со смехом ответила Сара. – Только я бы предпочла радиоприемник.

– Радиоприемник у тебя, считай, уже есть. Джон как раз сейчас делает для…

– Вот болтун! – прикрикнул на него Джон, и Дэн забормотал:

– Прошу прощения… Это должно было стать для тебя сюрпризом, Сара.

Сара покосилась на Джона. Тот раздавал фишки. Вместо того, чтобы рассыпаться в благодарностях, она спросила у мужа:

– Ты знал об этом?

Дэвид кивнул.

– И все равно позволял мне болтать о радиоприемнике… – Она взъерошила ему волосы и, повернувшись к Джону, который по-прежнему сидел, опустив голову, произнесла: – Не знала, что ты умеешь мастерить радио. Спасибо, Джон.

– Этот тип умеет буквально все, – со смехом заявил Дэн. – У него золотые руки. Рядом с нами проживает гений.

Сара не забыла поблагодарить Джона, но, выйдя, задумалась. Почему он постоянно ее балует? Почти вся мебель в ее доме, за исключением супружеской кровати, дивана и кресла, была делом его рук. Что скажет Мэй, когда узнает про радио? Скорее всего, ничего. Однако это ее еще больше насторожит.

Ставя чайник на огонь, Сара думала о том, что людям, вынужденным жить с Мэй под одной крышей, остается только посочувствовать. Сейчас она дала себе волю и внятно произнесла про себя: мне его жаль. За последних шесть лет не было ни одного дня, когда бы она не страдала из-за Джона. Часто она испытывала к нему ненависть и не умела как следует это скрыть. Почти всегда ей приходилось быть начеку на случай, если у нее вырвется адресованная Джону фраза, которая привлечет внимание Дэвида. И все же, невзирая на противоречивость чувств, которые вызывал у нее семейный гигант, все они перекрывались жалостью к этому резкому, самоуверенному и в то же время разочарованному человеку. Разочарование было его уделом во всем. Безработица стала в его случае болезнью, разъедающей самое его существо; то, что отцу, брату и дяде повезло больше, нисколько не облегчало его участи. Ему более всех остальных в семье была противопоказана безработица. Порой, видя глубину его уныния, Сара боролась с желанием погладить его по голове, утешить, но это желание всегда сопровождалось парализующим страхом. Она радовалась собственной боязливости.

Однажды она даже испытала облегчение из-за того, что постоянно находится под гнетом шантажа со стороны отчима, причиной которого был Джон. Ведь именно это еженедельное испытание для ее нервов не позволяло ей питать к Джону нежные чувства. В тот раз Джон возвратился голодным и усталым после бессмысленной демонстрации рабочих и нарвался на отповедь Мэй. Спасение он нашел у Сары на кухне – он застал ее одну, хотя редко появлялся, когда знал, что может ее скомпрометировать. Со стариковской печалью он спросил ее: «Можно, я у тебя отсижусь, Сара? Я совершенно вымотался, а Мэй устроила мне выволочку». Она накормила его, и он уснул в кресле Дэвида. Пока он спал, она вся извелась, борясь с собой, настолько ей хотелось до него дотронуться. Пришлось ей убежать наверх и сидеть там до возвращения Дэвида…

Сейчас, заваривая чай, она думала: «Он вечно чем-то меня ублажает. Неужели Дэвид – полный слепец? С другой стороны, я первая не пожелала бы, чтобы он прозрел. Боже, нет, только не это! Лучше уж постоянные набеги ненавистного отчима и еженедельное расставание с пятью шиллингами, лучше посещения врача и прием лекарств от нервов. Но как долго это может тянуться?» Собственные нервы казались ей истрепанными канатами. В конце концов в самом слабом месте произойдет разрыв. Где ее слабое место? На этот вопрос она не смогла ответить и понесла чай в кухню, чтобы отпраздновать удачу Дэна.