Смертельный яд

ГЛАВА 11

На следующий день в девять утра Уимзи явился к мистеру Эркхарту и застал того за завтраком.

— Я решил вас поймать до вашего ухода в офис, — с виноватым видом пояснил он. — Спасибо, я уже перекусил. Нет, действительно спасибо, до одиннадцати я ничего не пью. Плохо влияет на желудок.

— Я нашел вам этот черновик, — любезно сообщил мистер Эркхарт. — Пока я пью кофе, можете взглянуть на него. Конечно, он раскрывает некоторые семейные тайны, но все это уже в прошлом.

Он принес со стола машинописный лист и вручил его Уимзи, который про себя сразу отметил, что текст напечатан на машинке фирмы «Вудсток», у которой плохо пропечатывается строчное «р» и заскакивает заглавное «А».

— Наверное, мне следует прояснить отношения между Бойзами и Эркхартами, — продолжил адвокат, возвращаясь к своему завтраку, — чтобы вы поняли суть завещания. Общим предком обоих семейств был Джон Хаббард, крайне уважаемый банкир начала прошлого века. Он жил в Ноттингеме, и банк, как это и было принято в те времена, находился в частной семейной собственности. У него росли три дочери — Джейн, Мэри и Розанна. Они получили хорошее образование, и им предстояло унаследовать дело. Однако старик начал совершать классические ошибки — глупо спекулировать на бирже, предоставлять конкурентам излишнюю свободу действий, обычная история. Банк лопнул, дочери остались без гроша. Старшая, Джейн, вышла замуж за Генри Брауна, бедного и вопиюще благонравного учителя. У них родилась одна-единственная дочь Джулия, которая и вышла замуж за преподобного Артура Бойза, а потом стала матерью Филиппа. Вторая дочь, Мэри, преуспела больше, хотя и вышла замуж за человека ниже себя по званию. Она приняла предложение некоего Джосайи Эркхарта, который занимался торговлей кружевами. Для ее родителей это стало ударом, но Джосайя происходил из приличной семьи и был чрезвычайно достойным человеком. У Мэри был сын Чарльз Эркхарт, который стремился порвать с унизительным занятием торговлей. Он поступил на работу в адвокатскую контору, хорошо проявил себя и в конечном счете стал партнером. Это и был мой отец, а я унаследовал его дело.

Третья дочь, Розанна, отличалась ото всех. Она была очень красива, замечательно пела и танцевала, в общем, была крайне привлекательной и испорченной особой. К ужасу своих родителей она сбежала из дома и поступила на сцену. Ее имя вычеркнули из семейной библии, а сама она вознамерилась оправдать худшие опасения. Она стала любимицей светского Лондона. Скрывшись под именем Креморна Гарденз, она одерживала одну скандальную победу задругой. Заметьте, она была умна и не проматывала то, что получала. Она брала всё — деньги, драгоценности, меблированные квартиры, лошадей, экипажи и превращала это в деньги. Она никогда ничего не тратила, платила только собой, считая свои прелести справедливой платой за подношения, и, осмелюсь утверждать, так оно и было. Я познакомился с ней, когда она уже была пожилой женщиной, но и тогда она поражала остатками редкой красоты, пока апоплексический удар окончательно ее не разрушил. По-своему она проницательная и хваткая старуха. Из своих сухоньких ручек она не выпустит ничего. Думаю, вы знакомы с такими людьми.

Короче говоря, старшая сестра, которая вышла за школьного учителя, порвала с ней отношения. Вместе с мужем она заслонилась от всего света своей добродетелью и вздрагивала каждый раз, когда видела имя Креморны Гарденз на афишах. Они, не распечатывая, отсылали обратно ее письма, отказали ей от дома, а в довершение всего Генри Браун однажды попытался выставить ее из церкви, когда она приехала на похороны Джейн.

Мои дед и бабка были более терпимы. Сами они не навешали ее, но время от времени заказывали ложу на ее спектакли, послали ей приглашение на свадьбу сына, в общем, соблюдали правила вежливости. Поэтому она поддерживала светские отношения и с моим отцом, а затем передала ему свои дела. Он считал, что собственность есть собственность, каким бы образом ее ни приобрели, и говорил, что если адвокат будет отказываться от грязных денег, то ему придется выставить за дверь половину клиентов.

Старуха ничего не забыла и ничего не простила. Одно упоминание семейства Браунов — Бойзов приводило ее в ярость. Поэтому, когда дело дошло до завещания, она вставила в него параграф, который вы сейчас видите. Я говорил ей, что Филипп Бойз не имеет никакого отношения к ее обидчикам, впрочем — как и Артур, но старая карга и слышать не хотела. Поэтому я написал завещание так, как она хотела; не сделай этого я, это сделал бы кто-нибудь другой.

Уимзи кивнул и сосредоточился на завещании, которое было датировано восемью годами ранее. Норман Эркхарт назывался в нем единственным наследником, за включением небольших сумм, оставляемых слугам и театральным благотворительным фондам. Далее там значилось следующее:

«Остальную свою собственность, вне зависимости от формы и места ее размещения, я оставляю своему внучатому племяннику Норману Эркхарту, адвокату с Бедфорд-стрит в его пожизненное пользование. После же его смерти она должна быть поровну разделена между его наследниками. Если же названный Норман Эркхарт скончается, не оставив наследников, указанная собственность должна перейти в руки (далее следовал перечень благотворительных фондов). Я завещаю свою собственность как знак благодарности за проявленное ко мне уважение со стороны названного Нормана Эркхарта и его отца, покойного Чарльза Эркхарта, с условием, что ничего из нее не попадет в руки моего внучатого племянника Филиппа Бойза или его наследников. И для того чтобы подчеркнуть бесчеловечное обращение со мной семьи названного Филиппа Бойза, я велю названному Норману Эркхарту не ссужать Филиппа Бойза никакими деньгами, полученными как доход от упомянутой собственности, и не помогать ему с их помощью».

— Гм, довольно ясно и убедительно, — заметил Уимзи.

— Да. Что будешь делать со старухами, не желающими прислушиваться к голосу рассудка? Она довольно пристально следила за тем, чтобы я записал все дословно.

— Конечно, это должно было огорчить Филиппа Бойза, — согласился Уимзи. — Благодарю вас, я рад, что увидел это. Подкрепляет версию о самоубийстве.

Теоретически это, возможно, было и так, но теория не слишком согласовывалась с тем, что Уимзи уже знал о характере Филиппа Бойза. Лично он склонен был полагать, что решающую роль сыграл заключительный разговор с Харриет. Хотя и это было не слишком убедительным. Он не мог себе представить, чтобы Филипп испытывал к Харриет Вейн глубокие чувства. Возможно, ему просто мешало пристрастное отношение к этому человеку. Он опасался, что эмоции у него берут верх над разумом.

Он вернулся домой и сел за чтение верстки романе. Вне всяких сомнений Харриет умела писать, но нельзя было сомневаться и в том, что она слишком осведомлена в области отравлений. Более того, в книге рассказывалось о двух художниках из Блумсбери, которые вели идеальную жизнь, полную любви, смеха и нищеты, пока кто-то не отравил юношу и не оставил девушку безутешной вдовой, страстно мечтающей о мести. Уимзи заскрипел зубами и отправился в тюрьму, где чуть не устроил сцену ревности. К счастью, после того как он довел свою клиентку до слез, на помощь пришло чувство юмора.

— Прошу прощения, — промолвил он, — все дело в том, что я ревную к этому Бойзу. Я знаю, это дурно, но ничего не могу с собой поделать.

— В том-то и дело, что вы всегда будете ревновать к нему, — ответила Харриет.

— А если я буду ревновать, я не смогу с этим жить. Вы это хотите сказать?

— Просто вы станете чувствовать себя несчастным, уже не говоря обо всем остальном.

— Если вы когда-нибудь выйдете за меня замуж, я перестану ревновать, потому что пойму наконец, что действительно вам нравлюсь.

— Это вы сейчас так думаете, а на самом деле все будет наоборот.

— Ну что вы! С чего бы мне тогда ревновать? Это все равно что жениться на вдове. А может, все вступающие в повторный брак ревнивы?

— Не знаю. Но это не совсем одно и то же. Вы никогда не сможете доверять мне, и мы окажемся страшно несчастны.

— Черт побери! — воскликнул Уимзи. — Стоит вам хоть раз сказать, что я для вас что-то значу, и все пойдет Прекрасно. Я поверю, Я представляю себе черт те что лишь потому, что вы этого не говорите.

— Все равно начнете представлять. Вы предлагаете мне нечестную сделку. Впрочем, как и все мужчины.

— Так уж и все?

— Ну почти все.

— Это отвратительно, — очень серьезно сказал Уимзи. — Конечно, если я окажусь таким идиотом, все будет абсолютно безнадежно. Понимаю, что вы имеете в виду. Я когда-то знавал человека, с которым ревность сыграла плохую шутку. Если жена постоянно не висела у него на шее, он говорил, что ей на него наплевать, а если она выражала ему нежность, он упрекал ее в лицемерии. В конце концов он ее так довел, что она сбежала с человеком, к которому не испытывала вообще никаких чувств. Тогда он стал утверждать, что с самого начала был прав, хотя все говорили ему, что он сам во всем виноват. Все это очень сложно. Похоже, выгоднее всего начать ревновать первому. Может, это вам удастся стать первой? Как бы это было хорошо! Это доказывало бы, что вы испытываете ко мне хоть какой-то интерес. Может, посвятить вас в детали моего жуткого прошлого?

— Пожалуйста, не надо.

— Почему?

— Я ничего не хочу знать о других.

— Неужто? Ну что ж, это многообещающе. Я хочу сказать, если бы вы испытывали ко мне материнские чувства, вы бы стремились понять меня и помочь. Терпеть не могу, когда меня понимают и когда мне помогают. К тому же мало кто из них что-либо значил для меня, кроме Барбары, конечно.

— Кто такая Барбара? — поспешно осведомилась Харриет.

— О, одна девушка. Я ей очень многим обязан, — с мечтательным видом ответил Уимзи. — Когда она вышла замуж за другого, я занялся сыскной деятельностью, чтобы залечить душевные раны, и оказалось, что это очень интересно. Да, я тогда был совершенно не в себе. Ради нее я даже прослушал специальный курс логики.

— Боже милостивый!

— Только для того, чтобы повторять «Barbara celarent darii ferio baralipton [3]. В этой фразе был какой-то таинственно-романтический оттенок, намекавший на страсть. Сколько ночей я твердил это соловьям в саду школы Святого Иоанна — сам я учился в Балиоле, но здания стояли рядом.

— Если за вас кто-нибудь и выйдет замуж, то лишь для того, чтобы получать удовольствие от подобной галиматьи, — сурово заметила Харриет.

— Довольно унизительный стимул, но лучше, чем ничего.

— Я и сама когда-то умела нести чепуху, — со слезами на глазах вымолвила Харриет, — но из меня это выбили. Знаете, я действительно когда-то была очень жизнерадостной — вся эта мрачность и подозрительность не были мне свойственны. Но я как-то не устояла.

— И неудивительно, дорогая. Но все изменится. Просто улыбайтесь, а остальное предоставьте дяде Питеру.

Вернувшись домой, Уимзи нашел записку. В ней говорилось:

«Дорогой лорд Питер, как вы могли убедиться, я получила место. Мисс Климпсон послала сюда шесть человек — всех с разными историями и характеристиками, — и мистер Понд (старший клерк) с одобрения мистера Эркхарта выбрал меня.

Я работаю здесь всего два дня, поэтому мало что могу рассказать о своем хозяине, за исключением того, что он сладкоежка и держит в столе целый склад шоколадных конфет и восточных сладостей, которые тайком полжет, когда диктует мне. Он кажется довольно симпатичным.

Однако есть одна деталь. Я думаю, вас заинтересует его финансовая деятельность. Вы знаете, что в свое время я работала на бирже, и вчера, в его отсутствие, я ответила на звонок, который явно не был предназначен для моих ушей. Вряд ли эту информацию передали бы кому-то другому, но оказалось, что я знаю звонившего. Выясните, был ли мистер Э. связан с «Мегатериумом» до того, как тот рухнул.

Следующие сообщения будут поступать по мере появления новостей.

Искренне ваша

Джоан Мерчисон».

— Фонд «Мегатериум»? — повторил Уимзи. — Неплохая история для почтенного адвоката. Надо будет расспросить Фредди Арбатнота. Он полный осел, но в биржевых сделках и акциях разбирается по каким-то нечестивым причинам.

Он еще раз перечитал письмо, про себя отметив, что оно напечатано на машинке фирмы «Вудсток» с затертой строчной «р» и заскакивающей заглавной «А», и принялся читать его в третий раз, когда его вдруг озарило: затертое «р» и заскакивающая заглавная «А»!

Он сел, набросал несколько строк на листе бумаги, сложил его, надписал имя мисс Мерчисон и послал Бантера отправить конверт по почте.

Впервые за все время расследования этого туманного дела он смутно ощутил, что оно стронулось наконец с мертвой точки, а из потаенных глубин его разума начала медленно всплывать свежая мысль.