Смертельный яд

ГЛАВА 8

— Бантер!

— Да, милорд?

Уимзи побарабанил пальцами по только что полученному письму.

— Ощущаешь ли ты небывалый подъем и редкую бодрость? Озаряет ли тебя своими лучами радуга, если забыть о зиме? Испытываешь ли ты жажду завоевывать и покорять? Не хочешь ли ты стать Дон-Жуаном?

Бантер осуждающе откашлялся, едва удержав поднос с завтраком.

— У тебя положительный, впечатляющий вид, — продолжал Уимзи, — дерзкий блуждающий взгляд, когда ты не приделе, острый язык, и я не сомневаюсь, Бантер, что у тебя есть обаяние. Чего еще надо кухарке или горничной?

— Всегда рад сделать все возможное, чтобы услужить вашей светлости, — ответил Бантер.

— Знаю-знаю, — кивнул лорд Питер. — Уже давно я говорю себе: «Уимзи, это не может продолжаться. Рано или поздно этот достойный человек сбросит с себя ярмо зависимости и обоснуется в каком-нибудь пабе», но ничего не происходит. День за днем он приносит мне кофе, готовит ванну, подает бритву, раскладывает галстуки и носки, кормит яичницей с ветчиной с царственного блюда. Ну ладно. На этот раз я потребую от тебя гораздо более рискованную вещь, рискованную для нас обоих, Бантер, потому что, если ты окажешься беспомощным мучеником брачных уз, кто же станет приносить мне кофе, готовить ванну, подавать бритву и совершать все остальные священные обряды? И все же…

— Кто она, милорд?

— Их двое, Бантер. Горничную ты видел. Ее зовут Ханна Вестлок. Ей около тридцати, и, по-моему, она недурна собой. Вторая — кухарка, я не могу прошептать по слогам ее нежное имя, так как не знаю его, но, несомненно, она какая-нибудь Гертруда, Сесилия, Магдалина, Маргарита или Розалия — чудная женщина, Бантер, в зрелом возрасте, который ничуть ее не портит.

— Конечно, милорд. Позволю себе заметить, что зрелые годы и царственная осанка зачастую более достойны нежных знаков внимания, чем безрассудная юная красота.

— Воистину так. Предположим, Бантер, что тебе поручено передать учтивое письмо некоему мистеру Норману Эркхарту, проживающему на Вобурн-сквер. Смог бы ты за короткое время, имеющееся в твоем распоряжении, втереться в доверие прислуги?

— Если вам угодно, милорд, я вотрусь.

— Благородная душа! Естественно, все издержки оплачивает администрация.

— Я очень признателен вашей светлости. Когда ваша светлость желает, чтобы я приступил к делу?

— Как только напишу записку мистеру Эркхарту. Я позвоню в колокольчик.

— Очень хорошо, милорд.

И Уимзи направился к письменному столу. Через несколько мгновений он поднял голову и произнес довольно брюзгливо:

— Бантер, мне что-то кажется, что у меня стоят над душой. Мне это не нравится. Меня это выводит из себя. Умоляю, не стой над моей душой. Тебе так не нравится перспектива или ты хочешь, чтобы я купил тебе новую шляпу? Что тебя тревожит?

— Прошу прощения, ваша светлость. Я просто со всем почтением хотел осведомиться у вашей светлости…

— О господи, Бантер, да оставь ты эти церемонии. Терпеть их не могу. Руби с плеча! В чем дело?

— Я хотел узнать, милорд, не планируете ли вы каких-либо перемен в своей жизни?

Уимзи положил ручку и изумленно уставился на дворецкого.

— Перемен, Бантер? Когда я только что с таким красноречием выразил свою неизменную привязанность к заведенной рутине, состоящей из кофе, ванны, бритвы, носков, яичницы с ветчиной и старых знакомых лиц? Надеюсь, ты ни о чем не хочешь поставить меня в известность?

— Нет, милорд. Мне бы очень не хотелось покидать вашу светлость. Однако я подумал, что, если ваша светлость намерены подыскать себе партию…

— Галстуков? Я так и знал, что все это связано с галантерейными проблемами! Конечно, Бантер, если ты считаешь это необходимым. Ты имеешь в виду какой-то конкретный рисунок?

— Ваша светлость не поняли меня. Я имел в виду брачные узы, милорд. Когда джентльмен начинает преобразовывать свой домашний уклад на семейный лад, дама иногда тоже высказывает свое мнение относительно выбора прислуги, и в этом случае…

— Бантер! — изумленно вскричал Уимзи, — могу я узнать, откуда ты это взял?

— Я позволил себе сделать определенные выводы.

— Вот к чему приводит увлечение расследованиями. Неужто я вскормил ищейку на своей груди? Может, ты только преуспел, что уже знаешь ее имя?

— Знаю, милорд.

Повисла напряженная пауза.

— Ну? — приглушенным голосом осведомился Уимзи. — И что же ты о ней думаешь, Бантер? Очень привлекательная дама, милорд.

— Ты так думаешь? Обстоятельства, конечно, несколько необычны.

— Да, милорд. Позволю себе дерзость назвать их романтическими.

— С таким же успехом ты можешь позволить себе дерзость назвать их ужасными, Бантер.

— Да, милорд, — сочувственно ответил Бантер.

— Надеюсь, ты не собираешься бежать с корабля, Бантер?

— Ни при каких обстоятельствах, милорд.

— Тогда хватит меня пугать. Нервы у меня уже не те, что прежде. Вот записка. Отнеси ее и сделай все, что в твоих силах.

— Очень хорошо, милорд.

— И еще, Бантер.

— Милорд?

— Вероятно, мое нынешнее состояние написано у меня на лице. Я бы не хотел, чтобы это стало всем известно. Если ты увидишь, что я веду себя не так, дай мне знак.

— Конечно, милорд.

Бантер тихо вышел, а Уимзи обеспокоенно приблизился к зеркалу.

— Ничего не вижу, — сообщил он сам себе. — Никаких лилий на щеках, трепещущих от росы, вызывающей лихорадку. Но, по-видимому, Бантера обмануть невозможно. Ну и ладно. Прежде всего дело. Как насчет этого Воэна?

Когда Уимзи занимался расследованиями в богемных кругах, он всегда прибегал к помощи мисс Марджори Фелпс. Она зарабатывала на жизнь тем, что изготавливала фарфоровые статуэтки, поэтому ее обычно можно было застать или в ее собственной студии, или в чьей-нибудь другой. Звонок, сделанный в десять утра, должен был захватить ее врасплох на кухне за взбиванием яиц для омлета. В период расследования дела клуба «Беллона» между ней и лордом Питером установились отношения, из-за которых ему слегка неловко обращаться к ней по делу мисс Вейн, но Уимзи настолько не хватало времени на выбор средств, что он не мог позволить себе джентльменскую щепетильность. Он набрал номер и с облегчением услышал «Алло!».

— Алло, Марджори! Это Питер Уимзи. Как дела?

— Спасибо, прекрасно. Рада снова слышать твой мелодичный голос. Чем могу помочь лорду Детективу?

— Ты знаешь Воэна, который замешан в убийстве Филиппа Бойза?

— Ой, Питер! Ты занимаешься этим делом? Как здорово! И на чьей ты стороне?

— На стороне защиты.

— Ура! Ура!!!

— Что за восторженные вопли?

— Это ведь так трудно и интересно, правда?

— Боюсь, что да. Кстати, ты знакома с мисс Вейн?

— И да, и нет. Я видела ее в компании Бойза — Воэна.

— Она тебе понравилась?

— Так себе.

— А он? Я имею в виду — Бойз.

— Оставил меня безучастной.

— Почему?

— Он не мог нравиться. Люди в него или влюблялись, или нет. Он не был кумиром и рубахой-парнем.

— А Воэн?

— Прихлебатель.

— Да?

— Сторожевой пес. Ничто не должно мешать моему гениальному другу. В этом духе.

— Да?

— Перестань повторять одно и то же. Ты хочешь познакомиться с Воэном?

— Если это не сложно.

— Заезжай вечером на такси, и мы поищем его. Наверняка найдем где-нибудь. А также его противников, И они тебе нужны, — сторонников Харриет Вейн.

— Девушек, которые давали показания?

— Да. Думаю, Эйлунид Прайс тебе понравится. К любым штанам она относится с сарказмом, но при этом настоящий друг.

— Хорошо, Марджори, я приеду. Ты со мной пообедаешь?

— Я бы с радостью, Питер, но, боюсь, не смогу. У меня масса дел.

— Ладно. Тогда я буду около девяти.

Как и было намечено, в девять вечера Уимзи и Марджори Фелпс сидели в такси, намереваясь приступить к объезду студий.

— Я провела телефонное расследование, — заметила Марджори, — думаю, мы найдем его у Кропоткиных. Они сторонники Бойза, большевики, любители музыки, и у них отвратительные напитки, но чай с лимоном хорош. Такси подождет нас?

— Да. Судя по твоему рассказу, нам может потребоваться срочное отступление.

— Хорошо быть богатым. Это здесь, во дворе направо, за конюшнями Петровича. Лучше я пойду первой.

Они поднялись по узкой загроможденной разным хламом лестнице, с верхней площадки которой доносились звуки рояля, скрипки и звон кухонной утвари.

Марджори громко постучала в дверь и распахнула ее не дожидаясь ответа. Тяжелая волна спертого воздуха, дыма и грохота ударила Уимзи в лицо.

Крохотное помещение, тускло освещенное одной-единственной лампочкой под стеклянным колпаком, было до отказа забито людьми; ноги в шелковых чулках, оголенные руки и бледные лица мерцали, как светлячки в полутьме. Посередине плавали клубы табачного дыма. Зловонная, раскаленная докрасна плита, в которой пылал антрацит, расположенная в одном углу, и гудящая газовая печь в другом усугубляли сходство с преисподней. На плите кипел огромный котел, на столе стоял массивный самовар, у печи смутно видневшаяся фигура переворачивала сосиски, жарившиеся на сковородке, а еще кто-то вделывал рыбу, в которой тонкое обоняние Уимзи распознало копченую селедку. Лохматый рыжеволосый юноша сидел за пианино, стоявшем у входной двери, и наигрывал что-то в чешском духе в сопровождении скрипки, на которой играло какое-то расхлябанное существо неопределенного пола. Никто не обратил внимания на пришедших. Марджори, переступая через ноги сидящих на полу, пробралась к худой женщине в красном платье и, склонившись, что-то зашептала ей на ухо. Женщина кивнула и поманила Уимзи. Тот приблизился, извиняясь налево и направо, и лаконично был представлен хозяйке: «Это Питер, это Нина Кропоткина».

— Очень рада, — перекрывая шум, прокричала мадам Кропоткина. — Садитесь рядом. Ваня принесет вам что-нибудь выпить. Правда, здорово? Станислав такой гений, это его новое произведение «Метро на Пикадилли». Нет, правда, великолепно? Он пять дней ездил на эскалаторе, чтобы собрать всевозможные звуки.

— Колоссально! — провопил Уимзи.

— Вы тоже так думаете? Значит, вы в состоянии это оценить? Конечно, написано для большого оркестра, на пианино это не звучит. Нужны духовые, ударники — бр-р-р. Но и так можно ухватить общую суть, форму. А, он заканчивает. Превосходно! Великолепно!

Невыносимый грохот стих. Исполнитель утер с лица пот и огляделся. Вид у него был изнуренный. Скрипач уложил скрипку и встал, что дало возможность по ногам определить его пол как женский. Комната заполнилась голосами. Мадам Кропоткина перескочила через сидящих гостей и схватила покрывшегося испариной Станислава за щеки. Сковородка, плюясь жиром, взлетела с плиты, раздался крик «Ваня!», и перед Уимзи возникло мертвенно-бледное лицо.

— Что вы будете пить? — осведомился его обладатель низким, утробным голосом. И тут же над плечом Уимзи угрожающе заколыхалась селедка.

— Спасибо, — ответил Уимзи, — я только что пообедал… Только что пообедал, — прокричал он еще раз, повысив голос, — сыт по горло!

К нему на помощь пришла Марджори, решительно повторившая отказ еще более пронзительным голосом.

— Ваня, убери этот кошмар. Меня тошнит от него. И дай нам чаю, чаю, чаю!

— Чаю, — откликнулся полутруп, — они хотят чаю! А что вы думаете о музыкальной поэме Станислава? Сильно и современно, да? Душа, восстающая в толпе, бунт в самом центре механистичного мира. Буржуазии будет о чем подумать.

— Все это чушь! — прокричал кто-то в ухо Уимзи, когда полутруп отвернулся. — Буржуазная музыка. Ничего особенного. Вы бы слышали «Экстаз, вызываемый буквой Z» Вриловича. Чистая вибрация, без всяких там старомодных мелодий. Станислав очень много о себе думает, но все это старо как мир. За всеми его диссонансами слышится переход в консонанс. Гармония в камуфляже. Чушь. Они все без ума от него, потому что он рыжий и худой.

Сам собеседник Уимзи явно не имел этих грехов, так как был лысым и круглым, как бильярдный шар.

— Ну что можно сделать со старомодными инструментами наших оркестров? — примирительно заметил Уимзи. — Диатоническая гамма. Тринадцать несчастных буржуазных полутонов. Чтобы выразить бесконечную сложность современных чувств, нужна октава хотя бы из тридцати двух.

— А при чем тут октава? — воскликнул толстяк. — Пока мы не отбросим октаву со всеми ее сентиментальным ассоциациями, нам не избавиться от оков условностей.

— Как отважно! — восхитился Уимзи. — Я бы отказался и от нот. В конце концов, кошкам не требуются ноты, чтобы исполнять свои мощные концерты по ночам. Жеребцы не задумываются об октавах и интервалах, когда ржут. И лишь человек, скованный мертвящими условностями… а, привет, Марджори, в чем дело?

— Пойди поговори с Райлендом Воэном, — сказала Марджори. — Я сказала ему, что ты поклонник Филиппа Бойза. Ты читал хоть одну его книгу?

— Кое-что читал, но, кажется, мне надо прийти в себя.

— Через час тебе станет еще хуже. Лучше иди сейчас, — и она потащила его к газовой печи, где на полу на подушке сидел очень высокий мужчина, поедавший вилкой черную икру прямо из банки. Поздоровался он с несколько мрачным видом.

— Отвратительное место, — сообщил он. — И плита слишком горячая. Выпейте что-нибудь. Что здесь еще делать? Я пришел только потому, что сюда заходил Филипп. Привычка, знаете ли. Терпеть не могу этот дом, но пойти больше некуда.

— Вы, конечно, хорошо его знали, — ответил Уимзи, усаживаясь на пустой бумажный пакет и сожалея о том, что на нем нет купального костюма.

— Я был его единственным настоящим другом, — горестно поведал Райленд Воэн. — Все остальные только доили его, воровали мысли. Мартышки! Попугаи! Вся эта свора.

— Я читал его книги, и они мне очень нравятся, — с некоторой долей искренности сообщил Уимзи. — Но мне он показался несчастным человеком.

— Его никто не понимал, — подтвердил Воэн. — Считали, что у него тяжелый характер — а у кого был бы легкий после стольких лет борьбы? Они сосали из него кровь, а эти воры-издатели отнимали у него все до последней монеты. А потом еще эта стерва отравила его. Господи, что за жизнь!

— Да, но что ее подвигло на это, если, конечно, это она?

— Конечно, она. И все из-за черной злобы и ревности. Потому что она способна только на халтуру. У Харриет Вейн тот же задвиг, что и у всех этих чертовых женщин они считают, что на что-то способны. Они ненавидят мужчин и ненавидят их работу. Мало ей было заботиться о таком гении, как Фил? Он ведь советовался с ней — с ней! Боже милостивый!

— И он пользовался ее советами?

— Пользовался ли он? Да она ему в них отказывала. Заявляла, что не хочет судить о чужой работе. Чужой! Какова наглость! Конечно, она ничего не понимала, но неужели сама не могла осознать всю разницу между ним и собой? Вообще-то напрасно Филипп с ней связался. Гениям все должны служить, а не спорить с ними. В свое время я его предупреждал, но он просто потерял голову. А потом еще решил на ней жениться!

— С чего бы это? — поинтересовался Уимзи.

— Наверное, последствия церковного воспитания. Горестное было зрелище. К тому же, я думаю, этот Эркхарт на него повлиял. Скользкий адвокатишка — вы его знаете?

— Нет.

— Вцепился в Филиппа наверняка по поручению семейства. Я видел, как он влияет на Фила, еще задолго до неприятностей. Может, и хорошо, что он умер. Отвратительно было бы наблюдать за тем, как он превращается в среднего обывателя.

— И когда его кузен начал так сильно влиять на него?

— Около двух лет назад; может, немного больше. Стал приглашать его на обеды, то се. Как только я его увидел, я сразу понял, что он погубит Филиппа и физически, И духовно. Филиппу нужна была свобода действий, а когда рядом существовала эта женщина, кузен да еще папаша где-то на заднем плане… Но что теперь размахивать руками! Остались книги, а это лучшая его часть. По крайней мере, он доверил мне свои права. Харриет Вейн хотя бы на это не удалось наложить свою лапу.

— Не сомневаюсь, что в ваших руках они в полной безопасности, — промолвил Уимзи.

— И все же стоит представить себе, что он еще мог бы сделать, — пробормотал Воэн, устремляя на лорда Питера печальный взгляд налившихся кровью глаз. — Застрелиться хочется, правда?

Уимзи выразил горячее согласие.

— Кстати, — добавил он, — вы ведь провели с ним последний день, до того как он отправился на обед к кузену. Вы не думаете, что у него могло быть при себе что-то вроде яда? Не хочу показаться циничным, но он ведь не был счастлив, и ужасно думать, что он…

— Нет, — перебил его Воэн, — нет. Готов поклясться, что у него ничего не было. Он бы сказал мне, он мне очень доверял в последние дни и делился со мной абсолютно всем. Его глубоко оскорбила эта проклятая женщина, но он бы не ушел, не сказав мне и не попрощавшись со мной. К тому же он никогда бы не выбрал такой путь. Да и с чего бы? Я мог ему дать…

Он оборвал себя, кинул взгляд на Уимзи, но, увидев на его лице сочувственное внимание, продолжил:

— Помню, мы с ним говорили о наркотиках — о гиосцине, там, веронале… И он сказал: «Если я когда-нибудь захочу уйти, ты, Райленд, покажешь мне путь». И я бы это сделал, если бы он действительно захотел. Но мышьяк! Филипп, который так любил красоту! Неужели вы думаете, он выбрал бы мышьяк, средство провинциального отравителя? Это абсолютно невозможно.

— Да уж, не самая приятная штука, — согласился Уимзи.

— Вот смотрите! — хрипло и настойчиво произнес Воэн, который все время запивал икру бренди и уже начинал терять самоконтроль. — Смотрите! Видите? — Он достал из нагрудного кармана маленький пузырек. — Это будет ждать до тех пор, пока я не закончу издавать его книги. Знаете, когда смотришь на это, чувствуешь себя спокойнее. Выйти через ворота из слоновой кости — это классика, мне это напоминает классику. Эти люди только посмеялись бы, но вам незачем передавать им мои слова… Смешно звучит «tendebantque manus ripae ulterioris amore, ulterioris аmore»[1] — как там это место о душах, которые сбиваются в кучу, как листья у Валломброзы? — нет, это у Мильтона — amorioris ultore, ultoriore [2]. Черт побери! Бедный Фил!

Здесь мистер Воэн разрыдался, поглаживая свой пузырек.

Уимзи, у которого в голове стучало так, как если бы он находился в машинном отделении, осторожно встал и отошел в сторону. Женский голос завел венгерскую песню, плита раскалилась добела. Марджори сидела в углу с компанией каких-то мужчин, и Уимзи принялся подавать ей сигналы бедствия. Однако один из ее соседей, судя по всему, читал ей в это время стихи, прильнув губами к самому уху, а другой делал какой-то набросок на обратной стороне конверта под аккомпанемент взрывов веселья. Певица, выведенная из себя этим гвалтом, оборвала песню на полуфразе и сердито воскликнула:

— Этот шум невыносим! Не дают петь! Я не слышу сама себя! Замолчите! Я начну сначала.

Марджори вскочила и начала извиняться:

— Прости, Нина, я не умею управлять твоим зверинцем. Мы вам только все испортили. Извини, Мария, я сегодня не в настроении. Я лучше заберу Питера и пойду. Споешь мне как-нибудь отдельно, когда я буду чувствовать себя получше. До свидания, Нина, мы получили огромное удовольствие. Борис, это лучшее, что ты написал, правда, я не все расслышала. Питер, скажи им, что у меня сегодня отвратительное настроение, и отвези меня домой.

— Это правда, — подтвердил Уимзи, — нервы, знаете ли, плохо влияют на манеры.

— Манеры можете оставить для буржуазии, — неожиданно громко изрек какой-то бородач.

— Абсолютно верно, — согласился Уимзи. — Отвратительные формальности, которые в чем нас только не ограничивают. Пойдем, Марджори, иначе мы все тут станем вежливыми.

— Я начинаю снова с самого начала, — объявила певица.

Уимзи выскочил на лестницу и резко выдохнул.

— Да, понимаю, — откликнулась Марджори. — Я чувствую себя настоящей мученицей, когда бываю здесь. Но, как бы гам ни было, ты познакомился с Воэном. Чудный экземпляр, правда?

— Да, но я не думаю, что он имел отношение к смерти Филиппа Бойза. Мне надо было повидать его, чтобы убедиться в этом. Куда отправимся дальше?

— Попробуем заглянуть к Джою Тримблсу. Это оплот оппозиции.

Тримблс тоже занимал студию над конюшнями. Здесь была та же толпа, тот же дым, еще больше селедки, еще больше выпивки и еще больше шуму. Кроме того, здесь были слепящий свет, граммофон, пять собак и сильный запах масляной краски. Все ждали Сильвию Мэрриотт. Уимзи тут же втянули в спор о свободной любви, Д. Г. Лоуренсе, похотливости ханжей и неувядающем значении винных юбок. Однако прибытие мужеподобной особы среднего возраста со зловещей улыбкой и колодой карт спасло его, так как та начала предсказывать всем будущее. Все окружили ее, и в это же время вошедшая девушка объявила, что Сильвия растянула лодыжку и не придет. «Ах, бедняжка!» — горячо запричитали все и тут же о ней забыли.

— Пойдем, — предложила Марджори. — Можешь не прощаться. Никто не обратит на тебя внимания. Хорошо, что Сильвия дома — теперь ей не удастся от нас убежать. Всем бы им растянуть себе лодыжки! И все же, знаешь, они прекрасные художники. Даже те, что были у Кропоткиных. Когда-то мне самой нравилось там бывать.

— Стареем, — откликнулся Уимзи. — Прости, если это прозвучало грубо. Но ты знаешь, мне уже скоро сорок, Марджори.

— Ты хорошо выглядишь. Хотя сегодня вид у тебя немного измученный. В чем дело, Питер?

— Синдром среднего возраста.

— Смотри осторожней, а то остепенишься!

— О, я уже давно остепенился.

— Ну да, кукуешь со своим Бантером и книгами. Иногда я тебе завидую, Питер.

Уимзи ничего не ответил, и Марджори, взглянув на него почти с тревогой, взяла его за руку.

— Питер, пожалуйста, будь счастливым. Ты всегда был таким удобным человеком, которого ничто не трогало. Оставайся таким же, а?

Уже во второй раз за день к Уимзи обращались с просьбой не меняться; и если в первый раз эта просьба вызвала у него прилив сил, теперь она его ужаснула. Когда такси мчало их по залитой дождем набережной, он впервые ощутил прилив вялой беспомощности, а это — первый признак торжества перемен. Как отравленный Аталф в «Трагедии дурака», он готов был воскликнуть: «О, я меняюсь, меняюсь, безнадежно меняюсь!» Чем бы ни закончилось его нынешнее предприятие, он знал, что никогда уже не станет прежним. И не потому, что его сердце будет разбито от несчастной любви — он уже пережил пышные агонии юности и в самой свободе от иллюзий распознал множество утрат. Отныне каждый час веселья будет не самим собой разумеющимся фактом, но победой — еще одним топором, бутылкой, ружьем, спасенными Робинзоном Крузо с тонущего корабля.

Впервые он усомнился в том, что выполнит задуманное. Личные переживания и раньше иногда примешивались к его расследованиям, но они никогда не мешали.

Сейчас же он метался из стороны в сторону, пытаясь вслепую ухватиться хотя бы за что-нибудь. Он наугад задавал вопросы, не зная, чего хочет, и отсутствие времени, которое когда-то вдохновляло, теперь только пугало и смущало его.

— Прости, Марджори, — беря себя в руки, промолвил он, — наверное, я чертовски скучен. Должно быть, это от кислородного голодания. Ты не возражаешь, если я немного опущу стекло? Да, так лучше. Покормите меня, дайте глотнуть воздуха, и я готов резвиться как козлик до позорно преклонных лет. Люди станут показывать на меня пальцами, когда облысевший, пожелтевший и благоразумно поддерживаемый корсетом, я буду вползать в ночные клубы своих правнуков, говоря: «Смотрите, это несчастный лорд Питер, прославившийся тем, что за последние девяносто шесть лет он не сказал ни одного умного слова. Он — единственный аристократ, избежавший гильотины во время революции 1960 года. Мы его держим как домашнее животное для своих детей». А я кивну головой, продемонстрирую свои новомодные вставные челюсти и отвечу: «Ха-ха! Бедные воспитанные Дети, они не умеют так веселиться, как мы в дни моей юности!»

— Если они будут такими воспитанными, у них не останется ночных клубов, в которые ты мог бы вползать.

— О да, но природа будет брать свое. И они будут прясться от официальных коммунистических развлечений, скрываться в катакомбах и раскладывать пасьянсы на бочке из-под нестерилизованного молока. Здесь?

— Да. Надеюсь, там кто-нибудь есть, чтобы впустить нас. Я слышу шаги. А, это ты, Эйлунид! Как Сильвия?

— Вполне, только лодыжка распухла. Подниметесь?

— А ее можно повидать?

— Да, она выглядит вполне прилично.

— Хорошо, потому что я привела с собой лорда Питера Уимзи.

— Здравствуйте, — поздоровалась девушка. — Вы, кажется, занимаетесь расследованиями? Вы приехали сюда в поисках трупа или еще чего-нибудь?

— Лорд Питер расследует дело Харриет Вейн.

— Серьезно? Это хорошо. Рада, что хоть кто-то этим занимается. — Она была низенькой и плотной, со вздернутым носом и насмешливым взглядом. — Что вы думаете по этому поводу? Я думаю, он сам это сделал. Он был из тех, кто постоянно себя жалеет. Эй, Сил, здесь пришла Марджори с одним типом, который собирается вытащить Харриет из тюрьмы.

— Тащи его сюда немедленно! — донесся голос из глубины дома. Дверь открылась, и они оказались в маленькой гостиной, обставленной с аскетической простотой. В кресле, положив забинтованную ногу на ящик, сидела бледная девушка в очках.

— Я не могу встать, потому что, как говорила Дженни Рен, спина моя плоха, а ноги неверны. Кто этот герой, Марджори?

Уимзи был представлен, и Эйлунид Прайс тут же довольно язвительно осведомилась:

— Он пьет кофе, Марджори? Или ему нужны мужские напитки?

— Он абсолютно правильный, спокойный, благообразный и пьет все, кроме какао и лимонада.

— Я спросила, потому что некоторые представители вашего пола постоянно нуждаются в стимуляторах, а у нас тут ничего нет, и ближайший паб уже закрывается.

Она двинулась к буфету, а Сильвия заметила:

— Не обращайте внимания на Эйлунид, она не слишком жалует мужчин. Скажите, лорд Питер, вам удалось найти какие-нибудь улики?

— Не знаю, — ответил Уимзи. — Я закинул несколько удочек. Надеюсь, что-нибудь удастся выудить.

— Вы уже виделись с этим кузеном, Эркхартом?

— Договорился с ним на завтра. А что?

— Сильвия считает, что это он сделал, — пояснила Эйлунид.

— Интересно. А почему?

— Женская интуиция, — резко ответила Эйлунид. — Ей не нравится его прическа.

— Я просто сказала, что он слишком прилизанный, — поправила ее Сильвия. — Да и кто еще мог это сделать, кроме него? Уж точно не Райленд Воэн. Он, конечно, редкий осел, но страдает искренне.

Эйлунид насмешливо хмыкнула и отправилась ставить чайник.

— Что бы там ни говорила Эйлунид, я не верю, что Филипп Бойз мог это сделать сам.

— Почему? — спросил Уимзи.

— Он слишком много болтал, — ответила Сильвия. — И был слишком высокого мнения о себе. Вряд ли он сознательно лишил бы мир счастья читать его книги.

— Лишил бы, — возразила Эйлунид. — Он сделал это из презрения, чтобы все каялись. Нет, благодарю вас, — отрезала она, когда Уимзи попытался помочь ей с чайником, — я вполне в состоянии принести шесть пинт воды.

— Опять неудача! — воскликнул Уимзи.

— Эйлунид неодобрительно относится к знакам вежливости, принятым между полами, — пояснила Марджори.

— Очень хорошо, — дружелюбно откликнулся Уимзи. — Тогда я буду исполнять роль безучастной декорами. А у вас есть какие-нибудь идеи, мисс Мэрриотт? Зачем бы этому прилизанному адвокату избавляться от своего кузена?

— Ни малейшего представления. Я просто следую правилу Шерлока Холмса: если вы исключили невероятное, истина в том, что осталось, каким бы немыслимым это ни казалось.

— Еще до Шерлока это говорил Дюпен. Я с этим согласен. Но мне нужны факты, на которых я мог бы основывать дальнейшие выводы. Спасибо, без сахара.

— Мне казалось, что все мужчины превращают свой кофе в сироп.

— Да, просто я исключение. Неужели вы не заметили?

— У меня было не слишком много времени для наблюдений, но я зачту кофе как очко в вашу пользу.

— Огромное спасибо. А не можете ли вы мне рассказать, как мисс Вейн отреагировала на убийство?

— Ну… — Сильвия задумалась на мгновение. — Конечно, она расстроилась, когда он умер…

— Она была потрясена, — сказала мисс Прайс, — но, по-моему, рада, что избавилась от него. Ничего удивительного. Эгоистичная тварь! Он использовал ее — сначала изводил целый год, а потом унизил. И он был из тех приставучих людей, от которых невозможно отделаться. Она обрадовалась, Сильвия, — какой смысл это отрицать?

— Да, возможно. Для нее это стало облегчением. Но она тогда не знала, что он убит.

— Да, убийство, конечно, все немного испортило, если это убийство, во что лично я не верю. Филипп Бойз всегда хотел выглядеть жертвой, и жаль, если в конце концов ему это удалось. Я думаю, он для этого и принял яд.

— Да, иногда так случается, — задумчиво промолвил Уимзи. — Но это трудно доказать. Я хочу сказать, что присяжные склонны полагаться на более ощутимые мотивы, например — деньги. Но в этом деле я не могу найти никаких денег.

Эйлунд рассмеялась.

— У них никогда не было денег, если не считать тех, что зарабатывала Харриет. Глупая публика ни в грош не ставила Филиппа Бойза. А он не мог этого простить Харриет.

— Однако ему были выгодны ее успехи?

— Конечно, но он все равно чувствовал себя оскорбленным. Она должна была помогать его работе, а не зарабатывать деньги своей халтурой. Впрочем, все мужчин таковы.

— Вы о нас не слишком высокого мнения, да?

— Я знакома со слишком большим количеством иждивенцев и маменькиных сынков, которые берут в долг, а затем исчезают, — ответила Эйлунид Прайс. — А впрочем, и женщины хороши, если они мирятся с этим. Слава богу, я сама никогда не сидела ни на чьей шее и никому не давала взаймы, разве что женщинам, но они всегда отдают.

— Те, кто много работает и знает цену деньгам, всегда отдают долги, — заметил Уимзи. — Правда, это не распространяется на гениев.

— Гениальных женщин не балуют, — мрачно промолвила мисс Прайс, — поэтому у них меньше заскоков.

— Кажется, мы отошли от нашей темы, — вмешалась Марджори.

— Отчего же, — ответил Уимзи, — вы пролили свет на центральные фигуры в этой истории, так сказать главных действующих лиц, как говорят газетчики. — Он ухмыльнулся. — Многое удается разглядеть в отблесках того адского пламени, что бьется об основание эшафота.

— Не надо так говорить, — взмолилась Сильвия. Где-то зазвонил телефон, и Эйлунид Прайс пошла снимать трубку.

— Эйлунид ненавидит мужчин, — заметила Сильвия, — но она очень хороший человек. — Уимзи кивнул. — А насчет Фила она ошибается. Естественно, она его не выносила и поэтому думает…

— Это вас, лорд Питер, — сообщила вернувшаяся Эйлунид. — Неситесь во весь опор. Вас хотят видеть в Скотленд-Ярде.

Уимзи поспешил к телефону.

— Это ты, Питер? Я уже прочесал весь Лондон в поисках тебя. Мы нашли паб.

— Не может быть! Точно. Идем по следу пакетика с белым порошком.

— Слава богу!

— Ты можешь завтра с утра сразу приехать? Возможно, он уже будет у нас.

— Примчусь быстрее лани. Мы еще с тобой повоюем, Кровавый Инспектор Паркер.

— Надеюсь, — дружелюбно откликнулся Паркер и повесил трубку.

Уимзи ринулся обратно в комнату.

— Ставки мисс Прайс взлетели, — сообщил он. — Пятьдесят к одному, что это самоубийство. Я готов прыгать от счастья.

— Жаль, что не могу к вам присоединиться, — промолвила Сильвия Мэрриотт, — но я рада, что ошибалась.

— А я рада, что оказалась права, — бесстрастно добавила Эйлунид Прайс.

— И вы правы, и я прав, и все прекрасно, — сказал Уимзи.

Марджори Фелпс только посмотрела на него и ничего не сказала. Она вдруг почувствовала, как на нее навалилась страшная тяжесть.