Слишком много блондинок

Глава 36

Как алкоголик со стажем, я, очнувшись в десять утра, заставила себя обратно заснуть — чтобы во сне пережить похмелье. Правда, я добежала до кухни и горстями закинулась аспирином, анальгином и даже какими-то витаминами — чтобы потом ничего не болело. Встала в три, устроила себе баню: набрала в ванну кипятка, добавила в него хвойную пену и плескалась, пока не поняла, что все мои шлаки уже плавают снаружи. Паша оставил на унитазе — там, где я бы точно нашла, — трогательную записку: «Верочка, милая моя, как проснешься позвони мне по…» номера телефонов… «я на студии — свожу треки, у меня сегодня выступление на вечеринке. Буду часам к шести. Скучаю очень, думаю о тебе все время. Пока, твой деспот». Записку я взяла с собой в ванную и время от времени перечитывала.

Паша объявился в восемь, голодный и взмыленный. Мы пообедали, посмотрели «Мои голубые небеса», чуть опять не довели меня поцелуями до истерики, а потом пришлось очень быстро собираться на вечеринку, потому что оказалось — наш будильник остановился, и было на два часа позже, чем надо.

Может, покраситься в блондинку? Тогда я по крайней мере избавлюсь от скрытой ненависти ко всем длинноволосым блондинкам. Одна из них обнимала Пашу за талию и делала вид, что я рядом не стою. Точно — иду завтра и делаю «медовый» оттенок… волосы у меня вьющиеся, буду эдакой Барби-Малибу. И пусть меня встречают по прическе.

На вечеринке мне не понравилось.

Клуб был громадный — три необъятных этажа и толпы потных подростков. Все Пашины знакомые оказались музыкантами и неприятными типами. Они вели себя так, словно только что отказались от слезливой мольбы Дженифер Лопес писать для нее музыку и ничуть об этом не жалели, потому что Плачидо Доминго заказал им три альбома.

Девушка с белыми волосами держалась хуже всех. Она сердечно улыбалась Паше и в то же время смотрела сквозь меня, словно я человек-невидимка. Паша же очень мило с ней беседовал, словно позабыв о моем присутствии, или так, будто я неизвестно кто и просто рядом стою. В приступе жесточайшей обиды и ревности я объявила, что иду смотреть клуб. Причем они… из «них» меня волновал только Паша… как будто не обратили на мой уход никакого внимания. Я мрачно бродила по этажам, пока кто-то мне не крикнул:

— Эй, мы тебя знаем!

Я обернулась и увидела компанию молодых людей и девушек. Они сидели за большим столом и улюлюкали мне. Я подошла к столу и заметила старого знакомого.

— Леша! — Я обрадовалась, что среди всей этой буйной молодежи и зазнавшихся музыкантов у меня тоже есть друзья.

С Лешей мы раньше вместе работали в АДу, но он ушел первым — точнее, его уволили за то, что он «не соблюдал трудовую дисциплину» — и это невзирая на то, что он был лучшим оформителем. Сейчас у него — я видела Лешу по телеку — собственная студия и с дисциплиной у него, судя по благосостоянию, все прекрасно. Просто он любит работать ночью.

Лешу окружали — за столом — милейшие молодые люди. Все очень приятные, дружелюбные, и говорили они о чем-то интересном и смешном… Только я никак не могла понять о чем — меня оглушили обида и гнев. Против Паши и всех на свете ушлых блондинок. Наверное, это все-таки потому, что у меня давно не было секса. Наверное. Я посидела с ними минут двадцать, рассказала Леше, как ушла с работы, но ревность к этой белогривой стервозе не давала покоя.

— Сейчас приду, — прошептала я и выползла из-за стола.

На Пашу мое возвращение большого впечатления не произвело. Я его искала по всем этим бесконечным залам, чуть с ног не сбилась, а он спокойненько сидел фиг знает где — за сценой. Если бы я не отловила белокурую медузу… которая, между прочим, битый час делала вид, что вообще не понимает, о чем я говорю, — она сломалась лишь после того, как я закричала, что у Паши в сумке лежат мои ампулы с инсулином и если я сейчас не сделаю укол, то умру у нее на глазах. Мымра провела меня мимо охранника и махнула рукой — туда иди, а я после этого плутала по каким-то закоулкам, пока не услышала за дверью голоса. Паша сидел в небольшой комнате — нечто вроде гримерки, прокуренной, неуютной и отчего-то холодной.

Потусовавшись среди его знакомых, я быстро заскучала — их странные шутки до меня не доходили, и, кроме того, у них там процветал половой шовинизм. Девушки толкались на маленьком диванчике и трещали «о своем», а парни обсуждали какие-то вертушки, катушки… Паша со мной не разговаривал — даже не поворачивался в мою сторону. Крупный, с наметившимся пузом, лысый и мордатый мужчина в майке с черепом спросил у меня, чем я занимаюсь. Вроде — где работаю.

— На телевидении.

— Так ты эта, типа журналистка? — хмыкнул он, сверкнув золотой фиксой.

«Черт, я все-таки ведущая популярной передачи!» — взыграла во мне профессиональная гордость. Но, оглядев собеседника, я решила, что у него, возможно, и телевизора-то нету или он его не смотрит по идейным соображениям.

— Ну, типа… — Я не стала вдаваться в детали. Мне вообще не хотелось с ним разговаривать — он все время гнусно ржал и не мог произнести фразу, двадцать раз не вставив «бля» и «типа эта».

— И че типа эта, пришла с музыкантами пообщаться? Гы-гы-гы… — Это было сказано не то чтобы пренебрежительно, а так, словно я сорок раз обошла на руках вокруг этого клуба, чтобы только посмотреть на его лысую, наглую физиономию.

— Нет, блин. — Я уже вскочила и говорила с ним сверху вниз. — Пришла осведомиться, кому тут из звезд можно яйца облизать! — я нечаянно, от злости, крикнула это так, что все замолчали и повернулись ко мне.

Не обращая внимания на внезапную популярность, я вылетела из гримерки, бешено ударив дверью. В самом прямом смысле — ярость застилала глаза: я расталкивала на танцполе невинных людей, наступала на все ноги подряд… Мной самым бессовестным образом пренебрегали — и кто? Любимый человек!

— Ты чего… — толкнула меня девушка, в которую я врезалась.

— Не фига на дороге стоять! — крикнула я ей с такой ненавистью, что она шарахнулась в сторону. Это было несправедливо, но я плохо соображала.

Вернувшись к Леше, я мигом опустошила стакан виски и поняла, что могу одним ударом разнести все это здание и одним мизинцем — передушить всех врагов. Уверившись в собственных силах, я немного успокоилась. Потеревшись со знакомыми, я пустилась в пляс — выламывала руки, подпрыгивала, хлопала в ладоши… ох… пока кто-то не дернул за руку. Это был друг Паши — худой мальчик с бородкой. Единственный приятный человек, с которым я здесь познакомилась, кроме Лешиной компании. Это он с ним в Питере выступал во всяких клубах — Паша сочинял музыку, а худой мальчик делал видео.

— Ты где ходишь? Тебя Павлик повсюду ищет! — проорал он мне в ухо.

— А он сам где? — оглушила его я.

— Играет. Пойдем быстрее, мне диск надо менять…

Мы притащились в ди-джейскую, и я, усевшись на деревянную табуретку, наблюдала, как Паша разбирается с миллиардами каких-то ручек и пимпочек. Минут через двадцать он закончил, сдал пост, и мы спустились в зал. Подошли к бару, бармен угостил Пашу абсентом, а я заказала, неизвестно зачем, виски с лимонным соком. Тройной.

— Кто этот лысый, с фиксой? — спросила я.

— А, — Паша поморщился. — Это Валера. Он считает себя суперпродвинутым музыкантом. Играет какой-то бред — смесь панка с металлом. «Я посажу тебя на плечи и вот так увековечу» — это у него такие текста…

Жизнь только начала налаживать, как к нам опять присоединилась блондинка. Паша догадался-таки нас познакомить — выяснилось, что зовут ее Олеся, а прозвище у нее было — творческий псевдоним — Карелка, потому что она из Карелии. Ди-джей Карелка. Эта Карелка вела себя вызывающе… Она даже спросила у Паши, заметив, что я слишком враждебно к ней приглядываюсь:

— Это твоя новая девушка?

Спросила она это совершенно равнодушно, так, как можно было бы произнести: «У тебя новая прическа?»

Паша что-то промямлил, а я заявила:

— Нет, я его мама.

Мы все с натугой посмеялись, но едва Олеся отошла, накинувшись на какую-то пафосную девицу, я сделала то, о чем в глубине души жутко мечтала. Я, показав кукиш последствиям, спросила:

— Ты ее трахал?

Паша вздрогнул:

— Почему ты спрашиваешь?

— Потому что она смотрела на тебя так, словно портрет твоего члена лежит у нее под подушкой!

«Боже, боже, что я творю?» — недоумевала я, но уже катилась по наклонной — на бешеной скорости, без руля и тормозов. Наверное, мои предки были грузины или татары, иначе отчего я такая вспыльчивая и задиристая? Четвертый скандал на этой неделе… Что он обо мне подумает? При этом я все же ощущала законность своих претензий — мной явно, невежливо и незаслуженно пренебрегали.

— Какого черта ты притащил меня сюда — чтобы трепаться с этой шалавой? — вопила я.

Спохватившись, Паша поволок меня из зала в какую-то комнатенку без окон, где валялась верхняя одежда. Я заметила его куртку и свою дубленку.

— Успокойся, — сказал он.

— С какой стати? — надрывалась я. — Почему я должна спокойно смотреть, как тебе на шею вешается какая-то Корейка, а?! Какого хрена! Может, на нее-то у тебя стоит?!

Паша толкнул меня в гущу пальто, а я схватила чей-то рюкзак и принялась молотить им его. Одной рукой он закрывался, а другой выкручивал мне руку с сумкой… Тут в комнату вбежал охранник, и я взревела:

— Пусти меня, пусти! Не смей ко мне прикасаться!

Паша отпустил, а я подхватила дубленку и выбежала на улицу.

Я неслась по заснеженному проспекту, сгорая от возмущения, пока не поняла, что миновала уже десятый светофор, а все еще мчусь с такой скоростью, будто позади — взвод маньяков. Я рухнула на лавку при автобусной остановке, отпугнув какого-то бомжа, и выхватила из кармана сигареты. По чуть-чуть приходя в себя, я попробовала обдумать сложившееся положение.

1. Паша, безусловно, странный тип с извращенной фантазией. Это подтверждается тем, что все знакомые мне его друзья — мерзость (кроме Вани и Маши, которым он наверняка навязывается, а они из врожденной деликатности делают вид, будто рады его видеть) и что две девушки, которых я видела (Алиса и Олеся) — сучки-щучки и даже имена у них похожие.

2. Мы десять дней живем как муж с женой, ведем совместное хозяйство, спим в одной постели, но он меня не хочет. Сволочь! Или голубой. Скорее всего, он — бисексуал с паталогической страстью к стервозным блондинкам. Так иногда у голубых бывает — им требуется женщина, и они, как ни странно, выбирают именно ту, что далека от их гомосексуальных идеалов. Он предпочитает ярко выраженный женственный тип, а я ему нужна, чтобы… заполучить мою квартиру!

3. Хоть я и истеричка, при желании могу взять себя в руки, потому что истеричкой я стала только от чувства неразделенной любви, которым я могу осчастливить достойного мужчину, а не бисексуала с паталогической страстью к стервозным блондинкам.

Подогрев в себе негодование, я вскочила с лавочки, выбежала на дорогу и только собралась ловить машину, как поняла, что у меня ничего нет. Ни ключей, ни телефона, ни денег — все осталось у Паши в сумке. Я же схватила только дубленку, начисто забыв о том, что даже разочаровавшимся в великом чувстве женщинам требуются деньги.

— Тем лучше! — мстительно решила я и назвала подъехавшему таксисту Федин адрес.

Мы с таксистом прыгали под окнами и сигналили не меньше получаса. Хорошо, что мне попался добрый и отзывчивый водитель — я наврала, что у меня украли сумку, а муж спит и не слышит. Дверь в подъезд была закрыта — именно сегодня в Федином парадном дежурил вздорный старикашка-вахтер, который до часу ночи то ли спал на своих нарах за лифтом, то ли шлялся по соседним вахтершам, а ровно в час ночи запирался и ни на что не реагировал.

Наконец, в окне появилась Федина голова.

Он спустился, заплатил за дорогу, выслушал слезливую историю об утере сумки и повел меня наверх. Я делала вид, что приехала с развеселой вечеринки, что мне очень хорошо — я вся такая возбужденная и радостная.

Мне в голову забрела шальная мысль, что лучший способ раз и навсегда отделаться от Паши — «изменить» ему с Федей. Типа я сожгу все мосты и проверю свою сексуальную привлекательность.

Спустя несколько минут мы уже лежали в кровати, яростно целуясь и комкая вещи. Все было как обычно — Федю я хорошо изучила и даже успела к нему привыкнуть, но я никак не могла избавиться от ощущения, что мы оба — в полиэтиленовых костюмах, через которые все холодно, невкусно и далеко. Вместо Феди я представляла Пашу — милого, теплого, нежного… Меня передернуло — изнутри подкатил ком, глаза взмокли, и мне вдруг стало так обидно за Пашу, несправедливо обиженного и брошенного, и так стыдно за себя.

Я беззастенчиво отшвырнула Федю, разрыдалась, кое-как оделась и бросилась на него, умоляя срочно выдать мне до завтра сто рублей. Вела я себя как безумная, намеренно переигрывая, чтобы Феде захотелось побыстрее от меня избавиться, не выясняя, что происходит. Потому что мне все-таки было перед ним стыдно за то, что я его разбудила, возбудила, а теперь бессовестно бросаю. Получив деньги, я бросилась вниз — слезы капали за воротник, выскочила из подъезда и скоро уже звонила и стучала Паше в дверь.

Мне приходило в голову, что он мог запросто не доехать до дома, но я, уповая, что он уже там — за дверью, была готова ждать его хоть неделю, свернувшись на коврике… Я боролась с чувством вины — и за дебош и за то, что, не раздумывая, бросилась в объятия другого мужчины… и жутко боялась, что он меня вытолкнет взашей.

Дверь открылась. На пороге возник грустный Паша в трениках.

— Ты один? — сухо спросила я.

— Угу, — нехотя ответил он.

Передо мной пронеслись тысячи вариантов развития ситуации — объяснения, обязательства, клятвы… но я выбрала один-единственный: кинулась ему на шею, бормоча, что «я — идиотка, прости, пожалста, больше никогда не буду»…

— Я тебя ждал, — сказал он, поглаживая меня по спине. — Сразу же поехал домой, думал — вдруг ты придешь в себя и вернешься.

— Я это, — хлюпала я, — того…

Я прочистила содой желудок — от волнения меня затошнило, а Паша заварил ужасно крепкий и почти невыносимо сладкий чай.

Согревшись чаем, я лежала тихо и ласково, прижавшись к нему, он неожиданно стал обнимать меня с нарастающим пылом, а правой ляжкой я почувствовала, как он твердеет и упирается…

Я боялась шелохнуться и все испортить.