Слишком много блондинок

Глава 31

Я открыла дверь и зашла в квартиру. Бросила на диван дубленку, сняла ботинки и пошла искать Федю. В кухне его не было и в гостиной тоже. Я распахнула дверь спальни и то, что я увидела, заставило меня сначала глубоко вдохнуть, а после — нервно рассмеяться.

Федя торопливо залезал в тренировочные — от волнения он никак не мог попасть в штанину, а на кровати, в лифчике… видимо, она начала одеваться, но поняла, что это бесполезно: за три секунды найти в простынях одежду, привести себя в порядок и сделать вид, что ничего не происходит… сидела Саша и прикуривала сигарету.

Двух мнений быть не могло: я стояла как дура перед любовниками, один из которых был моим парнем, а другая — подругой.

— Скандал будет? — разрубила тишину Саша.

Я повращала глазами.

— Имеет смысл? — спросила я у нее.

— Я бы на твоем месте все бы здесь разнесла, — ответила она.

— Хорошо, — подчинилась я и швырнула в зеркальный шкаф бронзовую лампу.

Я перевернула комод, грохнула по его задней стенке торшером, смела с этажерки тонну керамических и стеклянных безделушек, бросила в люстру телефон. Федя боязливо, но стойко наблюдал за разгромом спальни, а Саша курила вторую сигарету подряд. Оказалось, что устраивать дебош — утомительное занятие: я вспотела и запыхалась, не успев даже на четверть выместить гнев.

— Я хочу поджечь кровать… — алчно сказала я.

— Это лишнее. — Саша оглядела комнату.

— Блин! — всплеснула руками я. — Какая чушь!

И Саша, и Федя, и этот бестолковый погром — все это казалось мне идиотизмом. Я оглядела их и подумала: «Что я здесь делаю? Лишняя-то — я».

— Федь… — я подошла к нему, — прости… — Чтобы не называть вещи своими именами, я обвела рукой разоренную спальню. — Я… В общем, на досуге собери, пожалуйста, мои вещи или Таню попроси… Я пошла. Пока! — Я обернулась к Саше.

Федя дернулся за мной, но я театрально — просто леди Макбет — остановила его жестом и ушла. Я бесцельно неслась по улице — поворачивала то налево, то направо… Вообще-то на свежем воздухе я надеялась успокоиться, но ярость, наоборот, нарастала с каждым шагом — я надеялась, что хоть случайный прохожий толкнет меня или наступит на ногу и даст мне повод наорать на него. Как назло, даже если мне кто-нибудь и встречался, все обходили меня стороной и при этом мило улыбались.

Видимо, с самого начала у меня был шок, а теперь я приходила в себя… и эта «Я», в которую я возвращалась, мне не нравилась. Она меня пугала. Меня обуревали миллионы чувств, и все эти чувства противоречили Уголовному кодексу.

В районе каких-то дореволюционных заводов, на другой стороне улицы, я увидела чудовищную сиреневую вывеску «Бар». Это навело меня на определенные размышления… Я перешла и толкнула дверь — белую, грязную, обшарпанную.

За облезлой пластмассовой стойкой скучала тощая барменша с иссиня-черными кудрями, с алой масляной помадой на губах и лихорадкой в углу рта. Я вдоль и поперек изучила распечатанное на машинке меню, покорпела над графой «виски», но решила не рисковать и попросила «московский» коньяк. Женщина оторвалась от места так, словно у нее на ногах были стопудовые гири, она чуть не свалилась от напряжения, когда ей пришлось тянуться за бутылкой.

Барменша наполнила рюмку, угрюмо пододвинула, но тут она узнала во мне звезду экрана и запыхтела от усердия. Перелила коньяк в другую рюмку — кристально-чистую, положила на блюдечко лимон, посыпала сахаром и даже поставила орешки. Я обрадовалась, что хоть с кем-то можно поговорить, пригласила барменшу выпить, та согласилась, и через полчаса мы уже были лучшими друзьями. Она рассказала мне о том, что ее Ашот — скупердяй и не собирается разводиться, я — о Феде и Саше… Но как только я поняла, что не могу больше пить без горячей закуски — желательно каких-нибудь пельменей в сметане и масле, затрепетал мобильный. По «SMS» Алиса сообщила, что меня все ищут на вечеринке в честь нашей программы, которая… я забыла! — сегодня и где я должна произнести что-нибудь торжественное.

— О! — обрадовалась я. — А жизнь-то продолжается…

В сумке булькал французский коньяк. Я его украла из супермаркета. Первый раз вынесла что-то из магазина, не считая чупа-чупса, лет шесть назад, и теперь меня бросало в пот — от стыда и страха разоблачения. Не знаю, как так вышло — я положила его в сумку и спокойно миновала охрану. Даже когда такси отъехало метров триста, мне все еще казалось, что нас преследуют. Я чуть было не выкинула бутылку в окно, но одумалась, испугавшись, что попаду в чужую машину, и тогда меня точно засудят.

Все было ужасно: меня бросил сожитель, на работе меня недолюбливают, я недолюбливаю работу, меня никто не ценит, да и не за что, потому что я — никто и зовут меня никак, и… и еще я стала преступницей, совершившей дерзкую предумышленную кражу. Чтобы замести следы я зачем-то отскребла этикетку и выпила половину улики — держалась я лишь на отчаянии.

В клубе я самым беззастенчивым образом отпихнула охранника, заявив на ходу: «Пропстит я вдуща эттокшоу», вынула из сумки бутылку, сдала ее, сумку, в гардероб, долго запихивала номерок в несуществующий карман на брюках… и смешалась, наконец, с пританцовывающей толпой.

Очутившись среди мужчин, вспомнила — у меня же план! Зародился он сразу, когда я вышла из сиреневого «бара». Я решила напиться в стельку и броситься в омут порока. Для этого мне нужен был мужчина. Едва я присмотрела симпатичного молодого человека, хотя точно сказать нельзя — я приглядывалась к нему сзади… на меня напали Алиса и Настя. Они ухватили меня за руки и потащили, что-то объясняя по дороге, но смысл объяснений я уловила, только оказавшись на сцене. Вцепившись в коньяк, я в безмолвном ужасе пялилась на микрофон и на толпу гостей, ждущих от меня чего-нибудь.

— Фу-уу… — дунула я в микрофон.

Я не знала, что делать. Мне совершенно нечего было сказать, и все, что я когда-либо думала о своем красноречии и остроумии, казалось жутким, бессовестным самообманом. Но просто вот так взять и уйти оттуда, не обмолвившись ни единым словом, было бы позором, поэтому я тряхнула бутылкой, открыла рот и понеслась:

— Я надеюсь, что вы, дорогие гости, уже услышали много теплых и душевных слов о нашей программе. — Зал вяло закивал. — Очень хорошо, — похвалила я его, — потому что больше вы их не услышите. Все это — неправда. — Зал притих. — Мы все друг друга ненавидим.

Говорила я серьезно, но гости отчего-то захихикали.

— Что вы смеетесь? — обиделась я. — Да вы представить себе не можете, сколько сил я трачу каждый день, чтобы доказать всем, что Алиса — тупица, а Алиса — что у меня толстая задница!

Они все заржали.

— А наш продюсер, уважаемый Олег Котов, каждые полчаса бегает в туалет. Сначала мы думали, что он принимает слабительное, а потом выяснилось, что он без перерыва смотрит в Интернете порнуху с животными и старыми женщинами.

В зале захохотали.

— А чтобы директор канала не догадался, что на работе все пьют с утра, мы выливаем джин-тоник в чайные чашки и кидаем в него пакетик от чая. Наш редактор информации даже разбавляет водку кофе с молоком, чтобы не было запаха.

Снизу послышались хлопки и улюлюканье.

— И если бы мы умели хоть что-нибудь делать, мы бы, конечно, ушли на другую работу, но так как единственная наша перспектива — биржа труда, мы до сих пор с вами, дорогие телезрители и гости программы.

Аплодисменты были бурными, но вскоре на моем месте появилась группа поющих мальчиков и обо мне забыли. Как я поняла — в меру того, что я к этому времени вообще ничего не понимала, мою исповедь приняли за шутку. Это и к лучшему: я уже перехотела всех обличать, к тому же товарищеский суд мне не улыбался.

Я шныряла у бара, время от времени приветствуя незнакомых, но симпатичных людей, отхлебывала из бутылки и криво улыбалась разным мужчинам.

— Вера, можно вас отвлечь? — послышался за спиной высокий женский голос.

Я обернулась и столкнулась с платиновой блондинкой. Она была худая, горбоносая и очень нарядная. В руках у блондинки был большой микрофон, вызвавший во мне вот именно сейчас неприличные ассоциации, а за девушкой толкался бородач с камерой.

— Д-да… — насторожилась я.

— Non-Stop-TV, программа «Ночные снайперы», — представилась девушка. — Меня зовут Римма, можно задать вам пару вопросов?

— Валяйте, — разрешила я.

— Вот нам интересно, вас в программе двое — вы и Алиса, вы не ревнуете друг друга?

— К кому? — удивилась я.

— К славе, к популярности, — объяснила Римма.

— Как я могу ревновать Алису — она же тупица и уродина! — сказала я. — Я пошутила, — решила я объясниться, заметив ошарашенное лицо Риммы. — Алиса очень хорошая, хоть я ее и терпеть не могу… Это опять шутка, — повторилась я. — Просто на такой вопрос никто не ответит честно, если есть конфликт, а если конфликта нет — получится скучно. Вот я и пыталась оживить…

Осознав, что заговариваюсь и что все это Римме на фиг не нужно, я развела руками и отошла прочь.

— Привет, — поздоровался какой-то молодой человек.

— Прет… — буркнула я.

— Ты меня не узнаешь? — не отставал он.

Я присмотрелась. Молодой человек, чуть выше… ну, может, не чуть, но не на много… выше меня, светло-русый, волосы короткие, полные, но очень мужские, грубоватые губы, ясные и блестящие глаза… не понять, какого цвета. Нос немного крупноват, но это даже хорошо — какая-то брутальность появляется. Хорошо сложен, если, конечно, мешковатые джинсы не скрывают недостатки. Красная кенгурушка со значком FILA, на шее — кожаный шнурок с серебряным свистком, пальцы — в больших серебряных перстнях.

— Не то чтобы… — напряглась я.

— Я вас с Сашей подвозил до Тани… — видимо, осмысленности в моем взгляде не прибавилось. — Ну, в Питере, недавно, ты была в костюме официантки, а Саша — в золотых шортах…

— А-а! — Я взмахнула руками, плеснув на кого-то коньяком. — Паша-а! — Я бросилась его обнимать, словно он был моим папой… пьяная сердечность. — Я так рада! Как ты здесь оказался? — и как завзятый алкоголик, поделилась самым ценным — протянула Паше бутылку, искренне надеясь, что он откажется.

Он отказался, показав мне стакан с чем-то.

— Как Саша? — спросил он.

— Саша прекрасно, — помрачнела я. — Два часа назад выяснилось, что она трахает моего парня.

Видимо, на моем лице отразилась такая сложная гамма переживаний, что Паша потащил меня на улицу — без дубленки, запихнул в какую-то машину и стал успокаивать.

— А я не нервничаю, — сопротивлялась я. — Просто неприятно.

И тут же разревелась.

Наплакавшись вволю, под Пашино: «ну-ну-ну», я решительно хлюпнула, икнула, хлебнула, гордо заявила, что мне на все плевать, и снова начала плакать. Во время второго акта я еще и исповедывалась, пытаясь между всхлипами и «а-а-а» объяснить Паше, какая я хорошая и какие все сволочи.

Он так хорошо меня слушал: не перебивал, не велел успокоиться — самое худшее, когда ревешь взахлеб, не принимал сострадальческий вид… Паша просто протягивал мне время от времени салфетки — истратил на меня пачки три, а также одну тряпку для протирки стекол, сорок пять минут и семнадцать сигарет «ротманс».

Слегка отрезвев, я посмотрела на Пашу и подумала, что он очень даже подходит для того, чтобы ринуться с ним в порок.

— Ты что будешь делать? — спросила я, выпячивая грудь.

— То есть? — Он поднял бровь.

— Сейчас. То есть. У тебя какие планы на сегодняшний вечер? — лезла напролом я.

— А у тебя?

— Я бы хотела провести его с тобой, — разозлилась я.

Не знаю, какие выводы он сделал из моего предложения, но ответил вот что:

— Ты хочешь вернуться на вечеринку?

Я отрицательно замотала головой.

— Ага, — задумался он.

— Хотя вечеринка это лучше, чем сидеть всю ночь в машине, — намекнула я.

— А, да-да, — засуетился он. — Я пойду заберу вещи. У тебя номерок с собой?

Вернулся он часов через пять.

— Уф! — плюхнулся в машину. — Прости, там набросились все, а мне не хотелось объясняться — куда, зачем… Вот. — Он протянул пальто и повернул ключ зажигания.

— Поехали к тебе, — попросила я.

Доехали мы молча и быстро. Паша съехал с кольца на Трубную, завернул в темную, высокую арку и прижался к стене старого четырехэтажного дома. Лестница в подъезде была винтовая, с чугунными ступенями, а подъезд — узкий и темный.

— Здесь что, живут люди? — Я огляделась.

В однокомнатной квартире было странно. Повсюду валялись нежилые предметы — автомобильные покрышки, куски оргалита, коробки из-под техники, оборудование — кажется, музыкальное…

— Я вчера переехал. — Паша включил свет на кухне. — Проходи.

В квартире скрипели крашеные половицы, потолки были сводчатые и серые, а в длинной узкой ванной имелось окно с широким подоконником. Унитаз неожиданно оказался сверхсовременным, голубым, хотя ванная была чугунная и жутко древняя, с колонкой.

— А почему ты уехал из Питера?

— Потому что я из Москвы. В Питере у меня только дедушка — второй муж бабушки. Я вообще-то там учился два года, но потом бросил.

— Почему? — снова спросила я.

— Ну-у… — Он пожал плечами. — Я крутил пластинки, подрабатывал ди-джеем — так, время от времени, в основном на частных вечеринках. Потом началась кой-какая популярность — в узких кругах… Тогда время было такое — все тусовались, как ненормальные. Все чего-то хотели, каждый мечтал стать гением, чего-то кому-то доказать…

— А ты что-нибудь доказал?

— А я и не мечтал, — ухмыльнулся он. — Я просто занимался тем, что мне нравилось. Было здорово. Не подумай, что я ностальгирую — раньше было лучше, но тогда была такая… общность. В особенности в Питере. Все друг с другом общались — художники, писатели, музыканты, актеры… Вот я и завис. А сейчас там все ходят, депрессуют, ругают Москву, но при этом все хотят сюда переехать, потому что весь бизнес — здесь. Да, а институт я бросил потому, что стал ездить на гастроли и завалил сессию.

Он открыл кухонный шкаф и вынул пузатую бутылку без этикетки.

— Вот, знакомые прислали — самодельная настойка из черноплодной рябины. Будешь?

Я неопределенно тряхнула головой, что он расценил как согласие.

— А чем ты будешь здесь заниматься? — я продолжила дознание.

— Я решил, — он хмыкнул, — посвятить себя музыке.

— То есть? — от настойки я загорелась: она была приторной, но крепкой.

— Пишу свой альбом, — не очень охотно признался он.

— О! И как?

— Здорово! — Он выдохнул настойку.

— Скромно… — протянула я.

— А как ты хотела? — Паша откинулся на стуле. — Надо знать, что и как делаешь — иначе какой смысл что-либо делать? Ты не думай — у меня мания величия не началась, рано пока. Я и сам дрожу, а фасон держу. Для меня пока хорошо уже то, что я этим занимаюсь и пишу музыку, которая мне нравится. Знаешь, каждый ди-джей мечтает стать музыкантом, а любой журналист мечтает написать роман, но делают это единицы, потому что боятся. Я из Питера и сбежал потому, что понял — надо рвать с прошлым. Со всеми этими ди-джеями, которые пятый год собирают заготовки для своего альбома… И начинать все заново.

— Ух ты! — восхитилась я. — Скоро будешь богатым и знаменитым?

— Надеюсь, — он оживился, — хотя вообще-то до этого еще далеко. Пару лет меня будут обжуливать все, кому не лень, потом я стану наглеть и со всеми ругаться… это, если все получится… а потом меня перекупит другая студия, и я начну бороздить просторы страны, чтобы заработать на «мерседес», «БМВ» и на концерт в ГКЗ «Россия».

— А ты… — я задумалась. — К этому готов?

— Ха! — Он принял решительный вид. — По крайней мере попробовать стоит. Не уверен, что я когда-нибудь выступлю в «России» — по-моему, у меня стиль не тот, но я готов добиваться всего, на что способен. Хочу реализовать себя по максимуму, даже если этот максимум невелик. Знаешь, я больше всего боюсь, что так и не узнаю, на что я способен. Лучше я попробую, а если не получится, удостоверюсь, что это — не мое, чем буду сидеть сиднем… жить теоретически. Ладно, я чего-то тебе все это как предвыборную программу излагаю. Хочешь послушать, что я делаю?

Ответить «не хочу» я не могла — это было бы, мягко говоря, невежливо. Но я страшно боялась, что он поставит какую-нибудь чушь и мне захочется убежать от греха подальше. Я вообразила, как из динамика раздастся что-нибудь вроде «только ты моя киска, я твой сладкий тигренок» или «убей свою маму — ооооо!!! съешь своего папу — ыыыыы!!!» — и все, конец — я хватаю дубленку и несусь головой вниз с этой его винтовой лестницы…

Но музыка, на удивление, оказалась хорошей. Каждую песню интересно было слушать до конца, и я подергивалась в такт. Это было живо, забавно, энергично, не глупо, а слова в припеве тут же начинали вертеться в голове. Я косилась на Пашу и втихаря начинала им восхищаться. Он был творческий и, мало того, талантливый. А творческие и талантливые люди всегда были моей слабостью. Есть в них что-то… влияние на людей… независимость… энергетика…

— Круто… — промямлила я.

— Честно? — обрадовался он. — Давай выпьем?

Паша принес рюмки в комнату, мы выпили, и я тут же впала в ничтожество. Я начала его совращать. Причем сама понимала, как нелепо все это выглядит: я выпячивала губы, ложилась на матрасе в самые проститутские позы, обнажала живот, смотрела на него из-под ресниц — эдаким томным взглядом… Мы даже начали целоваться, он даже снял с меня майку, я даже вырвала его из рубашки… но… в общем, он сказал, что «так не может».

Я тут же напялила майку обратно и спросила почему.

— Я тебе не нравлюсь? — добавила я грустно.

— Наоборот! — воскликнул он. — Ты мне очень нравишься. Еще с прошлого раза, когда ты была в Питере, я смотрел на тебя и думал, что ты — самая веселая и привлекательная девушка…

Я вопросительно и требовательно на него посмотрела.

— Мне не хочется, чтобы все было вот так.

— Как? — насупилась я.

— Ну… Ты пьяная… Еще сегодня у тебя был другой парень…

— Ясно, — сказала я сначала зло, но потом устало добавила: — Спать хочу.

Он стянул с меня джинсы, я отвернулась и тут же забылась гадким, тревожным, сухим пьяным сном.

— Ты чего? — услышала я сквозь собственный крик.

Не успев вспомнить, что происходит и где я нахожусь, я испуганно начала пересказывать сон:

— Там они такие… с черным головами… и… а я в сарае и он горит… а они все надвигаются… и так страшно…

— Все хорошо… — Паша гладил меня по голове. — Водички?

— Ага-ага…

Пока я жадно пила, он с умилением смотрел на меня, и я думала, что в его заботе, кажется, не было ничего фальшивого. Ну, такого… когда люди знают, что вот тут положено сочувствовать, делать скорбные или, наоборот, радостные лица… Я чувствовала, что он искренне переживает, что мне приснился страшный сон, и он действительно хочет меня успокоить, а не ждет с нетерпением, когда же я наконец засну. Это было и удивительно, и приятно, и необычно — на меня давно никто не смотрел с таким вниманием и нежностью. И Паша совсем не ругался, когда остаток воды нечаянно вылился на его половину кровати.

С шумным вздохом я рухнула на подушку, а он натянул мне одеяло на плечи и прошептал:

— Спи давай. Тебе приснится хороший сон.