Глава 8

К нашей обоюдной досаде, ни у Эла, ни у меня не осталось времени, чтобы заехать в «Ла Суперику» в Санта-Барбаре. По пути в Оджай в магазине здорового питания мы купили пару не самых свежих бутербродов с индейкой и понеслись по шоссе, катастрофически опаздывая в детский сад за Исааком. Я изо всех сил старалась заглушить тошноту, набивая рот маисовыми чипсами из огромного пакета.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Эл.

— М-м-м? — промычала я с набитым ртом.

— Неважно выглядишь.

Я покраснела:

— Все нормально. Просто мне нужно что-нибудь съесть.

И вновь отправила в рот полную пригоршню чипсов.

Он швырнул недоеденный бутерброд на панель инструментов:

— Съесть? Мне кажется, если ты проглотишь это дерьмо, тебе станет гораздо хуже.

Я сделала большой глоток молока, чтобы протолкнуть чипсы.

— А почему ты пьешь молоко?

Я опять покраснела:

— Просто так. Это кальций. Женщинам нужен кальций. Я не хочу умереть горбатой.

Эл удивленно посмотрел на меня. Он притормозил, потому что машин на дороге стало больше. Я почувствовала, как мой желудок протестует против изменения скорости. Запихнула в рот еще одну порцию чипсов.

— Ты плохо выглядишь. Точно все нормально? — настаивал он.

— Конечно, все нормально. Я прекрасно себя чувствую, — огрызнулась я.

Энн поднял руку, сдаваясь:

— Ладно, ладно, не заводись.

— Извини. Со мной все хорошо. А что может случиться?

— Что ты меня-то спрашиваешь? Может, мне остановиться?

— Нет, не хочу. Это из-за машины. Меня тошнит от резкого торможения. У твоего тарантаса не самый плавный ход.

— То есть это я во всем виноват?

Я засмеялась:

— Да, это ты виноват, Эл. Ты во всем виноват. Слушай, а что ты думаешь об этом центре?

— Ну, Молли неравнодушна к Юпитеру, это точно.

— Да уж. Ты думаешь, она спала с Юпитером прежде, чем появилась Хло?

Эл сдвинул брови и на некоторое время задумался. Затем неторопливо произнес:

— Вряд ли. Она не стала бы нарушать запрет.

— Может быть. Если не считать того, что она нарушила тайну неразглашения информации.

Он кивнул:

— Да, я думал об этом. Но ведь девушка мертва.

— Верно. Итак, мы не считаем, что Молли спала с Юпитером. Сойдемся на том, что она была в него влюблена?

Он опять кивнул:

— Ну, похоже на то. И немного в босса.

— Может быть, — с сомнением сказала я, приподняв бровь. — А может, она им просто восхищается. Следует ли брать в расчет ее мнение о Хло?

Эл нахмурился:

— Я ей верю. Эта Хло напоминает червивое яблоко. Вышла за отца своего парня! Может, нам взять Молли свидетелем? Пусть даст показания о ее поведении. В защиту Юпитера, и, возможно, против Хло, если Вассерман придумает, как сделать, чтобы обвинение не выступило с протестом.

— Не знаю. Нет, свидетелем она будет удачным. Присяжные любят блондинок. Но боюсь, что от ее показаний будет больше вреда, чем пользы.

— Почему?

— Молли неравнодушна к Юпитеру и не выносит Хло, это очевидно. Ее можно обвинить в предвзятом отношении. Хуже того, она знает, насколько Хло взбудоражила Юпитера. Она же говорила, что Хло помешала его лечению, что он ее любил, и пришел в полное отчаяние, когда она вышла за его отца. Вот тебе и мотив для убийства.

— Мысль правильная. А доктор?

Я пожала плечами:

— Не знаю, подойдет ли. Он должен дать показания, что программа Юпитеру помогла. И к тому же присяжным может не слишком понравиться клиника. Очень уж роскошная.

— Мерзость какая. Они должны потеть за решеткой, а не в горячей ванне.

— Ради Бога, Эл. Наркомания — это болезнь.

— Да, конечно. Покажи мне онкологическую больницу, хоть отдаленно напоминающую этот центр.

Мы пререкались всю дорогу до Лос-Анджелеса, пока Эл не высадил меня у детского сада Исаака. Я позвонила туда, когда стало ясно, что мы опоздаем, и попросила оставить Исаака в вечерней группе. Позвонила и Питеру, который согласился пораньше уехать с совещания на студии и забрать Руби. Когда я вошла, Исаак сидел за столом, приклеивал макароны к листку цветной бумаги и болтал с двумя другими малышами.

— Мама! — он вскочил со стула и подбоченился. — Ты опоздала! Все из младшей группы уже ушли домой, и я остался со старшей. А я не из старшей!

— Знаю, милый, извини, — я взяла его на руки. — Не страшно ведь, если ты один день побудешь в старшей группе?

Он чмокнул меня в щеку и потерся носом о мой нос:

— Ладно, мамуля. Только на полдник им давали яблоки, а ими совсем не наешься. Поэтому я хочу булочку. Или мороженое.

— Посмотрим, зайка, — я крепко прижала его к себе.

От младенца остались только пухлые щечки и нежная шейка. Во всем остальном он стал маленьким мальчиком: тонкие ноги, острые локти и костлявые коленки. Ямочки с кулачков исчезли, а теплый детский аромат почти полностью сменился запахом щенков, песка и содержимого карманов. Через каких-то несколько месяцев этот мальчишка уже не будет моим малышом. Он зашагает в мир, его вытеснит другой круглый и мягкий карапуз. Как хочется, чтобы он остался со мной подольше. Я прильнула к сыну, и во мне поднялась буря протеста против того, что скоро это кончится. В один прекрасный день Исаак перестанет обвивать меня руками и ногами, прекратит целовать и прижиматься. Он станет слишком большим, слишком застенчивым, чтобы выражать свою любовь так открыто. Я с ужасом ожидала, как он отвернется. Трагедия в том, что если вы хорошие родители, ваша любовь обречена превратиться в безответную страсть. Я всегда буду любить Исаака, как сейчас, а вот ему придется найти другие объекты обожания. Я подумала о своей маме, о том, что хотя продолжаю любить ее с отцом, главным в моей жизни, центром Вселенной стала моя маленькая семья: Руби, Исаак, Питер. Когда-нибудь Исаак почувствует то же самое. Он не перестанет любить меня и отца, но главными для него станут его жена и дети. Я крепче прижала сына к себе, стараясь сохранить в памяти это ощущение. Вдохнула запах его волос, ткнулась губами в шелковистую кожу на шейке и заставила себя запомнить запах Исаака на тот день, когда он будет принадлежать мне только в памяти.

На следующее утро я позвонила врачу, чтобы договориться о первом осмотре по поводу беременности. На мое счастье, в последний момент кто-то отменил консультацию, и меня согласились принять до обеда. Если я правильно рассчитала, мне удастся отвезти Исаака в Лос-Фелис в детский сад, по дороге завезти Руби в школу, успеть в другой конец города к врачу в офис у «Синайского Кедра» и вернуться в центр, чтобы поймать Эла в тюрьме и еще раз поговорить с Юпитером. Придется три раза ездить через весь город, но если не будет пробок, то нормально. Спросите любого жителя Лос-Анджелеса, сколько времени нужно, чтобы добраться туда-то, и в ста процентах случаев вам ответят — двадцать минут. По необъяснимому сочетанию противоречий и в силу оптимизма автолюбителей все места Лос-Анджелеса оказываются в двадцати минутах езды друг от друга. Конечно, если нет пробок. Иначе эти двадцать минут нужно умножить на десять, но и тогда вы все еще будете сидеть в машине и задаваться вечным вопросом: стоит ли рискнуть и поехать не по автостраде, а через город?

Я хорошо продумала маршрут. Петляла по переулкам, слетала с «лежачих полицейских» как с трамплина, и не успели волосы высохнуть после душа, как я уже лежала, задрав колени, в гинекологическом кресле. Доктор подтвердил то, что я знала и так. Я беременна. Семь недель и плюс пять килограммов. Прямая дорожка к тому, чтобы стать коровой.

В регистратуре я записалась к врачу на три месяца вперед и получила пакет с витаминами для беременных, талонами на покупку лосьона для рук и проспектами компаний, производящих детское питание. Реклама убеждала, что, конечно же, нет ничего лучше материнского молока, но они в любой момент готовы облегчить мою жизнь, обеспечив ребенка своим сбалансированным искусственным молоком. Я взяла пакет, размышляя, выбросить его в мусорку прямо здесь или через несколько месяцев, после того как он проваляется в машине.

— Первенец? — раздался голос за спиной. Обернувшись, я увидела женщину, высокую, с острым животиком, какие обычно бывают у очень стройных беременных леди.

Я покачала головой:

— Третий.

Ее глаза расширились, улыбка померкла.

— Боже мой, — она отвернулась от меня, будто моя плодовитость была заразной.

Потом я не раз сталкивалась с такой реакцией. Первая беременность — это прелестно, по мнению окружающих. Вторая беременность менее интересна, но все-таки допустима. Когда же вы в третий раз хотите воспроизвести свой генетический материал, люди меньше всего склонны к одобрению. Они либо шокированы, либо осуждают вас, а иногда даже относятся с неприязнью. Время от времени какая-нибудь многодетная мамаша с сочувствием улыбнется вам. Честно говоря, это меня пугает больше всего. Похожее чувство родства испытывают два незнакомых человека, которые узнали, что они носят одинаково неудобную униформу или страдают от одной страшной болезни. Горькое осознание той же тяжкой доли. Вот что угадывается за улыбкой женщины, смотрящей на тебя из окна мини-фургона, забитого бутылочками с детским питанием.

Я ехала от доктора, представляя, как бегаю за тремя детьми, занимаюсь сразу тремя разными делами и стираю за всеми троими. Няня. Мне определенно нужна няня. К окружной тюрьме я подъехала в полном смятении чувств. Все собиралась объявить Элу о своей беременности, но никак не могла выбрать подходящий момент. Очень сложно говорить на такую тему, когда проходишь через нескончаемый поток металлических детекторов, паспортный контроль и проверку сумок — при входе в комнату свиданий этого процесса не избежать. Я уже решилась было признаться, пока мы сидели и ждали, когда приведут Юпитера, но Эл негодовал по поводу негласного указа приглушать в эфире голоса оппозиционеров, и я не могла вставить ни словечка.

— Думаешь, сайты, критикующие мнения либеральных СМИ, случайно так медленно грузятся? — Он вытащил из кармана записную книжку. — Это все «Америка-Онлайн» с «Тайм-Уорнером». У них в руках весь Интернет. Они решают, кому какую скорость давать. Рассчитывают на то, что все будут нервничать, ожидая, когда же на мониторе появится правда. Они думают, американцы так нетерпеливы, что им проще перейти на другой сайт, где сплошное вранье и недомолвки, чем подождать. Толпа лучше будет заглатывать брехню из кормушки «Си-эн-эн», чем потратит минуту, чтобы узнать правду. Но только не я, девочка. Нет. Я терпеливый человек. Я готов ждать второго пришествия, чтобы получить достоверную информацию из мешанины СМИ.

— Может, тебе поменять провайдера? — предложила я.

Он взглянул на меня, явно сожалея, что я неспособна понять, как меня дурят. Пустился было рассуждать о том, что угроза мирового терроризма на самом деле уловка СМИ для загребания денег, но тут привели Юпитера. Он кивнул нам и сел за стол. Выглядел он спокойнее, чем в прошлый раз. Не жевал губы и не слишком волновался.

— Как ваши дела?

Он пожал плечами:

— Кажется, лучше. Я работаю. В прачечной. Работа жуткая — там печь, ты все время на ногах, постоянно наклоняешься и поднимаешь огромные вонючие тюки грязных простыней и одежды. Но это не страшно. По крайней мере я далеко от других. Не сижу дома и не жду, когда кто-нибудь придет и накинется на меня.

Я так и не смогла привыкнуть к тому, что заключенные называют свою камеру домом. В этом есть что-то печальное. Попытка сымитировать нормальную жизнь еще больше подчеркивает, насколько сужен их мир. Тем не менее, хорошо, что Юпитер стал употреблять тюремные словечки. Это означает, что он свыкся со своим положением и думает, как удержаться на плаву в ядовитых водах. Это лучше, чем утонуть.

— Юпитер, мне нужно кое-что спросить. Вы помните, что произошло с матерью Лили? В смысле, как она умерла?

Юпитер безучастно посмотрел на меня:

— То есть?

— Я слышала, что она погибла в Мексике, ваш отец упомянул несчастный случай. Я подумала, может вы помните, как было дело.

Он пожал плечами и уставился на свои руки:

— Я был совсем маленьким.

Я наклонилась вперед, готовясь надавить на него:

— Вам было два или три года, верно?

Он опять пожал плечами и принялся жевать губу:

— Да.

Я подумала об Исааке. Ему сейчас примерно столько же, сколько тогда было Юпитеру. Очень трудно поверить, что он не запомнит, если что-то со мной случится. Юпитер помнит. Наверняка. Почему он не хочет говорить об этом? Почему никто не может нам рассказать о смерти матери Лили?

— Ну же, Юпитер, — нетерпеливо сказала я. — Мы не сможем помочь, если вы не будете откровенны. Что случилось в Мексике?

Он тревожно посмотрел на меня, лицо исказила гримаса, а зубы снова вонзились в губу:

— Лили что-нибудь говорила вам?

— Что произошло в Мексике? — повторила я.

— Я не знаю, — ответил он, и в его голосе послышалась паническая нотка, будто у ребенка.

Давлением я ничего не добилась. Может, будет больше толку, если притвориться, что я ему верю?

— Вы никогда не разговаривали об этом с отцом? — мягко спросила я.

Он покачал головой:

— Мы ни о чем не разговаривали с отцом. Только о том, какое я ничтожество.

Около минуты никто из нас не проронил ни слова. Затем Эл сказал:

— Юпитер, мы ездили в Оджай. В реабилитационный центр, где вы познакомились с Хло.

— Как там доктор Блэкмор? — спросил Юпитер.

— Хорошо, — ответила я. — Молли передает тебе привет.

Услышав ее имя, он просиял.

— Вы ей нравитесь, — продолжала я.

— Она замечательная. Если бы я прислушался к ней четыре года назад, ничего этого не произошло бы.

— И кажется, она не особенно любила Хло.

Юпитер грустно улыбнулся:

— Молли видела ее насквозь. Она пыталась предупредить меня, но я ее не слушал.

— Вы знали, что Хло была в центре несколько месяцев назад?

— Да.

— Ваш отец знал, что она снова стала употреблять наркотики?

Он печально кивнул:

— Отец застал ее в ванной, когда она нюхала кокаин. Я думал, он убьет ее.

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга, когда до нас дошло, что он сказал.

— Так и подумали? — спросила я.

Юпитер помолчал, будто размышляя над моим вопросом:

— Нет. Нет, вряд ли. То есть, вряд ли отец мог убить ее. Он любил Хло. Очень любил. Не могу поверить, чтобы он мог зайти так далеко.

— А как далеко он зашел? Разозлился?

Он хмыкнул:

— Можно сказать так. Он ударил ее по губам. Это значит разозлился, верно?

— Ударил?

Юпитер кивнул:

— Да.

— Это было впервые?

— Не знаю, — произнес он. — Может быть. Может, и нет. Он же такой человек, понимаете… Разве может такой притягательный человек быть жестоким?

— Вас он когда-нибудь бил?

Он округлил глаза:

— Да постоянно. Постоянно.

Жестокое обращение с ребенком — чрезвычайно полезное обстоятельство для смягчения дела. Оно не играет особой роли в случае, если присяжные намерены даровать обвиняемому жизнь, но если нужно вытащить его, оно может стать спасительной соломинкой.

— Вы когда-нибудь обращались в больницу? — спросила я, затаив дыхание и надеясь на записи в истории болезни.

Он покачал головой, и я разочарованно вздохнула. Затем пристально взглянула на него. Это удачная выдумка, чтобы бросить тень на отца, или правда? Как тут поймешь?

— Что случилось после того, как он ударил Хло? — спросила я.

— Отец выгнал ее. Вот тогда она и вернулась в центр.

— Для него это было нормально? Вышвырнуть ее за дверь?

— Да. Видели бы вы, как он рассвирепел, когда узнал, что я наркоман. Да и остальные тоже чуть с ума не сошли.

— Кто остальные?

— Члены Церкви. Они собрали грандиозное совещание, чтобы решить, что со мной делать. Можете себе представить? Сын Его Высокопреподобия — наркоман! Они никогда с этим не смирились бы.

— Почему нет? То есть я понимаю, что члены Церкви категорически против наркотиков, но неужели последователи вашего отца не понимают? В их глазах он мог бы стать более земным.

— Им не нужно, чтобы он был земным. Он должен быть ближе к Богу, чем они. Не только потому, что ЦКЕ против наркотиков. Отец считается целителем. Он излечивает людей от наркотической зависимости. Гомосексуализма. Депрессии и всего остального. Вы оплачиваете программу и выздоравливаете. Они это гарантируют. Если Поларис не смог вылечить собственного сына, какой смысл другим людям платить ему за лечение?

— Я что-то не поняла. Как может ЦКЕ вообще гарантировать исцеление?

Он пожал плечами.

— Если вам не удалось вылечиться, значит, сами виноваты. Вы недостаточно чисты. Вы недостаточно потрудились для этого. Бог увидел, что вы лжете ему. Приложите больше усилий. Еще раз посетите занятия. Еще раз заплатите деньги. Со временем вы вылечитесь.

— Прихожане узнали о вас?

— Только когда я вылечился. Тогда отец и другие священники вписали этот успех в историю Церкви. Считалось, что я выздоровел благодаря Церкви, а не трехмесячному пребыванию в клинике.

— А Хло?

— То же самое. Хло стала рекламой. Поларис взял ее за руки, привел к Господу, и она преобразилась.

— И если бы выяснилось, что она не излечилась, все бы возмутились?

— Именно.

— И он утаил это от Церкви?

— Да.

— Опять я чего-то не понимаю. Почему он забрал ее домой? Чтобы не узнали в Церкви?

Юпитер покачал головой:

— Не знаю, почему. Никогда не думал, что отец позволит Хло вернуться. Он выгонял ее с ненавистью. Но спустя несколько дней она вернулась. И взялась за старое.

— Что вы хотите сказать? Принимала наркотики?

— Еще больше, чем раньше.

— А вы, Юпитер? Тоже стали принимать наркотики? — спросила я.

Он снова принялся жевать губу. Затем почти незаметно кивнул.

— Кокаин?

— Да, — прошептал он.

— И как долго?

Он дернул плечом.

— Как долго? — настаивала я.

— Я никогда и не прекращал, — признался он. — Мы оба не прекращали.

Я уставилась на него:

— Вообще?

— Да.

— Вы стали принимать наркотики, как только выписались?

— Практически. Я не делал этого, пока ждал Хло, пока не забрал ее из центра.

— Пока вы ее не забрали?

Он вздохнул.

Я откинулась на спинку стула и подняла руки.

— Минутку. Вы хотите сказать, что Хло стала принимать наркотики в тот же день, как вышла из клиники?

Юпитер опять пожал плечами:

— Здесь нет ничего удивительного, понимаете?

Оказывается, Хло попросила приготовить ей дозу кокаина, когда он приехал забирать ее в Оджай. Они разделили ее на приборной доске, вдохнули наркотик и в Сан-Марино ехали под кайфом. Их отношения, которые, видимо, не шли дальше кокаина и секса, ненадолго прекратились, пока он жил в Мексике и приходил в себя после того, как Хло сменила его на отца. Когда он вернулся, все возобновилось. Однако на этот раз иначе. Юпитер удовлетворял ее потребность в наркотиках, потому что будучи женой и партнером Полариса в делах церкви, Хло не могла самостоятельно доставать наркотики. Взамен она удовлетворяла потребность Юпитера — в ней. Секс за наркотики. Так продолжалось почти четыре года. Затем Хло умерла, а Юпитер стал складывать грязное белье в окружной тюрьме Лос-Анджелеса.

Я взглянула на Эла. Его губы скривились в презрительной усмешке. Юпитер подтвердил все его наихудшие предположения о наркоманах. Я знала, что он с самого начала считает Юпитера лжецом и слабаком. А мне было жаль Юпитера, пока еще жаль. Я не считала его слабым, просто болезнь оказалась сильнее. Тем не менее, я забыла, что доверять наркоману опрометчиво. Теперь буду помнить.

Загрузка...