Смертные души

Глава 41. Разрушение

Ночь выдалась холодная. Томас Мордекай спал на едва прикрывающей землю подстилке из сухой травы, и его трясло. Но отнюдь не из-за холода. Томасу снился кошмар. Ужас, Тьма и… боль. Боль, заполнившая всё, что было внутри, снаружи, и там, куда Грешнику только предстояло отправиться. Проклятый миром могучий колдун, герой леденящих душу кровавых легенд — он лежал, обхватив руками колени, и всхлипывал, как перепуганный ребёнок.

Запах сырости и гнили — Томас хорошо его помнил, этот запах сопровождал колдуна долгие годы на болотах Чёрного леса. И вот он снова щекочет ноздри, смешавшись с вонью свечного сала, алхимических настоев, серы, мяса и внутренностей. О да, этот сладковатый смрад ни с чем не спутать. Но на сей раз он исходит не от препарированного зверя, не от останков жертвенных бедолаг, отловленных на просёлочной дороге, нет, эта вонь поднимается снизу, от собственного живота. Там явно что-то не так, совсем-совсем не так, как должно быть, но взглянуть страшно. И всё же взгляд медленно, мучительно, будто продираясь сквозь терновые заросли ужаса, следует вниз. Он скользит по лацканам распахнутого халата, по серой материи, покрытой тут и там застарелыми тёмными пятнами. Но чем ниже, тем больше становится пятен свежих, красных. Постепенно от серого не остаётся и следа, ниже груди всё алое. Халат липнет к телу, ткань натянута под собственным весом, она мокрая и тёплая. Тепло струится в паху, по ногам, хлюпает в домашних шлёпанцах. Взгляд следует за ним и различает в этом алом поблёскивающем отсветами огня кошмаре руки, держащие нож. Они тоже обагрены, они дрожат, и кривой тонкий клинок трепещет вместе с ними, будто живой. Спазматический вдох пропитанного страхом удивления, и вот нож срывается с охваченной тремором ладони, летит на пол, а его место занимают кишки. Белёсые, в кровяной слизи, они лезут наружу из вспоротого живота, как узники, коим отворили дверь темницы — так нетерпеливо, так быстро, виток за витком, отталкивая друг друга. И вот уже подставленные ладони полны ими, этими сизыми зловонными невольниками плоти. Они скользят и перекатываются, остатки непереваренной пищи видны под их полупрозрачной шкурой. Дрожащие пальцы безотчётно смыкаются в нерешительных попытках удержать ком кишок от падения, но те не желают подчиняться, они так упруги и податливы одновременно, они скользят, извиваются, ползут прочь, и со смачным влажным «шмяк» падают на грязный дощатый пол. «Потеряны», — проносится в голове мысль. Больше это не ком, теперь это длинная петля осклизлой плоти и экскрементов, связывающая желудок с анусом. Скоро она воспалится, разбухнет, загниёт, покроется омерзительными смердящими нарывами. «Избавься. Полностью», — подсказывает мысль. Чья? Не важно. Пальцы решительно смыкаются на нижнем участке прямой кишки, та вздувается по сторонам от них, как жидкий кварц в щипцах стеклодува. Резкий запах нечистот разбавляет густую утробную вонь. Рывок. Острая боль пронзает тело снизу доверху калёным штырём, в глазах темнеет, желудок изрыгает наружу содержимое, тепло струится между ягодиц, по задней поверхности бёдер, под колени. Но мерзкая петля всё ещё связывает части пищеварительного тракта, вцепилась в них, мёртвой хваткой. Ослабшие было пальцы сжимаю кишку с удвоенной силой. Зубы скрепят и крошатся, сомкнувшись. Веки трепещут с безумной частотой, в попытке стряхнут навернувшиеся слёзы. Рывок! Истошный, животный вопль выходит из человеческого горла вместе с брызгами слюны и рвотных масс. Челюсть едва не выскакивает из суставов, надорванный рот добавляет к кислотному желудочному соку привкус железа. Ноги подкашиваются, истерзанное тело валится на залитый кровью пол. Но петля… Чёртова петля на месте. Проклятие. Проклятие! Проклятие!!! Дрожащая рука скользит в кровяном киселе по полу, к ножу.

Пальцы стиснули костяную рукоять. Тело лежит на левом боку, ноги поджаты к выпотрошенному животу, вывернутый наружу брюшной жир — бугристый, жёлтый — трётся о колени. Рука с ножом отведена за поясницу. Кончик клинка не дрожит, он пляшет, как эпилептик на адской сковородке. Несколько попыток не приносят ничего, кроме порезов на ягодицах. Нет-нет-нет, так ничего не выйдет. Истерзанное тело с трудом садится на полу, скрестив ноги. Ослабшая рука с ножом отправляется в пустое чрево, и ниже, мимо мочевого пузыря, минуя тазовые кости, огибая позвонки. Здесь её не так сильно трясёт, здесь она окутана родной плотью, как одеялом. Или по иной причине? Чёрное изогнутое лезвие проникает всё глубже, бритвенно острое, оно режет кишку, рассекает мочевой пузырь на пути к цели. Смешанная с кровью моча течёт внутрь, заполняет пустоты, но скоро она отыщет выход, острие клинка уже близко, оно нащупало искомое место и погружается в мышечную ткань. Перед глазами мрак, от боли звенит в ушах, так, что не слышно собственных воплей, рассудок близок к полной капитуляции, но всё это не мешает стали продолжать движение по кругу. Голова с разинутым ртом запрокинута, тело сотрясают спазмы, оно как ветви дерева в шторм — мечется из стороны в сторону, и только рука с ножом, словно могучий ствол с глубокими корнями, непоколебима. Что-то или кто-то не даёт ей дрогнуть, ведёт её. И вот сталь срывается с упругой плоти, круг замкнулся. Новая попытка. Пальцы выпускают нож склизкий от крови и нечистот, снова берутся за безобразную петлю. Крепче, как можно крепче, до скрипа стиснутой ими розовато-сизой мерзости. Вдох. Выдох и… Рывок!!! Кишка с треском отрывается. Теперь её рваный, изрезанный нижний конец лежит в руках на манер брандспойта с тянущимся к желудку шлангом, сочась тошнотворной красно-коричневой массой. Но это не вызывает отвращения, наоборот — лишь радость избавления. Избавление от вульгарной зловонной ткани, что веками опошляла существо величайшего колдуна — разве это не повод для радости? О да, ещё какой повод! Порванный, окутанный кровавой пеной рот растягивается в чудовищном подобии улыбки, и тут же искажается гримасой ярости. Нет, не вся ещё дрянь исторгнута. Нож снова ложится в ладонь, для него есть работа. Желудок, почки, железы, печень — непогрешимая сталь доберётся до всего, вырежет, выскребет всю мерзость. Шмотки плоти валятся на пол, ноги скользят в жутком месиве. Боль теперь не страшит, она стала частью этого нового существа, пропитала каждую его клетку, каждый атом. Криков больше нет, ничто не нарушает деловитых и размеренных звуков, издаваемых лезвием, пластующим внутренности. Брюшина вспорота до мечевидного отростка, изрезанные лёгкие свисают наружу, как драная ветошь, сердце лежит возле ног, но жёсткая трахея всё ещё противостоит натиску стали. Сложно. Рука с ножом никак не заходит глубже в грудную клеть, а рёбра слишком крепки, чтобы выломать их. Снизу не подступиться, значит, нужно сверху. Глаза не видят, они багровы от лопнувших сосудов. В пекло глаза — такая же дрянь, как и всё остальное. Кончик клинка тонет в нижнем веке, всё глубже и глубже. Глазное яблоко приподнимается, теснимое инородным предметом, переворачивается зрачком к низу. Вот та-а-ак. Лезвие рассекает нижние мышцы, и зрачок резко взмывает, скрывается под верхним веком. Алое яблоко чуть выходит наружу, кровь широкой лентой течёт по щеке и шее. Ещё надрез, и оно виснет на зрительном нерве. Последнее усилие, и глазница пуста. Прекрасно, но слишком долго. Гораздо быстрее будет… Клинок на треть своей длины заходит во второй глаз и резко проворачивается в нём. Стекловидное вещество лезет наружу, вытесняемое погрузившимися в глазницу пальцами, они цепляют изувеченное око и вытягивают наружу. Взмах ножом — дело сделано. Замечательно. Растопыренные пятерни обхватывают голову на манер маски, большие пальцы занимают вакантные места в кровоточащих полостях. Так гладко, так чисто внутри. Озноб больного наслаждения пробегает от шеи к копчику. Но не время расслабляться, чёртова требуха сама себя не выскребет. Нужно добраться до проклятой трахеи. Через рот? Сложенные щепотью пальцы проникают в гортань, мышцы рефлекторно сокращаются в рвотных спазмах, позабыв об отсутствии желудка. Ещё глубже, ещё… Распираемые изнутри ткани рвутся, но, всё же, руке не пройти, слишком узко. Не беда, ведь есть нож. Первая помеха — нижняя челюсть, долой её. Клинок разрезает одну щёку, вторую. Рассечённые жевательные мышцы отпускают челюсть в свободное падение, и она упирается в ключицы. Ещё несколько надрезов возле суставов, в подъязычной области, и пальцы обеих рук вцепляются в нижний ряд зубов. Первого рывка хватает лишь на то, чтобы выдрать правую сторону из суставной сумки. Челюсть перекашивает, язык, провалившись в дыру, касается кадыка. Новый рывок снова не справляется с левым суставом, но правую сторону отрывает полностью. Кровь и слюна заливают грудь. Руки тянут неуступчивую челюсть вниз, крутят её. Сустав хрустит. Треща, лопаются недорезанные сухожилия. Язык мечется, ища опору. Ещё поворот, ещё… До чего же необычно ощущать, как собственные зубы впиваются в ладонь. И вот голова резко отклоняется, расставшись, наконец, с лишней деталью. Теперь ничто не помешает выдрать из себя этот мусор. Руки хватают гортань, отгибают её вперёд и вниз, та, приподнимаясь, увлекает за собой остальное. Вывалившиеся лохмотья лёгких вновь скрываются в грудной клетке. Руки дрожат от напряжения, зажатая в них хрящевая трубка хрустит и хлюпает. Нужно тащить, тащить что есть силы. Гортань, изогнувшись, наконец, ломается ниже кадыка. Алая пена покрывает то, что недавно было шеей, оно раздулось, деформировалось. Вытянутая трахея болтается как хобот. Лёгочная ткань — розовая, пористая — лезет промеж ключиц, чавкая и пузырясь. И вот последний её лоскут покидает грудную клеть. То, что час назад дышало и жило, вываливается наружу и виснет на остатках соединительной ткани изуродованного рта.

Оболочка, бывшая телом Томаса Мордекая, поднимается с колен. Выдранные лёгкие распластались по пустой груди, живот зияет дырой, редкие нетронутые кровью участки кожи мертвенно серы, но жизнь, вопреки всему, не покинула сие жалкое пристанище, где всё ещё теплится разум колдуна. Обагрённые руки расходятся в стороны, и безглазый взор обращается во Тьму с немым вопросом: «Довольна ли ты, моя госпожа?». И Тьма даёт ответ…

— Эй. Томас, — Олег, склонился над дрожащим будто в лихорадке Мордекаем и тронул за плечо.

— Нет!!! — тело колдуна моментально сжалось в тугой комок и с удивительной скоростью, на четвереньках, метнулось к стене, будто принадлежало дикому зверю. — Нет! — вжался Томас в холодные камни, защищая голову скрюченными руками, и лишь убедившись в отсутствии смертельной угрозы, начал возвращаться к реальности: — Что…? Что тут происходит? — окинул он всё ещё полубезумным взглядом крепостной двор, ставший импровизированной строительной площадкой.

— Готовимся к вылету, — ответил Миллер, волокущий оглоблю к стоящей в центре двора клети.

— Надо её укрепить, — пояснил Олег. — Не хотелось бы сюрпризов на высоте. Ты в порядке?

— Я? — приложил Томас ладонь к груди, и только сейчас заметил, что сидит на корточках, после чего встал и деловито отряхнулся: — Разумеется. Более чем. Нужно только… — неловко продемонстрировал он спаявшийся в драконьем пламени кольчужный рукав. — Пойду, подберу что-нибудь более элегантное.

— Может, приглядеть за ним? — бросил оглоблю Миллер.

— Нет, — помотал головой Олег. — Никуда он не денется.

— Ты слишком опрометчив, — отправилась Санти вслед за колдуном. — Особенно для человека, которого столько раз обманули.

Тем временем, Ларс и Бреннер безучастные к происходящему в крепости, расположились снаружи. Северный ветер нёс в холмы стужу и трепал побелевшие волосы чародея, недвижимо восседающего на хвосте дракона. Лицо голландца, и прежде сухое, приобрело ещё более острые черты, а в лучах восходящего Рутезона казалось высеченным из камня. Серые глаза глядели за скрытый дымкой горизонт на пару с глазами жёлтыми, светящимися, как пронзённый солнцем янтарь, на фоне антрацитово-чёрной шкуры. Чародей вздохнул, и пыль поднялась из-под жухлой травы. Затем его рука вынула из ножен кинжал. Дракон чуть повернул голову, и два взгляда встретились. Ладонь Ларса обхватила клинок, крепче, ещё крепче, пока красная нить не заструилась по холодной стали. Чёрные губы дрогнули и поползли вверх, обнажая частокол зубов. Два взгляда слились в один. Наконец, чародей удовлетворённо кивнул и разжал ладонь.

— Ларс! — донеслось из-за стены. — Ты там? У нас всё готово! Пора!